Читать книгу: «Всадники», страница 3

6. Седьмая заповедь

Больше, чем яростно описывать кровавую войну Руси с ордынцами, Желтухин хотел теперь только одного – стрелять из лука. По приезде в Москву, в паузах между литературной страдой, он записался в спортивный клуб, но на первом же занятии его ждало разочарование: никаких видений от прикосновения к рукояти не последовало, да и стрелы он выпустил в молоко. Как так круто у него получилось стрелять на «Славиконе», было совершенно непонятно. Впрочем, будучи человеком рациональным, он списал все случившееся на приток адреналина от стрельбы по яблоку на его голове.

Однако, несмотря на провальное первое, да и второе занятие, после тренировок Эдуард почувствовал себя еще более вдохновленным на писательство. С тех пор регулярная стрельба стала для него еще одним источником вдохновения, но куда более слабым, чем черная магия Станиславского.

Желтухин снова месяц не вылезал из квартиры, выходил лишь пострелять из лука и купить что-то поесть, чтобы не умереть с голодухи, пища его особо не интересовала, и рацион в эти дни состоял в основном из крошащегося над клавиатурой черного хлеба, сыра, колбасы и крепкого чая. Ордынцы и русичи на слетающих с его жирных от еды пальцев страницах сходились в сече на реках (ничтоже сумняшеся он пару раз на иной лад пересказал битву на Калке), в дубравах и горящих кремлях, и захватчиков нещадно били палицами, мечами-кладенцами и разили роем смертоносных стрел. Когда в ночи он, иссякнув, переставал писать и засыпал, то все равно видел текущие в русские земли потоки монгольской конницы, чернеющее от стрел небо и пожары, а как-то раз даже проснулся от стука копыт летящего впереди отряда всадника на белом жеребце.

Однажды у него, в утренней бредовой полудреме, даже скользнула мысль – оригинальная версия настоящей причины монгольского вторжения. Они пришли на русские земли потому, что бежали от чудовищной болезни, охватившей их земли, от прикосновения которой быстро в ужасающей лихорадке сгорал и стар и млад. А причиной болезни почему-то был он сам. Еще он видел коня, кажется, того самого, что уже будил его звуком копыт, пристального смотревшего ему в глаза. Конь долго буравил взглядом не моргая, а потом мотнул головой, истошно заржал и распался на стаи мерзко пищащих крыс, хлынувших врассыпную. Проснувшись, Эдуард даже покрутил идею в голове, обдумывая, не стоит ли добавить таинственную эпидемию в сюжет книги, но решил не усложнять, да и испугался быть обвиненным в копировании популярного тогда «Вонгозера». Вместо этого, добавил еще сражений и зарисовки из жизни монгольских кочевых лагерей.

Наконец, рукопись была сдана. Эдуард, не выдумывая, еще раз устроился копирайтером, только на полставки, а в остальное время решил писать рассказы: почувствовал, что готов к публикации собственного сборника. Писалось вяло, но Желтухин не переживал, не использовал магию и просто ждал публикацию романа.

Через три месяца он вышел. С подачи какого-то маркетолога в СМИ окрестили «Мамая» «романом-пеплумом», известная критикесса Марина Зильберштейн в передаче на радио полчаса, захлебываясь, рассказывала о том, что батальные сцены по размаху и таланту автора напомнили ей Аустерлиц из «Войны и мира», а под Тверью реконструкторы воспроизвели одно из сражений романа. Это была крупная заявка на успех и прямая дорога в обещанные редактором лонг- и шорт-листы.

Вот только потом все полетело, как у Егора Летова.

* * *

Кутаясь в пальто, он с недоверием оглядел возвышавшийся над ним импозантный особняк на набережной канала Грибоедова. Здесь, в таком месте? В пяти минутах от Невского?

«Поезжай в Питер, там бордели хорошие». Так сказал ему вусмерть пьяный писатель из первой десятки на литературной пьянке в пабе ”Holy Molly”, посвященной чествованию «Мамая». К тому времени Эдуард уже пару месяцев купался в славе и получил первый в жизни солидный гонорар. Почему бы не совместить приятное с полезным, подумалось ему тогда, и он отправился с размахом праздновать в культурную столицу. Сходить в Эрмитаж. Проехаться на речном трамвайчике. Насладиться просторным Невским с его булочными и книжными. Ну и воплотить свою влажную фантазию, во-первых, для души, а во-вторых, для своего метода, ведь эротический триллер удался на славу, а он думал, как дальше ковать железо, пока горячо. Сегодня и здесь Эдуард возьмет двух блондинок, как всегда мечтал. А что, писатели-классики тоже ездили к мамзелям, чем он хуже?

Ну дворец и дворец. А что, притону здесь, что ли, быть? Он пожал плечами и набрал домофон.

– Да?

– Здравствуйте, я звонил. Михаил.

– Номер тридцать три. Поднимайтесь.

Динамик призывно пропиликал, замок поддался, и тяжелая деревянная дверь пропустила Желтухина в чрево парадной. Он медленно зашагал по шикарной резной лестнице наверх. По дороге неслись мысли: а что находится в других квартирах, а как жильцы относятся к соседству с борделем, а хорошая ли здесь звукоизоляция?

Пока Эдуард поднимался, он почему-то вспомнил Олю и ее сообщение про хламидиоз. Немного придя в себя от эйфории после стрельбы из лука на фестивале, он бросился искать в интернете про это заболевание, передающееся половым путем. Прочитанное его испугало: гной из уретры, зуд, жжение при мочеиспускании. Стоя в загаженном синем биотуалете, заботливо привезенном организаторами для ролевиков, Эдуард даже силился выдавить что-то страшное из члена, а вернувшись в Москву, пошел и сдал болезненный анализ. Из-за чертовой Оли хмурый уролог засунул ему в уретру ватную палочку сантиметров на десять! Естественно, никакого хламидиоза у него не нашли. Да… Хламидиоз. Предохраняться тут нужно будет хорошо. Эдуард нервно похлопал рукой по предусмотрительно купленной пачке презервативов в кармане. На месте.

Наконец, он остановился перед нужной квартирой с бархатно-бордовой дверью и потянулся к звонку, но дверь приоткрылась сама.

– Здравствуйте, проходите, – улыбнулась молодящаяся брюнетка в довольно откровенном розовом платье. – Мы вас ждали. Тапки берите вот одноразовые.

«Наверное, мамка», – подумалось Желтухину, неловко вылезающему из обуви.

– Вот сюда, пожалуйста. Присаживайтесь на диванчик, сейчас наши девушки подойдут.

Мамка удалилась, а Желтухин остался один в просторной комнате с приглушенным светом и обоями под черный бархат. Он был в таком месте в первый раз и нервничал: сидел один на краешке дивана, как школьник, ждущий оценки, и смотрел то на дверь комнаты, то на экран телефона. А если это разводилово какое-то? Сейчас ворвутся журналисты и станут его снимать: известный писатель пойман за прелюбодейством в центре Петербурга. Или Марина Зильберштейн зайдет и осуждающе покачает головой. Или менты накроют бордель и подкинут ему порошок. Или бандиты изобьют и отнимут все деньги, потом даже в полицию не пойдешь… Он нервно потер мозоль от стрельбы из лука. Сейчас бы пострелять. Это бы его успокоило и охладило разгулявшуюся фантазию…

В коридоре раздался девичий смех и цоканье каблуков.

Первой вплыла настоящая красавица, кровь с молоком. Высокая, стройные ноги, большая грудь, русая коса, миловидно-подростковые черты лица. Из одежды – красное белье и какая-то прозрачная вуаль для красоты. У Желтухина немного пересохло в горле и подкосились ноги, хорошо, что на диване сидел. Эту точно возьмет. Красавица улыбнулась, а Эдуард не знал, как себя вести: раскинуться на диване, как король, встать и поприветствовать или продолжать сидеть на краешке.

Но следом вплывала уже новая краса – низкая гибкая азиатка, брюнетка с точеными скулами и ногами в татуировках. Ее взгляд обещал любой разврат. За ней зашла чернокожая, за ней мулатка, за ней еще одна блондинка, которую Желтухин тоже мысленно выбрал, еще кто-то, а за ними мамка. А последней зашла она.

Девушка из его видения: худая и плоскогрудая, со спутанными волосами и глазами с поволокой. Желтухин уставился на нее и не мог оторвать взгляда, а та ровно и спокойно смотрела в ответ с ухмылкой. Где-то на заднем фоне мамка сказала девочкам представляться, и стали произносить женские имена, но все они доносились до Эдуарда как будто он сидел не на диване, а в аквариуме. Громко и отчетливо он услышал лишь одно имя, которое произнесла незнакомка из сна: «Лили». Он и думать забыл про влажные сексуальные фантазии и блондинок, он видел только ее и повторил за ней еле слышно: «Лили».

Дальнейшее он помнил смутно: толпа девочек с мамкой, пересмеиваясь, удалились в коридор, кажется, кто-то недовольно произнес: «Вечно эту выбирают», а Лили взяла его за руку и повела в спальню. Эдуард покорно шел за ней и не пытался анализировать странный магнетизм этой девушки, которая была совершенно не в его вкусе, но вызывала желание, несравнимое с двумя горячими блондинками. Осталось только туннельное зрение, и все превратилось в бесконечный коридор: он видел лишь свою ладонь в ее ладони, чуть неровную бледную спину и спутанные волосы. А потом они где-то остановились, и Лили развернулась и начала его раздевать, и он уже ничего не видел, только ее тонкие бледные губы, в которые хотелось впиться. Не осталось ни запахов, ни цветов, только чувство нестерпимого напряжения внизу и вид ее губ. «Кажется, надо не забыть презерватив», – подумал Желтухин и тут же забыл. Он любил ее. Он только ее встретил, но уже любил.

А потом она впилась в его губы и опрокинула его, должно быть, на кровать. Зрение вообще исчезло, все погрузилось в обволакивающую темноту, остались лишь вкус ментоловых сигарет на ее губах и языке и сводящее с ума давление в каждой клеточке тела. Эдуард был крохотным беззащитным моллюском, которого давила ко дну толща океана, там было уютно, приятно и при этом жарко, душно и нестерпимо тесно. Перед ним вдруг пронесся образ зловонных ветров, несущих странные зеленые вихри на умирающие разрушенные города. И он взорвался.

Сначала тьма баюкала, а потом стала отступать. Когда Эдуард приоткрыл веки, любимая еще слегка раскачивалась на нем.

Это была уже не Лили!

Желтухин широко раскрыл глаза и вгляделся в полумрак спальни. Лысое существо с тонкой полупрозрачной кожей и парой перепончатых крыльев, подрагивавших за спиной, оседлало его и дьявольски постанывало. Оно склонило голову над его лицом, всмотрелось в окоченевшего от смеси наслаждения и страха Эдуарда, а потом провело слюнявым раздвоенным языком по его щеке.

От ужаса и омерзения он потерял сознание.

* * *

Эдуард очнулся на круглой бархатной кровати, лежа на спине. Комната была погружена в полумрак, по потолку временами пробегали тусклые полоски света от проезжавших за окном машин.

Левой рукой он потрогал пах и ощутил сладкую негу и легкое покалывание. Так, где это он? Сначала побродил пальцами правой руки по белью, натыкаясь на одеяла и подушки, затем вспомнил, резко подпрыгнул на кровати и потрогал щеку, там, где провел языком монстр.

Лили? Он завертел головой по сторонам, но помещение было пусто.

Может, это все привиделось? Может, ему так хорошо стало, что он уснул и увидел кошмар? Может, это все больные видения от бесконечных описаний битв с монголами его доконали? Эта блядская кровать и интерьер точно походили на бордель, куда он собирался. Откуда тут демоны?

Одежда была свалена около кровати. С него даже носки стянули, хотя он этого не помнил. Эдуард сел, протер глаза и щелкнул включателем прикроватной лампы, поморщился от света. Натянул один носок и посидел так, голый, на краю кровати, обдумывая все произошедшее. Потом надел второй носок, посидел еще, привыкая к отсутствию темноты. В конце концов он хлопнул себя по коленям, решительно натянул оставшуюся одежду и отправился в туалет. Там он внимательно осмотрел свое лицо перед раковиной – на щеке виднелось продолговатое вертикальное покраснение.

Да мало ли что это может быть. Он мотнул головой и умылся холодной водой, после чего быстрыми шагами вышел и открыл дверь из спальни.

Точно бордель. Он помнил этот коридор.

Ни души. В квартире стояла могильная тишина.

– Есть кто? – неуверенно спросил он.

Ответа не было.

«Так, а заплатить же надо. Денег с меня никто не брал», – мелькнула мысль. Он сунул руку в карман штанов – кошелек был на месте, со всеми запланированными к походу банкнотами.

– Эй? Я не заплатил.

Опять молчание. Может, курить все пошли?

Желтухин неуверенно дошел до выхода, вот и его обувь на подставке, куртка на вешалке. Все так же никого.

Странно. Мамка же должна тут быть?

В недоумении он пожал плечами, выложил деньги из кошелька на тумбочку у входа и влез в ботинки.

– Ну, я пошел?

Входная дверь внезапно сама приоткрылась, словно от сквозняка. Наверное, действительно курить пошли.

Эдуард не стал больше дожидаться хозяек и быстро зашагал вниз по лестнице. Лампочки на лестничных клетках странно подмигивали, словно в такт.

* * *

Шло время, и эпизод в борделе начал забываться.

Да, он отдавал мистикой, но это, очевидно, было его больное писательское воображение, расшатанная творческим процессом и магией Станиславского психика, полночная фантазия. Мало ли каких чудищ рождал разум Байрона или Гоголя? Вот и у него случился подобный эпизод.

«Мамая» включили в лонг-листы и шорт-листы, как и обещали. Случилась парочка интервью. Модные московские журналы ставили роман в подборки вроде «Пять главных исторических книг года» или «Горячие книжные новинки, которые нельзя пропустить». В сети критики даже поспорили, был ли автор почвенником или либералом; то, что советовал редактор, «и нашим и вашим», сработало. Появились первые хейтеры.

Эдуарда стали звать давать хвалебные отзывы на обложки других книжек, издательство за это изредка даже приплачивало. Попросили поработать литературным редактором одного романа и написать статью «Пять советов начинающим авторам». Копирайтерский труд тоже давал свой хлеб.

Короче, все вроде бы было неплохо.

Вот только муза ушла, и ничего нового сам написать Эдуард уже не мог. И стрельба из лука тоже больше совсем не помогала.

У него не было вдохновения даже на короткие рассказы, не говоря уж о глобальных задумках вроде повести, романа или цикла. Иногда он, стоя где-нибудь в душе или в метро, на секунды ловил проблески мысли: а что, если написать остросоциальный рассказ? А что, если попробовать себя в фантастике? Может, что-то про вампиров?

Спустя пару месяцев после мамаевой славы редактор поинтересовался в СМС, не пишет ли Желтухин что-то новое. Тот ответил, что пока переводит дух.

«Вот уже тридцать лет экипаж корабля»… Какого корабля? Как он называется? Куда он уже тридцать лет летит? И что за до боли банальное начало? «„Выключай двигатели и выходи из гиперпространства“, – капитан обратился к младшему помощнику»… А это что за дурацкий «Стартрек»? «Первый раз в жизни Миша украл. Украл от голода»… «Белла облизнула клыки и расплылась в ухмылке»… Эдуард раз за разом стирал вечерами все написанное, оставаясь в депрессивном состоянии от собственной творческой немощи.

Надо было опять, опять обращаться к проклятому Станиславскому.

Желтухин пошел по наклонной.

Для начала еще пару раз ввязался в драки. Без эффекта.

Попробовал наркотики, желая побыть Берроузом, получил лишь мимолетное осознание, как создать пятиугольное колесо. Проснулся в незнакомом притоне в заблеванной кровати и с кошмарным отходняком. В другой раз пьяный отправлял дикпики незнакомым малолеткам во «ВКонтакте», особого впечатления его достоинство не произвело, а отклик был примерно как у издателей на неинтересную рукопись (ответа не было). Завалился снова в бордель, укуренный, потребовал у проститутки ударить себя по яйцам, видел это в каком-то порно. Яйца потом болели неделю, пришлось проверяться у врача.

Потом намеренно обидел одного из немногих московских друзей, собираясь написать слезливый рассказ о дружбе, метя немного в Ремарка. Эриха Марии не получилось, зато дружба закончилась. Следом, пересилив себя, пнул хромого бродячего пса, держа в уме «Хатико», отобрал игрушку на улице у ребенка… Ничего не помогало, новых идей и смыслов не рождалось, эмоций и распирающего душу фанатичного порыва, как при написании «После смерти», не появлялось даже от противных собственной природе поступков.

Он лихорадочно обдумывал, что еще относительно безопасное для жизни, но относительно экстремальное он мог попробовать.

Через пару месяцев редактор позвонил снова и осведомился про творческие планы более настойчиво. Эдуард отшутился и нагнал туману, что, мол, «варится новое зелье».

Зелья не было.

«Первый раз в жизни Миша украл от голода». А что, если попробовать кражу?

7. После похмелья

Подвинув занавески, он поморщился от слабого солнца, еле пробивавшегося из-за серых столичных туч: за окном валил январский снег. Палец ноги болел от некстати подвернувшегося томика, «Чумы» Альбера Камю.

Тираж пятнадцать тысяч экземпляров, треть нового Пелевина. Гребаный ретеллинг. Он же из-за него вчера нажрался, невыносимо было это видеть, как издатели потворствуют самым неприхотливым вкусам и пропускают серьезные произведения. Желтухин пять лет не притрагивался к магии Станиславского, сломавшей ему жизнь, он выстрадал «Мглу над Воронежем» своим трудом, ценой неимоверных усилий. Но… Кому он был нужен спустя пять лет, после того скандала? Да, второстепенную жанровую премию для триллеров новая книга выиграла. Пара десятков не забывших его читателей написали что-то приятное на «Литресе». Даже издатель нашелся. Но, как взлетавшая птица, сбитая стрелой из лука, его начавшаяся карьера в большой литературе рухнула, разбилась из-за кражи.

* * *

Кража планировалась обычной, магазинной. Эдуард долго присматривал, что бы такое вынести – не очень большое, не очень дешевое, в меру опасное, что-то, что можно незаметно сунуть за пазуху и умыкнуть. В конце концов выбор пал на букинистов на Арбате. Лотки стояли прямо посреди улицы – можно сбежать в переулки, если что. Никаких рамок и пищащих ценников. Размер у многих книг компактный. Продаются и старинные издания, не совсем дешевые. Подходящий вариант.

Эдуард решил мыслить как настоящий преступник, посмотрел несколько фильмов про ограбления – и сделал вывод, что сначала надо втереться в доверие к жертве. Пару раз он приходил к одному и тому же стоящему в удобной для бегства локации продавцу, там долго зависал у лотков, выбирая книги, задавал наводящие вопросы, чтобы запомниться, вроде оригинал это или репринт или насколько редок экземпляр.

В первый поход он быстро приметил дореволюционное издание Гоголя в средних размеров томике с разваливающейся коричневой обложкой. Не сказочное богатство, но пару тысяч стоит, а ему для вдохновения больше и не надо. Желтухин еще потоптался у ларька, а потом зачем-то купил сборник советской фантастики 60-х за пару сотен.

Через неделю, на второй раз, выбор пал на атлас железных дорог СССР. Гоголь лежал на том же месте, несмотря на то что каждый вечер букинист собирал все книжки со столов и расфасовывал их в ящики с принтами бананов, а наутро выкладывал обратно. Хороший знак: значит, он будет лежать там и в третий, день преступления.

Складывая атлас в пакет, продавец вдруг присмотрелся к Желтухину и неожиданно прокомментировал:

– А я вас знаю! Вы же этот… «Мамая» написали. Интервью видел. Эдуард!

Эдуард, покраснев, признал, что да. Вся его стройная схема – прийти в третий раз, желательно, когда еще другие люди у прилавка будут толпиться, разболтать продавца, попросить какую-то книжку у него за спиной и умыкнуть Гоголя, пока букинист отвернется, – пошла прахом. Даже если он сработает технично, то продавец все равно может хватиться пропажи, вычислить его, по камерам например, а потом написать заявление в полицию. И будет как в тех фантазиях в борделе: «Известный писатель пойман за… в центре…».

Какой же идиотский план, и как он до этого сам не додумался – люди из книжного мира, да и не только книжного, могли его видеть! Он слишком долго был никем, чтобы осознать, что его могут начать узнавать на улице. Вариант с кражей из магазина совсем ему не подходил.

Желтухин протянул пять сотен, оставил повеселевшему продавцу автограф на обнаружившемся у того в залежах томике «После смерти» и поплелся по Арбату в сторону метро, уворачиваясь от промоутеров в костюмах персонажей популярных мультфильмов. Особенно настойчив был встретившийся Лунтик, все пытавшийся обняться и вручить ему флаер на посещение Музея иллюзий. Эдуард зло отпихнул его, в ответ раздалось недетское ругательство с сильным кавказским акцентом. Потом где-то раздался раскат грома, закапал дождь, и букинисты начали спешно накрывать свои богатства полиэтиленовой пленкой.

Дома в электронной почте Эдуарда встретило письмо «Рассказ на рецензирование».

Обычно Желтухин не отвечал на такие письма. Слали ему плохо скроенную графоманию, а расстраивать людей разгромными рецензиями он не хотел. После пары десятков попусту прочитанных писем он и вовсе перестал их открывать. Но сегодня, после рухнувшего плана по реанимации своего вдохновения, делать было все равно нечего, почему бы и не прочесть? Он заварил чай и уселся за ноутбук.

Писал какой-то фанат его творчества. Письмо содержало неконтролируемый поток восхищений суровой правдой «Бурых стен», до боли знакомыми отправителю эмоциями от расставания из «После смерти», эпическими полотнами «Мамая». Представившийся Григорием рассыпался в комплиментах, благодарил за творчество, желал побольше вдохновения и скорых новых шедевров, а в конце просил ознакомиться со скромным трудом его усилий. В аттаче был небольшой вордовский файлик – на десяток страниц крупным шрифтом. Рассказ назывался «Шуйский район».

По сюжету пятнадцатилетняя Надя приезжала из Петербурга в деревню к бабке, под город Шуя, что в Ивановской области, и поездка выступала своеобразной ссылкой от родителей за безобразное подростковое поведение (тут Желтухин в первый раз задался вопросом о мотивации персонажей, ссылка трудного подростка на большое удаление от города, к деревенским, выглядела идиотской затеей). Деревня оказывалась полувымершая, поросшая бурьяном, с заброшенными, развалившимися и сгоревшими домами, а жители – в основном выживающими из ума подозрительными стариками, особенно пугающей была старая карга Людмила Ивановна. Рядом с деревней, естественно, стояла заброшенная с революции древняя церковь, без крестов, с провалившимися куполами и осколками фресок с мученическими лицами святых на стенах.

Скоро оказывалось, что Ивановна – ведьма, и Надя на протяжении рассказа сталкивалась с проявлениями сверхъестественного, пока не сходила с ума в здании этой самой церкви. В конце рассказа обнаружился небезынтересный сюжетный поворот: Надя оказывалась внучкой сотрудника ВЦИК, участвовавшего в «шуйском деле», когда на заре советской власти в городе разразились волнения из-за изъятия церковных ценностей, а ряд протестующих были расстреляны и репрессированы. А ведьма Людмила – дочкой расстрелянного. Таким образом, возмездие настигало совершивших злодеяние, пусть и их внуков.

Тут Желтухин задался вопросом, а почему, собственно, Людмила не отомстила бабке, к которой приехала Надя, но ответа в рассказе не содержалось. Да и то, что родственники репрессируемого и опрессора на протяжении ста лет продолжали жить в одной деревне, казалось нереалистичным. Но если закрыть глаза на нелогичность, странную мотивацию и зиявшие местами сюжетные дыры, текст был хорош. Очень хорош. Эдуард даже почувствовал укол писательской зависти: сочные описания сгоревших домов и серой, даже среди лета, травы, выщербленные кирпичи церкви и светящиеся в ночи обломки фресок, полоумные, шамкающие старики и завывания из дома ведьмы – все это врезалось в память и захватывало читателя. При всем желании он сейчас бы не смог выдать такого. Желтухин в задумчивости закрыл текст, а потом открыл новый файл и написал на пустой странице: «Рассказ».

В тот вечер, как и в последовавший месяц, это было единственное слово, появившееся на листе.

* * *

– Эдуард, ну пора перестать почивать на лаврах. Меня тут дергают, когда что-то новое от Желтухина ждать. Понимаешь, мы же не можем про тебя новости бесконечно из пальца высасывать. А как твои книги продавать? Ты сейчас либо дашь мне что-то хотя бы, либо они начнут присматриваться к другим восходящим звездочкам. Вон, про Волочаеву слышал? У нее и романы, и по рассказу в месяц в литературном журнале или глянце выходит. А чем ты хуже? У нее слог дерьмовый и бесконечные описания по десять прилагательных в предложении. А она нарасхват. Давай, братишка, соберись, включи воображение, дай мне что-нибудь. Это не должен быть шедевр. Опять за автофикшен возьмись, про молодость что-нибудь. Все, через неделю хоть короткий, но рассказ жду у себя в почте. А в конце месяца синопсис нового романа. Будем на следующий год планировать.

Желтухин повесил трубку после очередного звонка редактора и схватился за голову, утопил руки в волосы и сжал их в кулаки. Блядь, блядь, блядь! За месяц ни строчки не написал, а тут через неделю – рассказ? Он включил компьютер и начал метаться по рабочему столу, открывая наброски, черновики и любые заметки, появившиеся там со времен выхода «Мамая». Но все они были бесплодны, как яблони в деревенском саду Шуйского района. Взгляд его зацепился за файл с рассказом фаната, лежавший в углу экрана около «корзины».

Эдуард медленно открыл его и минут десять смотрел между строк, а потом хлопнул крышкой ноутбука. Хотел кражи для вдохновения? Нужен рассказ? Будет и рассказ, и кража!

На следующий день началась работа. Теперь текст назывался «Меленковский округ», действие перенеслось в Ярославскую область, которая насчитывала тысячи заброшенных церквей. Конечно, он переписал какие-то куски и улучшил мотивацию персонажей, добавил «актуалочки». Например, главная героиня Вера повзрослела и сбегала от абьюза в семье, да и от Москвы до Ярославля было поближе, чем от Питера до Шуи. В деревне теперь водилась и молодежь, задиравшая городскую, и привлекательный парень, с которым возникала любовь. Но основную сюжетную линию, атмосферные описания деревни и природы, шамкающих стариков и пугающих фресок – он оставил. Мало того, он понимал, что его вкрапления диалогов, персонажей и описаний в оригинальный текст выделялись в нем, как москвичка в ярославской деревне. Заканчивалось все тем, что ведьма сживала со свету возлюбленного Веры, а та сходила с ума в церкви, окруженная призраками замученных здесь священников.

Ровно через неделю рассказ отправился на почту к редактору, и тот оказался в восторге.

– Ну вот можешь же! Можешь! – повторял он по телефону.

Через две рассказ вышел в глянцевом приложении к известной деловой газете. В предисловии Марина Зильберштейн написала, что новое произведение Желтухина – «потрясающая аллюзия на судьбу вымирающей русской деревни».

Через три в популярном сетевом издании «Большая Афиша» вышла колонка за авторством Григория Шеповалова под названием «Как писатель Желтухин украл мой рассказ». Со скриншотами отправленного письма, сравнениями текста «Шуйского района» и «Маленковского округа», указанием фрагментов прямого заимствования текста и пересказом фабул обоих рассказов.

Это было похоже на конец.

* * *

Конечно, редактор пару раз позвонил и поорал и больше не звонил, а издатель привлек пиар-ресурсы, чтобы вбросить точку зрения, что «не все так однозначно». Желтухин тоже выдавил в комментарии газетчику невнятные оправдания, что «неужели вы думаете, что я три оригинальных романа написал, а рассказ украл, я вообще это письмо не получал» и «великие мыслят одинаково». Одни преданные фанаты в сети строили версии, оправдывающие писателя, а другие отвернулись от него.

На пару дней показалось, что пронесло.

А потом в игру включилась давно забытая Оля, теперь уже редактор большого издательства, и задействовала все свои связи, распустила все свои слухи, и изобразила себя жертвой ”me too”. И вот это уже был точно конец, кто захочет печатать плагиатора, а тем более человека, про которого пишут колонки «Газлайтинг и абьюз писателя Желтухина»?

Скандал в конце концов утих, вот только теперь путь в большую литературу и разнообразные списки для него был закрыт. Он и сам не мог ничего писать, и никому не было интересно, а что он там пишет.

Пару ничем не запомнившихся лет он снова работал копирайтером, в третьесортном агентстве, в первосортное его не взяли из-за подпорченной репутации. И почти каждый день думал о том, что все пошло не так с момента встречи с Лили. Именно после похода в бордель муза ушла навсегда, словно бы то ли проститутка, то ли демоница высосала из него всю творческую энергию. Нередко ему снились кошмары, как он яростно пишет, а потом написанный текст, лежащий перед ним, сгорает дотла или буквы с листа начинают убегать и спрыгивать с края стола, оставляя страничку девственно белой. Нередко после этого появлялось лысое существо с тонкой полупрозрачной кожей и парой перепончатых крыльев и оставляло след от слюнявого раздвоенного языка на его щеке.

На третий год он почувствовал мимолетное касание музы и обнаружил, что снова может что-то писать. Не так, как раньше, вяло, дай бог по сто слов в день, и те приходилось нередко стирать из-за ужасного качества текста. Но он писал, что-то писал, сам: сочинял персонажей и сюжетные линии, иногда рождал небанальные описания.

Так началась работа над «Мглой над Воронежем». Никаких больше Станиславских. Никаких демонов. Он напишет это сам. Только он, текстовый редактор, еженедельные занятия луком и мучительная писательская работа. Абзац за абзацем.

* * *

За окном валил январский снег.

А его «Мглу» клали на полку с уцененными товарами.

За пять лет сменились издатели, писатели, критики, читатели. Никто особо не помнил про скандал с плагиатом, но и его, Эдуарда Желтухина, автора «Бурых стен», «После смерти» и «Мамая», уже особо никто не помнил. Да, кто-то из старичков написал про «неожиданный камбэк», книгу кто-то покупал, дали какую-никакую премию. Но это не то, чего он жаждал после пяти лет забвения и трех лет изнуряющего труда. Все тщетно.

Эдуард поморщился от головной боли и плюхнулся на диван.

На столике перед ним лежал пульт от телевизора, он с трудом дотянулся и щелкнул красной кнопкой.

– К другим новостям. В Москве за сутки выявили более ста новых случаев заболевания коронавирусной инфекцией. А всего в России за сутки зарегистрировали более тысячи новых заболевших. Пока об ограничительных мерах, подобных введенным в Китае, речи не идет, Минздрав рекомендует принимать профилактические меры: пить укрепляющие иммунитет витамины, по возможности меньше контактировать с другими людьми и пользоваться общественным транспортом, а также при первых симптомах заболевания звонить на горячую линию, номер которой вы видите на экране.