Читать книгу: «Вся правда – вся позор», страница 4

IV.

Франческа да Римини Ор.32, Пётр Ильич Чайковский.

 
На скакуне я мчался быстро
Вдоль сельских песковых дорог
И одержим был только мыслью
Ей рассказать, что я пророк!
 
 
Ведь Боже говорил со мной
И говорил словами.
Мария бы узнала если,
Так злиться б перестала.
 
 
Проехал многие имения
И даже дома становился
Уж круг проделав воротился,
А всё Марию не видать.
Я даже к лесу ехать думал,
Но знал, что сам я не управлюсь,
Тогда же быстро я придумал,
Что к другу надо наведаться
И попросить помочь его,
Он не откажет ни за что.
 
 
В дворце его было темно
И отражения злата нет,
Не светится теперь кольцо,
Не дребезжит слуги мундир.
Зала его совсем поблекла,
Как будто б пылью обросла,
Как будто много поколений,
В дворце живя, залы не знали.
Портреты бывших государей,
Что в коридоре тоже серы,
Больши реформы в страшны леты
Забылись. Их глаза нелепы.
Камин, за коим говорили,
Ещё пред Марьиным уходом,
Забыт, заброшен, только пепел
Своей холодностью доволен.
 
 
И друга спальня наконец.
Бесцеремонно я ворвался,
Его застал, испуг задался
В лице его худом, безумном.
В ногах книжонки, рядом перья,
Листы по полу разошлись,
Коль отпустил он их внезапно,
Всё страху было в нём подвластно,
Глаза его на мне сошлись.
 
 
–Ты что тут делаешь? Зачем
Пришёл внезапно, с ничего?
 
 
–Беда, скажу я откровенно,
Марию так и не нашёл.
 
 
–А ты искал? И для чего?
 
 
–Да вот недавно в бег пустился,
Во мне любовь прозрела вдвое,
Везде скакал, почти в погоне,
Но вот прийти к тебе решился.
 
 
–Ты что ж, пленить раба желаешь?
Нет, уходи, прошу, уйди,
Тебе я в этом не соратник,
Я помощи не дам совсем.
 
 
–К чему мне раб? Она нужна,
А дальше вместе уж посмотрим,
Сегодня видел Божий дар,
Какой теперь я приобрёл…
Там, на полях, такое чудо,
Со мною кто-то говорил,
Единственный, кто там возможен,
Лишь только Бог с травой един.
 
 
–Вот диво, а теперь уж Бог
С тобой хотел поговорить,
Но ты же здесь. Зачем ушёл,
Коль Бог хотел тебя там видеть?
 
 
–Не суть вопроса “почему”,
А только важно, что то было,
Другое ж знать мне ни к чему,
Для меня истина раскрыта.
 
 
Мой друг опёрся обо стол,
Ко мне спиною повернулся,
Он свесил голову и что-то
Себе сказал и ухмыльнулся.
Приподнял голову. Рубаха
Его грязна, висела с ним,
И без костюмов он своих,
Как будто здесь стоял нагим.
Он развернулся, мне сказал:
 
 
–Марину ищешь? Знаю я.
Сейчас слыхал, вон в той деревне
Боярку отыскать сумели,
Да только она не жива.
В реке топлённая она.
 
 
Повисла тишина немая,
Я брови сузил, в пол смотрел,
Слов друга в том не понимая,
Что он сказать мне тем хотел.
 
 
–И что же, утопилась, ладно,
Какое мне до того дело,
Уж мало ль дур в свете бывает,
Мало ль топиться захотели…
 
 
Вдруг осознание. Глаза
Вмиг вперили в глазёнки друга.
И с удивлением, его сам
Спросил же я, мол, это шутка?
 
 
Но друг шутить был не горазд,
И в общем был не юморист,
Подав главой своей отказ,
Меня на части разрубил.
 
 
И я сорвался, побежал,
В деревню противу дворцу,
Ботинки в попыхах терял
И думал, что не добегу.
 
 
Вот кончилась верста, за ней другая,
И вспомнил вдруг – коня забыл!
Но воротиться сейчас поздно; каясь,
Молил, молился, оспаривал молвы.
 
 
Верха домов уже виднелись,
И слышен был ропот людей,
Они, увидев, удивились,
С холма на них бежал кощей.
И добежал, прильнул к забору,
Цеплял руками звонаря,
И полумёртвым, диким словом
Единственно я вопрошал:
“Боярка где? Кому звонишь?”
Он же растерянно сказать:
“Бояр не знаю и не вижу,
А что же? Вы гонец Царя?
Он здесь? Иль кто-то бы из ближних?”
“Никто, один, боярка где?”
Из пастырей или из здешних
Мне бас сказал, из Ига вежды:
“Да там, где пост старца стоит”.
В надежде туда побежал,
А тут уж собрана толпа.
Ах, так ли черни интересна
Дворянка, родом от Петра?
Толкал людей, теснился внутрь,
Мне надо посмотреть её,
Ведь, может, это просто шутка,
И зря теперь с ума схожу?
К тому же, мало ли дворянок
Топиться в речке бы могли?
Считав в “Онегине” триаду
Камнем пустились б в эти воды.
А люди давят не нарочно,
Горазды воздух забирать
И проходить чем дальше – дольше,
Тем легче воздух потерять.
Вдруг баба крикнула: “Ой, Боже,
А молода совсем была!”.
В другом конце возглас похожий:
“За что её забрал ты, Боже,
Уж виновато в чём дитя?”.
Тучи сгустились; что такое,
Неужто точно, не в бреду,
Я слышу имя роковое:
Мария спрыгнула в реку.
И гром, и молнии стреляли,
И ветер бил мне по лицу,
Я слышал, как люди стонали,
С чего ж я был такой слепой?
А не сказал бы и не злился,
И не ушла бы за поля,
И мысли не было б убиться,
Мария, извини меня!
Но вот уже почти дошёл
До милой Машеньки моей.
Отходят люди, вижу… боже…
Мёртвый телёнок, крест на ней.
Я в ступор впал. Что се такое?
А старец рядом говорил:
“Боярка, бедная, на что же
Ты нас оставила, людей?
Ведь Бурка уж стара, других родить не сможет,
И больше нет у нас коров и лошадей.
О горе, горе! Чем питать народ мы сможем?”
 
 
…Да как же… друг…он обманул
Меня… да только вот за что?
Так дерзко, словно какой плут,
Какое оправданье он нашёл?
Ну что ж, поверил, убежал,
Семью потами обливался,
Чтобы прийти туда и знать,
Что для коровы я напрягся,
А что ему с того? Зачем?
Никак я се не понимаю,
Да и за что? Да как он смел?
Смеялся, брата всласть пугая?
А что теперь? Уж он стоит?
Иль убежать он смог далёко?
Да он же Богом себя мнит,
Тогда ему одна дорога
На крест. Но почему его там нет?
Кто будет за грехи страдать?
О он не Бог. Не в этом мире.
Но за грех будет отвечать.
С заумным видом слово вставит,
Какое слово? Мне в укор!
Глупцом почувствовать заставит,
Однако глупый только он.
 
 
Ох, эти мысли, бури, вихри,
Сейчас мне стыдно наконец,
Что он мне долго был светилом,
А я был раб его идей.
Но всё не так, и с первой встречи
То было видно для меня,
И только жмуря лишь глаза
В темной среде у раболепия,
Не замечал совсем я вежды¹,
И только что о нём узнал.
 
 
О, близиться сей страшный миг,
Когда восстанет раб безмолвный
И тучи кровью озарит,
Предаст он ею всё на воле!
А что же друг? Что он ответит?
Мои слова выше небес!
И пусть он в Бога и не верит,
Но он со мною всегда есть.
Во взгляде каждом, в слове ёмком,
В чертах лица, в движеньях бойких,
Узнал бы люд о житье стройном -
На крест полез бы, снова, снова…
Где нимб мой и где свет великий?
Двенадцати не вижу слуг,
А впрочем… сперва путь неблизкий
Пройти мне надо, старый друг.
И пистолет мой серебристый
Свершить поможет Строгий Суд.
И лишь тогда я, небом ссыльный,
Обратно к небу вознесусь!
 
 
Я не один там буду, нет,
Со мной Марина вознесется,
И в страсти огненной завет
Над миром эхом разнесётся:
Ничто не правда! Всё позор!
И нету рабского веленья,
До коль народ иль мой террор
Трактуют Божьи изъявленья!
Я знаю правду, я – пророк,
Господь со мною говорил,
А, значит, мысли мои вслух
Он, равно мне, благословил!
Так вот внимайте же мне, люди,
Словам моим уподобляйтесь,
Тогда возможен вновь пророк,
Средь быдла сможет повстречаться.
Вот вам закон простой: живите,
До коли хватит сил вам жить,
А коль умрёте, так умрите,
Не заставляйте близких выть!
Или ещё: вы прежде чувства
Должны оставить на конец,
Тогда лишь только они льются,
Когда в покой иль под венец.
Мужей не смейте упрекать
В их невозможности любить.
Сего заместо любовь дайте,
А позже он вам сотворит
Великое веселье, горе,
Тогда любить он вас решит,
Когда вы умереть готовы…
Хотя, он вам не разрешит
Так умирать по его воле.
 
 
Уж где земля? Несусь в дворец,
Кормимый сам собою ныне.
Ворвался я б туда, но нет,
Покои он свои покинул.
“Куда ж он делся? Убежал?”, -
Спросил я у слуги его,
Он же ответил, что не знает,
Куда поехало мьсё.
 
 
Ну что ж, играем в кошки-мышки?
Давай сыграем, что ж, давай,
Беги и прячься мышь противный,
Я когти уж свои достал.
 
 
Ах! Эта эйфория вновь!
Я помню оною; всегда,
Пока при свете жить я мог,
Она со мною поживала.
 
 
Но умерла. Вернее, я убил,
Но мёртвые ведь тоже восстают.
Восставший, впрочем, стал другим,
Не люди эйфорию жнут.
 
 
Я вспрыгнул на коня,
Владения окинул взглядом,
И, пришпорив гнедую тварь,
За тварью живо я отъехал,
И простирал свои глаза
Всё на людей, на километры…
 
 
Езжая уж промеж полей
Смотрел я чёртову Иуду,
Как вдруг вдали, из-за камней,
Увидел лошадь я борзую.
 
 
Подъехал тихо, не спеша,
Лишь только б голоса услышать.
Я медленно слезал с коня,
При этом уши навостривши.
 
 
Чирикал звонкий воробей,
И дятел где-то бил по древу,
И мягко ветерок шумел,
Я там, где точно Господь не был.
И голос! Глухонький, неслышный,