Читать книгу: «В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции», страница 2

– Я бы и поехал, да дед наш Грозный Иван не отпустит. Меня звали давеча после церковно-приходской школы, как способного, на учителя дальше учиться, недалече, в селе Нелазком. Так дед наш и на то не пустил, сказал: «Учись лучше сапоги шить, пользы больше будет. А то вон на новом деле отец твой погорел – тому наука, что проверенное дело надо освоить, писать-читать умеешь, а математики и языки всякие и без тебя есть кому учить». Вот мы с Колей-братом под его руководством сапоги-то теперь и шьем-починяем, да по зиме ходим на заработки, больше в соседний Белозерский уезд.

– Неправ твой дед, совсем неправ, перспективы в жизни не видит. Нельзя молодежи жить вчерашним днем. Это, получается, каждый сверчок знай свой шесток… Если ты не дурак, то поймешь то, о чем я тебе сейчас скажу. Пока в нашей России было право крепостное, мы, знаешь ли, сильно отстали от Европы да от Америки заморской, плетемся в конце прогресса, на натуральном хозяйстве впроголодь держимся и все никак ума не наживем. Рабский труд – он только помещикам был выгоден, а государство и сам народ от него хиреют. Для государства нужна наука, да инициатива, да стремление к лучшей жизни от его жителей, а не сидеть в теплом гнездышке из привычного дерьма. Отечеству право нужно, чтобы сыны его с каждым поколением все выше и выше взлетали в своем благосостоянии и в знаниях да чтобы добротные дома себе могли построить, мебель и картины красивые завести, обустроить дороги, заводы, машины там разные чтобы начали придумывать, а если надо, то и чтобы глупым и вороватым начальникам под зад коленом надавали, коли те смеют мешать прогрессу человеческому. Сейчас время такое, что с каждым годом народ может жить все лучше и лучше. Прогресс такое время называется. Увидишь, скоро так и будет жизнь твоего поколения налаживаться. В том наука да инженерия нам помогут. Но для этого что нужно от тебя самого? Первое – учиться всему тому, что пока не умеешь и не знаешь, второе – стремиться в деле быть лучшим, и тогда еще можно заслуженно стать богаче прочих, ну а третье – брать от предков своих все самое ценное: от дворян – образованность и приличия, от купцов – деловитость и смелость, от крестьян – практичность и чувство долга. Через сто лет, поверь мне, уйдут прочь все сословия, да, но люди все равно будут жить по-разному: умные, смелые да деловые – встанут во главе земств и всего государства, а глупые, трусливые и ленивые – те, к сожалению, так и останутся обузой на его дне. Не бога надо теперь бояться, а чтобы дурачком не остаться!

С Иваном еще никто про подобное никогда не говорил. Парень был прямо ошарашен, и в то же время в голове его с опилками начиналось какое-то просветление от слов хозяина усадьбы, человека явно неординарного. Иван и сам нередко мечтал, чтобы судьба дала ему шанс выбиться в люди, разбогатеть немного (насколько могло тогда хватить крестьянской фантазии), получить признание и уважение у односельчан, а может, и в самой волости. А тут барин в открытую говорит, что если к этому и даже сверх этого не стремиться, а жить по налаженной его предками обыденности, то от лучших людей отечества будет тебе позор с презрениями, и еще пророчит он тебе тогда долю незавидную.

– А вот что скажи мне, Иван. Как ты считаешь, отчего у отца твоего не сложилось дело-то по молочной части? Если сейчас скажешь, как он мне давеча говорил, про скотский падеж ненароком – я в тебе разочаруюсь…

Иван хотел было рассказать, как отчаянно боролись его родители тогда с этим несчастьем, как переживали, как горевали смертушку каждой коровы, как унижались, чтобы занять денег на лечение тех коров… Но, видимо, не про то был вопрос господина Верещагина. Его охватил ужас, что он не знает, как правильно теперь ответить этому седому господину, а и молчать было нельзя – за дурачка примут, потом не отмоешься от позора праведного…

– Думаю… думаю, что причиной тому было отсутствие у тяти запасного плана на такой крайний случай, – кажется, невпопад сказал парень и оттого даже зажмурился от страха за произнесенную нелепость.

– Ай да молодец! Ай да умница ты наша! – закричал вдруг хозяин. – Уловил-таки глубину дела! Вот оно что, Василий, напишу я тебе на него рекомендацию, да не к Буманам, а для работы у делового человека в Череповце. У американцев и англичан это называется учиться бизнесу, а по-нашему – деловой хватке в коммерции. Если сын твой сам понял то, что он сейчас нам сказал, то не мастером ему быть, а как минимум управляющим, а то и хозяином всего дела! Все-таки наши дети должны достигать более высоких высот, чем их родители. Пока это правило будет соблюдаться, то и дело будет в России на подъеме. Иначе же все развалится да рассыплется. На одной стагнации прогресса не добудешь.

То ли водка так раззадорила Николая Васильевича, то ли действительно так ему Иван приглянулся, но дальше, уже за чаем, в кругу своего семейства Верещагина потянуло на воспоминания о собственных провалах в бизнесе.

– Случались у нас в едимоновской молочной школе разовые проблемы, требующие денежного вспомогания. Само-то село богатое, сто дворов, церковь, постоялый двор, чайная, лавки торговые, кузни – целых три! Кроме большого крестьянского стада, еще и у помещика барона Корфа восемьдесят дойных коров имелось. Потому ежедневный удой велик был, на молоке том держали не только школу молочного хозяйства, но и маслодельню с сыроварней. Ученики, конечно, немало молока на этом производственном деле попортили, но сырья там всегда в избытке было. Дело торговое – живое, потому неоднократно я просил тверскую управу о кредитах. Земство нам много помогало: и субсидию на открытие склада артельных сыроварен в Петербурге дало, а еще ссуды селянам на устройство артелей, опять же стипендии ученикам организовало – помнишь, Василий, тебе же тоже денежку при всем твоем личном голодранстве давали? То-то же! Земства в губерниях в те годы хорошо артели поддерживали. Не только наши молочные, но и сапожников, кузнецов, смолокуров там разных. Ну, а за нас персонально всегда ратовало Вольное экономическое общество, а кроме того, было еще и крепкое покровительство от самого Великого князя Николая Николаевича. Хорошая мысль тогда у нас возникла: обзавестись в Петербурге собственным складом для артельных сыроварен, чтобы освободиться от диктата столичных скупщиков. Это, естественно, подняло прибыль. Поначалу торговал там и вел все счетоводство обычный крестьянин Никифор Сивой, очень способный и надежный человек. Однако со временем бухгалтерия стала усложняться, ежегодный оборот достиг 12 тысяч рублей, потому помогать в этом деле вызвался один помещик Старицкого уезда Козлов, земство с ним заключило надлежащий договор. К тому времени в Петербурге у нас уже было пять лавок, все на бойком месте. Создали филиал и в Москве. Ревизоры всегда отмечали, что товарный и денежный отчеты у нас везде в идеальном состоянии. Девять лет так работали, и вдруг наш доверенный Козлов пропал… со всеми деньгами… Для покрытия убытков управа в свою очередь продала его родовое имение. Мы об этом господине тогда плохо думали, хоть нам и компенсировали все потери. Что потом оказалось? Злого умысла господин Козлов, оказывается, не имел. Наоборот, он идейно проникся изобретением электрических лампочек Лодыгина и помог тому организовать их производство в России, создав «Товарищество электрического освещения». Но каждое передовое дело на первом этапе всегда крайне рискованное, потому они там и прогорели с треском. Сам этот Козлов, хотя поначалу и прятался где-то, но в итоге, не зная еще, что имение его продано за долги, нашел нужные средства и перевел их нам анонимно. Получается, что тем самым дважды погасил растрату! Но для нашей кооперации на том проблемы не закончились… Его поступок и вынужденное банкротство сильно повредили всему торговому молочному делу в Петербурге. Репутация есть репутация… Потом комиссионером в столице стал господин Чистяков, он и поправил дело. А сами мы тогда вынужденно ушли с этого торгового дела, зато его торговый дом на наших «развалинах» хорошо поднялся. В Москве такого скандала не было, но, страхуясь, за это направление там по моей воле взялся флотский мой товарищ Бландов. У него с братом дело разрослось, да так, что половина всех молочных магазинов теперь – это торгово-промышленное товарищество «Братья Бландовы». К чему я вспомнил про те события? Не всякому дано откопать золотую жилу, но важно еще и суметь сделать следующий шаг в расширении дела – закрепить коммерческий успех, вот только тогда ты и миллионщик! Я-то лично к тому богатству никогда не стремился, однако усвоил, что без оборотного капитала можно и само первичное дело легко погубить. Вот история с нашим гостем, Василием Ропаковым, есть тому наглядный пример. Мотай на ус, Ванютка! Но главное все же – это не чтобы не потерять бизнес, а чтобы сохранить в переломный момент свою честь и лицо. Для того я про помещика Козлова и вспомнил сегодня. Также имей в виду, парень, что каким бы ты благородным и полезным делом ни занимался, всегда найдутся негодяи, которые его изрядно извратят. Матушка, Татьяна Ивановна, ты же помнишь, как на меня неоднократно писали и печатали разные кляузы? Особо про тот самый случай с лжебанкротством, когда потом князь Мещерский и Алексей Толстой давали в журнале «Отечественные записки» опровержение и подвергли обструкции некого глумливого анонима Ъ. А сколько было в печати инсинуаций про то, что своим производством масла и сыра мы, маслоделы, «лишаем голодных деток молока»! Даже вспоминать про эти глупости без смеха теперь не получается…

В этот день обед в усадьбе плавно перетек в ужин, но компания из полного состава семейства Верещагиных и двух «залетных» гостей-простолюдинов все равно засиделась допоздна, нещадно обновляя свечи. Молодые господа неоднократно при этом музицировали и показывали свои таланты в форме небольших домашних спектаклей, особенно здесь усердствовали обе внучки Николая Васильевича. В ответ на просьбы хозяев гости как могли спевали из своего наиболее приличного репертуара песни деревенского фольклора. Ванюшке водки по настоянию отца не давали, но от всего происходящего у него голова шла кругом больше других…

 
__________________________________________
 

Переночевав у радушного семейства Верещагиных, наутро отец и с сыном тронулись в путь домой. Перед самым отъездом, прощаясь с Василием, Николай Васильевич передал ему в конверте обещанное письмо-рекомендацию для сына. Поблагодарив учителя и его гостеприимное семейство, с навернувшимися на глаза слезами Василий тронул свою повозку в обратный путь. В этот раз он глубоко молчал, погруженный в свои грустные мысли, – вряд ли еще придется свидеться с учителем, ведь тот по здоровью своему явно нехорош… Иван же сам отца ни о чем не спрашивал, пока, уже отъехав верст на пять от скрывшейся с глаз Пертовки, Василий вдруг не вспомнил про письмо и тогда решил из любопытства посмотреть, кому же оно адресовано. Взглянув на надпись на конверте, он вздрогнул: «Ну дела! Сын, да это же письмо к самому Милютину!»

Про Милютина Иван кое-что слышал, и не раз: городской голова Череповца, самый крупный по меркам их края промышленник и купец. Бывая в городе, парень не раз видел его «игрушечный» двухэтажный особняк с крышей сложной ломаной конструкции и с резными наличниками на террасе, галереях и балконах. Дом этот, красиво вписанный архитектором над крутым речным обрывом, напоминал некий сказочный терем. Единственный подход к нему был со стороны Соборной площади, что недалече от самого Воскресенского собора. Слева от усадьбы городского головы в овраге проходил булыжный древний спуск с Соборной горки к рекам Ягорбе и Шексне, справа же протекал в глубоком овраге журчащий ручей. Сам дом с обустроенным вокруг английским ландшафтным садом на площади 1750 саженей имел кирпичные нижний этаж и цоколь, а также деревянный верхний этаж с профилированной обшивкой, декорированный резьбой и разными иными художественными украшениями. Парень не знал, что за полсотни лет хозяин его неоднократно перестраивал и улучшал по мере роста своего благосостояния и семейства, но при взгляде на этот шедевр русского зодчества Ивану невольно думалось: «Кем же надо в этой жизни быть, чтобы так вкусно и красиво жить?»

Русский Оксфорд

Историческая справка: Иван Андреевич Милютин родился в 1829 году в городе Череповце, купец 1-й гильдии, почетный гражданин города, промышленник, просветитель, публицист, благотворитель, политический деятель, являлся городским головой Череповца начиная с 1861 года и до самой своей смерти (1907), за свои неординарные заслуги перед Отечеством получил потомственное дворянство, имел чин действительного статского советника, в его доме неоднократно гостили проездом представители царской династии.

Известно, что И. А. Милютин и его младший брат рано осиротели, поэтому он сам имел возможность проучиться в школе только один год, но зато всю жизнь постоянно совершенствовался в самообразовании. Начинали Милютины свое дело с мясной торговли и заготовки скота, затем занимались торговлей хлебом, в какой-то момент братья начали возить его сами на купленной лодке в Рыбинск. С 1870-х годов Иван Андреевич являлся уже крупным судовладельцем и купцом, который активно способствовал развитию судоходства на реках Севера России, а также модернизации Мариинской водной системы². Вместе с братом Василием они построили в Череповце в месте слияния рек Ягорбы и Шексны крупный судоремонтный завод с сухим доком, где не только ремонтировали, но впоследствии и строили собственные суда (например, тут были построены три грузовых брига дальнего плавания «Россия», «Шексна», «Алексей», ходившие из Петербурга в порты Европы и Америки морским путем). Ко всему Иван Андреевич был еще удачливым банкиром, являлся одним из создателей Санкт-Петербургского Волжско-Камского коммерческого банка. Однако потомки чтят Милютина не за его коммерческие таланты и успехи, а за безмерный личный вклад в развитие, благоустройство и озеленение города, за меценатство и широкую благотворительную деятельность.

За время своей деятельности на посту городского головы Иван Андреевич превратил Череповец из грязного захолустного беспробудного городка с 2700 жителями в оживленный промышленный и торговый центр обширного района, в культурный город-сад со множеством учебных заведений и общественных полезных учреждений, с численностью населения более 10 000 (где каждый пятый житель к тому же являлся учащимся одного из 13 действующих учебных заведений). Благодаря безудержному развитию усердиями Милютина системы образования уездный город Череповец в конце XIX века в публикациях часто называли русским Оксфордом или же северными череповецкими Афинами. Несмотря на активное развитие образования в самом городе, тем не менее при этом еще и каждый третий в уезде со 100-тысячным населением оставался неграмотен. «Пребывание в невежестве, – считал Иван Андреевич, – и есть причина неизбежной бедности народа». Один из сыновей Милютина Андрей (умер в 1915 году) несколько лет продолжал миссию отца на посту городского головы.

Шесть учебных заведений были особой гордостью создавшего их градоначальника: сельскохозяйственная школа (где учили и прививали навыки рационального земледелия, скотоводства, пчеловодства, садоводства, а также таким ремеслам, как столярное, кузнечное, шорное, починка земледельческих орудий и машин), Александровское техническое училище (готовило токарей, слесарей, столяров, чертежников; большинство профессий были с уклоном в пароходостроение), учительская семинария, реальное училище, женская гимназия и профессиональное женское училище.

Практически при каждом учебном заведении был разбит собственный сад или зеленый уголок, образовавший зеленое кольцо города. Кроме того, в городе усилиями Милютина было создано три общественных парка (Соборный, Источницкий с часовенкой и лужайками на берегу реки Ягорба и Соляной, он же Милютинский), высажены сады у железнодорожной станции и у краеведческого музея, были разбиты аллеи, два бульвара, функционировал свой питомник. Соревновались между собой в плане озеленения экзотическими редкостями и хозяева многочисленных городских и загородных усадеб. Город буквально утопал в зелени садов и бульваров, отмечали его гости.

Так как центр города располагался на высокой возвышенности, то первое, что бросалось путнику, прибывающему в него по реке, – это живописные Соборная горка и соседний холм, на котором сквозь листву проступали очертания сказочного вида деревянного особняка самого градоначальника. Спуски с обоих холмов были заботливо и продуманно озеленены липами и соснами. Кроме того, меж ними можно было увидеть клены, вязы, сирень, жасмин.

С холмов вели два вымощенных камнем спуска – один к реке Шексне с ее причалами и второй по Соборному переулку к реке Ягорбе. В результате зеленый массив Соборной горки с окрестностями, эти два спуска и сама набережная на стрелке образовывали речные ворота города, любимое место гуляний населения города. Скоро оно было расширено за счет прилегающих по правому берегу Шексны территорий: добавились садово-парковые зоны Александровского технического училища и городского Соляного (на месте бывших соляных складов) парка отдыха и развлечений.

При И. А. Милютине были также открыты общественная библиотека, музей, книжный магазин, аптека, типография, дом призрения, создана гавань, проведена через Череповец железная дорога из Петербурга в Вологду. Большие усилия (включая вложение своих собственных денег) городской голова приложил к делу озеленения города, к созданию в нем уникального Ботанического сада и городского общедоступного Соляного парка.

⠀

По материалам публикаций в краеведческих альманахах «Череповец», книги 1—3.

Путь отца с сыном неминуемо проходил от Пертовки домой в село Сельцы через место пересечения всех дорог края – уездный град Череповец. До того пришлось опять два раза переправляться через реку Шексну на паромных лодьях – сначала с правого берега на левый, а уже в самом городе обратно с левого на правый. Эти переезды были не только утомительны стоянием в очередях, но и довольно обременительны для простого народа по деньгам. Что делать, приходилось с этими тратами мириться – не каждый день судьба давала возможность поднять голову над своей крестьянской долей, дотянуться до уровня тех небожителей, кто творил историю на их земле.

На обратном пути отец опять много и непрерывно рассказывал сыну, который диву давался тому, сколько же всего интересного его тятя познал прежде, чем осел в своем тесном захолустном деревенском мирке.

– Вот, смотри, Ванютка! Едем мы с тобой дорогой вдоль реки Шексны, а рядом много старинных названий сел и городов: Череповец, Весьегонск, Луковец… Что ты в этих названиях видишь общего? Нет идей? А все потому, что эти названия язык русский немного исковеркал. Истинные же те названия таковы: Черепо-Весь, Весь-Егонск, Луко-Весь. Чуешь? Везде сидит слово «весь», а это, знаешь ли, название народа-племени, жившего на нашей землице еще до сотворения Руси. И поселения, мною названные, – их становища. Ну, по-нашему центры княжеских уделов. Весь, или вепсы, или еще их иногда чудью кличут – они и сейчас кое-где местами в Белозерье встречаются небольшими поселениями, только их там в чистом виде мало крайне. Спрашивается, куда-таки делись те люди, охотники да рыболовы. А все просто: мы же их прямые потомки и есть на свете. Вот тыщу лет назад пришли сюда иные народы: русские с юга да ильменцы с запада, вот они постепенно и смешивались с чудинами. Теперь мы как бы все русские, но притом крови вепсской в нашем народе, считай, даже больше, чем славянско-русской. И так, знаешь, по всему царству Российскому: приходили дружины с Киева да с Москвы, а еще купцы с Новгорода, с Твери, да монахи с Троицы и Владимира – все православные люди. Те постепенно смешивались с разной местной языческой мерей, весью, мордвой, да и прочей татарней, кои народы переходили уже в новую христианскую веру да в русский обычай – вот и образовалось такое великое и бескрайнее русское государство. А ты думал как? Одна русская баба столько народа нарожала? Жди!

– Ой, а мы же знаем Оську-Чудина с Погорелки! Познакомились с ним на сапожнем промысле в Белозерске, и погост, кстати, у них в деревне Чудью называется. Папка у него больно грамотный да искусный в нашем ремесле.

– Да, слышал я ваши с дедом россказни. Не о том речь сейчас, а о другом – что все мы, народ в крае на реке Шексне, как бы метисы. Слово то не в обиду сказано, означает лишь нечетко выраженную породу. Ну, как у коров или у барских собак, что ли. Однако смешение это в молочном деле шибко раньше в Европе практиковали, чтобы отобрать и вырастить высокодойные экземпляры скота, а потом из них уже размножить лучшими производителями большие стада. Вот, пускай у нас и у них теперь коров одинаково да кормим мы их совсем одинаково, а все же от нашей коровенки в год я в лучшем случае надою пятьдесят-шестьдесят ведер молока, а, скажем, швейцарские коровы без труда дадут на круг от каждой особи аж по сто семьдесят ведер! Нам про то в Едимоново еще говорили. Селекция да прочие там науки, а в итоге их крестьянин в разы больше молока произведет, да и на полях так же все будет с урожаями по зерну, если по научной агрономии работать. Понял теперь слова Николая Васильевича, тебе сказанные: «Наука – это как паровоз в поезде! А не хочешь ей пользоваться – езжай на телеге, недалече же уедешь!»

Въехали в город уже затемно, усталые путники сразу же отправились на временный постой на двор к одному своему дальнему родственнику Федору Тихомирову, где им приходилось бывать в своей неприкаянной жизни частыми гостями. Там и лошадь с повозкой можно оставить, да и ночлег в сарае поиметь, а заодно и повод выпить с родней найдется (ну, на это дело уже, конечно, придется раскошелиться Василию, ведь надо чем-то отблагодарить хозяев за постоянное беспокойство). А тут еще не терпится про нынешнюю поездку в Пертовскую усадьбу похвастать…

Путники решили потянуть удачу за хвост и сразу же, не откладывая на потом, показаться где надо с рекомендацией Верещагина к Милютину. Причем мысль пришла идти непосредственно к нему домой с утра, потому как в присутственном месте и без них было бы невесть сколько просителей, да и там все больше люди благородные, не им чета. Другое дело – передать письмо в ситуации, когда барин будет помягче в своей домашней обстановке, среди семьи, с детьми да с внуками. В том, что сразу их не погонят в шею, Василий не сомневался, ведь у них был припасен золотой ключик…

Николай Васильевич Верещагин считай что ровня самому голове, потому ему он никак не сможет отказать в малой просьбе. Ну, хотя бы письмо-то прочтет, а уж там как боженька дальше распорядится (к слову, в Бога Василий верил только на людях, а так сам по себе в этой вере, особо по ритуальной части, был непоследователен и явно пренебрежителен; домашние это видели и тоже не сильно старались, правда, часто крестились и божились – да и только…)

Ваньке бы сейчас в самый раз к какому делу в жизни приткнуться, иначе годы, благодатные для обучения, пролетят быстро, а потом и локти кусать уже поздно станет. В селе их, хоть оно всего в десяти верстах от города, все беспросветно, с голоду, конечно, не помрешь, но и в люди не выбьешься. Да и с нажитыми ремеслами трудновато теперь стало – почитай, таких умельцев сапожного дела в волости сейчас каждый пятый, и все хотят заработок сыскать, кусок хлеба друг у друга перехватывают на лету. Вот если бы дело какое редкое да прибыльное знать, ну или как сейчас может выпасть Ваньке в приказчики попасть. Он хваткий, справится, да выслужится справно на том!

В итоге в тот день отец Ивана с Федором за ночь выкушали полный штоф водки. Хозяин был человек молчаливый, неконфликтный – лучшего слушателя для Василия было и не сыскать! Уж как он ему пытался объяснить, какой это Николай Васильевич Верещагин великий человечище, да что он там в молочном деле самолично открыл и изобрел, – тот только на эти речи осоловелыми преданными глазками пялился да повядшей своей головушкой покачивал в такт за распалившимся «дирижером». Иван сначала сидел при них трезвым дураком, потом от греха подальше забрал у отца письмо (которое тот уже множество раз доставал для Федора в подтверждение своих рассказов и в итоге готов был потерять или испортить), после чего удалился спать в отведенное им место. Снилось что-то очень хорошее, доброе, светлое. Да вот беда, проснувшись, ничего не смог из того сна вспомнить.

Просыпался Иван всегда по-крестьянски ранешенько, еще до петухов. Здесь особо можно было бы и не спешить, не дома же, не на хозяйстве. Ну, встал, сходил до ветру, умылся колодезной водой, почистил зубы смоченным пальцем с сажей, привел в порядок свое дорожное одеяние, надраил ваксой самолично им сшитые сапоги.

Все равно рановато еще идти к Милютиным, хорошо, что день хоть и пасмурный, но без дождика. Парень еще вчера понял, что пойдет туда в любом случае один, отец явно не протрезвеет, а еще целый день сидеть тут было невмоготу. Продумал, как подойдет сам к знакомой усадьбе, зайдет через калитку и будет стучать в дверь, как это делают все посыльные. Допустим, дверь откроет кто-то из прислуги – он им четко так скажет: «Письмо личное для господина Ивана Андреевича Милютина от помещика Николая Васильевича Верещагина, с обратным поручением!» Последние слова очень важны, а то иначе еще невесть когда голове то письмо передадут. Далее надо остаться и ждать терпеливо. В дом, конечно, его никто не пустит, а так на крыльце почему не постоять… Ну а уж потом-то как оно там еще срастется. Лишь бы барин дома оказался, иначе, если он вдруг в отъезде, все неопределенно с его будущим станет. Ждать никакой мочи нет…

Все так почти и вышло, как он спланировал. Разве что руки ходуном от дрожи ходили, когда письмецо служанке передавал, да твердого голоса сказать не вышло, пришлось два раза повторить свои мямли, пока его наконец поняли. На удивление, внутрь дома его как раз пригласили. Служанка, не только лицо, но и возраст которой он вообще не разглядел, так как смотрел больше в пол, оставила ждать в прихожей, а сама застучала каблучками по дубовой лестнице с ограждениями из пропильной резьбы наверх, на второй этаж.

Пока парень стоял в томительном ожидании, он успел хорошо рассмотреть парадную лестницу, опиравшуюся почему-то на деревянную арку из двух колонн со сводом. Назначение этой подпорки было непонятно – явно лестница была устроена так, что могла бы прочно держаться и без этой детали. Возможно, для красоты? Или, например, для фотографирования? Но какая тут красота, если она совсем не нужна для прочности!

Далее на стене висела замечательная картина с изображением головы вороной лошади с уздечкой – как живая, даже со слезинкой в глазу. Иван страсть любил художества – особо если они были рисованы художником так натурально, что ему самому бы ни в жизнь не отобразить, даже если бы его и научили этому мастерству. Все люди, которые могли что-то сделать заведомо лучше или сказать образованнее и умнее его, были для пацана непререкаемыми авторитетами и предметами внутреннего восхищения и подражания.

Как-то года два назад зимой довелось ему еще в сопливом возрасте быть с дедом своим Иваном по сапожному промыслу в городе Белозерске. Там судьба столкнула на ярмарке с пацаном из их же волости, с деревни Погорелки Чудского прихода. Через Погорелку ту, что в двадцати верстах от родных Селец, они как раз и ездили на санях с товаром на Белое озеро. Потому встретившийся там паренек, нескладный да угреватый, Осипом названный, коему годика на два поменьше его самого было, сразу стал Ивану в отдаленном крае не чужд – земеля же! Разговорились, что да как, стали показывать друг дружке, какой товар привезли их старшие на продажу. Мальчишка тогда и похвастал отцовскими изделиями. Боже ты мой! Каково же было чудо у них сделано из обычной коровьей юфти! Как все ладно, да добротно, да красиво даже в мелочах. И швы-невидимки, и сама выделка кожи, блестючая как зеркало, и точеные ровные каблучки, а линия голенища! Это когда Иван те сапоги примерял – они же бесподобны были в своем изяществе на ноге! Такие сапоги было впору детям царским или хотя бы княжеским носить, а не на грязной толкучке показывать, чтобы пьянь их всякая потом купила да непотребно носила. Вот тогда Иван и понял определенно, что не подняться ему никогда до вершин такого мастерства. Нету от природы нужного таланта и видения. Для таких чумовых, как он сам, сладит добротные сапоги, а уже для благородного сословия – ни в жизнь, лучше и не браться…

Потом хлопец чудиновский (собственно, так и выяснилось, что его никто иначе как Чудей и не звал) с отцом своим Степаном познакомил, мастером тех замечательных товаров. Вроде и тот мужик с виду дохляк дохляком, волосья на голове ежиком, бороденка неладная, ростом недомерок. Но как разговаривать с ним начали – до чего же умный и начитанный во всех темах человек оказался. Как приятно было беседовать с ним. Как вообще такой знатный мастер да умница смог в нищем болотном крае сподобиться взрасти?! Самородок! Потому теперь, как только мимо их деревни с дедом и братом едут, обязательно на правах знакомцев к ним на двор заглянуть треба, повидаться да разговорами с тем Степаном и с сынками его потешиться. Дядя Степан еще, оказалось, ведал по решению схода при земской школе в Чуди библиотечкой. Поп да учитель их местный в том деле поддержали исключительно его кандидатуру – потому, видимо, Степан книжек разных немало и сам начитался, а еще по секрету сказал как-то, что свою пробует рукопись писать про жизнь крестьянскую.

По лестнице наполовину вниз сбежала прежняя служивая девица в белом франтовом фартуке и, перегнувшись через перила, негромко прошипела: «Его превосходительство спрашивает, не вы ли тот молодой господин, про которого в письме ему писано?» Ивана опять прошиб холодный пот: слово «господин» в свой адрес он уже никак не мог переварить… Тем не менее у него получилось в ответ утвердительно кивнуть и пробурчать что-то типа: «Оно того самого…» Служанка опять взбежала наверх, но через минуту уже совсем спустилась и попросила Ивана снять картуз, сюртучок и вытереть сапоги: «Прошу вас пройти через дверь в мужскую гостиную и подождать немного, его превосходительство скоро к вам спустится из своих покоев».

Юноша перешел в небольшой зал и застыл в стеснительном, но полном восторге. На одной из стен была вывешена карта железных дорог европейской России, на другой красовалась схема Мариинской водной системы. Такие планы парень готов был рассматривать и изучать часами. Прочие атрибуты приемной градоначальника его мало заинтересовали. А здесь были и картины, и макет колесного парохода «Смелый», курсировавшего с 1860 года по реке Шексне от Рыбинска до Чайки (Белозерска), красочно украшенные гербы городов, изысканные фарфоровые наборы, наконец, фотографии, на которых хозяин запечатлен с венценосными гостями, как, например, с Великим Князем Владимиром Александровичем, до того трижды (1884, 1892, 1896 гг.) посетившего данный гостеприимный дом. Тут был даже оригинальный немецкий графин «Домашний доктор» в комплекте со стопками, на которых с сарказмом изображались лица людей, отведавших крепкого напитка в разных пропорциях…