Читать книгу: «Сказ о твоей Силе», страница 2
Ведьма
Жила-была ведьма. Красивая. Это только в страшных сказках ведьмы – бабки скрюченные, отвратные, с бородавкой на носу. А наша была прекрасна: станом стройна и гибка, длиннонога и, где положено, аппетитно округла. Знаниями разными хитрыми да древними владела, что бабка передала, да Силой тайной обладала, чтоб применять их, которая, впрочем, тоже от бабки досталась. Так и жила: девкам ворожила в делах их добрых и всяких, зелье варила, порчу снимала да наводила, по шабашам летала. Всё как положено приличной ведьме.
Забрел к ней как-то на болото путник: вроде и обычный, а не совсем – гусли при себе были. Музыкант, что ли? Хотя кто знает? Может так, на продажу носит. Собой хорош, телом крепок: видно – давно в пути, пообмяла дороженька.
Ведьму нашу увидал – обомлел. Тут оказалось, все-таки не зря гусли таскает: на колено одно припал, слова такие подобрал-сказал, что передумала та дорогу прочь показать, как поначалу хотела, остаться разрешила, передохнул с пути чтоб. Место в сарае показала, рухляди на подстилку выделила.
Поутру чаем напоила. Ну, а путник, глазами восхищенными смотря, песнь в благодарность выдал, что ночью родилась, пока он в сарае с боку на бок вертелся, уснуть не мог, ведьмы нашей красотой в сердце пронзенный. Заслушалась она: сама не заметила, как чаю подлила и еще на денек остаться предложила. Потом еще на денек, и еще.
Неделя минула. Хорошая, надо сказать, оказалась: путник стихи слагал, песни, сказки рассказывал, по хозяйству тоже себя хорошо показал. Забор подправил, печь почистил, крышу подлатал. Нравилось ведьме. Стихи да сказки много больше, чем в бытовых делах помощь. В них она и сама справлялась, а вот стихи…
Но ела мысль одна её, грызла душу железными зубами – попоет сладко и уйдет ведь. Знаем мы их, потому и живем на болоте: спокойней так, безопасней. Да и травка, опять же, рядом: мухоморчики разные – есть в случае чего чем «приветить» окаянных.
Сплелись в душе в тугой узел радость путником доставленная, уверенность, что уйдет обязательно и горечь от представленной потери: Сила темная внутри поднялась, сердце чёрным пламенем опалила, туманом багровым разум заволокла. Мысль в голове укрепилась – сожру его, иль не ведьма я потомственная?! Будет тут речами сладкими дурить меня, душу мягкой делать. Насквозь тебя вижу! Не обманешь!
Ну, что ж, дело привычное, знакомое. Заснул путник, с чистой улыбкой на губах. Что снилось? Не задумалась над этим ведьма. А и задумалась бы, решила б, что смеётся над ней: с туманом багровым внутри по-другому никак. Схватила топор острый, порубила его на куски и в котел бросила, огонь распалила.
Время приспело, готово уж должно быть жаркое-то по-ведьмачьи. Открыла она крышку, а сверху всего голова поэта лежит: как живая почему-то, сила что ли какая была в нем? Улыбается мечтательно, красивый такой. И слова в памяти всплыли – стихи, что написал напоследок для нее.
Милый облик, душа звоном
Летит в порыве над краем бездны.
Вскипит нутро тоски стоном
Забывать выпадет если.
Изгиб тела пленит душу,
Желаньем живешь одним – коснуться.
Тяжесть в груди радость рушит.
Случись без надежды проснуться.
Голоса сладость, душа тает,
Ласка в нем, покой в сердце.
Веретено боли жилы мотает,
Если звучаньем его не согреться.
Как кипятком ошпарило ведьму – захлопнула крышу. Туман багровый рассеялся внутри, по закоулкам души расточился. В зеркало на себя посмотрела: растрепанная, в кровище вся. Что ж наделала я?! Жрать-то его зачем? Сто лет уж мясо не ем: диета растительная она ж для магии самое оно. Да и запачкалась вся. Что на меня нашло?
Долго самоедством заниматься не стала: время уйдет, не воротишь поэта обратно – давай зелье варить живительное, и такое умела. Сварила, чуть приоткрыв, под крышку котла плеснула, не смотреть чтоб: боязно стало увидеть ещё раз, что натворила – кураж-то темный ушел, спрятался.
Спустя время осторожно, одним глазком заглянула: лежит поэт, калачиком свернулся – большой котёл, есть место – спит, отдыхает, устал видимо. Не каждый день его, похоже, на куски рубят, варят, а потом еще и оживляют. Можно понять человека.
Опять ворохнулась темная Сила, толкнула уж было растормошить, разбередить: ишь, разлегся, вставай песни пой! Я тут, понимаешь его оживляю, с ног сбилась, а он спит! Одернула Силу свою ведьма: «Ну-ка! Развоевалась! Хороший он, нравится мне. Да и тебе, не вредничай». Улеглась Сила темная, успокоилась – согласилась, видимо. И ведьма успокоилась тут же. Поцеловала в щеку поэта, запах его живой втянула – вкусно. Но есть не хочется: нюхать – да, сколько угодно, есть – нет. Села на скамеечку подле и стала ждать, когда проснется. Любоваться.
А поэт не ушел никуда. И стихи, и песни остались. И не только…
Кикимора
Три друга было у кикиморы Бажены – лягушка Клавдия, леший Ермолай и Ко.
Ну, с Клавдией все понятно: лягушка – и в Африке лягушка. Очень любила она свой язык, хвалилась всегда им: какой он длинный, липкий и ваще. «По три комара за раз!» – горячилась подчас. Бажена в такие минуты посмеивалась про себя: «За раз, ага! За неделю если!» Не умела Клава ловить мошкару языком, хоть ты тресни. Камнями ее сбивала. В этом хороша была, эт да. Вот такая лягуха.
Леший Ермолай справным лесовиком был, но излишне мечтательным. Сядет, бывало, на небо смотреть. Уже и белка в ухе гнездо свила, а он все сидит.
Самым странным другом была Ко. Существо без определенной природой классификации – всклоченное, взбалмошное, с глазами навыкате и вечным надрывом в существовании.
Вот и сейчас: пока Клавдия отвлеклась, очищая веточки со своего языка (опять промазала по комару), а Ермолай замлел, увидев бабочку, Ко уже прыгала вокруг Бажены, дёргала её и с азартом верещала:
– Пришёл! Страшный! Глаза – во! Руки – во! Что делать?! Что делать?!
Оглянулась Бажена – действительно пришел, Кощеюшка.
– Ну что, – говорит, – Бажена? Надумала? Я мужчина справный. Все есть – почёт, уважение. Злато есть. Смерти, только нет, ха-ха!
– Знаем мы, где твоя смерть, – сказала Бажена и покосилась с намёком.
– Но-но, не шути так, – сказал Кощеюшка, но на всякий случай отодвинулся. – Ты думать – думай, да не тяни. Не пойдёшь лаской, возьму таской! – крутанулся на месте и исчез, чёрной пылью осыпавшись. Телепортировался, стало быть, к себе в царство подземное.
Надо сказать, сколько себя Бажена помнила – есть она, болото её и Кощеюшка, чтоб его! С предложениями своими, только отвращение вызывающими. Да и был уже у неё друг сердца, куда там Кощею – Горыня, водяной исконный. Встречались, миловались. Обитал миленок в озере лесном, что средь болот находилось. Но и Кощеюшка не отставал, грозил да не шутил похоже. Чувствовала Бажена силу его лютую, черную. Боялась.
Знала, живёт на краю болота бабка мудрая. Собиралась за советом к ней сходить, да все откладывала за делами суетными. Не кончались дела никак. Только прошло оцепенение от присутствия Кощея, а Ко уже опять надрывается:
– Баженушка! Путник! Путник! Заморочить бы! Это ж болото! Чтоб не шлялись тут!
В общем-то, верно. Как говорят – не зная броду, не суйся в воду. А не умеешь разморачиваться, неча и заморачиваться. А точнее, на болото соваться, где энтим делом обеспечат щедренько. От всей кикиморской души! В общем, помчались всей честной компанией. Точнее, помчалась Бажена, стройная да легконогая. Клавдия, как могла, прыгала. Ермолай – тот только степенно передвигался. Ко вообще бегущей в одном направлении никто никогда не видел. Мечущейся хаотично – это сколько угодно. Но как-то до места добиралась обычно. Да и не важно – кто, как и когда. Морочить-то все равно кикиморе нашей.
Путник, парнишка молодой, просто одетый, шёл неторопливо, по сторонам смотрел светлым взглядом, нравилось ему, похоже. Прям по тропинке, что средь болота бежала. Бажена морок навела: путнику кажется – тропка дальше вьется, и он по ней следует, а самого ноги уж в трясинное окно ведут. Ухнул сразу по пояс, глаза, как плошки, рот в испуге раззявлен, побелел весь. Подвывает от ужаса смертного, громко закричать сил нет, свело нутро – чувствует жадную хватку топи. Руки хлопают вокруг по грязи жидкой, да не могут опору найти.
Смотрела с нахлынувшим чёрным удовольствием на этот танец отчаяния и близкой смерти Бажена, сама за мороком своим невидимая. Что-то темное в душе заворочалось, предвкушающее, как поглотит болото парнишку, как зальется чёрным рот его широко открытый и глаза светлые.
Встряхнулась – что это со мной? Ладно напугать, одурманить, губить-то зачем без причины веской? По шею уже провалился путник, тянет носом к верху – не надышишься, говорят, перед смертью, а отказывался хоть раз кто?
Наклонила она березку молодую к руке парня – не поймёт с испугу, подумает сам нащупал. Вцепилась судорожно рука, почуял опору несчастный, стал мал-помалу тянуть себя из грязи. Вылез на твёрдое да сознание потерял с натуги. Тут вся компания подоспела. Бажена воровато оглянулась: видели, нет, зверства её? Вроде как обычно себя ведут.
Обратно пошли уже не спеша. Шла молодая кикимора и думала, вспоминала о зачастивших похожих случаях непонятной злобы, ненависти, раздражения. Язык, вот, Клавдии дверью прищемила – вид сделала, что случайно, извинялась. А внутри-то знала – специально, радость злую с того ощутила. На днях, буквально, соскучилась по Горыне, наведалась на озеро к нему. Чуть замешкал он, дела свои доделывая, встретить её – так вызверилась, что аж шарахнулся, побледнел водяной и на дно погрузился. Всплыл, конечно, быстро, отходчивый. Да и путников регулярно отваживая, не первый раз с трудом от жестокости излишней себя останавливала.
Мысли все эти перебрав, решила больше не откладывать и направиться к бабке мудрой за советом: на счёт Кощея да про вспышки чёрные свои до кучи. Тропку к хижине бабки знала, добралась без проблем.
Встретила её бабуля не особо приветливо, но не погнала, выслушала. Подумала, посмотрела на Бажену взглядом пронзительным из-под бровей седых кустистых и сказала:
– Есть у меня «Истинное око». Посмотришь в него – правду всю узнаешь. Плохо иль хорошо с того будет, то узнаешь опосля. Ну как, подходит тебе така авантюра?
– Э-э-эх. Страшно, конечно. Но больно разобраться хочется, – ответила кикимора. – Давай уж, Око свое.
Достала бабка завернутый в холстину предмет, развернула. Шар оказался, будто стеклянный, мутный только шибко.
– И как смотреть в него? Чего там увидишь-то? – спросила Бажена.
– Ты, девка, давай гляди, а не умничай! – прикрикнула бабка. – Вопрос внутри задай и вперед.
Сосредоточилась Бажена. Взяла шар в руки. В глубину его мутную всмотрелась. «Кто я? Откуда черного столько внутри? Злоба откуда да ненависть? Тоска желчная?» – спросила про себя. Вдруг как ветер подул в стеклянной глубине – разошлась муть. Девушка внутри шара: красивая, перегибистая, смеётся чему-то. Нахмурилась вдруг. Больше картинка стала, причина смены настроения показалась. «Кощеюшка!» – ахнула кикимора. Что-то сладострастно ухмыляясь предлагает Кощеюшка девушке: шар звук не передает, но и так все яснее ясного. Гневается девушка, гонит мерзавца. «Так его, ирода!» – радуется Бажена.
Сменилась картинка. Эта же девушка в лавке заморской. Торговец пухлый товар ей нахваливает. Не так что-то с лавочником этим: вроде и в теле, и щеки румяные… С тенью что его? Тощая тень, длинная. Купив шкатулку, уходит девушка. Видно – открыть не терпится. Глаза у лавочника только подобострастные были и вдруг резко злые да колючие стали, только дверь захлопнулась. Потек облик, как воск свечной, форму меняя: тело вытянулось, сгорбилось, щеки истаяли, кожа череп обтянула – Кощей собственной персоной предстал, стоит, руки потирает да ухмыляется злобно.
Тут картинка сменилась резко. Шкатулка на столе – рука женская открыть тянется. «Не открывай!» – крик невольно из горла рвется. Не помогает это конечно – откидывается крышка. И за миг до того, как из-под нее вырывается чёрный вихрь, впивается в лицо красавице и словно всасывается внутрь, понимает Бажена, кто она.
Секунду ничего не меняется. Затем мир вокруг девушки будто изнутри прорастает трясиной, мхом да кочками, травой жёсткой заросшими – болотом становится. Опрятный домик – полусгнившей сырой хижиной. В последнюю очередь меняется девичий облик: зеленеет и покрывается чешуей кожа, заостряются уши, кривые когти венчают пальцы, грива волос становится чёрной и жёсткой. Она остаётся своеобразно красивой, но уже не человеком – кикиморой.
Осела на пол обессиленная Бажена. Шар из руки ослабевшей выпал и в сторону откатился. «Вот, значит, как. Не добился своего Кощеюшка, хитростью взять решил. Сговорчивей, решил, стану в виде таком», – ворочались тяжёлые мысли.
– Ну что, поняла, девка? – спросила бабка. – Облик – эт ещё не все, это как приложение. Тоской да страхом он тебя околдовал, злобой жгучей да завистью едкой.
– А быть-то как мне теперь? – растерянно спросила Бажена.
– Заломать Кощея надо. Победишь – заклятие спадёт, истинный облик свой примешь. Но дело не простое это. Есть у меня вещь одна, что помочь может – спица волшебная. Можно ей и бессмертного убить, а можно и смертного оживить. Спица Желания называется. Просто работает – вонзил и что хочешь сотворить мыслью оформил. Она сама исполнение вывяжет. Пожелать главное точно надо, в этом и сложность. Возьмёшь, спытаешь судьбу? Не гарантии тебе даю – шанс.
«Ну, а что? Неужель не справлюсь? Воткну да сдохнуть накажу», – подумалось Бажене.
– Давай спицу, бабушка. И за науку спасибо. – Взяла волшебную вещицу, поклонилась на прощанье и до хижины своей подалась. По пути план коварный продумала, как Кощея близко к себе подманить: вязальная снасть, чай, не копье – издали не ткнешь, не бросишь. Но идея была – объявляется противный, когда хужей всего на душе.
Пришла домой. Выспалась, с силами собралась. Села и давай вспоминать все свои печали-горести. Ага! Объявился кто-то – ясно кто. Во дворе, вот уже и на крыльце топчется и в дверь скребется.
– Баженушка! Открывай! Скучала по гостю дорогому?
– Открываю, Кощеюшка! – заговорила ласково, ненависть свою в души тайник пряча, как спицу заветную в рукаве. – Заходи, гостюшка дорогой!
Затек в хижину елеем гость ненавистный. Руку поданную облобызал с нежностью неожиданной:
– Жизнь моя! Дождался ли надежды лучика?! – с восторгом неподдельным воскликнул, с желанием в движении потянулся к не спешившей отпрянуть Бажене.
«Вот и время приспело», – мелькнула мысль.
Сама удивилась своему рациональному спокойствию: потянулся Кощей за поцелуем – из рукава спицу выпростала да движением одним в шею воткнула. И в глаза взглянула. А в глазах Кощея, сволоты этой редкостной и мерзавца, обида и недоумение детское прям какое-то.
Рухнуло что-то в душе: только сейчас смерти конечной желала, а вот… Надломилась решимость, нечто живое и настоящее увидела Бажена в наполненном смертью и страхом облике Кощея – сменилось жёсткое «Сдохни» на более мягкое «Не вреди». Наитием пожелала. Что сделать с Кощеем спица должна была – даже близко не понимала.
На колени упал Кощей. Затрясся весь и меняться начал. Как в картинке, что давеча шар волшебный показывал, только наоборот, как будто жизнь в него вдохнули – торговцем дородным и румяным стал. И тень соответствующая – большая да широкая, как положено. Переродился, в общем. С колен не поднимается, головой трясёт, видно – ошалел, в себя прийти не может. А спица как будто всосалась вся в него – одноразовая оказалась.
Прислушалась к себе Бажена. Вокруг посмотрела. Победила ж я! Сказала ж бабка мудрая: «Облик истинный примешь…»
«Неужели это – теперь мой истинный облик? Пустила тьма корни в душу, моей стала… Или была такой, только чуть Кощей подправил?» – метались мысли в ее голове. Долго думать шум во дворе не позволил.
– Кого там ещё принесло! – закричала раздосадованная результатом победы над Кощеем Бажена, на крыльцо выскакивая.
Пред взором её предстала вся честная компания. Клавдия, Ермолай и Ко. Самым настораживающим моментом было то, что Ко молчала и не металась из стороны в сторону, а только испуганно таращилась. Кикимора внутренне подобралась, предчувствуя неладное.
– Что стряслось? – пересохшим от волнения голосом спросила она, напрочь забыв о Кощее.
– Та-а-ам… Та-а-ам… Эта-а… – выдавила из себя Ко.
– Да что там!!! – сорвалась Бажена.
Тут уж все наперебой начали вываливать детали беды: оказалось, рыбаки залетные поставили сети на озере, где Горыня жил; ну, а он оплошал и влез в них – спасать надо.
Как подбросило Бажену – за ухо схватилась, а точнее за серьгу волшебную: могла та серьга владельца в место другое переместить. Место только надо представить да потереть – серьгу, конечно, не место. Озеро знакомое представила, серьгу потерла – была здесь, стала там.
Помощь, надо отметить, была уже не очень-то и нужна: Горыня сети порвал-выпутался, матёрый водяной – эт вам не треска аль селёдка какая. Но женскую месть было уже не остановить: закрутилась Сила внутри, руки вперёд ладонями бросив, послала ту Силу в волну кикимора. Понеслась волна, высоту набирая, вдарила по лодке с рыбаками – перевернула. В воду стремительным броском вошла Бажена, хищной рыбой-муреной заструилась: топить спешила, мясо рвать, кровь пить.
Еле успел Горыня перехватить, отвёл беду от дураков залетных: достал броском на сил пределе. Себя в ярости потеряв, вцепилась в перехватчика когтями Бажена, зубами к горлу потянулась – закрутились как одно в водной кипени. В объятьях сильных, но нежных стиснул её друг сердешный, на ухо журчать, успокаивая, начал.
Так и кружились некоторое время, в толще воды, паря. Успокоилась Бажена в кольце рук родных, затихла. Рыбаки незадачливые тем временем из воды выбрались и прочь деру дали. Клавдия, талантом своим пользуясь, долго камнями их провожала, а Ко металась вокруг, паники воплями добавляя. Ермолай же просто смотрел на муравья, ползущего по его руке, и улыбался.
– Я за тебя испугалась, – сказала Бажена.
– Я так и понял. Прекрасна ты, царица болот моя, несравненная! – ответил, со светящимся в глазах обожанием, Горыня. Кикимора окончательно повеселела и успокоилась.
«А я ведь даже не подумала в запале, когда на Кощея ополчилась, что вот вернула бы облик девушки, а Горыня? Он же водяной. Это выходит, если пошло бы как представлялось – все, разошлись пути-дорожки? Очнулась бы в городе в домике красивом, и где то болото да озеро лесное? – размышляла она, нежась в милых сердцу объятиях, смотря в его наполненные восхищением и любовью глаза. – Да и пусть так остаётся, я себе и в таком обличье нравлюсь. Водой опять же управлять умею да морок наводить. И водяному моему, судя по всему, тоже по душе, даже очень».
– Я тебя люблю, – первый раз сказала вслух Бажена.
– А я люблю тебя ещё больше, – ответил Горыня. И поцеловал её.
Глаза кикиморы закрылись в блаженстве. От места соприкосновения их губ разбежались по телу пронизывающие живительные токи: почуяла Бажена, как растворили они, вымыли, просто вышвырнули прочь из естества ее скопления чёрной болотной жижи, взамен наполнив душу чистым ликованием и ощущением чего-то светлого и могущественного. Ощутила, как Сила эта ясная, переполнив всю ее до последней клеточки, вырвалась наружу во все стороны, насыщая пространство все дальше и дальше. Судорожно вдохнув, будто всхлипнув, она открыла глаза.
Напротив, был всё тот же наполненный любовью взгляд. И голос знакомый произнёс:
– Ты прекрасна, морей царица, ослепительная моя.
Бажена оглянулась: стояли они на берегу песчаного пляжа небольшого островка, вокруг плескались бескрайние просторы синего моря. Морем болото стало, а озеро лесное – островом в море том. Горыня неуловимо изменился: тот же в целом, но что-то царственное в нем появилось, величественное. Себя осмотрев, тоже увидела изменения: кожа гладкая стала, но пальцем по ней проведя, поняла, что, пожалуй, прочнее прежней, чешуйчатой будет, аккуратные ноготки когти кривые сменили, волосы волной шелковистой заструились – в целом ближе к человеческому облику, но много интересней. Само собой понимание пришло – над морем окружающим властна она, над всей его загадочной и насыщенной разными существами глубиной, большая Сила внутри. И ещё – счастье она ощутила, полное.
Взяла она Горыню за руку, и пошли они к дворцу, виднелся что в глубине острова – обживать.
Про Кощея, кстати, не забыли – предложили ему казначеем во дворец пойти, дела финансовые вести да хозяйством заведовать. Согласился Кощей – большой прибыток с того согласия Бажене случился: не знала горя в заботах обыденных.
Время бежало прозрачной волной, в убранстве белого кружева пены и настал миг, когда прилив ее принес в окрестности острова путаницу маленьких следов на чистом песке пляжа, веселую звонкую суматоху во всех закоулках дворца и еще большее счастье в смотрящих на все это глазах.
