Читать книгу: «До-бемоль минор», страница 2
3
Неожиданный (а впрочем – естественный) порыв развернул мой подземный маршрут на сто восемьдесят: сначала – к жене Глобуса (неизменного моего приятеля) для добычи денег, затем – за «Шампанским» и темными розами на Кузнечный РЫНОК. Глобусиха накануне утеряла верхний передний зуб слева, поэтому преувеличенно долго свистела, однако деньги дала; полусладкое оказалось отечественного производства, а розы – розовыми и лучшими в этот день.
Весь мокрый от дождя и прыти я домчался наконец домой. Молодая супруга моя целый день плакала от горестей судьбы, теперь – от нежданно свалившегося тепла и нежной заботы. Я также был весьма растроган и долго целовал колени и жизненные линии ее ладошек…А совсем глубокой ночью я еще раз окончательно убедился, что не люблю жену, что жизнь действительно сложная штука и что я недостаточно серьезный гражданин.
***
Утром, выходя на работу и захлопнув дверь своей парадной, я вдруг невольно приостановился, и незаметная улыбка пробежала по моим щекам и растаяла в груди. Мокрая почва уже начинала оживать под первыми лучами раннего солнца, а легкий ветерок от испарявшейся воды, казалось, омывал меня знакомым прикосновением: я ощутил вокруг себя незримое присутствие Анюты – короткое ее дыхание, цветную белизну наряда и даже запах ее духов…
Как не хотелось идти на работу! Захотелось никуда не спешить и дышать свежим утренним воздухом, долго- долго бродить по оранжевым улицам странного города, а затем направиться туда, где скрывается сейчас моя черноокая и голубоглазая и.. тоже к чему-то сопричастная…
Увлекающее выдумывание любви вряд ли нужно понимать как чистый грех, ибо это – жажда жить и мечтать для долгого будущего. Именно поэтому так бросалась в глаза резкая зелень напившейся ленинградской травы и нравились люди, проходившие быстро в заботах, и медленно – во временном их отсутствии – красивые люди… Решив, что «провались оно пропадом и черным снегом с белою глиной вплоть до землетрясения», и мысленно плюнув куда-то в сторону, я позвонил на работу и заявил, что буду завтра, что разверну повышенную деятельность и разгребу ошеломляющее количество дел – за себя и за всех сразу. Долгожданные короткие гудки наконец пропищали, и впереди – «законно» свободный день.
Хорошо знакомый мне угол Малого и 5-й Линии был запланирован девушкой Анной на воскресенье, однако удовольствие увидеть это место в новом свете уже сегодня – клокотало внутри само по себе и окончательно определило направление моего дальнейшего следования.
***
Васильевский Остров встретил меня солнцем и подчеркнутой тихостью, которая бывает даже не в жаркий выходной, а скорее – во всеобщий отпуск или забытый праздник.
Торопить события не хотелось, поэтому я разработал обходной маршрут и для начала заскочил в комиссионный магазин. Без конкретной цели, так, глянуть – что дают, кто покупает… А там— пестрый ворох разнообразной одежды, электронная техника и фототовары, футбольные мячи и даже эмалированный таз. В следующем отделе – изделия из золота (желтые такие, красивые), еще какие-то немыслимые, но – безусловно – необходимейшие предметы. Для жизни людей!.. На любой возраст, для разных волос, для синих, черных и красных глаз… три – раз… два – раз… эмалированный таз!!!
Вот, к примеру, седой загорелый мужчина выбирает между рыжим и лимонным комбинезонами для внука или сына. Почему он так деловито сердит? Видать, приятность в его жизни состоит не только из утреннего созерцания отсутствия мешков под глазами, но также и из уважительного отношения к нему коллег по работе, а к его жене— ее коллег, к детям или внукам – соседей и классной руководительши (лучше – директрисы), ну а ко всей семье целиком – старых друзей и прочих милых незаменимых людей.
А вот у обувной стойки присела женщина, что-то примеряет. Наверное, понравились какие-нибудь изящные кремовые босоножки. Плечи у нее высокие и узкие, движенья рук мягкие и достойные, тяжелая копна чистых волос и интересное лицо. Красавица, издалека – прямо мечта!.. Рядом суетится молоденький торговый работник с костылями в руках… Боже милостивый, да она ведь без ноги! И так модно одета?! Поразительно… Ей не более тридцати пяти, хотя вены на руках заставляют думать о пятидесяти. Вот и она приобрела для своей протестующей ходьбы по всяческим местам ее неясной жизни нужную и модную вещь – летний «туфель» на высокой шпильке.
Внезапное удушье от неприятной красоты и звериного достоинства одноногой дамы увело меня вновь на улицу к продолжению маршрута, а солнце прямыми лучами быстренько вышибло дикие мысли и догадки воображения из моей пошатнувшейся было «легкости».
Средний проспект, дом номер…
А вот и долгожданный магазин музыкальных инструментов: когда-то я часто сюда захаживал, а теперь – соскучился.
Слева, на второй полке – маленькая гармонь, чуть выше выбираю глазом белую сопилку. Это солирующие. Справа, перед кассой – целое семейство каштановых пианино – для аккомпанирующего фона моей дневной мелодии…
Немного прикрываю веки и склоняюсь к ми-бемоль минору. А это значит – множество тонких черных клавиш, самое мягкое на свете «вышивание» гармонии и бархатная физика еще не самых низких басов. Ми-бемоль минор для фортепиано!
Сказка! Затем выслаиваю двухголосую полифонию посредством высокой сопилки и гармошки в среднем (для нее) регистре на секстах и редких квартах. И все это будет называться «Вечер в Каннах», а сочетание септим в гармонии с секстами в мелодии вполне отвечает моему нетерпению и.. сомнениям. Где-нибудь через 16—20 тактов непременно начну сползать в модуляцию тоном ниже – в ре-бемоль минор, поэтому уже сейчас тяготею к меланхолии и медленно-нервной интонации…
Однако – стоп! Опасно увлечься и отдать себя во власть одной лишь внутренней нематериальной силы: безгласая мелодия всегда чище, глубже и откровенней, нежели исполняемая в пространство и публично, зато и доступна она для наслаждения и тревоги – лишь самому себе. И это зачастую грозит возможностью затерзать душу до состояния физической боли, ни с кем не поделившись, поэтому стремлюсь подзатянуть эмоции в тугой квадрат и обращаюсь к продавщице охраннице мертвых муз – с вопросом:
– Не позволите, добрый день, попробовать вон тот инструмент… С тремя педалями, что ли? – Да-да, в углу, который… если позволите.
– Бога ради, – без особого одобрения прозвучал ответ. – Только вот верхнюю крышку совсем не обязательно трогать, там ничего интересного не имеется.
Мне захотелось было пояснить охраннице муз состоятельность интереса к внутренностям инструмента, но я побоялся окончательно утерять не угасшую еще мелодию, молча присел на краешек треногого кресла, а голова принялась руководить минорными пальцами.
Неожиданно мягкий тембр понравился мне, на сердце вновь стало беспокойно и щекотливо, хотя и пытались помешать попеременные скрипы входной двери и правой педали, залах опилочной пыли от клавиатуры и сверлящий спину (седьмой шейный позвонок) кривой взгляд недовольной чем-то охранницы. Но ничего, я уже потихоньку привыкаю к этим маленьким врагам, уже начинаю думать вперед – для любимого минора —и вновь опускаю веки…
Получилось недолго, но – хорошо!
Аккуратно закрываю крышку и, с чуть притворной стыдливостью, оборачиваюсь и встаю… Мне нравится сегодняшний день, поэтому я опять стремлюсь на улицу – к воздуху, свету и действиям…
Открываю дверь магазина наружу. Не скрипит, не сопротивляется… Но глаза запоминают эту дверь своею беглой нелогичной памятью. Эта память глаз (без участия мысли) свойственна тому состоянию человека, когда секундой назад ему удалось верно угадать, верно захотеть и верно выразить свою месяцами вынашиваемую и сокровенную жажду к совершенству и общению с Прекрасным в их конкретных проявлениях – будь то посредством клавиш, кости, голоса или даже высвобождением мышечного потенциала (ударом в челюсть, например, – если кто заслужил). Эта память глаз совсем не избирательна, она слепа, она – радуется, подобно малым детям“ или малым животным. В то же самое время мысли, рассудок, логика и прочие «принадлежности» черепной коробки вдруг – по собственной воле или же просто так (что вероятнее) – отключаются, перестают работать, балуются и отдыхают от той работы, которая истрачена была неделями и месяцами, подготовляя сердце к долгожданной удаче воплощения: музыки— в звуках, динамики – в танце, другой динамики – в слове, ударов пульса крови— в акварельном листе или в бронзовом изгибе губ…
Это отступление к памяти зрения и «выпадению» логики, характеризующим состояние творческого удовлетворения, чистоты ощущений и – в известном смысле – «активной» наивности я употребляю здесь лишь целью оправдаться за собственное пижонство, допущенное мною при выходе из магазина в беседе с молодой семьею— папой, мамой и маленьким Колей.
…Придерживая дверь и будучи одной ногой на тротуаре, я вдыхаю полной взволнованной грудью и помогаю маме с Колей и папой выйти из магазина инструментов, а рослая мама, загадочно улыбнувшись, обращает ко мне такие слова:
– Простите нас, молодой человек, за беспокойство и не совсем обычную просьбу… Видите ли, мы тут решили к сентябрю определить нашего Колю—он очень способный у нас мальчик— в школу музыки, десятилетку, а достойного инструмента подобрать пока не можем… Не хотели бы вы, молодой человек, немного помочь нам в этом и прямо сейчас подъехать в Гостиный Двор… Мы, знаете ли, приезжие… и боимся в спешке купить плохое или какое… бракованное, что ли, пианино. Покупаешь ведь надолго, можно сказать – на всю жизнь… А тут говорят, что из наших инструментов, даже если одной фабрики, не сразу найдешь то, что хотелось бы. Поэтому позвольте просить вас…
– А почему в Гостиный, здесь не нравится? – слегка перебиваю я рослую маму крошечного Коли.
– Как вам сказать… Там, знаете ли, больше выбор, целый зал большой и.. говорят… еще на складе много есть. Хотя марки вроде такие же как тут— тоже «Красный Октябрь», «Ласточка», «Сонет» и., вот этот… на котором вы…
– «Эллингтон», – каркнул щеголеватый папа. – тоже рослый и с молодым элегантным брюхом под одеждой, – но здесь правая педаль уж очень неприятно рычит…
– Да, вот и Элентоны там тоже стоят, в чехлах… А мы, молодой человек, дадим вам… чтобы, знаете ли, зря вам не таскаться… за беспокойство… три рубля, например, – продолжала мягко атаковать супруга Колиного папы, много и безуспешно при этом улыбаясь, часто хихикая и подтягивая правое плечо к щеке. – Или даже пять, как скажете. Так сказать, искусство – требует!
Жадная поспешность и птичья суета клубились вокруг этой заботливой мамы, папа, напротив, был чрезвычайно тверд в эмоциях и напоминал застрявшее в водовороте равнинной реки бревно, ну а мальчишка выглядел уставшим и печальным: мордашка его иногда приподнималась для вздохов тоски. Называли же Колю весьма любопытно – Колё (реже – Коля, когда он фигурировал в третьем лице). И я решил спросить у него, бывал ли он в зоопарке…
– Не бывал, – промычал Коля и спрятался за маму, как за хищную, но родную птицу.
– Напрасно…
Тут я открыл для Коли новую страницу к его младенческому (не замусоленному еще) арсеналу фактов, явлений и переживаний – в образе старого «ленинградского» тигра. Я объяснил ему (да!), что вообще тигры – самые красивые из земных зверей, а обитатель нашего северного зоопарка – не исключение. Для красного словца (и по другой причине тоже) я осмелился добавить к этой характеристике полосатого зверя еще и ту немаловажную деталь, что тигр, проникнувшись к собеседнику доверием и забыв на время главную свою печаль, может сделать бескорыстный подарок в виде жевательной резины, а иногда – даже ананаса. Вот, дескать, лихие какие дела имеют место происходить в нашем городе…
Николай уже рванулся было поведать о том, как ему хочется в зоопарк, но тут деревянный папа совершенно неожиданно высказал недовольство:
– Вы, гражданин, еще слишком молоды, чтобы позволять себе дерзить и произносить всякие иронии в сторону старших…
Еще какие-то нужные и теплые слова высказывал этот лесной человек, который и впрямь был года на два старше меня. Хотя – черт его разберет…
– Всего доброго и.. разнообразных успехов!.. А тебе, Колё, – оптимизма и верных друзей…– закончил я беседу, круто развернулся и, отметив про себя, что мое «семейное счастье» еще не из самых безнадежных, зашагал (уже не сворачивая) в сторону 5-й Линии и Малого проспекта…
