На сеновале что-то со мной произошло такое, что подымающаяся от сена пыль стала меня раздражать, мусор от него стал въедаться в мое тело, и началась почесуха. От этого я стал раздражаться, ворчать, останавливать деда и бабулю, чтобы они дали мне возможность мало-мальски подышать свежим воздухом. А сам перестал путем утаптывать сено. На что деда останавливает наше совместное дело и просит меня слезть с сеновала. Я упираюсь и проговариваю:
– Нет, давайте метать сено дальше.
И деда, обращаясь ко мне, настаивает:
– Вот козел свалился на нашу голову. Быстро слезай с сеновала.
Я еще какое-то время ворчу и упираюсь, но все же слезаю. И деда ведет меня к дровам:
– Выпускай из души весь свой зоопарк, а потом поговорим.
Я неохотно беру топор, начинаю колоть дрова и, периодически ворча, выговариваю все, что у меня идет. Когда меня отпускает, деда садится на тюльку напротив меня и заводит разговор:
– Сынок, ты заметил, как я тебя назвал, когда попросил слезть с сеновала?
– Да, – отвечаю. – Козлом. Меня это обидело. Я бы даже сказал, оскорбило.
– А как ты видишь, от чего я тебя так назвал? – начинает разворот своей мысли деда.
Я задумываюсь и проговариваю:
– Умничал, наверно.
– Не просто умничал! Дело делал спустя рукава, лишь бы побыстрее сделать. Перестал плотно укладывать сено на сеновале. Ворчал, как козел недодоенный. Словно Коза лаской обделила да яйца не разгрузила полностью, а теперь они между ног об колени бьются. Упирался в крышу своими рогами. Настаивал на своем. Стал жестким, неповоротливым. Тебе ничего не нравилось. Все делалось не по твоему нраву. Дело не слушал… – деда разворачивает мой ответ шире.
Зацепил меня деда, и я ему в отместку:
– Конечно, сам-то не полез на сеновал пыль глотать. Как всегда меня под крышу в душегубку отправили, а сами на свежем воздухе. Забросали сеном так, что я за вами не поспевал. Да еще и пыль въедается в тело, зудит, дело делать не дает. А меня еще Козлом обзывают!
Деда Коля как заржет во весь голос, сколько мочи есть, да за живот держится, вот-вот наземь упадет. Да сквозь смех спрашивает:
– Ты после сеновала пыль из-под рубахи стряхнул?
– Нет, – проговариваю.
– А когда дрова колол, вспотел? – разоблачает мою животину деда.
– Вспотел, – не задумываясь, проговариваю, но параллельно идет в мыслях: «Вот прицепился! Что ему от меня надо, я же все делаю, как он просит». И на душе просто кошки скребут. Так и хочется ему ответить: «Сам ты Козел!». Да обидеться и уйти от них, пусть сами сено на сеновал метают. А деда словно не замечает, что со мной происходит, и ведет меня дальше:
– Когда ты вспотел на дровах, то пыль и мусор с сена забрались под рубаху и врезались в твое тело?
Я вспоминаю и проговариваю:
– Нет, пыль не въедалась в мое тело, и зуда не было. Да я и не заметил, что я весь в пыли и мусоре сена. Если бы сейчас не сказал, то я бы и не обратил внимание, что я в пыли.
Чувствую, что меня что-то отпускает. А деда продолжает задирать меня:
– Вот странно! Разве такое бывает? Пот и пыль есть, а зуда нет?
У меня словно какое-то озарение происходит, и я спрашиваю деда:
– И в самом деле, как так на сеновале просто нестерпимо было, весь исчесался в поту, а на дровах вспотел в этой же пыли, и зуда нет? А сейчас заострили на этом внимание, и снова зуд пошел.
На что деда проговаривает:
– Сынок, ты сейчас выпусти всю злость на дровах, раз пошел зуд в теле, а потом продолжим разговор дальше.
Я так и делаю. Зуд мне помогает вытащить всю злость, которая в этот момент поднялась. Выговариваю и колю дрова. А как меня отпустило полностью и на душе стало тепло, говорю:
– Деда, я выпустил из себя всю злость.
Дедуля снова спрашивает меня:
– Когда дрова колол и выпускал из себя зло, то пыль с сена в тело въедалась, вызывая зуд?
Вспоминаю и отвечаю на автомате:
– Зуд наоборот прекращался, когда я выговаривал злость. А потом про него и вовсе забыл. И даже не заметил, что я в пыли.
– Очень странно, сынок. От чего же зуд перестал тебя беспокоить, что ты даже про него забыл? – поддевает меня деда дальше.