Читать книгу: «Памятное. Новые горизонты. Книга 1», страница 9
Глава 3
На посту посла в суровые дни войны
Вашингтон, 16-я стрит…
Обычно, когда читатель встречает в советской книге какой-нибудь американский адрес, это связано с некой загадкой или определенным детективным сюжетом. Однако в приведенном адресе нет абсолютно ничего загадочного. Данные слова – это просто адрес советского посольства в столице Соединенных Штатов Америки.
Здесь в напряженные годы войны находился эпицентр деятельности посла и всего коллектива советских работников. Другими словами, это адрес маленькой или, быть может, даже миниатюрной по сравнению со всем государством части нашего великого и могучего Союза Советских Социалистических Республик.
По всем канонам международного права на территорию посольства и на его работников распространяется суверенитет государства, которое они представляют. Это уже само по себе вдохновляло и вдохновляет советских людей, вселяет в них гордость, что именно им доверено отстаивать интересы далекой по расстоянию, но бесконечно близкой по чувствам родной страны. Во имя ее они находятся за рубежом, отдают все свои силы, знания и умение для ее блага.
В официальных кругах Вашингтона, которые несли ответственность за внешнюю политику США накануне и во время Второй мировой войны, в послевоенный период и несут ее в наши дни, никогда не давалось точного и исчерпывающего ответа на вопрос о том, что предприняла их страна, чтобы не дать вспыхнуть пожару этой войны.
Многие историки и политики по-разному отвечают на указанный – несомненно, законный – вопрос.
США на распутье
В речах и мемуарах западных политиков, в буржуазной исторической науке всячески подчеркивалось и теперь подчеркивается, что США якобы выполнили свой долг тем, что осуждали накануне Второй мировой войны экспансионистские устремления германского фашизма и его союзников. Но и до сих пор не сделано серьезных попыток ни со стороны политиков, бывших и настоящих, ни со стороны буржуазных историков в странах Запада осмыслить, какой оборот приняло бы развитие обстановки, если бы США выступили совместно с государствами, стоявшими на позициях мира, прежде всего с Советским Союзом, и заявили о своей решимости участвовать в создании могучей объединенной силы, противостоящей агрессорам.
Этого западные политики и историки не делали и не делают сознательно, потому что в предвоенные годы Соединенными Штатами Америки не планировались и не предпринимались шаги по оказанию отпора странам, вставшим на путь агрессии. Осуждение действий этих стран выражалось главным образом в эпизодических и весьма вялых по сути и форме выступлениях государственных деятелей с трибуны конгресса или на страницах печати США. Это, конечно, вряд ли можно истолковать иначе, как показатель отсутствия у тогдашнего Вашингтона желания занять активную позицию, чтобы воспрепятствовать реализации агрессивных планов Гитлера и его сообщников.
Между тем фашистская Германия лихорадочно и фактически открыто вела подготовку к войне. Такая подготовка включала в себя не только военно-стратегические, но и в значительной мере экономические мероприятия. И США, если бы того пожелали, могли бы, учитывая их экономический и промышленный потенциал, многое сделать, чтобы заставить задуматься руководителей гитлеровского рейха над тем, что их ожидает в случае развязывания Второй мировой войны.
Америка долго находилась как бы на распутье. Выжидала и колебалась. Ее правящие круги, казалось, все еще не вполне отдавали себе отчет в том, какие истинные цели преследуют фашистские захватчики, какие беды они несут Европе и миру в целом. По существу, курс этих кругов в международных делах накануне войны мало чем отличался от политики руководящих кругов Англии и Франции, которые были вовсе не против того, чтобы фашистская Германия канализировала свою агрессию на Восток, чтобы она обрушилась на Советский Союз.
Перелом в настроениях Вашингтона обозначился лишь тогда, когда обжигающее дыхание войны стало доходить и до США. После нападения Германии на СССР перед каждым американцем встал во всем своем суровом виде вопрос: «Какая страна будет очередным объектом гитлеровской агрессии?»
И все же, как это ни странно, даже коварный удар союзника Германии – милитаристской Японии по американской военно-морской базе Пёрл-Харбор (декабрь 1941 года), обернувшийся для США крупной военной катастрофой, открыл глаза далеко не всем американцам на то, сколь грозную опасность создали для мирной жизни и свободы народов германский фашизм и его восточный сообщник.
Более того, находились в США и такие политики, которые хотели бы видеть, как Советский Союз и Германия друг друга обескровливают и соответственно, по мнению этих политиков, увеличивают шансы на то, что последнее слово при подведении итогов войны останется за Соединенными Штатами.
Разве можно обо всем этом забыть? Конечно нет. Советский Союз, наш народ по достоинству оценивают тот вклад, который США внесли в победу над гитлеровской Германией и милитаристской Японией. Не раз об этом заявляли советские руководители. Но США не сделали того, что они могли и должны были сделать для предотвращения мировой войны.
Все это, понятно, привносило в предвоенный период огромную сложность в отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами, в том числе создавало трудности и для советской дипломатии, о чем могу судить по личному опыту. Инерция прошлого в мышлении кругов, определявших внешнюю политику США, сказывалась во многих случаях и в ходе войны.
Война – протокол побоку
Летом 1941 года Вашингтон жил своей размеренной, спокойной жизнью: конгресс был распущен на каникулы, сонными казались министерства и ведомства, чиновники дружно отправлялись из города на уик-энд – проводить в приятном семейном кругу субботу и воскресенье. До нападения японцев на Пёрл-Харбор, а значит, и до вступления США во Вторую мировую войну оставалось еще полгода. Но в советском посольстве, куда поступала доверительная информация из Москвы и частично от американской администрации, напряженность уже ощущалась. Обилие информации требовало ее внимательного анализа: мы стали выходить на работу и в субботу, и в воскресенье.
В Москве было четыре часа утра, в Вашингтоне – еще восемь часов вечера вчерашнего дня. Поэтому, когда гитлеровские люфтваффе бомбили Минск, Киев, Каунас и другие советские города, когда в Брестской крепости уже рвались снаряды, в Вашингтоне был еще вечер 21 июня.
В поздний час того же дня американские радиостанции со ссылками на европейские источники сообщили: «Германские войска перешли границу Советского Союза…»
Ранним утром 22 июня мы в Вашингтоне слушали по радио из Москвы сообщение о том, что Германия, вероломно нарушив договор о ненападении, напала на Советский Союз.
Началась война.
Героически защищая свою независимость и свободу, свои социалистические завоевания, советский народ, наши доблестные вооруженные силы вступили в смертельную схватку с германским фашизмом, с его мощной военной машиной.
В ряде европейских стран, оккупированных гитлеровскими войсками, развернулось движение Сопротивления, сыгравшее большую роль в антифашистской борьбе.
Не могу не сказать о тех чувствах, которые испытывали советские люди, находившиеся в США в период войны. Она застала тогда в Америке многих наших граждан. Часть из них вернулась на родину.
Правда, возвращение это было часто связано не только с дорожными трудностями, но и с риском для жизни. Бывало, направлявшиеся на родину по морю семьи полностью погибали, когда торпедированные или разбомбленные фашистами транспорты тонули и в Тихом океане, и в Атлантике, и в северных водах на пути из Великобритании в Мурманск.
И тем не менее каждый советский человек, на каком бы посту он ни находился и какую бы работу ни выполнял, получая извещение о том, что ему необходимо выезжать на родину, с большим душевным подъемом стремился поскорее уехать. Каждому казалось, что там, на родине, он нужнее и сможет внести более весомый и конкретный вклад в победу.
В США оставались лишь те, кому было доверено выполнять важные поручения Родины в военное время. Среди них были работники посольства, консульств, государственной закупочной комиссии в Вашингтоне, «Амторга» – находившейся в Нью-Йорке корпорации, которая юридически считалась американской, но по существу занималась вопросами советско-американской торговли.
Можно определенно сказать, что советские учреждения в США продолжали четко вести свои дела. Каждый сотрудник старался наилучшим образом выполнить данное ему задание. Все исходили из того, что Родина ждет от них только хорошей работы.
Конечно, люди получали и сообщения о гибели родных и близких. Зато позже общей радостью становились сообщения об успехах нашей армии на фронте.
С первых дней Великой Отечественной войны основополагающей задачей внешней политики СССР стало всемерное содействие обеспечению наиболее благоприятных международных условий для организации отпора врагу, а в дальнейшем – для полного разгрома фашистских агрессоров и освобождения из-под их ига народов Европы. Советский Союз и его дипломатия добивались упрочения антигитлеровской коалиции, открытия второго фронта, хотя путь к этому был еще долгим и трудным.
Вообще тот первый период войны, предшествовавший разгрому немецко-фашистских войск под Москвой, стал временем тревожного ожидания. Не только мы, но и американцы жили в напряжении – куда повернется ход событий на советско-германском фронте. Можно было уловить трезвую тенденцию в общественном мнении. Многие в США рассуждали так:
– Ваша страна – великая и могучая. Не раз за свою историю она, пройдя через тяжелые времена иностранного нашествия, в конечном счете выживала. То же произошло и не так давно – после иностранной интервенции врагов Октябрьской революции 1917 года.
Но тем не менее основная масса населения США находилась вначале в состоянии шока из-за быстрого продвижения гитлеровских войск на восток, в глубь Советского Союза. А когда захватчики очутились у западных окраин Москвы, то пессимистические настроения среди американцев стали преобладающими.
Однако даже и в то тяжелое для нашей страны время находились в Америке люди, которые верили в решимость советского народа и в его ресурсы, считали, что он в состоянии выстоять, а затем и повернуть события на фронте в ином направлении.
Время осени и зимы 1941 года можно назвать суровым и жестоким. Вести из Москвы в Вашингтон поступали одна тревожнее другой. С 19 октября в столице ввели осадное положение. Одно время (в конце октября – начале ноября) казалось, что наступление захватчиков захлебнулось. Однако в середине ноября гитлеровцы его возобновили.
Но на этот раз продвинулся вермахт вперед совсем немного. Защитники города остановили врага, а 5 декабря начали контрнаступление.
Однако, прежде чем до Вашингтона дошло сообщение об этом радостном для нас событии, поступило другое – и тоже огромного по своим последствиям значения. Америка выдохнула в едином порыве: «Пёрл-Харбор». Собственно, в переводе оно означало «жемчужная гавань». Но в один миг страна забыла о красоте названия: с того момента оно стало наименованием национальной трагедии.
7 декабря внезапно, без объявления войны, японские вооруженные силы напали на эту американскую военно-морскую базу на Гавайских островах и потопили значительную часть Тихоокеанского флота США. Япония начала войну против США и Англии на Тихом океане. 11 декабря Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам. Америка вступила в войну, но ничего хорошего сообщения тех первых дней с театра военных действий американцу не приносили. Япония, использовав фактор внезапности, стала высаживать десанты на островах Тихого океана и занимать их. Америка посуровела и начала больше прислушиваться к гулу войны в Европе.
А через два дня в столице нашей родины Совинформбюро сообщило о провале немецко-фашистского плана окружения и взятия Москвы и первых важных победах Красной армии. Контрнаступление наших войск продолжалось до начала января.
В конце декабря 1941 года и начале января 1942 года в наше посольство не раз приходили американцы – группами и в одиночку, поздравляли с успехами наших войск под Москвой. Правда, в этих поздравлениях легко угадывались горечь от того, что происходит в Тихом океане, и в целом тревога в связи с войной в Европе.
Так Соединенные Штаты и Советский Союз волею истории оказались по одну линию фронта, плечом к плечу против общего врага.
У Рузвельта и его окружения своих забот хватало выше головы. Война требовала мобилизации всех сил нации на отпор врагу. Однако, узнав о победе под Москвой, президент и его кабинет стали смотреть на положение Советского Союза по-иному. Сам Рузвельт, его министры уже более трезво оценивали дальнейшие возможности Советского Союза в ходе войны.
Военные круги США также делали новые выводы относительно оборонительного потенциала нашей страны. Они поняли, что германская армия и ее командование вовсе не такие уж непобедимые, как представлялось до этого. Если Советский Союз сумел после страшной силы первого удара нанести вермахту ответный удар под Москвой, то это говорило о многом. Конечно, правительство США и американский генералитет понимали, что Советский Союз прилагает колоссальные усилия по формированию в своем глубоком тылу новых дивизий, организации производства вооружений, особенно тяжелых, что на особом счету у него танки и авиация.
У нас в те дни происходили частые встречи с американскими официальными представителями. В ходе их разрабатывалась и готовилась к подписанию Вашингтонская декларация. Каждый раз американские партнеры старались сделать нам своеобразный комплимент. Мы понимали, что за ним стояло и чем он вызван. Если коротко – то победа под Москвой.
Американцы говорили:
– В советском руководстве нет панического настроения. Нас это радует. Ваши лидеры – и мы это видим – не только полны внутренней решимости продолжать войну до победного конца, но делают все возможное для разгрома нацистских агрессоров. Ваша победа под Москвой произвела сильное впечатление на официальные круги в Вашингтоне, а также на наших военных.
Разумеется, все эти настроения находили отражение в средствах массовой информации. Появившиеся в первый период войны пессимистические прогнозы стали со страниц прессы исчезать под напором реалий, фактов.
Еще шли тяжелые наступательные бои под Москвой, а в Вашингтоне в первый день нового, 1942 года была подписана Декларация 26 государств. Она вошла в историю как Декларация Объединенных Наций. Так впервые появился термин, существующий и по сей день, прочно вошедший ныне в язык международного обихода, – Объединенные Нации.
По настойчивому предложению нашей страны во вступительную часть декларации было внесено положение о том, что полная победа над врагом необходима для защиты жизни, свободы, независимости и для сохранения человеческих прав и справедливости во всех странах.
Правительства государств, подписавших эту декларацию, обязались:
– употребить все свои экономические и военные ресурсы для победы над врагом, – сотрудничать друг с другом и не заключать сепаратного мира или перемирия с общими врагами.
Так начала оформляться широкая антигитлеровская коалиция.
В битве с фашизмом по исторической логике событий нашими союзниками вместе с Англией стали и США. Налаживание, а также развитие союзнических связей между СССР и США было в годы войны исключительно важным участком внешнеполитической деятельности Советской страны.
В напряженных условиях военного времени и через советское посольство в Вашингтоне осуществлялась систематическая связь, шел активный обмен посланиями между руководителями СССР и США. Это явление было новым. Ничего подобного не было ранее в отношениях между двумя странами. По документам, которыми обменивались столицы обеих стран и которые теперь опубликованы, можно отчетливо представить, насколько жизненно важными были вопросы, поднимавшиеся и согласовывавшиеся в этой переписке.
Как правило, при получении письма от Сталина в адрес Рузвельта в советское посольство в Вашингтоне на 16-й стрит к послу приезжал военный помощник президента генерал Эдвин Уотсон. Об этом было условлено с Рузвельтом. Все делалось срочно и архисрочно. Несрочных вопросов тогда почти не было. Получив от меня, тогда еще поверенного в делах, послание Сталина, генерал немедленно доставлял его президенту. На это уходило не более пятнадцати – двадцати минут, а иногда и меньше.
Однажды в беседе со мной Рузвельт в шутку заметил:
– Уотсон, наверное, не дает вам покоя своими частыми визитами?
Я ответил:
– Господин президент, мы рады этим визитам, и, кроме того, в Москве ведь проделывается то же самое, только в обратном порядке, при передаче ваших посланий Сталину.
На беседах с Рузвельтом всегда обсуждались вопросы, касавшиеся существа проблем того времени. И прежде всего главный – как ускорить достижение победы над гитлеровской Германией.
Глубоко запали в мое сознание встречи с Рузвельтом. Твердо придерживаюсь и сейчас того мнения, что он являлся одним из самых выдающихся государственных деятелей США. Это был умный политик, человек широкого кругозора и незаурядных личных достоинств.
Вспоминаю, что при вручении верительных грамот президенту я подчеркнул:
– Как посол СССР в США, я буду работать на благо сотрудничества между нашими странами, укрепления союзнических отношений между ними.
Рузвельт в ответ заявил:
– Считаю развитие дружественных советско-американских отношений делом абсолютно необходимым и соответствующим интересам народов обеих стран.
Впрочем, обмена речами, обычными при вручении верительных грамот иностранными послами, тогда не было, и слова, которые приведены выше, были сказаны в беседе в ходе встречи. А при встрече президент сразу же со свойственной ему непосредственностью предложил:
– Дайте, пожалуйста, мне вашу речь, а вот вам моя. Завтра они будут напечатаны в газетах. А теперь лучше перейдем к разговору о возможностях организации совещания руководителей США, СССР и Англии.
Речь шла о предстоявшей Тегеранской конференции этих держав. Так мы и поступили.
Не скрою, на меня произвели сильное впечатление этот деловой стиль и непосредственность президента. Мне они понравились. Протокол побоку, идет война, так рассуждал Рузвельт. Он как будто прочел мои мысли. И мне подумалось тогда, что хозяин Белого дома – не аристократ, заботящийся больше всего о том, чтобы облечь свои мысли во внешне изящную форму и тем произвести на собеседника впечатление, а человек дела, с характером, которому может позавидовать любой генерал.
Рузвельт – человек и президент
В целом эта встреча с Рузвельтом, в ходе которой я действовал уже в качестве советского посла в США, оставила у меня хорошее впечатление. В отношениях со мной от имени США официально выступал человек, обладающий способностью вести разговор свободно, без видимой натянутости. Затронув какую-то тему, он не торопил собеседника немедленно реагировать на высказанную им мысль или предложение. Чувствовалось, что у него было желание пояснять свою точку зрения, даже если она могла показаться в общем-то ясной. Ему просто нравилось возвращаться к ней, преподнося ее каждый раз в ином словесном обрамлении и в новых ракурсах. Эти первоначальные наблюдения получали подтверждение и в моих последующих с ним беседах.
Не мог я не заметить и того, что президент старался прибегать к оригинальным выражениям, которые давались ему легко. Он любил шутку. В свою очередь Рузвельту нравилось, когда и его собеседник оживлял свои высказывания шуткой либо ироническими замечаниями, если они, конечно, не относились к самому президенту.
В то же время, беседуя с Рузвельтом, если внимательно к нему приглядеться – а я такую возможность имел на протяжении почти пятилетнего знакомства, – можно было уловить в его глазах, выражении лица налет грусти. Улыбка, иногда веселость в поведении президента казались скорее следствием каких-то внутренних усилий, призванных скрыть, а может быть, в какой-то мере и подавить тоску, таящуюся где-то в глубине души. Причиной тому служил тяжкий недуг.
Еще в 1921 году Рузвельта постигло несчастье. Он перенес болезнь, лишившую его ноги подвижности. Случилось это, когда Рузвельт отдыхал летом вместе с семьей на острове Кампобелло в штате Мэн. Однажды, вернувшись после купания в океане домой, он почувствовал недомогание и сильный озноб. Наутро у него поднялась температура. Отнялась левая, а через два дня и правая нога.
Вызванный из Нью-Йорка профессор констатировал, что у Рузвельта редкое среди взрослых инфекционное заболевание – полиомиелит (детский паралич), который получил тогда распространение в США. Через некоторое время врачи заявили, что они бессильны улучшить его состояние, и Рузвельт понял, что тяжелые последствия этого недуга он будет ощущать всю жизнь.
Однако Рузвельт и не помышлял сдаваться. Благодаря недюжинной воле он развил в своем характере качества, которые позволяли ему, особенно во время публичных выступлений, выглядеть бодрым, волевым и даже здоровым человеком.
Рузвельту много приходилось публично выступать и перед различными аудиториями, и по телевидению – его первое обращение к зрителям с голубого экрана состоялось в 1938 году, еще до того, как в 1941 году в США начался регулярный выход в эфир телевизионных передач. Традиционными были также получасовые радиообращения президента к американцам из Овального кабинета Белого дома – так называемые «Беседы у камина», которые он проводил несколько раз в году. Рузвельт умел мобилизовать необходимый резерв своей воли и сил, для того чтобы выглядеть хорошо. И ему в этом сопутствовал успех.
Во время митингов, выступлений по радио и телевидению президент говорил медленно, произносил слова четко, мысли свои излагал ясно. К жестам прибегать не любил. Выражение его лица было одухотворенным и волевым. В целом все выступления Рузвельта создавали у американцев благоприятное впечатление, вызывали к нему симпатии. И не без оснований его еще при жизни назвали «величайшим трибуном из всех современных ораторов Америки». Это произошло на одной из конференций американской Национальной ассоциации преподавателей ораторского искусства.
В последующем я не знал ни одного президента Соединенных Штатов, который в этом отношении сравнился бы с Рузвельтом. Отмечу еще одну черту, которую я и сам замечал во время встреч с президентом и о которой мне не раз рассказывали американские деятели, часто общавшиеся с ним. Он не имел манеры употреблять резкие слова по адресу своих собеседников или даже прямых политических противников. Разумеется, это не относилось к деятелям тех стран, с которыми США находились в состоянии войны.
В случаях, когда возникала такая необходимость, Рузвельт давал простор скорее своей способности ответить оппоненту с юмором. И те, по чьему адресу президент проходился основательно, имели, как говорится, «тот вид». Юмористические стрелы, выпущенные Рузвельтом, ранили больно. Это качество отмечали даже его политические противники.
Следует сказать и о том, как вел себя Рузвельт, участвуя в переговорах, и прежде всего, конечно, на Тегеранской и Крымской конференциях руководителей трех союзных держав – СССР, США и Англии. Основываясь на собственных наблюдениях за президентом во время Крымской конференции, должен подчеркнуть, что он проявлял стойкую выдержку, стремился даже в самые напряженные моменты работы этой конференции привносить в атмосферу переговоров нотки примирения и деловитости.
В этом смысле американский президент определенно в лучшую сторону отличался от английского премьер-министра Черчилля. Вообще они были людьми во многом разными и по характеру, и по темпераменту. Известно, что на конференциях в Тегеране и Ялте Черчилль не раз приходил в состояние раздражения при обсуждении тех или иных вопросов, хотя и старался оставаться перед собеседниками в рамках общепринятых норм. Таким он предстает и перед читателем в своих мемуарах.
По манере ведения дискуссии Рузвельт скорее приближался к Сталину. У последнего слова никогда не обгоняли мысль, чего нельзя сказать о Черчилле, который подчас не мог сладить с эмоциями, давал волю чувствам. В такие моменты президент США пытался разрядить обстановку, примирить спорящих, пуская в оборот соответствующие слова и фразы.
Понятно, речь тут не идет о какой-то чрезмерной уступчивости Рузвельта. Он также настойчиво отстаивал интересы США, добивался возможного, но делал это тоньше и тактичнее Черчилля.
Нелишне напомнить, что Рузвельт, как представитель класса буржуазии, выражал, конечно, ее интересы. Однако он принадлежал к тем кругам правящего класса Америки, которые более трезво подходили к оценке международной обстановки и к вопросам развития советско-американских отношений. Ведь это же не простая случайность, что именно при нем в 1933 году Советский Союз и Соединенные Штаты Америки установили дипломатические отношения.
То, что Рузвельт сумел в период войны немало сделать для укрепления доверия между Вашингтоном и Москвой, сознавал и ценил гигантский, по его определению, вклад СССР в битву с фашизмом, причем не боясь об этом сказать открыто, лишь подчеркивает его реализм как политического деятеля.
Говоря о встречах американского президента с представителями Советского Союза, следует иметь в виду, что характер и атмосфера этих встреч представляли собой явление особое. Несмотря на ограничительные рамки в отношениях СССР и США, связанные с коренным различием в их общественном строе, оставалось довольно широкое поле для достижения взаимопонимания между ними по проблемам, которые затрагивали общие интересы в борьбе против фашизма, в деле налаживания и развития сотрудничества этих великих держав.
Для тех вашингтонских деятелей, которые забывают это, вовсе не мешало бы обратиться к опыту, накопленному в советско-американских связях, когда у руля политики в Вашингтоне стоял президент Франклин Делано Рузвельт.
О Рузвельте в США написано немало статей и даже книг. Главным образом после его смерти. Подавляющее большинство их посвящено его политической деятельности в период пребывания на посту президента. Это и понятно.
Авторы трудов, как и в целом общественное мнение США, могут быть разделены на две группы. Одна – это те, кто дает характеристику политической деятельности президента как выдающегося лидера, снискавшего глубокое уважение большинства американцев. К другой относятся его противники, которые во многом не разделяют взглядов президента и даже их критикуют. Разумеется, эти вторые тяготеют к Республиканской партии.
В настоящее время, по истечении более сорока лет после смерти этого выдающегося американца, осталось не так уже много современников Рузвельта, которые хорошо знали его лично.
Поэтому появляющаяся сейчас литература на эту тему представляет собой в основном пересказ того, что было напечатано несколько лет, а то и десятилетий назад.
Оценки авторов разнятся примерно по прежней линии, но, пожалуй, лишь с тем отличием, что увеличивается число неточностей в приведении фактов, относящихся как к внутреннему курсу администрации, так и к ее внешней политике в рузвельтовский период.
Выше я изложил некоторые оценки политических проблем, которые интересовали и США, и Советский Союз. Разумеется, это сделано экономно, даже скупо, учитывая жанр настоящей книги – воспоминания. Такие оценки нужны, так как речь идет о крупнейших проблемах войны и мира. Ведь Сталиным и Рузвельтом обсуждались вопросы структуры будущего мира. Как он должен выглядеть? Речь шла о том, чтобы, помня о тех десятках миллионов людей, которые сложили головы в борьбе против фашизма, создать эффективную международную организацию, способную обеспечить мир.
Но сейчас в литературе почти не появляются объективные материалы, воссоздающие образ президента Рузвельта как человека. Фотографий и кинокадров для этого недостаточно. Поэтому я позволю себе добавить некоторые штрихи к его портрету, не претендуя на полноту.
Наверное, будет правильным следующее замечание. Политикам, от которых во многом зависит решение крупнейших проблем, затрагивающих так или иначе жизнь миллионов людей, очень трудно играть роль «раздвоенной личности». Не может человек, занимающий позицию, враждебную миру, выглядеть носителем великих идеалов мира и дружбы, человеческой доброты в каждодневном общении с людьми, в том числе с крупными деятелями других государств. Не может без риска обнаружить свое подлинное лицо.
История дает тому немало примеров. Один из них – бесноватый фюрер. Только слепые могли не видеть агрессивную философию нациста еще задолго до того, как германский президент Гинденбург принял присягу у нового канцлера.
А каким был Франклин Рузвельт? Открытый взгляд. Приветливость и уважительность в общении. Всегда он находил доброе слово по адресу собеседника и его страны. Если разговор происходил в его кабинете, то он вел себя непринужденно, мог обратить внимание на портреты на стенах, правда их было немного.
Конечно, с начала и до конца беседы из-за своего недуга он сидел. Но в то же время умел вести себя так, что окружающие даже забывали о его физической скованности. Сидя за столом, он был подвижен, поворачивался, иногда что-то чертил или брал нужную бумагу.
Разумеется, беседу разнообразило и то, что он вызывал помощников, наводил у них справки или давал им поручения. В свое время я встречал людей, которые утверждали, что по лицу Рузвельта можно было догадаться, как он настроен по тому или иному обсуждаемому вопросу. Полностью с этим согласен.
Наблюдал я, с каким уважением он отзывался о Сталине. Произносил он слово «Сталин» с ударением на «и». Я его не поправлял, так как знал, что когда это пытались делать другие, то он на подобные замечания просто не обращал внимания.
Не берусь судить, испытывал ли Рузвельт физическую боль во время заседаний, конференций или двусторонних бесед с ним в Белом доме. Скорее всего, испытывал, несмотря на лекарства. Но внешне это трудно было заметить. Видимо, помогало большое самообладание и, конечно, незаурядная сила воли.
Но все же не ускользала от взгляда какая-то его усталость, а точнее, отрешенность. Впрочем, это можно было наблюдать лишь в последний период жизни Рузвельта.
Во время бесед перед Крымской конференцией я обратил внимание на то, что Рузвельт, произнося имя Черчилля, слегка улыбался. Объяснялось это, скорее всего, тем, что в активной переписке, которая велась между тремя лидерами, Черчилль подбрасывал Рузвельту разного рода идеи по польскому вопросу, по вопросу о германских репарациях. Рузвельт, конечно, знал точку зрения Сталина на проблему репараций с Германии. Она была иной, отличной от мнения Черчилля.
