Растревоженный странными чувствами, одолевавшими меня из-за пояса, я вернулся к себе. Растянулся на своей узкой постели, но сон был от меня далек. Луна, тогда еще молодая, не имела силы проникнуть в окно над изголовьем, и я лежал в темноте, как привык за много лет в этой скудно обставленной комнатке.

Пояс! Мне стоило закрыть глаза, как он вставал в памяти, такой же блестящий, как в зале. Меня преследовала странная фантазия, что эта вещь обладает собственной жизнью. Мне безумно хотелось погладить его мех, ощупать резную голову на пряжке, заглянуть в кристалл, из которого она была вырезана, ища в ней предсказание будущего, доступного Мудрым.

Наконец я не улежал на месте – слишком сильна была во мне тяга к этой полоске меха. Поднявшись, я подошел к окну, облокотился на подоконник, такой высокий, что приходился мне до плеч. Так я стоял, глядя в ночь.

Башня Отроков возвышалась на северном краю замка, на север выходило и окно. Я смутно различал поля и сады, протянувшиеся за стенами, – селение лежало с южной стороны. За полями начинался лес – стена чащи, отделявшая нас от высоких холмов, где скрывалось много такого, чего внутреннее чувство подсказывало нам избегать.

Те Силы, что в прошлом навлекли бедствия на Арвон, отступили, как теперь считалось, в леса и холмы. Их удерживали невидимые стены, возведенные общим усилием воли Мудрых и Семерых Владык. Никто уже не знал, остался ли там кто из существ, которых мы считали врагами, или они открыли новые Ворота между мирами – в этом деле они были умельцами – и покинули Арвон.

Их слуги, малые того же рода, по-прежнему представляли опасность. Но те по своей природе были привязаны к определенному клочку земли и редко отклонялись от привычных «дорог». Встреч с ними обычно удавалось избежать. Иногда они даже укрепляли рубежи нашей родной страны, отгоняя жителей южных Долин, если те дерзали забраться слишком далеко на север, в нашу сторону.

Долины! Я помнил рассказ Пергвина – как он с другими вступил на Дорогу Памяти, Дорогу Скорби, по которой шли изгнанники, отступавшие в Арвон от надвигавшейся Тьмы. Арвон тогда населяла другая раса – малые люди, не владеющие Силами, варвары, которые лишь несколько поколений как вышли из полного хаоса. К тому же их век был короток, для нас проходил лишь день-другой, а они взрослели и умирали от старости, которая еще при рождении задевала их своим смертоносным касанием. У нас с ними не было ничего общего.

Ночь была темной, хотя над головой ярко горели звезды. Блестели, как разложенные Ибикусом самоцветы. Северный ветер запустил пальцы в мое окно, захолодил голую кожу. Но я не хотел возвращаться в постель и сворачиваться под одеялом.

Нет, я поймал себя на том, что вскинул голову и жадно ловлю ноздрями ветер, словно он принес мне послание. Внутри меня зарождалось смутное волнение, какого я не чувствовал прежде. Темнота ночи притягивала меня и манила. Мелькнула странная мысль – каково было бы бежать нагим по траве, плескаться в ручье, забыв о… о чем?

Волнение улеглось так же быстро, как взметнулось. Теперь я дрожал. Темное предчувствие зла сменило восторг. Попятившись от окна, я улегся на кровать. Раньше сон бежал от меня, а тут накрыл разом. Я потер глаза, которые жгло как от долгого недосыпа. Растянулся и уснул.

Мне что-то снилось – и сон выбросил меня в явь. Сердце стучало, словно я мчался со всех ног, тело было скользким от пота, а ведь мне вовсе не было жарко. Первый предрассветный луч сочился в узкую щель окна. Я сел. Что мне снилось?

Я ничего не запомнил, не вынес из сна ни намека на то, что было таким… таким… Страх ли двигал мной или другое пылкое чувство? Даже этот вопрос остался без ответа. Но и вернуться в сон не удалось.

Я бесшумно умылся в приготовленном тазике. Вода была холодна, но не слишком. Одеваясь, я все ловил в непокорной памяти намеки на содержание сновидения. Потому что и забытое оно тяготило душу. Тот сон говорил что-то очень важное… я должен…

Однако за привычными утренними сборами нетерпение померкло, и выходил за дверь я, уже успокоившись. Чувствовал себя довольно глупо, словно спешил на свидание с человеком, который и не думал со мной встречаться.

Выходя во внутренний двор, я увидел, что меня кто-то опередил. Торговец Ибикус стоял лицом к двери, из которой я вышел. Он чуть заметно улыбался. Увидев меня, кивнул. Тогда я уверился, что наша встреча не случайна, хотя о цели ее догадаться не мог.

– Доброе утро, хотя и раннее, благородный Кетан, – негромко, но ясно произнес он.

Я несколько растерялся, не в силах догадаться, зачем он хотел меня видеть. Держался он так, словно дождался старого друга, хотя обращался ко мне строго по этикету. Я же готов был поклясться, что он вовсе не купец и заслуживает высшего почтения, не менее, чем глава моего клана или других того же положения.

– Доброе утро, повелитель! – Я обрел наконец дар речи.

– Повелитель! – Он склонил голову к плечу, разглядывая меня блестящими глазами. Словно я был товаром, выставленным на оценку. – Я купец, а не владетель замка.

Во мне крепла упрямая уверенность, что он, если и не владеет землями в Арвоне, никакой не купец. И я прямо встретил его взгляд, ожидая объяснений.

Ибикус обхватил пальцами подбородок. На указательном пальце я увидел крупный перстень. Камень в нем не походил на сокровища из сундука, был тусклым, без блеска или игры. Точь-в-точь осколок обычного булыжника. Серый овальный камень был оправлен, как мне показалось, в серебро. Но если так, металлу позволили почернеть, и это меня тоже удивило. Право, этот перстень выглядел слишком бедным для владельца таких богатств.

– Господин Кетан! – Он по-прежнему улыбался. – Вижу, у тебя есть глаза во лбу. – Я покраснел. Неужели он так легко прочел мои мысли? Такой дар приписывали лишь высшим из мастеров искусства. Ибикус вдруг протянул мне руку – не для пожатия, а подняв к моим глазам перстень. – Что ты видишь?

Я провел языком по губам. Не догадывался, чего он хочет от меня, но вполне уверился, что под нашей встречей есть глубокая подоплека. Я послушно осмотрел кольцо.

Камень словно бы мерцал. Тусклая поверхность шла рябью, словно в гладкий пруд бросили камень.

А потом…

Должно быть, я вскрикнул от удивления. Потому что на миг или два мне привиделась кошачья голова – снежный кот с угрожающе оскаленными клыками! Столько жизни было в этой картине, что не верилось, будто она создана искусством резчика, как резьба на пряжке пояса.

– Что ты видишь?

Он повторил вопрос так властно, что я ответил правду:

– Я… я видел голову снежного кота!

Тогда Ибикус поднес руку к своим глазам, пристально рассмотрел потускневший серый камень и резко кивнул:

– Недурно, славный Кетан, недурно.

– Для тебя, может, и недурно, – осмелев, огрызнулся я, – но как понять?..

Торговец не дал мне закончить вопрос:

– В свой срок, мой молодой господин, все станет ясно. Как мне теперь ясно, зачем я приехал в Кар До Прон. Ты думаешь, я напускаю тумана? – Он усмехнулся. – Разве тебя, маленького, учили читать не по простейшим сочетаниям рун? Сумел бы ты прочесть вложенные тебе в руки хроники без такой подготовки?

Я покачал головой. Мне бы хотелось рассердиться на него за такое обращение, за тайны и намеки. Однако было в нем что-то, принуждавшее мой язык к смиренному молчанию.

– Я оставлю тебя обдумать эту мысль, славный Кетан: руководствуйся тем, чего сам желаешь, а не чужими требованиями. Даже мне понятны не все руны. Их смысл открывается в свой срок, и бывает, что время не спешит. Ты получишь Дар – дорожи им.

С этими словами он резко, не дав мне заговорить, отвернулся, а я остался с открытым ртом, хватая воздух, как вытащенная из родного пруда рыба. И броситься за ним с просьбой объяснить сказанное я не мог – что-то удержало меня на месте и в молчании.

Ибикус направился прямо к Женской башне. Как видно, его там ждали, дверь распахнулась по первому стуку. Я же остался стоять, переваривая слова его речи.

Больше мне не довелось встретиться с Ибикусом наедине. К ночи он собрал свой караван к отъезду. Конечно, кое-какие товары он сумел продать. Моя мать и госпожа Элдрис надолго задержали его, выбирая то, что могли себе позволить. Но я предполагал, что он оставил в замке небольшую часть своих сокровищ. И горько сожалел о поясе.

Впрочем, твердил я себе, на такую покупку нечего было и надеяться. И обратиться за помощью мне в Кар До Проне было не к кому. Я, хоть и считался признанным наследником владетеля Эраха, не имел кошелька, из которого мог бы черпать.

Через три дня после этого настала годовщина моего рождения. Пока я жил с Ироизой и Урсиллой, этот день не считался поводом для праздника. Его чаще отмечали торжественными обрядами: Урсилла сплетала какие-то чары, мать ей помогала, обращая на меня свой Дар – только для того, по их словам, чтобы укрепить и защитить меня в моей малости.

Если они проводили такие церемонии и после моего переезда в башню Отроков, то обходились без моего присутствия. И день этот теперь ничем не отличался от других дней, разве что, по хроникам, я становился на год старше и от меня ожидали большей мудрости и силы.

Поэтому я удивился известию, что госпожа Элдрис желает меня видеть по случаю этой даты. Вечером накануне вернулась Тэйни в сопровождении Магуса и приличествующей свиты. Надев лучшую, самую новую праздничную накидку (с вышитым на груди гербом наследственных владений), я гадал, не намерены ли в этот день торжественно объявить о нашей свадьбе.

Когда я шел через двор к другой башне, уже вечерело. Внутри было темновато, и принявшая меня служанка держала в руке ярко горящий ароматный светильник. Я вслед за ней поднялся на первый пролет по древним, вытертым ступеням до покоев, где правила моя бабушка, хотя память едва не увела меня выше, к комнатам, бывшим прежде моим жильем.

В палату приемов вовсе не проникал дневной свет, стены были занавешены гобеленами с поблекшими от времени красками. Там и сям огонек светильника выхватывал человеческое лицо или сказочного зверя, придавая вышивке подобие жизни. Светильников, подвешенных на цепочках, было множество.

Все они горели, вместе с ароматным дымом излучая тепло, и потому комната сразу показалась мне душной. Хотелось сдвинуть гобелен, распахнуть скрытое за ним окно, впустить свежий воздух.

Госпожа Элдрис сидела в высоком кресле между двумя светильниками-колонками. В ее густых и темных, спадающих до пояса прядях не было серебра, зато их переплетали мягкие золотые нити с зелеными и бледно-желтыми драгоценными камнями. На ней тоже была парадная накидка, укрывающая тело от горла до бедер. С середины ее лба на меня, как внимательный третий глаз, взирал зеленый камень.

Она, как и Пергвин, почти не поддавалась годам и выглядела в начале средних лет. В ней, не то что в моей матери, не было наружного высокомерия и потребности властвовать, но властность была разлита в самом ее существе, сквозила в каждом движении.

Я, строго соблюдая этикет, опустился на колени и коснулся губами протянутой руки – холодной, несмотря на душную жару вокруг. Вежливо склоняя голову, я остро ощутил, что она оглядывает меня с головы до пят без удовольствия, с каким всегда глядела на Магуса, а с той надменной и немного враждебной отчужденностью, что выпадала на мою долю.

– Привет тебе, Кетан, – заговорила она, голосом подчеркивая, что это просто слова, лишенные тепла и гостеприимства.

– Доброй судьбы, светлого солнца и долголетия тебе, моя госпожа, – как приличествовало, ответил я.

– Встань, мальчик. Посмотрим, каким сделали тебя годы!

Теперь в ее голосе прозвучал намек на раздражение. Почему-то встреча со мной была ей неприятна, и она не собиралась облегчить ее ни мне, ни себе.

Я поднялся, как было велено. И увидел, что у дальней стены притулились две служанки, но ни моей матери, ни Урсиллы здесь не было. Зато по знаку госпожи Элдрис вперед выступила другая женщина. Тэйни, конечно.

Она выглядела второй Элдрис – такой, какой могла быть наша госпожа несчетные годы тому назад, когда Всадник-оборотень наложил на нее любовное заклятие. Ростом она не уступала мне, строгие складки платья под накидкой, скрывая, все же намекали на изгибы тела, созревшего для брака. Волосы, темные, как у бабушки, она уложила кольцом на затылке, закрепив гребнями и шпильками с самоцветными головками.

Ее правильные черты дополнились капризным изгибом маленького рта, и между темных бровей уже пролегла тонкая складка. Она не улыбалась и всем видом показывала, что рада бы оказаться где угодно, только не здесь.

Я знал, чего требует от меня обычай, но желания исполнять его во мне не было. Однако выбирать не приходилось, и я шагнул вперед, за руки привлек Тэйни к себе и поцеловал в щеку. Ощутив, как она напряглась всем телом, я понял, что она не отвечает мне ничем, кроме взаимной неприязни.

– Очень мило.

Моя нареченная не произнесла ни слова, даже не назвала меня по имени вместо приветствия. Слова принадлежали госпоже Элдрис.

– Ну, девочка, – обратилась она прямо к Тэйни. – Могло быть хуже. Он недурен собой…

Она и не думала меня хвалить. Я так остро чувствовал их ко мне презрение, как если бы они прокричали о нем во весь голос. Но я твердо решил не показывать виду, что его замечаю. Помолвка, какой бы торжественной она ни была, – не женитьба. Я уцепился за эту мысль, потому что уже понимал, что мужем Тэйни я не буду. Найдется способ избавиться от этих уз.

Госпожа Элдрис не ждала ответа ни от меня, ни от внучки. Вместо этого она опустила руки к шнуркам шелкового мешочка, лежавшего у нее на коленях. Развязала и распустила их.

Мех пардуса!

И снова, увидев его, я испытал яростную, голодную тягу к этому поясу – тягу, немного забывшуюся за прошедшие дни.

– Вот, девочка, достойный вашего будущего дар. Он воплощает крепко замкнутый круг, каким должен стать ваш брак. Вручи его – вместе с обещанием – твоему будущему господину!

Тэйни не сразу потянулась за меховой полоской, свисающей с протянутой руки бабушки. Боялась невозвратно связать себя жестом, которого требовала от нее госпожа Элдрис? Но и на открытый отказ она не решилась.

Наконец взяв пояс, Тэйни повернулась ко мне и голосом, капризным, как изгиб ее губ, вымолвила такие слова:

– Господин мой, прими от меня этот знак нашего будущего союза.

Я едва слышал ее слова. Для меня существовал только пояс. Все же я сдержался, не позволил себе выхватить его из рук девушки. И у меня хватило присутствия духа поблагодарить ее и госпожу Элдрис.

Тэйни в ответ даже не кивнула, и мои слова замерли в довольно неловком молчании. Я видел, как зло усмехнулась госпожа Элдрис.

– Смотри же, Кетан, храни его хорошенько, – сказала она. – Право, это настоящее сокровище. А теперь можешь идти. Союз заключен, а я утомилась…

Такое резкое прощание рассердило меня. Впрочем, подобные слова и поступки теперь оставляли на моей гордости лишь мелкие царапины. По правде сказать, я рад был выбраться из жаркой, пропитанной благовониями комнаты, унося в руках свое сокровище. Вернувшись к себе, я долго гладил мех пальцами, упиваясь шелковистым теплом. Я не убрал его в сундук вместе с праздничным нарядом, потому что меня неудержимо тянуло надеть его на голое тело, под дублет. Мне не показалось странным такое желание. Носить пояс таким образом представлялось самым правильным.

Укладываясь на ночь, я не снял его, оставил на себе. И в этот вечер снова не смог уснуть. Мне было мало любоваться ночью из окна. Нет, с восходом полной луны я понял: мне надо туда, на свободу, за пределы этой груды изъеденного временем камня.

Я сделал то, чего никогда не делал прежде: натянул штаны и сапоги, но на рубаху и дублет не стал тратить времени. И выскользнул из башни через ворота, возле которых в те мирные времена не ставили часовых. Вырвавшись на волю, я пустился бегом. Радостное буйство овладело всем телом, подгоняя меня вперед и вперед.

Я пересек поля до полосы кустарника на опушке леса. Оттуда я прошел берегом ручья, вдоль поющей, играющей лунными бликами воды до лесной прогалины, где серебро луны горело над головой и отражалось в пруду. Там я сорвал с себя одежду и кинулся в мелкую воду, зачерпывал ее ладонями, плескал на себя. Пояс на теле выделялся темной полосой, а пряжка под луной загорелась – такого огня я не видал прежде ни в одном драгоценном камне. Он пылал ярче и ярче. Меня окутало огненное облако. И тогда для меня в мире не осталось ничего, кроме дикой, рычащей морды пардуса пред моим помутившимся взором.

О предостережении Урсиллы и тучах над Арвоном

Когда я очнулся, было утро и надо мной в ветвях щебетали птицы. Лунное пламя в пруду потухло, хотя чуть срезанный серебряный диск еще виднелся на западе. Я моргнул и еще раз моргнул, дивясь всему вокруг, потому что в памяти еще оставалась дикая, ликующая жизнь ночи. В эту ночь я как никогда остро видел, слышал и чуял полный яркой жизни мир. В нем была свобода, к которой давно тянулось все мое существо. Вернуться в замок было – как заставить себя вновь войти в клетку, но что мне еще оставалось?

Внутреннее чувство подсказывало, что, если о моем ночном приключении узнают, повторить его не дадут. Вернуться к себе надо было незаметно. Я поспешно сел, нашел лежавшие неподалеку штаны и сапоги и натянул на влажное от росы тело. Пояс стал просто поясом. Даже самоцветная пряжка потускнела, словно наполовину выгорела от зажженного луной пламени. И все же я любовно огладил ладонью меховую петлю, опоясавшую мою талию.

Было еще очень рано. Я надеялся пробраться в свою комнату до пробуждения замка. И та же непонятная мне самому осторожность подсказала держаться укрытия. Я подбирался к стенам, как лазутчик ко вражескому лагерю. Добравшись до ворот, скользнул к дверям. Для этого пришлось миновать вход в другую башню, где жили дамы. Кто-то шагнул мне навстречу из-под тени арки.

Урсилла!

Уклониться от встречи было невозможно. Она повернулась ко мне лицом и поманила под дверную арку, поодаль от чужих глаз.

Она так долго молчала, что я стал переминаться с ноги на ногу. Тогда она указала на пояс, не скрытый сейчас дублетом:

– Где ты это взял?

Ее режущий шепот так и вытягивал из меня правдивый ответ.

Руки мои невольно потянулись к поясу, ладони накрыли самоцветную пряжку. Я смутно чувствовал угрозу. И еще я злился на себя, что так покорен этой женщине, пусть даже она и Мудрая.

– Подарок, – не слишком любезно отозвался я. – Госпожа Элдрис с Тэйни вручили его мне в залог союза.

Лицо Урсиллы заострилось, губы оттянулись, открыв оскал. Так беззвучно рычит онемевшая от ярости собака.

– Дай сюда! – Ее пальцы скрючились когтями, словно готовы были сорвать с меня пояс. – Дай сюда!

Но сама сила ее ярости освободила меня от зачарованной покорности.

– Нет!

Одно слово ей наперекор, и я повернулся, пустился в бегство, уже не заботясь, увидят меня или нет. Только в своей комнате я остановился, задыхаясь, смиряя ужас, гнавший меня от Урсиллы. Я упал на край своего узкого ложа и сделал попытку разобраться в сумятице чувств, что превратили меня в испуганного ребенка.

Утреннее чувство свободы пропало. Его место заняла бессильная злость, смешанная со страхом. Я был в клетке – и Урсилла угрожала запереть меня в ней навсегда. Уж она позаботится, чтобы нынешняя ночь не повторилась. В этом я был уверен, словно прочитал пламенные руны на стене. Пояс!

Я расстегнул пряжку, поднял к глазам резную кошачью голову и присмотрелся. Да, она теперь горела не так ярко. Но я не отдам пояс Урсилле – ни за что! Эта вещь принадлежала мне, как ничто и никогда до того дня. Я понял, что она моя, едва увидел пояс среди сокровищ Ибикуса. Пусть госпожа Элдрис использовала его в своих целях, чтобы связать меня, – это ничего не значит. Главное, я могу застегнуть этот пояс на себе. Я так и поступил. И проверил, надежно ли закреплена пряжка.

Какими бы могучими заклинаниями ни владела Урсилла, этого она от меня не добьется. Не знаю, откуда взялась во мне такая уверенность, но она была.

Однако не так просто было сбежать от Мудрой. В середине дня за мной пришли. Я как раз вел учебный поединок с Пергвином и заслужил от этого мастера меча несколько одобрительных слов. Я ликовал, потому что Пергвин бывал скор на укоры и скуп на похвалу. Может быть, недавнее ощущение жизни – я верил, что его подарил мне пояс, – помогало мне теперь добиться уважения равных. Итак, мое доброе настроение не сбил даже неурочный вызов в покои матери.

Проходя через двор, я думал, что это наверняка интриги Урсиллы, что в комнатах, более всего подвластных влиянию ее Силы, мне воистину надо быть начеку. Но я уже не был мальчиком, которым можно невозбранно распоряжаться: я теперь чувствовал себя взрослым мужчиной, хозяином своей жизни и судьбы.

Я не увидел ни госпожи Элдрис, ни Тэйни, проходя через их покои в комнаты, где правила мать, за плечом которой всегда стояла Урсилла. Сладкие ароматы наверху исчезли. Не было в комнате, куда провела меня служанка, и занавесей на стенах. В открытое окно вливался дневной свет и запах сохнувшего на лугах сена.

Однако и эти покои отличались богатством. Кресло матери высотой спинки не уступало трону госпожи Элдрис, было пышным и мягким, и на спинку его, как и у супруги владетеля, была наброшена Красная мантия нашего клана. А грубый камень стен вместо гобеленов украшали рамки с картинами на пергаменте: причудливые, невиданные птицы и звери с тщательно выписанными чешуями, перьями, когтями, рогами и тому подобным – щедрые мазки краски блестели почти так же ярко, как самоцветы.

На низком столике, за которым сидела мать, был развернут такой же пергамент, и она тщательно заполняла черный силуэт алыми мазками, а затем, отложив кисть, другой добавила блестки позолоты. Она не подняла головы, когда я вошел, и не сказала ни слова привета.

Я давно привык к подобному обращению, знал, что она не оторвет взгляд от работы, пока не закончит начатую часть рисунка. Удивило меня, что она сидела одна, – я ожидал увидеть Урсиллу, но Мудрой не было видно.

Госпожа Ироиза положила обе кисти на узкий подносик, отодвинула его от себя. И холодно, оценивающе оглядела меня.

– Ты глуп! – наконец заговорила она. И такой прием не был для меня внове и не вызвал обиды – мне просто захотелось скорей перейти к делу, услышать объяснение, в чем я оказался дураком на сей раз. – Позволяешь им подозвать тебя к ноге, как собаку из своры моего мужа, – холодно продолжала мать. – И за что мне достался такой малоумный сын, что даже не замечает, как им распоряжаются в чужую пользу? – Она пожала плечами. – Что ж, сделанное еще можно исправить.

Я все ждал. Она любила подходить к делу обиняками. В детстве этот прием на меня действовал: чем дольше она отказывалась прямо назвать мою вину, тем беспокойнее мне становилось. Но за столько лет я научился сдерживать себя, пока она доберется до сути.

– Госпожа Элдрис… – начала Ироиза и осеклась. Я с малых лет понимал, что между ней и матерью нет любви и очень мало приязни, хотя при встречах дамы соблюдали этикет и выступали заодно, как требовал обычай. Все знали, что моя мать сменит госпожу Элдрис на месте хозяйки замка, но я ни разу за столько лет не уловил ни намека на недовольство таким положением дел. Казалось, госпожа Элдрис даже рада передать дочери заботы и обязанности. – Ты попался в силок, – твердо заявила теперь госпожа Ироиза, – и если тотчас же не вырвешься на волю… – Она опять запнулась. И наконец решила говорить напрямик: – Твой пояс проклят.

Я не сомневался: она верит тому, что сказала. Но так же был уверен, что эту мысль вложила ей в голову Урсилла.

– Каким образом? – Я впервые нарушил молчание.

– Он принадлежал Расе оборотней. Урсилла узнала эту вещь с первого взгляда. И нам на беду, госпожа Элдрис тоже. Ибо она увидела в этом шанс получить то, чего давно желала.

– Чего же? – снова спросил я.

Прежде мать управляла мной без труда. Сейчас же я впервые при ней думал своим умом и оставался самим собой. Может быть, потому, что не прошло и дня, как я испытал вкус небывалой свободы.

– Ввести Магуса в права наследника. – И снова мать прямо высказала то, что издавна крылось под молчаливым противостоянием двух женщин. – Она всучила тебе этот проклятый пояс, а чтобы ты не мог отказаться, объявила его символом помолвки. И пояс уже делает свое дело. Где ты бегал этой ночью и в каком обличье, Кетан?

Она подалась вперед, глаза ее пылали – может быть, не так ярко, но тем же огнем, который луна зажгла в яргоновой пряжке.

– Я спал у лесного ручья. Нигде не бегал. И я не оборотень, госпожа моя.

Ясно было, что в дело вмешалась Урсилла. Впрочем, передо мной сейчас встало другое лицо – умное и располагающее лицо торговца. Что он сказал мне при встрече? «Руководствуйся тем, чего сам желаешь, а не тем, чего требуют от тебя другие. Ты получишь Дар, дорожи им».

Я ответил матери вопросом:

– Откуда госпоже Элдрис знать, что ее подарок обладает такой Силой?

Недовольство в лице матери сменилось вспышкой чистого гнева.

– От купца, откуда еще? Урсилла учуяла в нем Силу. Он из тех, кто сеет беды и раздоры. Бывали такие и прежде, ходили между нами, подчиняя своей воле. Урсилла видела, что звезды не расположены к Кар До Прону, а может быть, и ко всей нашей стране.

– Ты говоришь, что госпожа Элдрис благосклонна к Магусу, – я сам это знаю. Но обычай есть обычай. Ей никуда не деться от того, что я рожден твоим сыном и, стало быть, наследник.

Я осторожно нащупывал путь, снова напомнив себе разведчика на чужой земле, только теперь мне приходилось выбирать слова, а не укромные пятна тени среди полей.

– Глупец! – Мать вскочила, нетерпеливо оттолкнув столик, с которого скатилась и разбилась склянка с краской. – Оборотень всегда уязвим. Он, если не прошел обучения, не управляет переменой облика. Кто в Кар До Проне примет тебя как владетеля, зная о твоем пороке? Однажды такое уже было. У замка был законный наследник, рожденный прежде Эраха от другого отца. Но он был наполовину оборотень по крови, и, когда эта кровь дала о себе знать, все, обитающие в этих стенах, отвергли его. А ты даже не полукровка. Пока на тебе этот проклятый пояс, он, а не ты, будет управлять твоим обликом. Вот ты человек – а вот уже зверь. Какая девица выйдет за тебя – не говоря уж о Тэйни? Тебя будут травить как зверя. И… чем дольше ты цепляешься за эту ужасную вещь, тем крепче она тебя держит. Отдай ее мне!

Она властно протянула руку.

Она верила своим словам. Но им не верил я. Я видел здесь умысел Урсиллы. Я не забыл ее взгляда и скрытного движения пальцев, когда она пыталась чарами отгородиться от торговца. Я и раньше не любил Мудрую, а за последние дни после встречи с Ибикусом мой трепет перед ней сменился чем-то похожим на отвращение.

– Ты послушна Урсилле, – медленно проговорил я.

Мать уронила руки. Кончик языка показался у нее между губами, задвигался, словно слизывая что-то неприятное. Она прищурилась и взглянула на меня вовсе без выражения:

– Делай, что я сказала!

До той минуты я не знал, что в силах противостоять ее воле. А теперь узнал, и восторг, который я испытал при пробуждении, снова коснулся меня легким облачком. Какое мне дело до их интриг? Не дождавшись ответа, госпожа Ироиза вдруг улыбнулась, сдержав прорвавшийся было гнев:

– Хорошо. – Резкая перемена тона застала меня врасплох. – Держись за свою игрушку, дитя. Ты еще поумнеешь, и молись, чтобы не слишком поздно, когда по собственной глупости лишишься всего. А теперь сгинь с моих глаз, пока не вспомнишь о своем долге и не вернешься ко мне в должном расположении духа.

Она хладнокровно вернулась на место, снова подтянула к себе столик и взяла кисть. Я для нее больше не существовал. И все же она смирилась с моей маленькой, но немыслимой до того дня победой.

Мне было о чем поразмыслить, покинув башню. А вдруг Урсилла не лжет? Вдруг торговец с некой тайной целью вложил в руки госпожи Элдрис оружие против меня? Что я мог противопоставить словам матери? Впечатление, которое произвел на меня торговец, необыкновенную легкость и уверенность, подаренную поясом, и воспоминание о мимолетной ночной свободе под луной. Мелочи, едва ли не тени, но они мешали мне до конца поверить матери – или Урсилле.

Я знал, что госпожа Элдрис не питает ко мне добрых чувств, и Тэйни, бесспорно, была с ней заодно. Да и кто во всем Кар До Проне мне друг? – задумался я. Для матери и Урсиллы я орудие. Я понимал это с тех пор, как впервые начал что-то понимать. Владетель Эрах не любит меня, а только терпит. В ненависти Магуса я не сомневался. Кто остается – Пергвин? Может быть, не более того.

А к нему я не мог обратиться с вопросами об этом поясе. Заранее знал, что он скажет: отдай, чтобы не разжигать неприязнь к себе еще больше. Пересекая двор в обратную сторону, я чувствовал себя очень одиноким. Вернувшись в башню, я расшнуровал дублет, распахнул рубашку, взялся за пряжку с головой пардуса.

Она не поддавалась!

Я все яростнее дергал застежку. Она упрямо держалась, словно и не открывалась никогда. Теперь в нарастающей панике я готов был поверить, что пояс обладает Силой и, может быть, в самом деле овладел мной. Я привалился к окну, впивая прохладный воздух. Сердце стучало, руки, которыми я в поисках опоры ухватился за подоконник, дрожали. Я – не – должен – открывать ворота страху. Спокойно, разумно отыщи, в чем зацепка, освободи…

Я вытер вспотевшие пальцы о штанину и запретил им судорожно терзать пряжку. Нажать вот тут… так…

Пардус разжал зубы, пояс расстегнулся и сполз бы на пол, не подхвати я его.

Досадуя на себя, я поднес застежку к свету из окна. Вы посмотрите, как она меня разыграла! Заставила поверить в свои сказки! Чуть заело пряжку – и я уже счел себя про́клятым! «Глупец», – назвала меня мать. Разглядывая пояс, я думал, что она не права. Я был бы бо́льшим глупцом, уступив ее желаниям.

Вернулось ощущение чуда, которое с первого взгляда внушил мне пояс. Сокровище! В нем нет ничего дурного. Нет, храня его, я приближаюсь к желанной свободе. Урсилле не сковать меня заново, не отобрав его. А этого я ей не позволю!

Я решительно застегнул на себе пояс, снова укрыл его мех и камень под рубахой и дублетом. Я уже шнуровал дублет, когда вошел Пергвин с известием, что владетель немедленно хочет видеть меня в Большом зале.

Там собрались сильные люди. За мной не было ни положения, ни права голоса, но как признанный наследник владетеля я должен был присутствовать на совете. Здесь были командир гарнизона Кадок и Эргил – тихий старик, весь ушедший в свои хроники и, по слухам, многое знавший о Силе оборотней. Эргил вернулся после месячной отлучки. Впрочем, он был таким незаметным, что едва ли кто заметил его отсутствие. Да и голос он подавал нечасто. Зато если возникала нужда справиться о событиях прошлого, обращались всегда к нему.