Читать книгу: «Быль. Небыль. Возможно будет», страница 4

1963 гг.

Рождение сына. Гагарин. Психбольница. Миражи космоса. Театры. Парашют. Наука. Диплом.

Следующий год был ознаменован несколькими событиями. Самое главное —у нас родился сын. В роддом посетителей не пускали. Тогда я пошел на хитрость. Явившись к главному врачу, я сказал ему, что я студент-медик и предложил свои услуги в качестве бесплатного санитара. Тот, конечно, обрадовался и сразу же передал меня старшей медсестре с наказом познакомить «коллегу» с роддомом. Мне выдали халат, и мы пошли на экскурсию. Под каким-то благовидным предлогом я вскоре сбежал и объявился уже в нужной мне палате. Но не успел как следует насладиться удивлением жены и, лежащих с ней в палате, молодых мам, как был обнаружен, разоблачен и с позором изгнан.

С появлением сына – Сергея заботы прибавились. Требовались деньги. Галя была в декрете, и ее отпускные быстро растаяли. Детская поликлиника укомплектовала штаты. Осталась моя стипендия, да сдача крови и переводы, как приработок.

Питались мы всей семьей вместе, да и мама, конечно, помогала деньгами; но нельзя же было взрослым детям сидеть на шее у родителей. Надо было искать дополнительный источник финансирования. Тогда я поступил на работу медбратом в психиатрическую больницу «Матросская тишина». Дежурства были ночные с 20 часов вечера до 8 утра через две ночи на третью. Совмещать работу с занятиями гимнастикой и в телестудии стало невозможно, и я вынужден был с ними расстаться.

Я обещал не затрагивать общественные и политические события в стране, но один раз уже нарушил его, рассказав о смерти Сталина. Тогда это было не только общее событие, но и наше личное горе. Вынужден нарушить обещание еще раз. И в этом случае оно коснулось конкретно нашей семьи и чуть было не повлияло на мою дальнейшую жизнь В апреле всех потрясло и обрадовало известие о запуске на орбиту первого космонавта планеты Ю.А.Гагарина. Люди кругом ликовали. У меня, конечно, сразу возникла идея, а не податься ли туда и мне. Я рассуждал так: спортсмен; имею, хотя бы косвенное, отношение к авиации; будущий врач. Однако, попасть в школу космонавтов просто так, с улицы, было невозможно. Нужна была хоть какая-то рекомендация. Я узнал, что есть такой генерал Горегляд, который является начальником Центра подготовки космонавтов. Отчим как-то обмолвился, что генерал с такой же фамилией был его начальником во время войны в Корее. Не одно ли это лицо? По телефону это не выяснишь, и я, отпросившись на работе, вылетел на день-другой в Горький.

Отчим мой был профессиональным военным. Прошел фронт. Под его началом всегда было много людей. Поэтому он был постоянно строг, суховат и неулыбчив. Он подтвердил мою догадку, но на просьбу написать Горегляду хоть какую-нибудь маленькую записку или позвонить, чтобы тот меня принял, ответил категорическим отказом. Он даже предупредил, если я сам найду дорогу к генералу, то ни в коем случае не должен говорить или намекать о нашем родстве. Так, ни с чем, я и вернулся в Москву. И все же я написал письмо-заявление с просьбой о приеме в школу космонавтов на имя начальника Центра. Через какое-то время из штаба ВВС мне официально ответили, что прием уже закончен, и в случае дополнительного набора мне сообщат. Но так никто и не сообщил.

Растить сына оказалось довольно тяжело. Особенно тяжело пришлось Гале. Ее декретный отпуск истек, и надо было приступать к работе. Пришлось Сергея отдать в ясли, а затем и в садик. Ясли были далеко, в районе Петровско-Разумовского, и ей приходилось рано утром до работы, одевать сына, тащить его на руках до электрички и ехать до нужной станции. Сдав его с рук на руки, она бежала на работу. После нее все повторялось в обратном порядке, но прибавлялись еще магазины.

И все же, несмотря на трудности, мы ухитрялись ходить в театры и концерты. Естественно, ходили и в Большой, и в Малый, и во МХАТ, и во многие другие, но больше всего любили музыкальный театр им. Станиславского и оперетту. Билеты в театры были тогда совсем не дорогие, и мы могли их посещать без особого ущерба для семейного бюджета.

Не забывали мы и музеи Москвы. Среди них тоже были свои любимчики, например, музей изобразительных искусств им. Пушкина и Третьяковская галерея. Объездили мы и подмосковные усадьбы – Мураново, Архангельское, Абрамцево и другие.

Надо сказать, что мы везде старались с Галей быть вместе. Даже тогда, когда мне предстояло прыгать с парашютом, она поехала со мной на аэродром в Подольск. Эта «блажь» пришла мне в голову внезапно. Вспомнив, как-то, ушедшее время, я поехал в аэроклуб и сумел уговорить их разрешить мне прыжок. Там мне пришлось сдать экзамен по теории и показать на тренажере, что техникой управления парашютом я владею. Пригодились знания, приобретенные в спецколе ВВС.

Зимним утром мы с Галей приехали на аэродром. Прыгать надо было с аэростата. Он стоял наготове, привязанный тросом, с корзиной для спортсменов. Наша группа новичков построилась возле, разложенных на земле, уже подготовленных парашютов. По команде мы их надели. Запасной – на груди, основной – на спине. В корзину пошла первая четверка с одним из инструкторов. Аэростат, придерживаемый тросом, поднялся на высоту триста метров. Кругом тихо, полное безветрие. Я должен был прыгать во второй группе.

Прыгает первый спортсмен. Хлопок, парашют раскрылся и он повис в воздухе на стропах, медленно спускаясь. Второй. Третий. У четвертого купол хотя и выскочил из ранца, но, перехлестнутый стропом, полностью не раскрылся и волочился вслед перевернутой каплей. На земле у всех перехватило дыхание. Затем стали орать: «Запасной! Открой запасной!». Из ранца на груди, падающего на землю спортсмена, вылетел белый комок, который тут же засосало под погашенный парашют и он тоже не смог раскрыться. Уже раздался вой «скорой». Я даже опустил глаза, чтобы не смотреть. Но тут произошло невероятное. Раздался сильный хлопок и купол основного парашюта, отбросив запасной, полностью раскрылся. Затем еще один хлопок и раскрылся запасной. Спортсмен повис в воздухе, не долетев до нее, всего несколько метров. Но, хотя приземление было достаточно жестким, человек остался жив и невредим.

Теперь предстояло прыгать второй очереди. Скажу честно, что после этой сцены мне было немного не по себе. Мы сели в корзину. Аэростат поднялся. По команде инструктора я встал, застегнул карабин вытяжного троса за скобу, распахнул дверцу корзины. Подо мной, кажется, совсем рядом белело поле аэродрома с постройками, самолетами и кучкой людей внизу. В быту я боюсь высоты, но сейчас страха не было, я знал, что все равно придется прыгать, и ждал команды. «Пошел» – скомандовал инструктор, и я, слегка оттолкнувшись, прыгнул. Сначала было стремительное падение, затем резкий рывок, и я повис под огромным белым куполом над заснеженным полем. Падения не ощущал никакого, будто просто неподвижно вишу в воздухе. Вверху голубое небо, внизу заснеженное поле и абсолютная нереальная тишина. Меня охватило чувство восторга, необыкновенной свободы и единства с бесконечным простором. Хотелось как-то выразить это чувство и, видимо, я уже начал это делать, потому что снизу в мегафон раздалась команда: «Не болтайте ногами». Расстояние до земли было небольшое и пришлось сосредоточиться и сгруппироваться для встречи с ней. Крепкий удар, и вот я уже стою на прочной опоре. Прыжок прошел удачно, принеся мне неиспытанные ранее ощущения.

Между тем время шло. Сын подрастал. Галя поступила в авиационный техникум, а на работе ее повысили до должности инженера-конструктора. Роза вышла замуж, и ее муж переехал к нам. Теперь мы жили в одной комнате с ними, отгороженные ширмами. Бабушка и мама поменяли однокомнатную квартиру и комнату на двухкомнатную и жили отдельно. Перед нами встал вопрос приобретения отдельной квартиры. Получить ее от государства было нереально, и мы с Галей решились на кооператив. Деньги взяли взаймы у родителей и, частично, у знакомых. Не прошло и полгода, как мы переехали в новую двухкомнатную квартиру на улице академика Павлова. Это было непередаваемое счастье. Наш балкон выходил в лес, где росли грибы. С другой стороны к домам примыкало пшеничное поле и дальше, до самой кремлевской больницы, тянулись молодые сосновые посадки. Но, что самое главное, мы были одни!

В повседневной жизни мы с Галей не шиковали, но все необходимое имели. Питались тоже нормально. Инженер получал в то время 120 рублей в месяц. Плюс мои доходы – стипендия с приработками – 180, итого 300 рублей. Это были уже неплохие деньги. За, купленную в рассрочку на 15 лет квартиру, мы платили не так много. Коммунальные платежи были незначительны. Одежда, особенно детская, стоила дешево. И совсем недорогими были продукты питания. Например, килограмм картошки стоил 10 копеек, говядины – 90 копеек, рыбы – 70 копеек, батон хлеба – 13 копеек. В магазинах было изобилие продуктов. За прилавками громоздились пирамиды из банок с крабами; на лотках высились горы красной и черной икры, которую продавали на вес; густо висели связки ароматнейших копченых колбас.

Тем временем я переходил с курса на курс, но определиться в будущей специальности не мог. Чтобы как-то сориентироваться, я пробовал разные направления. Устраивался на работу лаборантом в институт им. Гамалея, который занимался вирусологией и микробиологией; затем в институт физиологии; институт мозга и другие. Работал в свободное от учебы время, бесплатно. Я видел, как рядовым научным работникам приходилось бесконечно отрабатывать, какой-нибудь крошечный элемент из общей темы. Они работали на кандидатов, докторов наук, подчас, не совсем разбираясь в общей идее, и, мечтая, получить хоть малюсенькую, но свою тему, чтобы года через три попытаться защитить кандидатскую диссертацию. Но такова специфика научной работы. Мало кто из научных работников достигает уровня, когда он сможет предложить и начать разработку собственной идеи. Если такая схема человеку не подходит, то не стоит и пробовать. Какое-то время я думал всерьез заняться психиатрией. Но, поработав в «Матросской тишине», и, насмотревшись на бедолаг, которым ничем, кроме «аминазина», эффективно помочь не могут понял, что практическая психиатрия далека от понимания, как патологии, так и физиологии мозга. Даже те больные, которые выписывались от нас с улучшением, в подавляющем большинстве случаев возвращались обратно. Поэтому через некоторое время я ушел оттуда и устроился работать ночным медбратом в большую клиническую больницу около метро «Спортивная».

В институте на кафедре травматологии, я предложил два изобретения, которые заведующий кафедрой профессор Шабанов демонстрировал студентам. Он весьма расположился ко мне, предлагал остаться в аспирантуре и обещал, что на базе одного из этих изобретений я буду иметь кандидатскую уже через полгода. Но эта область медицины меня также не вдохновляла. Так что к выпуску я подошел без определенной цели. Получив диплом врача, я вошел в самостоятельный, взрослый, большой и пока загадочный мир.

Вскоре я уехал на Сахалин заместителем главного врача восточно-сахалинского медобъединения. Надо было отрабатывать долг за квартиру. Но это уже другая история и качественно иная биография взрослого человека.

Заключение.

Несмотря на мою неопределенность в выборе специальности, впереди оказалось много интересного. Я ездил на оленях и собаках по нивхским поселкам, работал с японцами в торговом порту, заведовал медицинскими секторами ВЦСПС, консультировал комиссии Верховного Совета СССР, объездил вдоль и поперек весь Советский Союз. Много лет мы с женой провели в Египте и Ираке, где я выполнял работу уже не связанную с медициной. Из конца в конец объездили эти страны, хорошо их узнали и даже полюбили. Нам приходилось бывать под бомбежками, ракетными обстрелами, удирать на машине от курдских террористов.

Всю свою жизнь я прожил с единственной любимой женщиной, которая когда-то, почти 50 лет тому назад, согласилась стать моей женой. Мы теряли старых друзей и приобретали новых. У нас было много радостных дней, но было и горе, и невосполнимые потери.

Заканчивая свои заметки, еще раз хочу обратить ваше внимание на то, что я не ставил целью сделать анализ моего времени; полностью обошел стороной гражданские и политические настроения моих современников. Я не поучал, как надо относиться к нашему времени. Я писал о возможностях свободы выбора, о доступности познаний, о том, что нам было интересно жить, несмотря на отсутствие мобильных телефонов, компьютеров, Интернета и телевизоров. Я излагал хронику чисто бытовых и личностных событий жизни рядового советского мальчишки. А выводы вы должны сделать уже сами.

Обыкновенный остров¹
(Документальная повесть)

Все-таки интересная это штука – жизнь! Каждый рано или поздно убеждается в справедливости этих слов на собственном опыте. Вот ведь. кажется, загнала она тебя в угол, а сама точно бы с любопытством наблюдает за тобой. Плохо, если стоишь там покорно: утратит жизнь к тебе интерес, отвернется. А коли ты хоть немного, но сопротивляешься обстоятельствам, она вдруг, опять же из любопытства, возьмет и приоткроет некую таинственную дверцу – и опять смотрит, что, мол, дальше делать будешь? Ты через эту дверцу – и пошел, и пошел по жизненным коридорам, все дальше и дальше, и попадаешь совсем в незнакомые места, где быть-то и не помышлял! Оглядишься, приживешься – и вроде бы ничего особенного, все нормально, даже интересно. Только живешь-то уже по-иному…

Думал ли я, коренной москвич, что вскоре после окончания института судьба моя резко изменится! А ведь причина этого поворота была не такой уж значительной, даже не столько романтической, сколько житейской, скорее, меркантильной.

Я в ту пору только два года назад окончил московский медицинский институт и крайне нуждался в деньгах. Незадолго до события, изменившего мою жизнь, я вынужден был позорно бежать с женой и маленьким сыном из перенаселенной коммунальной квартиры, полным хозяином которой довольно часто становился некто Колька Злобин. Правда, сорок пять лет в другой ситуации давали бы ему право именоваться менее фамильярно. Однако он не был честолюбив и, игнорируя свой зрелый возраст, в моменты опьянения бегал по квартире в одних трусах и с молотком в руке, загоняя жильцов в комнаты и насыщая воздух гнусным матом. Однажды я попытался его урезонить и усовестить. Однако, решив, что этот «фраер» хочет покуситься на его авторитет в квартире, Колька попытался набросить мне на шею шарф удавкой. Остановленный ударом в скулу, Колька, размазывая кровь, в сопровождении своей столь же трезвой сподвижницы и супруги ринулся в поликлинику, где получил, кроме первой помощи, справку, в которой значилось, что ссадина появилась в результате удара тупым предметом. После этого, чуть что, Колька потрясал этим юридическим документом и обвинял меня во всех грехах смертных. Шантаж, правда, липовый, но видеть забулдыгу в роли правдоискателя было уж очень противно. К тому же и выпивать он стал не меньше, а больше прежнего, так что в квартире этой стало невыносимо. На очередь в исполкоме не ставили, так что единственным скорым выходом из сложившейся ситуации был кооператив. Идея прекрасная, но как ее реализовать, если врач с моим стажем получал совсем немного, а жена, рядовой чертежник-конструктор, и того меньше? Но тут пришла простая и ясная мысль: если у тебя нет денег, то есть близкие и друзья, у которых они есть. Следовательно, надо взять в долг.

Прямо скажем, дело это не из приятных, но кто-то сказал, что стыд не дым – глаза не выест. Через некоторое время хождения по мукам завершились: был определен кооператив, уплачен вступительный взнос, и наконец переезд молодой семьи на новую квартиру состоялся!

Не успели расположиться, как во весь рост встал призрак кредиторов. Как говорится, долг платежом красен. Однако перспектив никаких! Выручила очередная прекрасная идея, заманчивые слова «районный коэффициент». Но он существует и в Норильске, и в Красноярске, и в Магаданской области, и во многих других местах. Куда же поехать? И дрогнула романтическая струнка моей души. Сахалин! Именно Сахалин, и только Сахалин!

Этот остров рисовался мне таинственным, овеянным легендами и романтикой, огромным сказочным кораблем.

Соответствующие инстанции очень доброжелательно отнеслись к моей инициативе, и скоро у меня на руках было не только направление с Сахалинский облздравотдел, но и определенная сумма «подъемных». Эта сумма должна была поднять только меня, а жене с сыном предстояло, как Пенелопе, ждать возвращения мужа.

Честно говоря, я не ожидал, что события на новом этапе моей биографии начнут развиваться столь стремительно. Не более чем через три дня со времени моего вылета из Москвы я уже трясся в общем вагоне пассажирского поезда, который вез меня в отдаленный район острова к месту нового назначения. Изредка, словно не веря себе, я ощупывал в кармане солидную пачку денег и направление на пост замглавврача объединения по санитарно-эпидемиологической работе.

Такого предложения я не ожидал: стаж работы у меня небольшой, опыта руководящей работы совсем никакого. Почему же я согласился? Не последнюю роль тут сыграли слова главного врача облздравотдела:

– Район, конечно, тяжелый. Его у нас называют «Сахалин на Сахалине».

После таких слез отказываться было просто неловко. Он бы, наверное, счел меня трусом. Но главную роль сыграло все-таки другое. Это назначение сулило перспективы профессионального взросления и самостоятельного труда, о которых в Москве почти невозможно и мечтать.

Итак, я ехал в душном вагоне и внимательнее, чем прежде, приглядывался к людям – ведь это были сахалинцы, теперь мои земляки.

Люди с мешками, чемоданами, сумками ехали из областного центра домой. Вот тоненькая девушка, почти девочка, в теплом платке и шубке. Платок распростался по плечам, волосы сбились на одну сторону, лицо пылает румянцем, а глаза все время удивительно меняются: то они восторженные, то задумчивые, то нежно-мечтательные, отрешенные. Она вся в себе. На перроне ее провожал парнишка. В вагоне один солдатик стал было за ней ухаживать, но девочка посмотрела на него как-то просительно-огорченно, и он оставил ее в покое.

Солдатик совсем молодой, стриженый, из-под распахнутого полушубка поблескивают какие-то значки. Видно, он ими ужасно гордится: все время старается распахнуть полы пошире.

Пожилая женщина, в валенках и шерстяной фуфайке. Шубу сняла – запарилась. Удобно прилегла головой на туго набитый рюкзак, привалив ноги к огромному мешку. На лице – забота.

Поезд идет, постукивая на стыках и раскачиваясь на узкой колее. Разговор не клеится. Иногда вспыхнет, коснется чего-нибудь вроде новогодних праздников или погоды и снова затихает. Вдруг я задремал. Проснулся, когда кто-то стал дергать меня за рукав:

– К вашей станции подъезжаем, собирайтесь.

Я простился со спутниками и вышел. Здесь, в тесном зале ожидания, пришлось коротать ночь. Утром я добрался автобусом до аэродрома, а потом долго летел над сопками, большими и маленькими, пока они не сменились тайгой. Казалось, она тянулась до конца горизонта и была похожа на волнистое мохнатое одеяло с большой белой заплаткой, на которую мы и стали снижаться. Сделав круг-другой над снежным полем, самолет приземлился и подкатил к маленькому прилепившемуся у кромки тайги деревянному дому.

Я не без волнения спустился на землю, где мне предстояло провести немало времени. Большинство прилетевших остались дожидаться другого самолета, а я вышел на дорогу. Там стояли сани, запряженные гнедой приземистой лошаденкой, с бахромой сосулек на лохматой морде и заиндевелыми ресницами. Возница, казалось, не обратил на меня ни малейшего внимания, сделал только неопределенный жест в сторону саней и, когда я сел, взмахнул кнутом. Через некоторое время он все же деланно-равнодушно, даже не оборачиваясь, поинтересовался:

– Откуда же будете в наши края?

Я понял, что вопрос относится ко мне:

– Из Москвы.

Возница всем корпусом повернулся и оценивающе осмотрел меня:

– Из самой столицы, значит. И куда, ежели, конечно, не секрет?

– Какой же секрет: работать к вам в больницу.

– Это что ж, хирургом аль как терапевт?

– Да нет, санэпидслужба.

– Это что ж за зверь такая?

– Ну, в общем, это, чтобы в поселке чисто было, эпидемий чтобы не было…

– А, значит по уборным, помойкам и заразе прочей разной, – подвел он итог.

– Вроде этого, – согласился я.

Он же, словно приняв мое немногословие за пренебрежение к тому краю, где мне предстояло жить, разговорился не на шутку:

– Места у нас прекрасные, особенно весной и летом. Утки и другой дичи уйма, ондатра, даже медведи – кого здесь только нет. Вы не охотник?

– Нет, и даже не рыбак.

– Жаль, а то у нас кто не рыбачит, так с ружьишком ходит. Красота здесь! – Он сделал широкий жест рукою.

Я огляделся. Дорога петляла среди тайги. Огромные сосны, кедры, лиственницы запорошены снегом. Среди них сплошной, непроходимой стеной вставал подлесок. Зверю здесь, ясное дело, раздолье. Мы свернули на широкую, наезженную машинами дорогу. Теперь частенько нас обгоняли или шли навстречу МАЗы, КрАЗы, самосвалы, трелевочные тракторы.

– Да, места чудесные, и в то же время не глухомань – жизнь, вижу, кипит. Ну, а люди как?

– Люди?.. – задумался возница. – Разные, как и везде. Одни за этой самой романтикой едут. Только из-под мамкиного крыла – и за острыми ощущениями. А жизнь здесь суровая. Трясет частенько. Цунами на побережье бывают, – почти с гордостью сказал он. – А зимой пурга закрутит – так на несколько дней. Дома с крышами заметает – откапываем потом. Почта не поступает, продукты свежие – тоже. «Романтики» как на это посмотрят, так через год их и след простыл.

– Ну не все же такие.

– Почему все, я не сказал, что все. Но есть. А другие так и поют: «А мы едем, а мы едем за деньгами и не надо нам романтики тайги». От них, конечно, пользы больше – вкалывают на совесть. Но среди них крохоборов много, зимой снега не выпросишь. А есть и такие, которые влюбляются в эти места, и их уже отсюда силком не вытащишь, разве только в отпуск. И строят они здесь для себя, и землю берегут для себя. Вот такие люди в основном и живут. А остальные так – транзит.

Возница хлопнул вожжами и прикрикнул на лошадь. Впереди открылась долина, в центре которой грудились покрытые снегом крыши домов. Над ними вертикально поднимались султаны дыма и, достигнув какой-то невидимой черты, все сразу размазывались и исчезали.

Вскоре мы въехали в поселок. Миновав ряды деревянных одно- и двухэтажных домов, остановились возле низкого П-образного строения.

– Райбольница здесь, – сказал мой спутник. – Вот и приехали.

Я слез, распрощался с возницей, и сани, поскрипывая, укатили.

Главный врач принял меня приветливо. Пока он изучал мое направление, я рассматривал своего нового шефа. Высокий, крепко сложенный, лет сорока пяти, с большой круглой головой и пышной шевелюрой. Лицо уверенного в себе человека, усиливают это впечатление темные большие очки. Движения главного плавны и слегка расслабленны. Кабинет обставлен тяжелой, самоуверенной, как и его хозяин, мебелью. На стене карта района, границы которого очерчивают почти ровный полуэллипс, опирающийся на Охотское море.

Посмотрев мои документы, Аркадий Ильич удовлетворенно произнес:

– Ну что ж. как будто вес в порядке, а практика, будем считать, – дело наживное. Надеюсь, сработаемся. Как вы насчет этого дела? – внезапно спросил он, щелкнув себя пальцем по шее.

– Средне, – ответил я.

Очевидно, вид у меня был при этом несколько растерянный, потому что Борисов взглянул недоверчиво:

– Будем надеяться… А то здесь недолго и того, особенно без семьи. Как ваш предшественник. Но я это так, в порядке профилактики.

И Борисов повел меня осматривать больницу и знакомиться с коллегами. Вначале он показал мой кабинет – маленькую комнатенку со столом, двумя стульями и сейфом – и пригласил туда моих непосредственных сотрудников. Пять человек, и все женщины.

Познакомившись с ними, пошли дальше. В предоперационной размывался после операции хирург – парень моих лет.

– Вадим Степанович, – представил его Борисов, – ведущий хирург района. Тоже москвич.

– Фомин, – быстро отрекомендовался он, – очень приятно. Где вы разместились?

Я неопределенно пожал плечами.

– Коллега будет пока жить в семнадцатой, – внес ясность главный.

– Так я забегу вечерком?

– Буду очень рад, – искренне ответил я.

Часа за два я со всеми познакомился и все посмотрел, включая котельную и дровяной склад. Врачебный персонал почти сплошь молодой, вчерашние выпускники московских, ленинградских, новосибирских и других институтов. Одни приехали по распределению, другие – по собственному желанию.

Наконец мы вошли в маленькую комнату, на двери которой значилось «Дежурный врач» и стоял номер «17».

– Свободных квартир сейчас, к сожалению, нет, так что поживите пока здесь, а там досмотрим. Можно, конечно, на частной квартире устроиться, у нас так многие живут, но осмотритесь – решите сами.

Аркадий Ильич, сославшись на дела, распрощался, а я, оставшись один, оглядел свое неуютное владение.

Комнатенка была кукольная, пять шагов в длину и два с половиной в ширину, заставленная вещами, которые здесь казались излишне громоздкими: больничная койка под серым одеялом, вплотную к ней письменный стол, заваленный какими-то бумагами, огромный шкаф, набитый пыльными связками историй болезни, тумбочка со стулом – занимали почти все свободное пространство. Тесновато, конечно, но все же хоть что-то для начала. Пленник жилищных проблем, я надеялся на лучшее будущее.

Первые месяцы работы давались мне трудно. Надо было подробно уяснить для себя обстановку в районе, в деталях изучить, чем занимаются сотрудники; осмыслить, а может быть, переосмыслить характер работы санэпидотдела. Я должен был интересоваться буквально всем: жилыми домами, общежитиями, детскими учреждениями, заводами, столовыми, магазинами, коммунальными предприятиями и самой больницей; заниматься очисткой территорий, выявлять инфекционных больных и не допускать новых заболеваний. Конечно, все это я должен был делать не один, а вместе со своими сотрудниками, и ясно, что далеко не на пустом месте. Но все же новая работа есть новая работа. И на первых порах не все удавалось. Не очень любезно приняла меня Вера Ивановна, эпидемиолог, исполнявшая до того обязанности замглавного. Передавая дела, сухо и официально перечислила, над чем работает сейчас отдел, с размаху положила ключи от сейфа и кабинета на стол и сразу вышла, громко хлопнув дверью. Пришлось ее окликнуть и терпеливо разъяснить, что я не хотел ее обидеть, приехав сюда, что ее знания и опыт будут весьма кстати и что мирное сосуществование – залог плодотворной работы. Она сделала вид, что все поняла и в принципе согласна, и, нервным жестом согнав непрошеную слезинку, значительно тише закрыла за собой дверь. Затем пришли молодые симпатичные дезинфекторы Майя и Кира и попросили меня выяснить, почему им не дают молоко за вредность.

Пошел к главному.

– Что там у вас горит? – встретил он меня вопросом.

Я изложил просьбу дезинфекторов, добавив, что они имеют на это право по закону. Главврач удивленно посмотрел на меня:

– И все, в чем вы разобрались за это время?

– Почему? Это только первый вопрос.

– Давайте лучше сразу к делу. Вошли в курс?

– Я просил бы вас сначала рассмотреть первый вопрос, – упрямо сказал я.

Борисов укоризненно и как бы с сожалением посмотрел на меня:

– Не с того начинаете, коллега. В районе эпидемия. Дизентерия. Детские сады наполовину пустуют. На днях с вашего склада, где хранятся средства для дезинфекции, мальчишки несколько шашек препарата стащили и в колодец бросили. Случайно прохожие заметили. Куда ваши дезинфекторы смотрели? О молоке думали?

– Аркадий Ильич, мой предшественник к вам несколько раз обращался, просил починить склад. Я видел его докладные. Склад же от ветра трясется, промокает насквозь, доски гнилые вываливаются. Вы отказали: говорили, нет пиломатериалов. А гараж вон ремонтируют.

Главный резко встал:

– Послушайте, коллега. У меня складывается такое впечатление, что ваш отдел э… несколько распустился, простите за резкость. Смотрят, что у других делается, а у себя под носом ничего не видят. Мне нужна не демагогия, а твердая гарантия, что с вашего склада больше не будут пропадать химикаты. Вы отвечаете за это, а не я. Что сделано конкретно?

Чувствуя, что готов сорваться и надерзить, я медленно, с расстановкой ответил:

– Склад уже отремонтировали мужья Киры и Майи. И железом изнутри обили.

Борисов перестал ходить по кабинету. Сел. Повертел в руках очки.

– Ну, это уже другое дело. Еще что?

– Аркадий Ильич, дезинфекторам положено выдавать молоко.

Борисов досадливо поморщился:

– Ладно, ладно, напишите докладную, я распоряжусь. У вас все?

– Нет, теперь по поводу эпидемии. Меня очень волнует обстановка в районе. Аркадии Ильич усмехнулся.

– Да? Меня она, представьте, тоже волнует. В конце концов, инфекционные больные у меня в больнице лежат. Отделение переполнено. На бюро райкома мне все время этим в глаза тычут. А вот ваш отдел мало что здесь делает. Где данные о контактах дизентерийных больных? Где обследования на бациллоносительство? Нет их.

– Это еще один мой вопрос.

Борисов посмотрел на часы.

– Только быстрее. Мне скоро на исполком ехать.

– Я коротко. При нашем отделе существует бактериологическая лаборатория. Вернее, должна существовать.

– То есть как?

– Есть она только на бумаге. Выявлять контакты дизентерийных больных, делать обследования должна эта лаборатория вместе с эпидемиологом. На деле же лаборатория полностью работает на больницу. Я пробовал разговаривать на эту тему с заведующей Ольгой Ивановной, вашей женой, однако она посоветовала решать все вопросы с вами.

Борисов встал, подошел к окну, закрыл форточку. Замкнул сейф и спрятал ключ в карман. Затем, собрав все бумаги, сложил их в ящик стола. Выпрямился, пристально посмотрел на меня:

– Вы напрасно подчеркнули, что Ольга Ивановна – моя жена. Это к делу не относится. Больница перегружена больными, наша лаборатория не справляется. Что ж я, по-вашему, должен выписывать больных без анализов? Не надо подходить столь узковедомственно! А теперь – прошу прощения, но мне на исполком.

За следующие дни я исходил поселок вдоль и поперек. Положение было серьезней, чем я предполагал. Особенно настораживал новый микрорайон. Двухэтажные деревянные дома были уже порядком запущены, лестницы грязные. Груды мусора, политые помоями, леденели, превращались сначала в бугры, потом в холмы, а затем в горы. Как говорится, не дай бог, оттепель.