Читать книгу: «Обломки мифа. Книга 2. Враги», страница 3

Шрифт:

Малая Азия, как недавно, с приходом христианства, стали называть эту часть империи, страна горная. Шли ущельями. Сверху печёт голову яркое весеннее солнце, а ноги страдают от холода. Не все такое выдерживают. Прошли Анатолию, втянулись в ущелья гор Тавра.

Йоргас Эфколос, один из токсотов – легковооружённых воинов, заболел. Заболел он ещё в ущельях Анатолии, а сейчас чувствовал себя совсем скверно. Нести снаряжение было совсем невмоготу, иголка казалась не подъёмной, голова в каком-то горячем тумане.

Войско взбиралось на перевал Тавра под названием Киликийские ворота. Это узкое ущелье между высокими и крутыми горами, в древности действительно с двух сторон запиралось воротами. Ворот уже нет, а название осталось. Здесь сделали короткий привал после подъёма.

На привале, Йоргас прислонил свой щит к скале, лёг на него и как-то сразу задремал. Прозвучал сигнал к построению, а ему показалось, что он только на миг прикрыл глаза. Вскочил, не соображая, встал в строй. Его лох двинулся вперёд и, когда уже было поздно – войско ушло далеко вперёд – он понял, что щита у него нет.

Никифор Фока сразу заметил брошенный щит и приказал поднять его.

К вечеру спустились на равнину. Обустроили ночлег. Василевс приказал отыскать хозяина щита. Вскоре он появился вместе со своим логархом Костасом Григоросом.

Василевс не заметил не болезненного блеска глаз Йоргаса, не того, что он еле стоит на ногах. Никифор был взбешён поступком воина.

– Негодяй! – взревел он. – Напади на нас сейчас враги, ты чем бы оборонялся?

Йоргас потупил глаза.

– Ты, бросивший свой щит на дороге? Ты бы уже был убит.

Йоргас поднял на василевса глаза, полные ужаса.

– Что бы ты это запомнил, и никогда так не поступал, понесёшь наказание. Лохаг! Отстегать негодника розгами и отрезать нос.

Никифор резко развернулся и ушёл в шатёр, считая, что его приказ будет немедленно выполнен.

– Что ж, пойдём, – сказал Костас Йоргасу.

И они пошли к своему лоху.

– Что делать будем? – спросил Костас.

Йоргас приходился Костасу зятем. Ну, высечь, ладно, оно может быть и на пользу пойдёт, но отрезать нос! А что он дочери скажет?

– Что сказали, то и делай, – Йоргасу было всё равно, лишь бы скорей всё закончилось, и он бы пошёл спать.

– Ладно, розги ты получишь, а нос резать не будем, может быть, не заметят.

Наутро, василевс приказал наказанного токсота с отрезанным носом, провести по лагерю с объяснением его вины, но сначала привести его к нему.

Каково же было его удивление, когда он увидел Йоргаса с целым носом. Взбешённый император послал за лохагом.

– Кто ты такой, что посмел не выполнить мой приказ? – обратился он к Костасу.

Костас молча смотрел куда-то вдаль, за спину василевса.

– Он дал тебе денег?

– Нет, василевс мой. Это муж моей дочери.

Никифор посмотрел на него молча, а потом сказал:

– Понятно, – и тут же приказал. – Построить войско.

Вскоре войско было построено. Никифор приказал поставить Костаса и Йоргаса на колени перед войском, сам встал за ними и сказал:

– Воины! Нам предстоят жестокие битвы и славные сражения. Мусульмане – серьёзные противники. И мы, кроме храбрости и отваги, должны противопоставить ему железную дисциплину. Наши предки …

«Интересно, чьих предков он имеет в виду? У василевса отец армянин, а мать мусульманка из Сирии», – думало войско.

– Наши предки эллины говорили: «Со щитом или на щите». Считалось, что лучше умереть, чем потерять щит. Этот воин, – Никифор указал на Йоргаса, – оставил свой щит на привале у Кирикийских ворот. Я приказал его наказать розгами и отрезать ему нос. Разве я не прав? Разве это не забота о вас всех, соратники мои? Что бы никто ни повторил его проступка, и не оказался безоружным на поле боя перед лицом неприятеля и не погиб от его руки! Но приказ не был выполнен. Этот воин оказался зятем своему лохагу. Как же он нанесёт увечья мужу своей дочери? Хотя мы помним, что великий римлянин Тит Манлий Торкват пожертвовал сыном ради дисциплины в римской армии. А насколько сын дороже мужа дочери? Но в результате его жертвы, римские легионы дошли до этих земель. И ради этой дисциплины, ради нашей армии, я прощаю воина, но наказываю лохага битьём розгами и отрезанием носа. Что бы вы помнили, что приказы выполняются беспрекословно и что бы всё войско остерегалось впредь небрежного отношения к своему оружию.

Палачи грубо оттолкнули Йоргаса, схватили Костаса и всыпали ему семь розог. А затем главный палач одним движением правой руки отрезал ему ножом нос, а левой рукой, в которой была тряпка, прижал рану.

– Держи, пока кровь не остановиться, – сказал он ободряюще Костасу.

Костас Григорос в этот день потерял нос и прозвище, но получил новое. Теперь его звали Костас Харон. Именно так, без носа представляли себе воины перевозчика в страну мёртвых.

Вскоре войско достигло Тарсоса. Никифор Фока приказал вырубить все деревья вокруг города, что бы жители Тарсоса не смогли устраивать засад и внезапных нападений на его войско.

Безжалостно вытоптанная сапогами солдат равнина вокруг Тарсоса представляла собой жалкое и угнетающее зрелище.

Жители Тарсоса не знали поражений от ромеев и смело вышли из города, построились сомкнутыми рядами ожидая боя, надеясь на милость аллаха в борьбе с неверными.

Василев со своей стороны выстроил тяжёлую пехоту – скутатов. Сомкнув круглые щиты, выставив длинные копья, скутаты ждали начало боя. Заиграли трубы, воины развернулись направо. Между рядов на врага первыми кинулась лёгкая пехота – метатели дротиков, лучники и пращники.

Тарсийцы выдержали первый удар, не дрогнув. Затрубили трубы, лёгкая пехота между рядами скутатов переместилась назад, за фаланги тяжёлой пехоты и, пополнив запас стрел и метательных снарядов, оттуда, с тыла, стали поражать ряды тарсийцев. А между рядами скутатов на врага пронеслась тяжёлая кавалерия – катафрактарии. Правым крылом командовал сам василевс Никифор Фока, а на левое крыло он назначил Иоанна Цимисхия. Два конных клина врезались в ряды тарсийцев. Ряды качнулись, но выдержали удар, сомкнув ряды. Катафрактарии отхлынули в стороны, а на тарсийцев полетели стрелы и камни из пращей, делая бреши в стройных рядах. Всё-таки, тесно к друг другу стоящих воинов поражать легче. Ряды рассыпались, желая уменьшить поражения от стрел, и на них тут же обрушались катафрактарии. В рядах тарсийцев появились бреши, конница опять отхлынула, а на них навалились скутаты, расширяя длинными копьями бреши. Катафрактарии накинулись на фланги. Тарсийцы не выдержав, побежали к городу, потеряв немало своих воинов. Поднявшись на стены, они стали дразнить ромеев и метать в них копья.

Никифор опытным взглядом оценил возвышающиеся перед ним стены, увидев, что так в лоб к ним подступиться невозможно. Да, конечно, были бы тут русы или викинги с их упорством и печенеги с их луками, то можно было бы попробовать. А так нет. И приказал сесть в осаду, окружив город надёжной охраной.

Остальные воины ромеев, не занятые в осаде, занялись обычным делом – грабежом окрестностей.

Это было в мае, а в середине августа Тарсос сдался. Жестокий голод сделал своё дело. Император милостиво разрешил жителям покинуть город, прихватив с собой только одежду, которую смогут унести в руках. Впрочем, брат императора Лев Фока дополнил разрешение и позволил менять своё имущество на вьючных животных – ослов и мулов. И одежду, и прочие домашнее имущество можно было погрузить на них. Тарсийцы возблагодарили аллаха, поменяли всё ценное на животных, погрузили на них домашний скарб, а недалеко за городом они были жестоко ограблены людьми Льва Фоки.

– Брат, – упрекал Льва василевс, – они конечно мусульмане, иноверцы, но так бы не надо. Христос завещал любить даже врагов своих.

– Любить мусульман? – удивился Лев. – Тебе солнце напекло голову, брат.

– Так завещал Христос.

– Про мусульман он ничего не говорил. К тому же, если бы мы были на их месте, мы бы лишились не только имущества, но ещё и головы. Пусть радуются, что они целы остались.

В Тарсосе и окрестностях была набрана огромная богатая добыча, Никифор разделил её между воинами, оставил гарнизон, и войско двинулось назад.

Глава 9

По возвращении в Город Никифор Фока устроил триумф для жителей, где был восторженно принят народом. Золотые кресты, добытые в Тарсосе, которые ранее мусульмане отбили у ромеев, помещены в божьем храме. Всю осень и начало зимы жителей столицы развлекали состязаниями колесниц и другими зрелищами. Для приближённых василевс закатывал пиры.

В середине осени в Новый Рим прибыл посол Священной Римской империи германского народа епископ кремонский Лиутпранд. Ему предстояло добиться согласия на брак сына императора Оттона с одной из сестёр усопшего императора Романа, всё равно с какой, а в качестве приданного получить недавно завоёванную германцами Апулию, а ещё лучше вообще всю Южную Италию.

Но Священная Римская Империя германских варваров звучит нелепо и оскорбительно для ромеев. Про земли Южной Италии, населёнными греками и говорить нечего – это прямой вызов.

К послу относились соответственно – оказали крайне недружественный приём, унизить старались на каждом шагу, разве что только не били.

В конце декабря, на прощание Никифор Фока пригласил епископа Лиутпранда на пир. И что поразительно – только его одного, без свиты и какого было сопровождения. Посадили вдали от василевса, пятнадцатым по счёту, как он потом посчитал, а скатерть перед ним постелить видно забыли. Но вино наливать не забывали. На столе стояли чаши с оливковым маслом, куда греки макали хлеб, и чаши с любимым греками рыбным соусом. От рыбного смрада у епископа кружилась голова. Но василевс Лиутпранда видел хорошо и во время пира его не забывал.

– Ну, скажи германец, как там поживает ваш самозваный император? – спросил Никифор, весело сверкая глазами. – Ещё не представился?

– Уезжал, император был жив, – со смирением сказал епископ. – Да продлит Господь дни его жизни! И почему самозваный? Его сам Папа Римский короновал.

– Которого он, в знак благодарности, довёл до могилы, – ревел насмешливый бас Фоки.

– Зато сейчас тринадцатого Иоанна, Папу Римского, держит в кулаке, – сообщил Никифор Эксакионит.

– Что-что, а благодарными германцы быть умеют, – подхватил Иоанн Цимисхий. – Сделаешь им добро, они обязательно злом ответят.

– Ты заблуждаешься, почтенный господин Иоанн, – ответил Лиутпранд, – мы народ благодарный и богобоязненный.

– Да, – сказал Никифор, – до того Бога боятся, что не побоялись Папу назвать наместником апостола Петра. Не богохульство ли это, кир епископ?

– Не богохульство, а по праву, – возразил Лиутпранд, – апостол Пётр был первым епископом Рима.

– Врёшь! – жёстко сказал Никифор. – Не был апостол Пётр никогда в Риме, в этом вертепе разврата! Это вы, германцы, всё придумали. Он проповедовал у нас, здесь на Востоке. Вы и строчку последнюю из молитвы «Отче наш» выкинули. «Ибо Твое есть Царство и сила и слава, во веки веков, аминь». Царство Божье на земле у вас уже? Да? Гордыня это всё. Не от Бога то. Проклянёт вас Господь за дела ваши злые.

Глаза у Никифора горели злым огнём, но он перекрестился, взял себя в руки, успокоился.

Епископ хотел вроде что-то возразить ему, но василевс прервал его:

– Ладно, не будем философствовать о Боге и апостолах его, ибо все мы грешны. Расскажи лучше о войске твоего повелителя и об оружии их.

– Мой господин – Папа Римский Иоанн ХIII …

– Да, – согласился Никифор, – а его повелитель – архонт Оттон. Рассказывай.

И епископ стал подробно, как знал, рассказывать о германской армии, оружии и союзниках, преувеличивая всё, что мог и как мог. Рассказ его постоянно прерывался едкими замечаниями греков. Наконец Никифор Фока не выдержал и сказал, презрительно кривя верхнюю губу:

– Ты всё лжёшь! Не умеют воины твоего архонта сражаться ни верхом, ни в пешем строю. Они боятся умереть от железа. И всеми силами пытаются защититься, и навешивают на себя излишнюю броню. Но размер их щитов и нагрудных пластин, длина мечей и тяжесть шлемов не позволяют им сражаться не тем ни другим способом. Если уж ты идёшь в бой, ты не должен бояться умереть. Если уж боишься, то сиди лучше дома. И защита из железа не поможет, если нет твёрдости духа. Никифор Эксакионит это проверил на твоих германцах. А мы все видели мусульман в бою. Которые почти без доспехов, с кривыми мечами такие чудеса храбрости вытворяют, что и не снилось вашим германцам.

Епископ не нашёлся, что ответить, а Никифор Фока продолжил:

– Обжорство – вот ваш кумир, а смелостью является пьянство, храбрость германцев – как ветер. Трезвость – для вас слабость, воздержанность – страх. Нет у твоего господина и могучего флота на море. А у Нового Рима флот могучий. Я могу опустошить прибрежные города, обратить их в пепел! Я спрашиваю тебя, епископ: «Может ли твой господин хотя бы на суше противостоять нас со своими убогими силами?» Я не говорю про пир. На пиру вы нас переедите и перепьёте.

– Храбрые римляне… – начал было Лиутпранд, но василевс его перебил.

– Какие вы римляне? Это мы по праву называем себя римлянами. А вы варвары-германцы, лангобарды. А лангобардов били все, кому не лень. И мы будем.

Епископ Кремоны утешал себя мыслью, что император греков пьян, и возражать ему не стоит. Но в глубине души, Лиутпранд понимал, что Никифор Фока говорит правду, но эта правда не нужна была епископу.

И вот в это время на пиру появились послы болгар.

Часть вторая

Глава 1

На зелёных кудрявых холмах раскинулся Киев – главный и самый древний град Руси.

В княжьем граде, на забороле стены стояла княгиня Ольга. Ей уже доложили, что однодеревки Святослава или моноскилы, как эти лодки называли греки, в устье Десны и движутся к Киеву. И ей не терпелось увидеть сына.

Княгиня Ольга к своим пятидесяти годам была по-прежнему красивой. Прекраса она и есть Прекраса. Как её не назови: хоть Ольгой, хоть Еленой. И Еленой в крещении она стала не только потому, что так звали мать равноапостольного Константина Великого, а ещё и потому, что была где-то в глубине веков и Елена Прекрасная. А вот с Константином не заладилось: сын Святослав наотрез отказался креститься. Да и Киев, в общем-то, стоял до неё, а новый строить вроде как не зачем. Хотя в мечтах представлялась, как Святослав в крещении наречённый Константином, копьём обводит семь холмов, намечая стены будущего города. Но мечтам не суждено было сбыться.

И вот на глади реки в лучах полуденного солнца показались чёрные чёрточки. Сын! Она стала спускаться со стены встречать свою кровиночку.

Однодеревки Святослава вошли в Почайну, причалили, князь легко выпрыгнул на берег и легко пошёл в гору по Боричеву оврагу, где его ждали.

Он шёл по тропе между двух жёлтых стен оврага и видел стоящую впереди всех мать, за ней Илью Моравеца, брата Глеба, Свенельда и прочих знатных вельмож киевских.

Обнял мать, со всеми радостно, весело поздоровался, даже с Глебом. Соскучился. Вошёл в ворота града и направился к родному терему. У крыльца его встречала Вера, держа за руки Ярополка и Олега, а за ней на крыльце стояли Малуша и Владимир. Подошёл, прикоснулся щекой к щеке жены, потрепал по голове сыновей. С Малушей поздоровался более тепло, что было отмечено окружающими, поцеловал в щёку ближе к губам. Вера вспыхнула обидой, мать недовольно сдвинула брови. Ну, да не привыкать. Мать всегда в пример отца ставит: у него всего была одна жена – она. Верю! Даже не спорю. И даже не спрашиваю: откуда взялся Глеб? А тут всего две жены. Смешно говорить. У Свенельда вообще пять жён. А наложниц не счесть! И он их постоянно меняет. Что он в них ищет? Копается как петух в навозе. Что найти хочет?

Внутри терема его ждал Добрыня. Косая сажень в плечах, пшеничные волосы, стриженные в кружок, волнистая бородка. Поклонился по обычаю. Спина явно не гнулась – княжеский сын! Чему удивляться?

Добрыня заведовал охраной терема. Было у него в подчинении целых двадцать человек. Ни бояре, ни киевляне искренне не понимали: кого боятся князю в собственном тереме и в собственном городе? Но княгиня Ольга веско сказала: «У греков так заведено». Ну, если у греков. Спорить не стали. Первоначально охраной терема заведовал Асмуд, а после его смерти стал Добрыня.

Найдя в переходах княжеского терема любимую женщину, Святослав обрёл и друга в лице её брата Добрыни. Они, считай сироты, и быстро нашли общий язык. У Святослава хотя и имелась мать, но ласкового слова он от неё не слышал и не помнил, что бы она хоть раз погладила его по голове. Святослав волей-неволей вырос суровым воином. Но и у сурового воина в жизни случается всякое, чем хотелось бы поделиться. Вот он и делился своими мыслями и сомнениями то с Добрыней, то с Малушей. Добрыня стал для Святослава и другом, и братом, и телохранителем, и думным боярином.

Святослав широко улыбнулся, протянул руку Добрыни, пожал, обнялся, похлопал по спине. Добрыня улыбнулся в ответ.

– Баня истоплена, – сказал.

– Что ж, пойдём. С дороги – не плохо.

После парной, сидели в предбаннике, пили квас, хрустели редькой. Добрыня рассказывал обо всём, что произошло за время отсутствия князя. Святослав кивал, старался всё запомнить. В конце спросил:

– Сам-то не женился?

– На ком? – удивился Добрыня.

– Что на Руси девки перевелись? Или это только в Киеве на них мор напал?

– Я – холоп. Кто за холопа свою дочь отдаст? За холопа замуж выйдет, сама холопкой станет. А на холопке я сам не хочу жениться.

– Ну да, зачем? Ты и так, наверное, с ними спишь? Много от тебя будущих дружинников-то родилось?

Добрыня пожал плечами. Рождённые холопками мальчики, как правило, становились княжескими дружинниками.

– Но жениться тебе всё-таки надо. Вольную дам.

– Кому?

– Тебе.

– Я не твой холоп.

– А чей?

– Твоей матушки. И сестра моя её холопка. Поэтому не жена она тебе, а наложница.

– Обожди. Раз она родила от хозяина…

– Она родила не от хозяина, а от сына хозяйки. Вот если бы ты принял христианство, да в церкви вас обвенчали, то тогда бы княгиня признала бы её законной женой и дала бы вольную. Правда, не понятно, что делать с Верой. Христианину двух жён не положено.

– А ты, что? Крещёный?

– Да. Как и мой отец Мал, в крещении – Никита. А то ты не знаешь, князь?

Святослав действительно это знал, но значения этому не предавал, а сейчас просто забыл, из головы выпало.

– Ладно, а с матерью всё же поговорю, на счёт тебя.

– Зачем? Мне и так хорошо.

– Ну, как знаешь, – не стал настаивать Святослав.

В этот день, после бани Святослав, наскоро поев, зашёл к себе в горницу, повалился на кровать и заснул мёртвым сном. Проснулся под утро и опять заснул и снился ему Терек и далёкие вершины заснеженных гор, на которых он никогда не будет. Князь спал, и его качало, как будто он в лодке.

Окончательно проснулся Святослав довольно таки поздно. Солнце стояло высоко. Он вышел на крыльцо, щурясь на солнце. Куры гуляли по двору, суетились холопы. Наконец-то почувствовал – дома!

В княжеском дворе готовились к предстоящему пиру вернувшихся из похода дружинников.

В трапезной накрыли длинные столы белыми льняными скатертями, заставили разносолами. Входивших песенники приветствовали входивших песнями, славя победителей хазар.

На пиру старшим мужчиной мать назначила Илью Моравского, а не его, Святослава, чем страшно обидела князя.

Княгиня сидела в центре (единственная женщина на пиру), слева от неё, получается в красном углу, Илья, а за ним уж Святослав. Ладно, прибывшие к Святославу вожди алан и касогов сидели на дальнем конце стола, их ещё не приняли в дружину, но и остальные его дружинники чудесным образом оказались далеко от начала. А рядом с княгиней и Ильёй Моравским сидели киевские бояре в поход не ходившие. Илья лично приветствовал входивших чаркой греческого вина. Кланялся. И ему кланялись. Потом внесли братину со стоялым сорокалетним мёдом, Илья первым отхлебнул из неё и пустил по кругу. Гости пили, славили княгиню. Ольга всем милостиво улыбалась. Получается, что самым знатным или самым старшим здесь был Илья Моравский, а он Святослав просто воевода киевский. Обида чёрной змеёй вползла в душу.

– А что, так и получатся, – сказала Малуша в светёлке уже после окончания пира, когда они укладывались спать. – Он же самый старый. И спит с твоей матерью. Всё правильно. Ой, какой ты чудной, Святко, со своим хохолком на макушке. И серьга.

Сказала и громко засмеялась. Да, конечно, всё правильно, всё так, всё по обычаю, но обида не проходила. Он хотел чего-то большего.

Святослав прижал к себе Малушу, почувствовал живое тепло женского тела, успокоился. Святослав скучал по Малуши в своих походах, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Чем взяла она его – не понятно, но для князя Малуша была лучшая из лучших и терять её он не хотел.

Хазарский поход Святослава закончился вместе с окончанием пира.

На следующий день после пира Святослав рассказывал перед матушкой и ближними боярами как прошёл поход, и какие земли удалось присоединить к Руси. У княгини Ольги и бояр появилась головная боль – как их теперь удержать? И ясно было, что все не удержат. Решили удержать земли вятичей, как одно из последних вольных славянских племён рядом с землями Руси и Тамартаху с Корчевым. Там, где река Оболвь впадает в Десну, решили сделать погост – место для сбора дани с вятичей. А зимой послать тиунов к вятичам для определения величины этой самой дани. В Тамартаху следующим летом Святослав сходит сам. Там надо определить пошлины с купцов. И ещё насущный вопрос, это определить касогов и алан пришедших в Киев на службу, дать им землю в кормление и прочее. В общем, все эти дела не на один день.

Потянулись серые будни. Святослав заскучал.

Глава 2

Воинские учения каждое утро – это святое. А потом Святослав не знал, куда себя деть.

Ходил к боярину Воланду играть в шахматы. Через канаву, что рядом с теремом Воланда, чтобы не обходить, приказал перекинуть бревно. И по нему сразу подходил к воротам. За ним неизменно шёл безразличный Добрыня, сопровождая князя больше для чести, чем для чего-либо ещё. Кого в граде Киеве боятся киевскому князю? Смешно было видеть, как впереди шёл киевский князь небольшого роста, а за ним громадный Добрыня.

Боярину Воланду это не очень нравилось: хозяйство требовало хозяйского догляду, а тут приходилось из-за прихоти князя фигурки двигать. Дал Добрыни пяток серебряных арабских монет, объяснил нужду, попросил посодействовать.

Добрыня попытался объяснить:

– Ты дурью, княже, маешься, а человеку за хозяйством следить надо. Без хозяина – дом сирота. За тебя всё матушка делает, а боярину самому приходиться.

Святослав обиделся.

– А Добрыня прав, – вступилась вечером за брата Малуша. – Княгиня Ольга управляет княжеством. Отобрать бы надо тебе власть у неё.

– Как?

– Не знаю. Ты мужчина, ты князь. Не мне, бабе, тебе советовать. Тебе видней.

– Видней, – согласился Святослав, – только не очень я в этом понимаю.

– Научишься.

– Это оно, конечно. Да не интересно мне хозяйством-то заниматься: кули с зерном считать. И мать обижать тоже как-то …

– Вот так и скажи, что не интересно. А на Добрыню и своего боярина дуться не чего. А то обиделся, как мышь на крупу.

А на следующую ночь Вера сказала:

– Господь всё управит. На него уповать надо.

Стало совсем тошно.

Святогор в кузне с помощниками изготовил десяток щитов, таких как у голяди – огромных, в рост человека.

– Нет, – сказал боярин Воланд. – С нашим круглым щитом можно и оборонятся и ударить им как следует. То же и о каплевидных щитах славянских сказать можно. Как врежешь им снизу, так зубы и посыпаться. А с этим не развернёшься.

И с этим не поспоришь. Решили испытать. Поставили ряд с большими щитами, за ним ряд с обычными щитами, выставили копья.

– Да, – веско заявили Амыд – воевода аланов и Олтак – воевода касогов, – кони не пойдут на этот частокол.

– И от копий и стрел защита хорошая, – подтвердил Свенельд.

– Да, но таким строем можно только обороняться, – заявил Икмор.

– Не только, – возразил Святослав, – стену из щитов можно передвигать. И, к тому же, на кого мы собираемся нападать?

И действительно, после крушения Хазарского каганата образовались три огромных государства. Это Греческая земля, Немецкая земля и Русская земля, которые друг с другом не граничили.

Сам Хазарский каганат съёжился до небольшого пространства вокруг Саркела. И врагов, способных напасть на Русь, в общем-то, не было.

Печенеги – друзья, угры, за своими горами, по крайней мере, не враги. После поражения от немцев, сожрав Моравию, они ходят чуть ли не каждый год через Болгарию грабить греческие земли, это им как-то интересней.

Болгария – ещё недавно великая, теряет силы и земли. Вот с ней Русь граничит. Земли тиверцев когда-то, совсем не давно, были в подчинении у болгар, а теперь в подчинении у Руси. То Свенельда заслуга. Разделяет земли Руси и Болгарии река Дунай. Но земли перед Дунаем только считаются русскими, население редкое, там почти никто не живёт.

На востоке – мордва в дружбе с Русью. Булгары, савиры и буртасы неожиданно оказались свободны от хазарского гнёта и Руси, естественно, пока, не угрожали.

В серёдке русских земель обитает непокорное племя голядь. Она ни на кого не нападает, но и к себе никого не пускает. Но это до времени.

– Огузы в эту зиму, – продолжал князь, – перешли по льду Итиль и грабят остатки хазар. А вдруг осильнеют и придут сюда. Печенеги могут с ними и не справиться. Встанут огузы вон там за рекой.

– А городские стены на что? – не понял Икмор.

– За стенами не отсидишься. В поле выходить надо.

С князем согласились, отсиживаться за стенами считалось трусостью.

– А белые хорваты и волыняне? – спросил Свенельд.

– Здесь уж сложнее, – ответил Святослав. – Водой к ним не подойдёшь. Здесь конница нужна.

И посмотрел на Амыда и Олтака.

– Вот своих взрастим конников, – и продолжил: – но это уже дело Ярополка или Владимира.

– И на кой они вам эти самые волыняне? – спросил Святогор.

– Что б были, – усмехнулся Святослав, – сейчас ляхи колобжегов под себя подомнут и за белых хорват с волынянами наваляться. Тут уж так: или они или мы. А если так, то почему не мы?

– Без войны – чем дружину кормить? – задал вопрос Свенельд.

На поле перед градом собирались по вечерам до осени.

День Перуна прошёл как-то блёкло, не радостно. Местные славяне не считали его своим богом, а считали богом пришлых северян.

Мать постоянно твердила, что нельзя болтаться просто так, а надо наконец-то взяться за управление государства. Как мужчина и князь он просто обязан это делать. Но на деле к власти не подпускала.

Глава 3

А в самом конце лета появился Волк с женой Жданой, дочкой Дарёной и маленьким сыном, названным так же, как когда-то звали его отца – Собиной.

– Я так понимаю, – сказал боярин Воланд – не зря мы за ней в ту зиму ходили.

Ждана покраснела.

– Не красней. Женщина на то и нужна, чтобы рожать воинов.

– А кто будет рожать матерей? – смело возразила Ждана. – Или женщины тебе совсем не нужны, боярин?

– Ха! От храброй женщины – храбрые войны, – не нашёл, что ответить Воланд.

Терем поражал своей величиной. Первой запустили сороку. По поверью, тот, кто первый войдёт в жилище, тот первый и умрёт. Белобока вспорхнула на стол и ходила, удивлённо поворачивая голову то в сторону, то вверх, поражаясь простору.

Ждана тоже всплеснула руками:

– Как же всё это содержать в чистоте?

– У тебя помощники будут, – сказал жене Волк.

– Какие помощники?

– Холопов князь обещал подарить.

– Людьми я как-то не умею распоряжаться. Стыдно как-то.

– Ничего, жена, привыкнешь и научишься. Ты теперь боярыня.

Княгиня Ольга приказала Волку явиться в княжеский терем, который она по-гречески называла палати, что значить дворец.

Княжеские палаты! Такой огромный деревянный дом с множеством переходов, гульбищь, лестниц и прочее, Волк видел впервые, но держался не принуждённо, как будто не впервой ему было входить в такое жилище.

Княгиня Ольга сидела справа в углу на возвышении под иконами. Стул под ней был красивый. С огромной резной спинкой, с резными толстыми ножками и подлокотниками. Такого Волк никогда не видел. Слева от неё, чуть ниже сидел моравский князь Илья. Святослав сидел на лавке справа от матери. Дальше слева и справа сидело на лавках несколько приближённых бояр.

Волк поклонился с достоинством.

– Мой сын, князь Святослав удостоил тебя, воин, боярством и возвёл в воеводы. Я подтверждаю это грамотой.

Слуга подскочил, передал Волку грамоту. Волк развернул её, кивнул. Читать он, правда, не умел.

– Рассказывай, воевода Волк, что твориться в Земле Вятичей?

Волк вторично поклонился.

– Да что рассказывать, княгиня? Всё как обычно. Живут. Землю пашут. Слава богам и тебе княгиня и сыну твоему – больше не воюют. Князь Зима, после смерти своего отца князя Вышеслава всю прошлую зиму объезжал племена вятичей, подтверждая свою верховную власть, грозя дружинами Киева. Все племена вятичей его признали. Купцов не обижает, платить дань Киеву согласен, но не знает сколько.

– Это мы решим. И ещё надо решить – кто поедет к вятичам, подсчитать дворы. От этого зависит размер дани.

Ждана копалась у изгороди между теремом Волка и Добрыни.

Заметив её, Добрыня улыбнулся ей, кивнул головой:

– Будь здра́ва, соседка.

Ждана подняла голову, ответила на улыбку:

– И тебе быть по здоро́ву, сосед. Что-то хозяйки твоей не видно, боярин.

Добрыня редко посещал своё жилище – что ему там делать? Он улыбнулся ещё раз и подошёл к соседке, взялся рукой за изгородь:

– Нет у меня хозяйки. Да и не боярин я.

– А кто ж ты? Князь?

– Сын князя. Древлянского.

– А где ж батюшка твой?

– Умер, – просто ответил Добрыня. – Княгиня Ольга убила. В смысле по её приказу.

Ждана широко распахнула изумлённые глаза, раскрыла рот, закрыв его правым рукавом.

– И ты здесь живёшь?

– А где мне ещё жить? Меня же маленького в плен взяли. Несмышлёнышем. Я холоп княгини Ольги. А с её сыном Святославом вместе выросли. Он мне как брат. Он в походы ходит, я его дом сторожу. Моя сестра ему жена, первая.

– Есть вторая?

– Есть.

Подошёл Волк.

– Будь здрав, Добрыня Малыч.

– Лучше – Никитич.

– Добро. Пусть так. Будь здрав, Добрыня Никитич. У нас говорят: «Сосед ближе родни». Зайди, сосед, не побрезгуй. Братину с тобой выпьем.

– Да с хорошим человеком, что ж не выпить?

Они вошли в терем Волка. На стол поставили большую чашу – братину, налили мёду.

Волк зачерпнул ковшик, похвастал:

– Хмельной мёд, отец ещё ставил.

Добрыня зачерпнул свой ковшик, встал, поклонился Волку, Ждане:

– Здра́ве будьте, хозяин с хозяюшкой.