Луг, утопающий в душистых полевых цветах, освещало обжигающее летнее солнце. Красивая девушка в белоснежном платье с пышными рукавами заплетала венок из золотистых одуванчиков. Цветы переливались в нежных ручках, танцуя в солнечных лучах, и превращались в ароматное украшение. Пчёлы в поисках нектара жужжали над головой красавицы, разноцветные крылья бабочек мелькали в благоухающих травах, а жаворонки уселись на могильном холмике и подпевали трясогузкам. Вдруг по воздуху прокатилась рябь…
Девушка встрепенулась, принюхалась, но, не учуяв опасности, продолжила работу, с любовью поглядывая на погост. Секунду спустя очередная волна прокатилась по цветочному лугу. Эхо подхватило и принесло обрывки грубого мужского баса:
– …бкаааа… кааа… диии!
Красавица нахмурилась и замерла. Одуванчики в её руках пожухли, венок упал к ногам на желтеющую траву. Всё вокруг стремительно менялось: небо затянули низкие тучи, мёртвые чёрные цветы склонили головы перед непогодой, холодный ветер растрепал пшеничные локоны и больно хлестнул девушку по лицу. Вдруг могилку со всех сторон обступили грязные кирпичные стены. Мрак вновь прорезало эхо, на этот раз достаточно чёткое, чтобы разобрать слова:.
– Любкааа! Любкааа! Выходиии!
Макс стоял посреди Морятника, боязливо оглядываясь по сторонам. В черноте копошились крысы, вьюга выла под окнами, а со всех сторон к нему подступала ночь.
Шорох платья за спиной заставил маршрутчика обернуться. Он был готов увидеть тысячелетнее зло: от напряжения зрачки Макса заранее расширились, зубы сжались до скрежета, а руки инстинктивно вытянулись в защитном жесте. Но Любка его удивила! Это была юная девушка с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы. Высокая, статная. Она хлопнула в ладоши, и на стенах Морятника вспыхнули факелы, ярким светом озаряя её красоту. Макс впился глазами в молочную кожу, в пухлые вишнёвые губы, в небесные глаза. Разглядывал стройное тело в объятиях белого шёлка. Любовался золотистыми узорами и красной вышивкой, выгодно подчеркнувшей соблазнительную грудь.
– Удивил, – девушка явно была довольна и своей славой, и эффектом, который произвела на гостя. – Сам пришёл. Сам позвал. Знаешь, кто я такая?
– Кто же не знает Кововладову жену, – отвечал Макс.
– Тише-тише! – в глазах Любки забрезжил страх. – Не буди лихо, пока оно тихо.
Красавица сделала шаг в сторону ночного посетителя и ноздри мужчины раздулись, жадно вдыхая аромат полевых трав. Он будто вновь попал в своё деревенское детство. Утро, Троица, петух голосит, кошка мурлычет, а изба утопает в запахах: сладости василька, нежности клевера, спокойствии ромашки и горечи полыни. Макс зажмурился и вспомнил, как его детские ножки свешиваются с кровати и погружаются в травянистый ковёр. К реальности его вернуло лёгкое прикосновение: мужчина распахнул глаза и увидел Любку, которая гладила его лицо тыльной стороной ладони.
– Не боишься меня? – спросила она, выгнув пшеничную бровь.
– Мне уже ничего не страшно, – отвечал Макс.
Любка нагнулась к шее мужчины и принюхалась.
– Вина… Злость… – прошептала девушка, – Обречённость. Хм… страха, и правда, нет.
– Ты мне жизнь сломала, – признался маршрутчик.
– Да я тебя впервые вижу! – Любка нахмурила лобик, скривила губки, и, наконец-то, оторвала руку от лица собеседника, – Поди прочь, глупец!
Макс перехватил тонкую девичью кисть и, грубо сжимая её, с грохотом рухнул перед Любкой на колени:
– Умоляю, скажи зачем ты это сделала? Зачем ты её убила? Аааа….
Мужчина со стоном отпрянул, точно получив разряд тока, а Любка разровняла складки шёлка, встряхнула примятый рукавчик, заскользила ладонями по корсету и взмахом руки поправила волосы. Всё это время она думала, что делать с визитёром: по старой доброй традиции покалечить грубияна или нарушить собственное правило и убить? Заглядывая в свою чёрную душу, Любка не могла найти ответ. Отчего-то не было в ней желания свести Макса в могилу. Впервые со второго марта 1721 года Любке захотелось поговорить с человеком, раскрыть смертному свою душу. Может стоит? Ведь Марфа Кузьминична её тогда поняла, приголубила и пожалела. Может и этот поймёт? Любка стрельнула глазками в сторону гостя.
«Нет, это не поймёт. Глупый мужик!».
Любка уже собралась запеть, чтобы усыпить гостя, а потом вырвать язык, который посмел её обвинять, оторвать руку, которая коснулась ей и выколоть глаза, которые так нагло гуляют по её лицу, но Макс вновь упал красавице в ноги:
– Что хочешь потом со мной делай, но расскажи! Я должен знать. Должен понять… Почему всё так вышло?
Застывшая слеза сорвалась с ресниц маршрутчика и упала на покрытый инеем пол. Вторая. Третья. Четвертая. Соленые и теплые капли растопили ледяное сердце. В эту минуту Любка поверила, что и мужчины могут чувствовать.
– Я не убивала её, – вдруг призналась девушка, – Я её спасла. Освободила.
Макс напрягся изо всех сил в попытке понять кровожадную маньячку, которая веками изводит женский род.
– Ты думаешь, что она счастливо жила? – продолжила Любка, – Муж у ней красавиц видный, выбрал в жёнки себе девку скромную, чтобы не перечила, была доброй и любящей. А сам по девкам шлялся, прелюбодей подлый! Она всё знала, но терпела. Больше не придётся себе на горло наступать. Теперь она счастлива и покойна. Поверь, я знаю, что говорю. Веками женщин освобождаю. При государыне Екатерине ко мне даже паломничество совершали, всех тихо-мирно забрала, все упокоились с чистым сердцем… А сколько я девиц в тот век покалечила: не хотели идти за седых да беззубых! Одно время даже думала, что к лику святых меня причислят, как заступницу истерзанных жён, но нет. Супружнице языческого бога не нашлось места в православной вере. Двести лет минуло, и забыли люди Любкину доброту, вторглись в мои земли, склеп этот построили, – девушка со злостью обвела рукой Морятник, – Святой водой, да иконами меня изводили. Глупцы… Матушка тут моя лежит, не дам на её могиле строить!