Читать книгу: «Послечеловек», страница 5

– Для меня Послечеловек, – начала она, – это человек, поврежденный духовно. Эта поврежденность может быть как врожденной, так и приобретенной; врожденная подразумевает под собой духовное уродство, чистое зло, иначе таких людей называют моральными уродами, а приобретенная порождается внутренними страданиями. Последний факт позволяет причислить к разряду Послечеловека некоторых преступников, серийных убийц и террористов.

– Вы хотите сказать, что и мы с вами принадлежим к этому разряду?! – Герман вскочил со стула. Волнение пробирало его до костей.

– Да… успокойтесь, сядьте, – недовольно сказала она, – на этом я еще не закончила. Это еще не все, о чем я хотела рассказать.

– Вы когда-нибудь читали «Феменологию духа» Г.В.Ф. Гегеля, философский трактат 1807 года? Мой внутренний Зверь, которого породило страдание, мой Зверь, который жалобно скулит и ворчит, обвивая пушистым хвостом мое слабое немощное человеческое тело, он бесконечно отрицает себя, возможность прощать чужое зло.

– То есть Зверь отрицает сам себя? Свою человечность?

– Именно, – губы Риммы впервые озарила слабая и злобная улыбка, – так и есть. Мой Зверь руководствуется понятием Гегеля «беспощадное отрицание». Это отрицание, как вы думаете, что оно в себе несет?

– Разрушение? Уничтожение? Смерть? Убийство? – спросил Герман, догадываясь. Он был впечатлен.

– Правильно. Я мертва духовно, но я каждый раз обретаю себя вновь и вновь через убийство… а облик Зверя – всего лишь метафора моего отчаяния. Как, впрочем, и вашего.

– Но это… – сказал Герман, с трудом проговаривая слова, – это же нигилизм. Раз вы отрицаете свою человечность, вы отрицаете человечность вообще. Это же трансгрессия… выход за пределы допустимого, дозволенного. Вы – трансгрессивный нигилист!

– Да, так и есть, но я не хочу постоянно возвращать себя к жизни через убийство других людей. Я глубоко несчастна, и вы знаете, каково это. Вы ведь сами – серийный убийца.

На этом Римма закончила и замолчала. Герман же тем временем долго приходил в себя. «Мне никогда не пришла бы в голову подобная концепция», подумал он. Но тут он рассмеялся прямо перед ней. Не мог удержаться. Колики в животе совсем донимали его. Ему стало очень больно.

– Вам смешно, правда? – спросила Римма утвердительно. – Смейтесь дальше, для меня теперь ничто не имеет значения, даже ваш горький смех.

Она развернулась и быстро ушла к себе в другой модуль; Герман же еще долго смеялся, горестно и долго так смеялся. Но внезапно на Германа накатила злость, и он ударил кулаком по столу. Кружка на столе заходила ходуном от удара. Теперь он знал, кто такая Римма, и кто такой Послечеловек, но одна и та же мысль все не давала ему покоя. Если Римма считает себя Зверем, она должна скоро сделать операцию по смене тела. Это было ужасно, потому что было почти невозможно. Отчаяние довело ее до такого шага. И виной всему был Герман, но он не чувствовал раскаяния. Напротив, ему было очень смешно. Этот смех, должно быть, был защитой. Он пытался защитить себя. От кого? От Зверя? От самого себя?

Герман перешел в проектировочный модуль, где Римма хранила свои чертежи. Там, по чертежам, он узнал, что скелет ее нового тела был создан на основе прочного и прозрачного графена с электронно-механическими компонентами. Поэтому кости были прозрачными. Стеклянные кости… графен хорошо проводил тепло и электрический ток. А в груди у нового тела вместо сердца располагался биодвигатель – источник искусственного жизнеобеспечения, аналог сердца. День операции все приближался, но Герман не думал мешать Римме. «Моя месть должна созреть, как созревают на дереве плоды», подумал он.

***

День операции наступил вечером, 7 августа 1998 года. В этот день солнце не светило, на шоссе, как всегда, было шумно, огни машин таяли в ночной мгле. Римма направилась в операционный модуль вместе с Германом. Пришлось переодеваться в халаты, тщательно все продезинфицировать. Римма включила аппарат и села перед дисковым устройством. Вертушка с хирургическими инструментами заработала, и Римма, стоя в белом халате, села на операционную кровать. Машина сбрила ей все волосы, после чего нанесла черным маркером метку по черепу. Римма лежала под наркозом, пока машины медленно начинали свою работу. Герман с придыханием наблюдал за тем, как машины на дисковом устройстве вскрыли черепную коробку по свежим следам меток маркера, после чего мозг был соединен с новым телом Зверя; его поместили в главный отсек и соединили нервы с отделом управления. Так прошло несколько часов. Новорожденный Зверь с подключенными к его голове электродами еще не пришел в себя. Герман знал, что на восстановление уйдет несколько часов, и он томился в ожидании. Наконец по прошествии долгих часов Зверь открыл глаза. Он лежал на кровати, и его длинный гибкий хвост задвигался из стороны в сторону. Зверь привыкал к непривычной для него обстановке. Герман был восхищен. Ростом около ста восьмидесяти сантиметров и весом в сто тридцать килограмм, Зверь производил сильное впечатление. Его голубые человеческие глаза зажглись ярким голубым огнем, как глаза робота, и их слепящий свет отражался от стен операционной. Зверь вновь печально улыбнулся, попытался встать с кровати на левую ногу, но упал; пришлось какое-то время разрабатывать рефлексы, чтобы вернуть мозгу управление над всеми частями тела. Римма была мертва, уже теперь по-настоящему. Герман гордился своим «творением». Ведь это он создал Послечеловека. Он, не намеревавшийся совершать ничего гениального, создал Послечеловека из праха, из пепла…

Прошло две недели с момента операции. Зверь вынес из лаборатории на солнечный свет бальзамированные человеческие останки Риммы. Герман незаметно для Зверя дотронулся до спрятанного одеждой заряженного револьвера, проведя по нему рукой. Они с Германом пробрались сквозь лесную чащу на заброшенное кладбище, где высоко в небе сиял серп мрачной восходящей луны, и Зверь зачем-то взял с собой механическую черную бабочку. Герман выкопал железной лопатой глубокую яму, после чего все останки были погребены под толщей холодной земли. Герман повернулся к Зверю и прошептал ему на ухо:

– Я не предам вас.

Зверь не ответил; вместо этого он показал Герману выгравированные на крыле бабочки золотые инициалы с настоящим именем Германа.

– Генри, – сказал Зверь, – вы совершаете большую ошибку, – и, встав на все четыре конечности, выпустил огромные когти из подушечек пальцев. Тело Зверя напряглось, мышцы одеревенели. Он весь подобрался, стал медленно приближаться к Герману. Нездоровая и больная ухмылка появилась на морде киборга. Его голубые глаза горели жаждой мщения, а капилляры в них лопнули. Герман же стоял, дрожа на холодном ветру, и его одежда колыхалась при каждом дуновении ветра. Он стал отступать назад, и вытащив револьвер, истерично захохотал. Зверь зарычал, но Герман уже взвел курок и опустил палец на спусковой крючок: он выстрелил Зверю в руку и в грудь справа. Зверь взвыл от боли, но несмотря на это, он неожиданно побежал на Германа. Настигая его в прыжке, он раскрыл челюсти и приготовился вонзить острые, как бритва, зубы в шею Герману, где пульсировала сонная артерия. Его зубы вонзились в мягкую плоть, погружаясь в нее глубоко. Брызнула алая кровь, Герман закричал от невыносимой боли. Но это была не шея, а рука: Герман успел подставить руку вовремя, прежде чем зубы сомкнулись бы на его шее. Зверь отпустил руку Германа, и сжал кулаки, нанося удары по лицу Германа. Он бил и бил, так сильно, как мог, потому что вкладывал в эти удары всю свою многолетнюю боль, все свое отчаяние и всю свою ярость. Герман плевался кровью: все его лицо было в крови, как и руки Зверя. Но мужчина продолжал смеяться. Этим он злил Зверя все сильнее. Но вдруг Герман, подобрав револьвер, со всей силы ударил Зверя по голове. Зверь упал, а Герман вскочил на ноги и побежал, забыв револьвер, в котором еще осталось две пули. Герман бежал сквозь лесную чащу, выбежал на Примутское шоссе и остановился, оглядываясь. Зверя не было видно. Тем не менее, он побежал дальше, и все время оглядывался по сторонам. Повернув голову в очередной раз, Герман похолодел: в такт ему бежал Зверь с правой стороны шоссе, и голубые глаза светились в темноте, окружавшей Германа. Герман сошел с дороги, намереваясь срезать путь, но топот ног все приближался. Это Зверь, внезапно оттолкнувшись от земли, прыгнул на Германа. Последнее, что увидел Герман, было на миг застывшее изображение ужасного Зверя в воздухе: темная и стройная фигура, огромные когти, изящно загнутый хвост и глаза, горевшие ненавистью. Зверь занес руку с когтями над головой наркодилера и одним мощным ударом разорвал ему горло. Герман упал. Из горла Германа хлынула кровь, он корчился на земле в судорогах и пытался что-то сказать, но из его горла доносилось лишь кровавое бульканье. Наконец, перестав дергаться, Герман затих. Его глаза остались открыты, и в них застыл ужас. Накатывающая боль в груди расползлась по всему телу Зверя. На самом деле это было проявлением душевной боли: на глазах у Зверя выступили слезы, и он закричал в небо. Слезы скатывались по коже, боль накатывала все сильнее. Он плакал не от того, что Герман умер – он плакал от того, что стал монстром, и нет пути назад. Начало конца, начало триумфа. Зверь наклонился к трупу: в неподвижно открытых глазах трупа он увидел нечто прекрасное. В глазах Германа отражался Зверь, и он победил.