Читать книгу: «Золотой миллиард», страница 3

Бойцы его отряда тоже вышли прогуляться. Иван заметил у всех самодельное оружие. Его много сейчас на руках и у гражданских, и у военных, у всех. У отца Семена тоже было замечено оружие «от бесов каменных». Пока не было серьезных бытовых конфликтов, власть не трясет население, а если потрясет, то оттуда попадает много чего стреляющего. Да и выходить за ворота с голыми руками признак недалекого ума. Еще тогда, когда погиб тот рыжий парнишка в отцовских садах, Иван потом гадал: откуда взялся камень?! Ну не было же нигде! Опыт. Чуть позже он и другие люди заметили у камней «сон». Они замирают с открытыми глазами и могут находится в таком состоянии бесконечно долго, ученые пока не нашли предел и причины этого сна. Как найдут, так сразу скажут. Ни раз случалось, что внутри города, где было много людей, просыпался такой зомбик и приносил много бед.

– Посевная прошла успешно, – чего-то вспомнил мэр и покосился на Ивана. Скверный нрав мэра имел для Исты весьма положительные последствия. Всеми силами стремясь быть полезным и доказать, что он еще ого-го, благодаря его расчетливым стараниям две последние зимы не было ни голода, ни перебоев с поставками тепла и грузов.

– Хлеб, пирожки, булочки, мука, каши. Всё будет. Подвезли новую маслобойку. Запечатанную. На складе у Катьки лежала среди барахла.

– Отлично, – сказал Иван.

– Да, масло, сыр. Все сытые будут. Когда вижу, как пацаны мои едят, так душа радуется. Сам помнишь, как в первую зиму крыс и желуди ели. Сейчас-то хорошо. Только работать надо, не лениться. Бабоньки наши с детьми клубнику выпололи. Скоро картошку окучивать, – вдруг появились в голосе мэра добрые нотки и Суровин понял к чему весь этот разговор.

– Ты знаешь, мы та не пряники едим. Люди должны выходить отдохнувшими.

– Тсссффф, – презрительно фыркнул Витек, – дрыхните пол службы. Давно вас за стену отправляли-то? Эти твари сами не сдохнут.

– Да, давно не отправляли, а отправят – пойдем. Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна…

– Вечно твои шуточки дурацкие. Ну помоги с картохой!

– Я тебе с последнего взвода двух бойцов с бронью отправил. Трактористы, слесаря, двадцать человек с маленькой Исты. Справитесь! Окучите. Мы не знаем, чего ожидать в каждый выезд, поэтому всегда должны со свежими силами. Вопросы есть?

– Не дашь, – протянул Витек, глухо выдохнув. Грунтовая дорога свернула влево к березовой роще, где скоро, спустившись по пологому скату процессия дошла до чудного, маленького водохранилища с золотым песочком и дети в один момент бросились бежать вперед, весело подпрыгивая и крича «Ура!» Остановить бунт непослушания и озорства не представлялось возможным, обеспокоенные мамы и папы прибавили шагу, чтобы убедиться в безопасности воды и берега. Водохранилище искусственное, не глубокое, прогревается хорошо, и нет обрывов. Райское местечко в свое время входило в стоимость обустройства загородного поселка. Мэр всё планирует разводить здесь рыбу – вот если его взвод окучит картошку, так сразу после этого отправится искать мальков.

– А что там с этой дырой?, – под визг ребятишек спросил мэр. Иван нахмурился, соображая, о чем речь.

– Тебе какая разница? Спокойно занимайся Истой.

– Вот дать бы тебе в морду!, – вспылил Витек и развернулся к собеседнику. Иван завел правую руку за спину, уравнивая возможности, и сказал: – Ну дай. Только я отвечу.

– Аааааааа, – осуждающе протянул Витёк, – инвалида бить будешь.

– Инвалид у тебя в голове сидит. Честное слово: прекращай, давай. Ходишь, одна рука есть, третьего вон с женой родили. Нормально всё. Не нашёлся круг. Нет его.

– А ведь это люди пришли с запада, – немного подумав и кивнув своим мыслям, сказал Подбережный, – тайно пришли. А Серов-то что сказал?, – блефовал Витек, решив, что капитан Суровин что-то недоговаривает.

– Не вызывал.

– И знаешь почему. Всё потому же. Живешь с американкой: вот и затолкали к стене, несмотря на все твои заслуги, а нашел бы русскую девушку, всё бы по-другому было.

– Меня всё устраивает.

– И этот, – завелся на любимую тему Витёк и кивнул на Джека, – на девок посматривает, давно за Катькой кладовщицей вашей бегает: куда она, там обязательно Ромео этот нарисуется. Письма под ее дверь подкладывает.

– Откуда информация?

– Проверено: Нинок рассказала, соседка твоя: без прослушки, без камер, всё как-то знает. А Катюха молодцом, держится: у американца обе руки целые, пусть тренируется. Пусть будет благодарен, жить тут разрешили: сидит вон на солнышке, улыбается, дышит, а сколько людей погибло от этого их вируса, подумать страшно. Мы, наверное, никогда не восстановимся в прежнем количестве, – говорил мэр, взглядом, зло прожигая мирно лежащего на песочке Джека. К нему подошел Щукин, поздоровался, посадил на шею такую же огненно-рыжую дочку, как он сам, и отправился купаться, а Витёк продолжил гневную речь: – Всё из-за них, шлют свои сообщения: мол, виновные наказаны, заговор, безумный доктор Паблутти приговорен к двумстам миллионам смертельных казней. Понятное дело врут, чтобы нащупать выживших, и еще разок вдарить новым достижением прогресса, а потом что-нибудь придумают, на кого-нибудь свалят. А мы не устоим, Вань: последние пятнадцать миллионов русских. Кто поможет? А этот сраный золотой миллиард уцелел: привились, говорят, от ковида, а оно на частице купира было сделано, вот и уцелели. Даже китайцев по пальцам пересчитать можно. А ты с двумя руками ни картошку окучить, ни узнать у Серова, что к чему не можешь. Серов далеко, а мы тут почти у самого края сидим и позволяем этим расхаживать! Всё из-за своей девки…

– Витя!, – жестко одернул Иван, и они схлестнулись взглядом.

Подбережный расслабил кулак, грустно улыбнулся, достал из сумки из-за плеча бутылочку с водой с откидной крышкой, отпил и подождав пока гнев уляжется ровной рекой ада, сказал: – Я та старая злая собака, что давно не кусается, только громко лает, а вот твой лейтенант – боевой пес, – сделал паузу Подбережный, отхлебнул воды и на вопросительный взгляд, пояснил, – я на днях заселил их с братом в один дом. Туда, на аппендикс, где отдельно семь домов стоит. Говорю: пока не женаты, так поживете, вдвоем. А они довольные. Младший там в играх постоянно, а старший, – прищурился Подбережный, ожидая реакции, – весь в наколках. Черт с рогами и паутина, кресты, но это не зоновские наколки. Нацик как есть. Вот он воробушка нашего запросто грохнет, проблемы потом будут: объяснительные писать, землю копать…а у меня картошка! У меня людей нету.

–…., – капитан Суровин от неожиданности качнул головой и растерянно посмотрел на Джека.

– А поперли его с ядерного объекта, потому что голландцу какому-то челюсть поправил. Вот и думай, как провести боевое слаживание американца и нациста, а я пойду, искупнусь. Денек отличный, сегодня квас должны подвести, давно кваска не пил, – бубнил Витёк, не спеша спускаясь к воде.

– Нацист? Может просто сатанист? Ошибки молодости.

– Да, да, – усмехнулся Витя и, проходя мимо Джека, поддел ногой песок и слегка обсыпал его. Джек сидел в пол оборота и «застрял» глазами на купающихся девушках, среди которых к слову была и Екатерина, и, наверное, даже не заметил этот жест недовольства его происхождением.

Больше в тот день Иван с мэром не разговаривали. Витька сначала подсаживал пацанят с плеча, а потом у висячей ивы на том берегу руководил работами по «установке» машинного колеса на веревку. С него все начали раскачиваться и прыгать в воду. Три часа пролетели незаметно, да и что такое три часа для летнего денька возле воды, да на песочке, так: успеешь искупнуться и открыть детективчик. Возвращение домой проходило под детское: – Нууууу, нет, только пришли. Давайте еще немного покупаемся.

Двое мальчишек устроили откровенный демарш и отказались выходить из воды. Только когда большая часть процессии поднялась по склону и скрылась из виду, они поддались на уговоры Джека и девушек, среди которых случайно или не случайно оказалась Екатерина Зотова. Домой Иван вернулся с дочкой и четырьмя литрами кваса в двух коричневых бочонках. Ценнейшая тара, удобная. У него были карточки на новую тару, поэтому им не пришлось идти домой за бочонками и ждать, когда всем разольют квас, вызвавший в жаркий денек небольшой ажиотаж. Терпкий напиток после прогулки на солнце и пяти лет «сухости» подарил мягкое опьянение.

– Интересно, что будет, если добавить кефир? Или не стоит смешивать, – подумал капитан и зажмурился от удовольствия и вкусовые сосочки прямо, как в старой рекламе завизжали от восторга, а память тянула воспоминания из старого, доброго Питера.

– Стоит мой город, одинокий. Летний и пустой. Дома разрушаются, по мощеным улицам бродят волки, а зайцы щиплют травку и ищут убежища. В Эрмитаже портятся картины великих мастеров прошлого: выжившие среди человеческой темноты и принесшие свет, они стали жертвой купир-35. Прямо, как в американских фильмах-катастрофах: то ли накаркали, то ли предупредили, поди разберись. Можно ли сказать, что город умер? Человеческая мысль возвела много городов, создала новые формы и как питерец, он, конечно, скажет, что родной город – особый, но так про любой город можно сказать, у каждого появляется свой шарм и очарование. И ведь самое странное – города, это человеческое создание не умерло в миг, не исчезло без своих создателей: продолжает жить теперь уже своей, самостоятельной жизнью, как съехавший от родителей ребенок.

Сосед Тимохин принес крепление для качелей, которые Иван на прошлой неделе просил сварить. Сам Иван выручает, когда нужны работы по дереву: доски напилить, отшлифовать, покрыть лаком. Это быстро. А со сваркой не любит возиться, а Тимохин в этом деле мастер. Идеальный сосед скуп на слова: вместе они повесили качели в саду для себя и на площадке перед домом для всех соседских ребятишек. Тимохин глянул на медвежонка и как-то незаметно ушел по своим делам: он всегда уходит незаметно, вроде только что здесь стоял, Иван зашел за угол сарая, вернулся, Тимохина и след простыл. Остается удивляться, откуда у бывшего сварщика и водителя большегрузов и тракторов аристократические манеры. А Ивану так похорошело с кваса, смешно сказать – с кваса, что он залез в гамак и с чувством хорошо сделанной работы наблюдал, как Аня с Тимохинскими девчонками качается на качелях, прыгает на батуте, играет в кукольный домик, сделанный вот этими руками.

– Это место сделал я! Для себя и своей семьи! На зло всему и вся создал, чтобы жить и наслаждаться вот такими моментами.

Красота, конечно. И можно было бы наслаждаться, если б не дыра в стене. Вот эта дыра ровно как египетские пирамиды: на первый взгляд ничего страшного: ну стоят пирамиды, ну зияет дыра, а однозначного ответа, кто построил пирамиды и вырезал дыру, у человечества нет. Хочется простого, успокаивающего объяснения. Подбережный прав: с запада тайком прибыли люди. Слабо верится, что они проделали долгий, опасный путь по занятым камнями территориям ради того, чтобы выкрасть двух детей. С этим пусть военная полиция разбирается. Круг прорезали разведчики: если возьмут «языка», то скорее всего, из числа взрослых, так что стоит насторожиться исчезновению именно взрослых людей. У шпионов невероятная для выжившего мирка техника. Увы, остается предположить, что круг просто сплавили и если б они лучше осмотрели место вокруг стены именно на предмет металлических «капель», то наверняка что-то нашли. Суровин прокручивал в голове воспоминания: вокруг дыры действительно было что-то напоминающее следы плавки металла. Вот такого доведенного до расплавленного состояния металла, который потом затвердел в произвольной форме. Как упал, так и затвердел. Единственное, следов было не так много, чтобы это привлекло внимание.

Темнеет летом поздно: и погрузившись в мысли, и решая, что делать дальше и стоит ли самому вызваться к полковнику Яровому, Иван потерял счет времени. Услышав настойчивый стук в дверь, он решил, что это кто-то из соседей или Джеки не смогла достучаться, так что «прибавила громкости». Обычно она стучит тихо-тихо, а потом звонит в колокольчик на двери. Колокольчик не видно, когда стоишь напротив двери, поэтому даже не все соседи о нем знают. Девочки убежали в дом смотреть мультфильмы.

За дверью стоял лейтенант с фельдъегерскими нашивками, на дороге поблескивала на солнце шевроле нива со знакомыми номерами города Морока. В машине ждали двое бойцов, тоже из Морока: год назад проходили боевое слаживание под командованием Суровина. А вот лейтенант с веселыми, щенячьими глазами не знаком. Не местный значит.

–Капитан Иван Суровин?, – спросил лейтенант никак не вяжущимся с этим взглядом басом.

– Я, – ответил Иван.

– Лейтенант Зубров. Вам приказано явится в главный штаб вооруженных сил России Уральской республики.

– Кем приказано, – уточнил Иван.

–….., – лейтенант замешкался. Видимо забыл запомнить фамилию. Из коричневой кожаной сумки, он достал папку, глянул туда и ответил: – Полковник Яровой. Собирайтесь. Вы поедите с нами.

Глава 2

– Где-то под Екатеринбургом, – подумал Иван, молча следуя за Зубровым. Попытка заговорить с лейтенантом в вертолете закончилась односложным ответом и таким прохладным взглядом, будто у Штирлица спросили, знает ли он радистку Кэт. Перед отъездом Иван отдал дочь на «хранение» в домашний, круглосуточный садик Нины, оставил записку жене и вместе с фельдъегерем отбыл до полузаброшенного, частного аэропорта Морока, где их уже ждал вертолет. И после часу лету он сел на площадке в поле у кромки побитого недавним градом леса, откуда молчаливые люди в парадной военной форме отвезли их в промышленную зону по всем признакам находящуюся вблизи какого-то крупного города.

Пройдя вдоль серого, бетонного забора группа пополнилась еще двумя молчаливыми офицерами – адъютантами полковника Ярового, и так они вместе зашли в полукруглый амбар. По стенам тянулись стеллажи с металлическими контейнерами. Так они прошли до середины амбара, когда Зубров свернул к правой стене и распахнул одну неприметную дверь. Внутри широкие коридоры окрашены жизнерадостной оранжевой краской. Без всякого вызова, будто кто-то следил и вел их по камерам наблюдения, распахнулись двери лифта, тихо заиграла «Катюша». Иван раньше бывал в главном штабе, и то место выглядело по-другому, так что можно предположить, что генеральный штаб поменял расположение, а может постоянно меняет. Ехал лифт вниз, ехал недолго и скоро двери открылись в широкий просторный коридор, со светящимися потолками. Здесь Зубров свернул направо. Что интересно: по левой стороне коридора двери во внутренние помещения двухстворчатые, тяжелые и широкие и видны намного реже, чем двери по правой стороне, которые и вовсе прозрачные. Через них видны люди в белых и оранжевых костюмах. За следующей дверью промелькнул привязанный к столу камень, а за другой несколько камней находились в полупрозрачных капсулах. И самое ужасное заключалось в том, что оружия у Ивана с собой не было никакого. Даже обреза!

Разум рвал и метал, кричал, орал диким воплем, что нужно что-то делать, нужно искать оружие. Суровин уговаривал этот мятежный, не сговорчивый разум, что вот рядом идут люди с боевыми пистолетами, а значит и он вроде как не с голыми руками. И не удержался и обернулся на следующую дверь и увидел расчлененного камня: руки, ноги, голова, тело по отдельности прикреплены к стене и похожи на обучающее пособие. Не надо быть особо умным, чтобы понять, что всё это вместе – лаборатория по изучению зомби-камней. Джеки была бы счастлива здесь работать: применить свои знания для спасения уцелевших людей. Ее доброта и невысказанное чувство вины за профессора Паблутти толкают ее на разговоры о том, что если бы она попала в команду исследователей камней, то сделала бы всё возможное и всё в таком духе и синие глаза зажигаются каким-то болезненным энтузиазмом, который знает, что обречен. В больнице-то позволили работать и то хорошо. Даже прекрасно.

За прозрачными дверями последовала прозрачная стена. А за этой стеной два бородатых биолога дымят самокрутками. Курилка тут у них значится, для самых ярых табачных адептов. Говорят в теплицах много чего выращивать стали, но курильщики давно пережили все никотиновые ломки и в магазинах сигареты по карточкам не купить, так что хлопотное это дело. А эти двое сидят, дымят.

Дальше тоже были прозрачные стены, и коридор стал вроде как шире. В просторных помещениях находилось незнакомое Ивану оборудование, стеллажи, техника, колбы, микроскопы и когда коридор свернул направо у дверей теперь уже белых, стоял караул. Зубров сказал доложить о них, тогда один из караульных ответил: – Вас ждут, – постучал два раза в дверь и распахнул ее.

Первым делом Суровин заметил светлые стены и смешариков. Смешарики, понятное дело, нарисованные. В угол убраны низкие, детские столы для дошколят. За широким, длинным полукруглым столом сидели полковник Яровой и генерал Серов. За ними – еще двое адъютантов, и майор Крыжовский, который подал генералу папку и отошел ко второй двери.

Генерал Серов вроде и есть, и вроде его и нет: он как настройщик музыкального инструмента вмешивается тогда, когда появляется разлаженность, а когда всё звучит отлично, то внимательно слушает и потирает пальцами. Так его в народе и изображают: сосредоточенным, как ястреб и потирающим большой и указательный палицы правой руки. Серов взял на воспитание восемь сирот, и это помимо своих двоих родных детей. Ну как взял: при такой-то работе, понятное дело, жена больше возится. Про двух девочек-близнецов он в интервью рассказывал, как остановился при осмотре Макеевки возле дома с разбитыми окнами – так только камни на прогулку выходят, зашел в дом, а там, в кроватке девочки уже очень слабенькие, еле глаза открыли от голода. Погибли бы: деревня-то обезлюдела.

Заслуги генерала велики. Цепь его верных действий привела к тому, что Урал устоял в биологической катастрофе. Внешность у него даже не знаешь, как описать: вроде всего в меру и ничего лишнего нет, и вообще когда смотришь на него, не можешь оторваться от серых, выдержанных в растворе мудрости глаз. По службе Иван больше пересекался с Яровым, в котором природная харизма удачно сочетается с острым языком. Такая сволочная личность определенно должна быть в каждом штабе. Решением Ярового к Ивану погоны и прилетели. Хотя время было тяжелое, сонный, уставший, после тяжелых суток, Иван вынужден был слушать инструктаж и что-то запоминать, потому что полковник не терпел в ближайшем окружении людей без погон, кажется, они вызывали у него «дискомфорт и жжение». Вроде как тоже полезные люди, но немного недоделанные: вот погоны оденем на всех, и считай день по фэншую прошел. Из детей у него один парнишка получается, лет десяти, которого он везде где только можно с собой возит, а женщин, наоборот, много. Его личная жизнь недавно по всему Уралу пролетела видео по телефону, где законная жена Ярового таскает за волосы какую-то девицу и сразу заговорили, что из-за ревности . Тьфу – телефонные камеры – зло!

– Капитан Суровин по приказу прибыл, – отрапортовал Иван и должным образом отдал честь.

– Вольно, – сказал Серов, придирчиво осмотрев капитана в выглаженной полевой форме, и открыл поданную папку.

– Садись, Иван. К тебе будет несколько вопросов, – добавил Яровой и кивнул на стул у стены, – только ближе садись, напротив нас.

– Напротив так напротив, – подумал Иван, взял стул и сел напротив генерала и полковника.

– В армии служил?, – спросил Серов, не отрываясь от папки с личным делом Суровина.

– Так точно, товарищ генерал.

– Под Питером. Почему не остался?

– Отец ждал в семейное дело. Занимался строительством домов и мебели.

– На все руки, значит мастер, – заметил генерал.

– Я больше по мебели дела вёл, открыл цех интерьерных кресел.

– Что ты делал двадцать третьего сентября две тысячи тридцать пятого года. Опиши весь день с утра до вечера, – приказал генерал, резко поменяв тон.

Те, кто пережил двадцать третье сентября тридцать пятого года никогда не скажут: – это было так давно. Что вы хотите: конечно, ничего не помню!

Они не будут морщить лоб, пытаясь вспомнить события того дня, потому что этот день вдавлен в память навсегда, так навсегда, что может и до следующей жизни хватит. В то воскресенье Иван встал рано, как ни крути семь утра для воскресенья рановато, но когда в семье маленький ребенок такое случается. Костик рассыпал игрушки из ящика на пол и некоторые подносил к родителям и активно что-то рассказывал. Для двух лет он хорошо говорил, так что половина слов была понятна. Ирина мягко толкнула Ивана в бок и сказала: – Иди. Корми его.

– Почему я? Я работаю, – не открывая глаз, сказал Иван.

– Потому что я говорила надо предохраняться, а ты сказал: всё будет хорошо, я обо всем позабочусь. Иди и заботься!

– Я переоценил свои силы и больше так не буду, – пробубнил Иван и подмял под себя жену.

Ирина выбралась и побрела на кухню. Сон ушел и отказался возвращаться, из кухни, что удивительно поплыли вполне себе аппетитные ароматы. Она приготовила омлет, и это был третий раз, когда он получился вкусным, был в меру солен и не подгорел. Они еще посмеялись над этими, выпили кофе, и так до десяти и провалялись на диване, играя с ребенком. Костик недавно переболел и это был второй день без температуры. Сколько прекрасных событий выпало на тот день. Жить бы да жить! Ирина убежала в парикмахерскую, прошлась по магазинам, купила подарок Алене, поболтала с подружкой в кафе, и к четырем состоялся: пост сдал – пост принял в молодой семье.

В тот день у Алены должен был состояться первый концерт в филармонии в составе основного оркестра и это безусловно особое событие. Музыкальный гений пятнадцатилетней девочки оценили и как победительницу какого-то музыкального конкурса пригласили сыграть во взрослом оркестре. Иван купил подарок по такому случаю, точнее Ирина купила, потому что хорошо знала вкусы его сестры. Так сертификат в книжный магазин и лежит в бардачке рабочей «лошадки». Мы жили близко, минут десять на авто.

– Была другая машина?, – спросил Серов.

– Рено каптюр. Бордо.

– Почему не поехал на красном Рено тридцать четвертого года выпуска? , – спросил генерал.

– Поставил на тех осмотр.

Выдержав паузу и не сводя с Ивана взгляд, генерал сказал: – Ты старший из многодетной семьи.

– Так точно. Мы с братом погодки, мама умерла от воспаления легких, когда брату было всего три года. Во втором браке у отца родились две дочери. Получается, нас четверо было. Я заехал к отцу, чтобы заодно завести материалы для второго магазина и так получилась, что отцовская теща застряла в пробках, и я остался посидеть с Аней. Отвлек ее игрушкой и остался. Она, конечно, знала меня и не капризничала. Они уехали в конце пятого часа. Аня пританцовывала под музыку на игрушечном пианино, потом села складывать кубики. А Агата Васильевна всё не приезжала. Я включил телевизор, звонил приятелю на счет завтрашней работы . Он не отвечал и я подумал: – Лишь бы не запил. Бывали у него такие «провалы». Половина шестого. Я выглянул в окно, полагая, что пора бы еже увидеть под окнами ее красную киа рио. Потом позвонил, телефон молчал: и у отца молчал, и у мачехи, и у брата, и у его девушки…, – тихо сказал Иван и те страшные события ожили перед его глазами, – но позвонила Ирина и сказала, что наш сын задыхается. У нее была паника, она кричала и плакала в трубку. Я тоже…подумал про воспаление легких. Костик ведь недавно переболел, может, не долечили. Мамы не стало из-за воспаления, и я знаю, что болезнь может развиться очень неожиданно. Я сказал как можно скорее бежать в платную, детскую поликлинику на первом этаже соседнего дома. Мы часто туда обращались. Я говорил сыну:

– Держись герой! Папа едет! Всё будет хорошо, – схватил Аню и выбежал из отцовской квартиры.

На улице было мало машин. Как потом вспоминал Иван: меньше, чем обычно, но в той ситуации было не до количества машин на любимых питерских улицах и даже непривычно большое количество перебравших граждан, валяющихся на земле как-то не вызвало желание подойти.

– Моему сыну было плохо, и ни о чем другом я думать не мог и мчался по полупустым улицам и не замечал, что что-то не так. Золотая осень. Воскресенье. Народ разъехался по паркам, садам. К тому же я уже говорил: на машине минут десять, тогда я домчался намного быстрее.

В приемной с большими окнами в полукруглой раме играла музыка, за столом администратора никого не было. Эта поликлиника работает круглосуточно, и в какое время сюда не доводилось приходить, непременно было людно. А тогда – нет. Иван закричал: – Ирина! Ирина!, – но никто не ответил, тогда он свернул направо в коридор и увидел двух взрослых людей лежащих на полу. Первая, наверняка, была администратором, молодая девушка с растрепанными светлыми волосами и она будто бы билась в припадке, как многие «пьяные» на улице. Не так сильно, как при эпилепсии: с перерывами вздрагивали руки и плечи, а на лице, руках и ногах и как теперь известно, по всему телу проявились серые пятна и кожа в этих местах будто вареная. А второй – мужчина средних лет, с бейджиком доктора не подавал признаков жизни. На его лице также были серые пятна.

– Я взял телефон и набрал Ирину: хотел предупредить, что в больницу идти опасно, здесь какая-то эпидемия. Заиграла ее мелодия «К Элизе», за месяц до этого при подключении бесплатно предложили выбрать подарок. Купили ей вторую сим карту для работы, Иришка …хотела вернуться к проектам удаленно, как дизайнер, и она попросила именно эту мелодию. Ей нравилось, как Алена играет «К Элизе». Иван сделал паузу, чтобы совладать с голосом и когда заговорил, голос стал будто чужим.

– Они оба еще дышали, серые пятна расползлись по их телам. Я звонил в экстренные службы, делал искусственное дыхание. Сначала на моих руках умер Костик, потом Ирина. Дальше я плохо соображал, не знаю, сколько прошло времени, как в один момент подумал, что не помню, где оставил Аню и вернулся в приемную. Она рисовала. На маленьком столике лежала бумага и фломастеры.

– Откуда в больнице фломастеры?, – сухо спросил Серов.

– Из магазина. Это частная поликлиника, – в запале огрызнулся Иван.

На самом деле он немного солгал. Фломастеры и, правда, были: это он помнил с прошлых посещений. Анечка сидела возле администраторского стола и с улыбкой смотрела на стену, на которой играли солнечные зайчики. Тогда, именно в тот момент Иван осознал, что произошло нечто немыслимо страшное. И пока он так думал, услышал в противоположной части коридора странные звуки, будто кто-то вскрикивал: – Эм! Эм! Ммммм!

Что взять с молодого отца? Тогда он еще не знал, что нельзя оставлять детей одних от слова: совсем, даже на минуточку. Он опять оставил Аню и пошел на этот звук. В раздевалке напротив процедурного кабинета на полу лежал мужчина в обычной одежде, не медицинской униформе. Вероятно, кто-то из персонала переодевался. Открытые глаза залила чернота, серых пятен на коже не было, вместо этого он чрезвычайно бледен, прямо как не живой. Иван потрогал незнакомцу лоб. В самом деле, он потрогал лоб, как больному ребенку, хотя стоило бежать и не оборачиваться. Лоб оказался холодным, как питерская набережная в прохладный денек. И не успел Иван ничего подумать, ни сделать, как рука этого мужчины вцепилась в его руку и, хотя уже далеко не человеческий взгляд блуждал по ящичкам, превращение не закончилось. Он попытался освободиться, отчего рука, подчиняясь собственной воле, сильней впилась в Ивана. Он начал отбиваться, бить по этой автономной руке и боролся с ней, казалось, вечность: вспотел, покраснел и чем больше сопротивлялся, тем сильней становилась хватка и рука начала терять чувствительность, неметь. Каким-то чудом с таким довеском, Суровин дополз до процедурного кабинета напротив раздевалки и задушил камня жгутом. Такое возможно только на стадиях превращения, а когда вернулся в приемную, Ани там не было. Ребенок пропал. Иван взвыл от отчаяния и выбежал на улицу.

Вот они ворота в другой мир. Через двери поликлиники Иван вошел в обычный, частный центр, а вышел в постапокалиптический мир. Он обещал жене и сыну, что вернется и проводит их как положено, но этоу не суждено было сбыться. У жертв эпидемии нет могил.

А город молчал. Город жил, жил, выдохнул и замолк. Машины стояли, теплый, сентябрьский денек кружил листву во дворах, в кофейнях на столах лежали открытые книги, работали светофоры, на перекрестке, будто задумавшись, остановился трамвай. Иван пошел домой. Это направление в тот момент почему-то показалось ему самым верным и, наверняка, скоро бы спохватился бы и стал искать, звать сестренку по имени, как между домом, где находилась поликлиника и его домом, запиликал телефон. Иван достал его из заднего кармана, не удержал, и телефон упал на асфальт, но не разбился. Услышав вызов, он подумал о невероятном чуде: кто бы ни звонил, может он скажет: что всё это не правда и можно проснуться. Может он как-то объяснит вот это всё.

– Вано, – крикнул Витькин голос в трубке.

– Да, я, – ответил Иван, не зная, что его больше удивляет: что он жив, или что брат жив.

– Ты ведь это тоже видишь?

– Люди умирают, – хрипнувшим голосом сказал Иван.

– Слушай, брат, надо выехать из города. Это эпидемия и судя по всему этому дерьму: будут зачищать. Бери семью и дуй на старую отцовскую дачу, и жди меня там. Понял? Иван?!

Иван хотел спросить, что с родителями и поделиться своим горем, как услышал скрип качели. Водворике осеннее, на высокой качели, на такой высокой, что сама она забраться бы не смогла, качалась Аня. Скрип, скрип. Послышался детский смех и лепет, будто она с кем-то разговаривает. Ну как разговаривает. Как может разговаривать еще толком не говорящий, полуторагодовалый ребенок. Смеется и лепечет.

– Слушай у меня телефон садится, буду недоступен. Как смогу, напишу, – скороговоркой выпалил Витек, и прежде чем он отключился, в трубке послышался Аленкин голос: – Это брать?, – спрашивала она.

И казалось чего здесь странного: просто на качели качается ребенок. Дети любят качели. Может просто не видно кого-то из взрослых людей. Иван прибавил шагу, озаряясь по сторонам и помня о том хладном, который зачем-то вцепился в него.

– Аня, – позвал он, ступив на детскую площадку. Она обернулась и что-то пролепетала. Качель медленно начала останавливаться.

– Чертовщина какая-то, – подумал Иван, – может на самом деле я умер, может, всего этого и вовсе нет. Детская площадка чуть выше придомовой дороги и отсюда он заметил у забора детского садика несколько трупов и когда оглянулся назад, то тоже увидел трупы и возле подъездов и на противоположной стороне. И тут из его дома из дальнего подъезда вышла женщина лет пятидесяти, в платье, синем плаще и хорошей укладкой, будто собиралась идти на какое-то мероприятие. Проспала, наверное, всю эпидемию, потому что, выйдя из подъезда, закричала, увидев трупы, а потом они с Иваном встретились взглядом. Если это эпидемия, то остались выжившие люди: они с Аней, Витя звонил, вот эта женщина. Иван не то чтобы успел обрадоваться, да и вообще после того, что случилось странно говорить о радости, только успел подумать, что есть выжившие люди, как дверь подъезда хлопнула, да так хлопнула, что впечаталась в стену, и из живота этой женщины вылезла рука. Случилось это так быстро, что можно сказать никаких прелюдий. Она только и успела обернуться и то в пол оборота: удивлено посмотрела на живот и стала оседать. Камень достал руку из этой несчастной, осмотрел и вдруг облизал мокрую от крови руку.