Читать книгу: «Штык ярости. Индийский поход. Том 2», страница 3
– Это только цветочки были, скоро ягодки грядут, – сказал Рязанов и перезарядил ружье.
Я вылез из траншеи, прошел вдоль нее, не выходя из нашего лагеря и нашел Серовского.
– Дайте мое ружье, я тоже буду воевать, – заявил я есаулу.
Командир как раз хвалил артиллеристов за удачный выстрел и проворчал только:
– Ладно, возьми свое оружие. Но ежели чего подозрительное замечу, на месте пристрелю, понял?
Рядом появился Юра. Он тоже перезаряжал оружие и заверил Серовского:
– Я за ним пригляжу. Пусть только попробует переметнуться к врагу, сразу пришпилю к земле.
Ладно, лучше так, чем совсем без оружия, словно голый посреди многолюдной улицы. Недовольный пожилой урядник принес мне мой штуцер, но я заявил:
– А где мой штык? Что я буду делать, когда начнется ближний бой?
Урядник покосился на Серовского, а тот проворчал:
– Дай ему штык.
Так я вооружился и вернулся обратно на свое место в траншее, неотступно преследуемый по пятам вредным Уваровым.
Между тем враги опомнились от неудачной атаки, перестроились в колонны и снова бросились в атаку. Я поднял штуцер, тщательно прицелился и хотел выстрелить, но оружие, конечно же, оказалось незаряженным. В спешке я совсем забыл проверить его состояние.
Впрочем, наш отряд снова обошелся без моей драгоценной поддержки. «Единорог» показал чудеса скорострельности и дважды лупил по наступающим врагам. Казаки тоже стреляли почти без перерыву, осознавая, что если враг ворвется в траншеи, то перережет всех к чертям собачьим. Во время этой второй атаки враги подошли почти вплотную к нашим укреплениям, осыпая нас стрелами, но все равно не выдержали и отступили.
После этого нападения у нас появилось много раненых и несколько убитых, поскольку враги вели навесной огонь и стрелы летели на нас сверху, как смертоносный дождь.
– Эй, доктор, где ты там? – услышал я голос Серовского. – Быстро позовите доктора!
Юра хлопнул меня по плечу.
– Иди скорее, чего застыл? Помоги раненым.
Я вспомнил про свое призвание в этом мире и побежал подстреленных бойцов. Когда я закончил извлекать стрелы и перевязывать раненых, началась третья волна наступления, еще сильнее первых. Крики атакующих врагов напоминали вопли разъяренных индейцев и от этого, несмотря на раннюю жару, и вправду стыла кровь в жилах.
Глава 5. Переговоры
Хоть враги и старались устрашить нас своими криками, наш отряд бился стойко и не сдавался. Я уже приготовил штуцер и сразу выстрелил из него, тут же четко заметив, как от моей пули свалился один из скачущих на нас всадников.
Вокруг свистели стрелы и впивались в землю. Кричали раненые люди и ржали испуганные кони. Грохнул «единорог».
Часть всадников прорвалась в траншеи в отверстия между повозок. Они смогли прорваться с противоположной стороны, там, где не попали в сектор обстрела «единорога». Я находился как раз с другой стороны, там, где «единорог» наносил крошил врагов в кровавое месиво.
В очередной раз перезаряжая штуцер, я вдруг осознал, что пронзительные крики врагов и лошадиное ржание раздаются теперь слишком близко, прямо за моей спиной. Обернувшись, я увидел, что противники гарцуют на конях среди наших позиций и рубят казаков, пытающихся наколоть их на пики. Несколько всадников даже очутились в покрытом тиной пруде, служившим нам водохранилищем.
Один конник, юркий малый, на моих глазах извернулся и ударил саблей казака по макушке. Голова несчастного лопнула, как спелый арбуз, только изнутри не хлынул сок, а потекла кровь.
– Коли их, ребята! – закричал я, поскольку внезапно очутился ближе всех к проникшим к нам врагам.
Другие наши солдаты в это время как раз отбивались от наседавшего снаружи врага и не все могли прийти на помощь. Я побежал вперед с ружьем наперевес, благодаря себя за то, что вытребовал штык.
Тот самый шустрый малый уже сражался сразу с двумя другими казаками. Надо признать, что саблей он действовал довольно ловко и даже успел рассечь одному казаку лицо. Я приготовился ткнуть его сзади штыком, когда меня опередил Юра.
С криком «Он мой!» адъютант-экстремал оттеснил меня в сторону, подскочил к неприятелю и истошно завопил, привлекая к себе внимание и не желая нападать на него сзади. Честное слово, иногда я считал Юру немного чокнутым. Во время сражения этот человек превращался в дикого зверя.
Маневр моего недавнего приятеля сработал и ловкий наездник обернулся. Они со звоном скрестили сабли, враг сверху, с коня, а пеший Юра снизу, с земли. Я уже не мог наслаждаться зрелищем их поединка, так как на меня самого налетел всадник и чуть не снес голову ударом сабли.
Я успел вовремя отступить, а когда конь унес по инерции врага дальше, подбежал к противнику и ударил штыком в бок. Лезвие погрузилось в тело наполовину, а потом уперлось во что-то твердое, наверное, ребро. Я вытащил штык, а всадник застонал и грузно свалился из седла.
Оглядевшись, я увидел, что наш отряд успешно отбил нападение снаружи. Казаки добили тех всадников, что прорвались внутрь наших позиций. Юра как раз ранил своего противника быстрым ударом по ноге, а затем по шее, сумев пробиться сквозь доспехи. После этого он сплясал победный танец, размахивая окровавленными саблями.
– Ну что сказать, молодец, – раздался звучный голос Серовского за моей спиной.
Я обернулся, считая, что это он обо мне, но есаул с удовольствием смотрел на Юру и гладил себя по кончикам усов. Потом перевел взгляд на меня, скривился дернул себя за ус и буркнул:
– Вы тоже кое-что умеете, лекарь, не только порошки толочь и клистирную трубку ставить.
Вот и вся похвала. Ладно, мне не привыкать, хорошо, хоть освободили да ружье в руки дали. Я по привычке начал перезаряжать штуцер, поглядывая через окопы и завалы на толпы врагов, отхлынувшие назад за пределы попадания снарядов «единорога».
Все пространство вокруг наших оборонительных линий усеяли трупы врагов и лошадей. От жары они быстро вздувались, источая тошнотворный смрад.
Я поглядел на солнце и обнаружил, что уже почти полдень. Жара, как обычно, стояла невыносимая, в небе ни облачка. Я облизнул сухие губы и пошел спросить воды у урядника, заведующего хозяйством.
Когда я его нашел, то спросил заодно и обед. Он вручил мне сухари и остатки овощной похлебки. Затем кивнул на пруд:
– Вода вон там. Другой нет.
Я быстро проглотил то, что дали и подошел к пруду. В обычное время я бы даже и не подумал пить отсюда, но сейчас выбора не осталось.
Другие солдаты то и дело подходили к воде и хлебали ее пригоршнями. Да, если нас не прикончат враги, то дизентерия точно доконает.
Я наклонился и посмотрел на воду, темную от ила и взбаламученной грязи. Насколько я помню, во время прорыва в наши позиции сюда свалились несколько солдат и противников. Это воспоминание не прибавило мне бодрости.
Я снял с головы тряпку и накрыл ею кружку, затем зачерпнул воды через импровизированный фильтр. Я знал, что против микробов эта предосторожность не спасет, но хоть давала иллюзию очистки воды.
Набрав воду, я заглянул в кружку, снова облизнул пересохшие губы и наплевав на меры безопасности и гигиену, выпил всю воду залпом. Затем зачерпнул еще и снова выпил. Ладно, авось пронесет, что еще делать в эпоху, когда не придумали активированный уголь и хлорку?
– Эй, лекарь, ты долго еще будешь брюхо набивать? – крикнул кто-то издали. – Нужна помощь раненым.
Эх, нет мне покоя. Я встал и пошел перевязывать раненых. Надо признать, что в этот раз появилось гораздо больше раненых, чем за все предыдущие атаки. В основном все пострадали из-за стрел, но были и пулевые ранения. Убитыми мы потеряли пять человек, Серовский выделил десяток человек на рытье могил.
У меня все послеобеденное время ушло на обработку ран и перевязки. Мне помогал молодой казак Аким Чернов, статный, чернобровый и черноусый, под стать своей фамилии.
Я вымотался до предела и не сразу заметил, что в нашем укрепленном лагере наступила тишина. Когда я обратил на это внимание, то увидел, что все смотрят на троих всадников, скачущих к нам от неприятельского стана. Тот, что посередине, размахивал белой тряпкой.
– Никак, переговорщиков выслали? – спросил Аким, держа в руках чан с водою для обработки ран.
– Чего это они? – спросил я, закончил перевязывать последнего раненого и пошел узнать, в чем дело.
Четверо командиров, согласившись на переговоры, вышли в зазоры между повозками и переломанными ящиками, и встали в десяти шагах перед нашей оборонительной линией. Возле есаула находились двое урядников и Юра. Они так напряженно всматривались в приближающихся парламентеров, что не заметили моего появления.
Вскоре всадники подскакали ближе. Посередине сидел смуглый бородатый воин в позолоченной кольчуге, порванной, впрочем, в нескольких местах на груди и боку. Взгляд его глубоких пронзительных глаз, казалось, проникал глубоко в мозг. Шею его прикрывал пышный воздушно-светлый платок, переходивший на голову и служивший головным убором. Двое других по обе стороны были без кольчуг, поверх темно-коричневых халатов напялили погнутые панцири. От копыт поднялись клубы пыли.
– А как мы будем с ними разговаривать? – спросил один из урядников. – Кто-нибудь знает их язык? Или мы будем общаться жестами?
Но проблема быстро решилась с самого начала, потому что воин слева заговорил на ломаном русском:
– Эй, привьет, северный гостья. Ты чего хочьешь?
– Однако, язык все равно остался трудной задачей, – вполголоса заметил Юра.
Есаул же громко ответил:
– Это ты чего от нас хочешь? И кто вы такие, вообще?
Пришельцы тихо посовещались между собой и толмач крикнул:
– Мы тье, кто давно владеет этой землей. Мы родился здьесь и умирает здесь. А ты зачем сюда пришла?
– Ишь ты, так ничего толком и не ответил, – сказал Серовский и покачал головой. – Чего они тянут, время выжидают?
– Это, наверное, переодетые кокандцы, – заговорщицки шепнул урядник. – Видите, как они стараются избежать раскрытия своей тайны?
Я к тому времени уже разглядел знаки полумесяца и звездочки на пряжке ремня одного из посланцев. Точно такую же я видел в Туркестане, когда на меня напали Иваныч и трое местных жителей. Как раз на одном из тех аборигенов я и видел уже ремень с таким же знаком.
– Нет, это не кокандцы, – громко заметил я и все обернулись на мой голос. – Это ташкентцы.
– Ты что здесь делаешь? – зашипел урядник помоложе и даже потянулся за саблей.
– Ваш хан – это Юнус-Ходжа? – не обращая на него внимания, спросил я у представителей врага. – Лучше скажите сразу, мы ведь все равно узнаем.
Мои слова заставили переговорщиков тревожно совещаться минут пять. Урядники злобно поглядывали на меня, но есаул молчал и ждал. Юра поглаживал рукояти сабель и тоже помалкивал. Я ждал исхода импровизированного совещания вражеских парламентеров. Интересно, кто они по званию? Перед нами, скорее всего, были высокопоставленные командиры из армии хана. Сам полководец, наверное, прохлаждался сейчас в шатре в версте отсюда и ждал, какие вести ему принесут верные слуги.
– Да, твоя права, мы подданные великого хана Юнус-ходжи, – крикнул, наконец, толмач. – Откуда твоя узнала про это?
– Вот и верь после этого словам хана, – сплюнув, сказал Серовский. – Мы же с ним заключили союз нерушимый на веки вечные. Я сам видел, как он с князем Александром Васильевичем обнимался и клялся в дружбе.
– Откуда я узнал, не важно, – ответил я толмачу, подойдя ближе. Все-таки, и здесь я пригодился, не оплошал. – А вот почему хан нарушил перемирие и напал на солдатов императора Павла Первого, это нам непонятно!
– Ты куда поперед атамана лезешь, соглядатай? – свирепо спросил урядник и пожаловался начальству: – Ваше высокоблагородие, смотрите, он уже с басурманами заместо вас болтает. Вы ведь говорили, что ему доверия нет, зря только подобрали гадюку в пустыни.
Но Серовский молчал, потому что его тоже интересовал ответ подданных хана. Солнце жарило по полной, все мы стояли на палящем зное, обливаясь потом. Даже у наших противников, хоть они и были уроженцами здешних мест, тоже вспотели носы и лбы.
– Твоя сама нарушили условия доброго договора между нами. Зачем твоя пошла вся армия на Ташкент? – спросил толмач, посовещавшись с главным парламентером, сидевшим посередине.
А вот это уже что-то новенькое. Юра и есаул не сообщали мне новостей, но я и так догадывался, что Суворов не станет сидеть на месте, а скорее пойдет на юг, к горным перевалам Памира, чтобы перевалить через них в Индию. Завидев, что он выступил из Чимкента на Ташкент, местные властители, само собой, запаниковали и решили, что русские готовы их захватить. Видимо, они хотели разбить наш отряд, выживших взять в плен и хорошенько допросить о планах главнокомандующего.
Я задавался вопросом, что неужели Суворов выступил всей армией на юг, не оставив в Чимкенте даже малюсенького гарнизона? С другой стороны, если он будет оставлять по гарнизону в каждом поселении по дороге в Индию, то когда подойдет к Дели, то у него вообще никого не останется, кроме камердинера Прошки.
– Мы не идем на Ташкент, чтобы захватить его! – громко ответил Серовский. – Мы идем на юг, чтобы…
Он замялся. Раскрывать основную цель похода, конечно же, было нельзя. А как еще объяснить стремительное наше продвижение на юг?
– Мы идем, чтобы заключить союз с эмиром Хайдаром, сиятельным владетелем Бухарского эмирата, – ответил я за есаула. Урядники снова грозно зарычали на меня, но Серовский кивнул и я продолжил выдумывать на ходу. – Он попросил нас помочь в его борьбе с ханом Коканда.
Судя по всему, ташкентцы не ожидали услышать такого ответа. В конце концов, они сами находились в состоянии войны с Кокандом, который как раз перед приходом Багратиона отобрал у них Чимкент. На сей раз совещание затянулось надолго, минимум минут на сорок. Один из спутников военачальника с пронзительным взглядом ускакал спросить совета в ставку, а мы так и продолжали изнывать на солнцепеке.
По приказу есаула молодой казак принес нам воду. Мне досталось самому последнему. Вода в ковшике была затхлой и пахла тиной, по поверхности плавали черные точки насекомых, но это меня не остановило. Когда умираешь от жажды, можно выпить воду с цианистым калием.
Когда я выпил всю воду, ко мне подошел Юра.
– Надеюсь, сударь, вы не забыли, что у нас должен был состояться поединок. Не думайте, что нападение туземцев спасло вас от него, хорошо?
– Мне кажется, что это тебе повезло, мой друг, – ответил я. – А насчет поединка не беспокойся, я в любое время к твоим услугам.
Не прошло и часа, как вернулся посланец. Он сказал что-то своему предводителю и тот кивнул. Толмач прокричал:
– Наша готова уладить дело миром. Но только есть условия.
– Это какие такие условия? – спросил Серовский, погладив усы.
Толмач нервно оглянулся на своего начальника и ответил:
– Твоя воина должна сдаться и вся принять ислам. Тогда мы вас отпускает.
Серовский усмехнулся, а урядники возмущенно заверещали. Уваров наполовину вытащил саблю из ножен, а затем сунул обратно.
– Ды за кого они нас принимают, ваше высокоблагородие? – закричал урядник помоложе. – Ишь, басурмане, чего захотели, родную веру предай да новую возьми!
– Тянут время, ваше высокоблагородие, – заметил другой. – Чего ждут, непонятно.
– Я думаю, скоро у них будут подкрепления, – добавил Юра. – Прибудет артиллерия и еще пехота. Тогда они нас задавят.
Он понизил голос и сказал тихо, но я слышал:
– У нас уже боеприпасы на исходе, много раненых. Не отобьемся.
Они шептались еще пару минут, а потом толмач спросил:
– Какая твоя будет ответа?
Серовский выступил вперед и выпрямился во весь свой богатырский рост.
– Мой ответ будет: нет, не бывать этому.
Переговорщики усмехнулись и кивнули.
– Ладно, тогда твоя скоро умрет, – пообещал переводчик и все трое поскакали назад.
Мы тоже развернулись к своему лагерю, причем урядники пошли вперед, а Юра поглядел на меня и сказал:
– Наш иноземный лазутчик собрал много полезных сведений для своих хозяев. Вот ведь талант у человека, в любую дырку пролезет. Что с ним делать, ваше высокоблагородие?
Серовский пожал плечами и тяжело вздохнул.
– Оставь его в покое. Он пока что нам только помогал и ничем себя не запятнал. Я уж начинаю сомневаться в его виновности.
И направился к лагерю. Юра снова пристально поглядел на меня, увидел выражение оскорбленной невинности на моей благородной физиономии, хмыкнул и пошел за есаулом. Надо заметить, что даже здесь, после ожесточенных боев с превосходящим силами противником, он выглядел настоящим щеголем и даже умудрился завить букли на парике. Я тоже вздохнул и отправился в лагерь самым последним.
Через полчаса после окончания переговоров вражеское войско снова пришло в движение. Наши казаки уже давно лежали в окопах и за укрытиями в полной боевой готовности, поэтому им не было нужды строиться.
Враги снова начали приближаться разом со всех сторон. Я провел языком по пересохшим губам и опять ощутил невыносимую жажду. Но времени бежать к пруду уже не было.
Я поднял штуцер и начал целиться в приближающихся всадников и пехотинцев, выискивая цель посерьезней. За спиной гулко выстрелил «единорог», в ответ бахнули пушки врага. Фигуры врагов дрожали в горячем воздухе, поднимающемся от земли.
– Подвинься, – хрипло сказал кто-то рядом.
Я обернулся и увидел раненого казака с забинтованной головой, которому я недавно делал перевязку. Рядом с ним находился Аким Чернов. Обе держали в руках ружья.
– Ты чего здесь потерял? – спросил я у раненого. – Иди, отдыхай.
Перебинтованный казак покачал головой и хмуро ответил:
– Как я могу лежать? Слышал, басурмане нас истинной веры лишить хотят, так вот шиш им.
Что же весьма похвальная самоотверженность. Вот только, насколько я помнил, он был контужен осколком снаряда в голову. Сможет ли он пригодиться в бою, кто его знает? Впрочем, это его дело, мне оставалось только поднять шляпу перед его героизмом.
Поэтому я подвинулся, а мои новые соседи залегли в траншее рядом со мной. Я оглянулся и увидел, что почти все раненые, кроме лежавших без сознания, тоже встали в строй. Вернее, залегли в окопы, сжимая ружья.
Впереди, со стороны, откуда надвигался враг, раздался зловещий свист и крики ярости. Я посмотрел вперед и увидел, что противник уже находится в зоне обстрела. Я быстро прицелился, выбрал себе целью одного из наиболее наряженных всадников, в белом бурнусе и с золочеными одеждами, и дернул за спусковой крючок. Ничего не произошло и я дернул снова. Опять ноль эффекта.
Я поднял ружье и оглядел. Кажется, полка забилась порохом. Я хотел быстро почистить ружье, но сзади раздался взрыв. Меня швырнуло вперед, я ударился о повозку и едва не ослеп от боли.
Глава 6. Невыносимая стойкость
В голове гудел неумолчный пронзительный колокол. Я кое-как встал и обнаружил, что до сих пор сжимаю штуцер в руке мертвой хваткой.
Сначала я думал, что случайное ядро попало в ящик с боеприпасами и они взорвались. Оглядевшись, я увидел, что вокруг не царят разгром и уныние, а идет вполне себе ожесточенное сражение, совсем как недавно. Казаки палили по прискакавшим всадникам, а те пытались растащить наши укрытия.
Тряхнув головой и ощущая, что звон в ушах постепенно проходит, я заметил, что наш героический «единорог» лежит на земле в туче пыли и наполовину засыпанный комьями глины. Колеса орудия разлетелись в щепы. Рядом валялись канониры, один мертвый, а двое оглушенные, они стояли на четвереньках и тоже пытались прийти в себя.
Видимо, враги попали-таки в нашу единственную артиллерийскую установку и умудрились вывести ее из строя. Да, похоже, что я зря боролся с голодной смертью в пустыне. Стоило ли так отчаянно сражаться за жизнь, если я все равно найду погибель в дикой степи, под палящим солнцем, возле грязной лужи?
Однако же, поглядев, как отважно сражаются казаки, а среди них и раненые, я снова тряхнул головой, окончательно изгоняя звон и малодушие из головы. На моих глазах тот самый раненый вояка, которому я делал перевязку, проткнул пикой вражеского всадника через покосившуюся повозку.
Я тоже подбежал к нашим баррикадам и приготовился колоть врагов штыком. Через повозку буквально перелетел всадник на вороном коне, размахивая саблей и стараясь удержать равновесие в седле.
Я навел на него ружье и непроизвольно нажал спусковой крючок, не особо надеясь на успех, так как помнил о предыдущих осечках. Ружье выстрелило и самоотверженный всадник вылетел из седла, пуля пробила ему грудь.
– Ого, вы чего это, шутить изволите? – спросил я у штуцера.
Он ничего не ответил, потому что рвался в бой и жаждал отведать чужой крови. Я снова потряс головой и полез прикрывать наши укрепления, справедливо полагая, что меня тоже чуть контузило от взрыва «единорога».
Схватка, между тем, разгорелась нешуточная. Поняв, что мы остались без артиллерийской поддержки, неприятель усилил натиск. Пехотинцы врага с налитыми кровью глазами лезли на наши позиции и вскоре от нашей обороны остались только окопы. Все остальное враги разметали по земле.
Впрочем, этот успех дорого обошелся противнику, так как взамен враги потеряли много своих солдат. Трупы поверженных бойцов лежали горами, я нисколько не преувеличиваю.
Впервые в жизни я увидел, что, оказывается, из вражеских тел можно тоже строить оборонительные укрепления. Кровь, льющаяся из ран, вскоре превратила землю в красное месиво и мешала всем: и нам, и врагу.
От усталости у меня тряслись руки. Враги отступали от наших траншей, собирались с новыми силами и атаковали вновь. Я в который раз решил, что наступил наш последний час, когда услышал сзади звучную команду:
– Заряжай по самые помидоры!
Сначала я подумал, что мне послышалось и продолжал лихорадочно заряжать свое оружие. От спешки я просыпал порох и уронил патрон. Затем, когда штуцер был готов к стрельбе, я навел его на ближайшего вражеского пехотинца и нажал на спуск. И снова осечка, сколько же можно.
Я бешено потряс ни в чем неповинный штуцер и тут сзади по команде «Пли!» выстрелил «единорог». От неожиданности я еле устоял на ногах. Оглянулся и увидел нечто удивительное.
Находясь под дождем стрел, трое казаков сумели вытащить орудие из земляного плена и вручную установили его на пригорок. Снизу устроили импровизированный лафет из ящиков. Казалось, что «Единорог» на этой подставке развалится после первого же выстрела, но он держался, причем очень достойно.
Раскаленное ядро угодило прямо в центр вражеского войска, перебив целую кучу народа и коней. Казаки тут же бросились перезаряжать орудие, а напор неприятеля сразу ослаб. Почти в тот же миг у врага взорвалась еще одна пушка.
Противники растерялись еще больше, а мы стреляли из ружей с удвоенной силой. Даже мой капризный штуцер поддался общему настроению и палил по врагам без остановки. Я лично выбил из седла троих всадников, как мне показалось, с командирскими знаками отличия. По крайней мере, все они были одеты в черные шелковые халаты с золочеными кирасами, бесподобно сверкающими на солнце.
Наши новые пушкари подтащили «единорог» к краю траншеи и пальнули по врагам картечью. Этот выстрел тоже вышел неплохим и скосил разом человек десять пехоты. После этого враги отступили, сначала пехота, потом и конница. Пушки тоже утащили подальше, их у врага осталось только две.
– Фух, выстояли, – сказал Аким, вытерев пот со лба. Все лицо его было покрыто пылью и пороховой гарью. – Я уж думал все, сейчас здесь поляжем.
Я хотел ответить, что и сам думал точно также, но меня прервали.
– Ребята, подсоби, – сдавленно крикнул кто-то сбоку.
Оглянувшись, я увидел, что новоявленные пушкари пытаются сдвинуть «единорог» с места и унести вглубь наших позиций.
– Зело намаялись таскать эту махину, однако, – пояснил мне один из них, когда я подошел помогать. – Во время боя легче была, клянусь всеми святыми!
Мы утащили горячий ствол к пруду. Из артиллерийской прислуги остались трое человек, они тут же принялись чистить «единорог» и подгоняли к нему еще другие ящики, чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие лафета. Подставка с другими ящиками, которую казаки соорудили наспех во время боя, к тому времени уже благополучно развалилась.
Не успел я перевести дух, как меня снова позвали. На этот раз солдатам понадобился врач. Раненых было много и я надолго забыл об отдыхе.
Когда я смог хоть ненадолго разогнуть спину и помыть окровавленные руки, то с удивлением обнаружил, что уже наступил вечер. За хлопотами по перевязкам и исцелению от ран время пролетело незаметно. Противники, видимо, тоже латали своих бойцов и зализывали раны, поскольку в этот день схваток больше не было.
Семерых человек спасти не удалось, они скончались у меня на руках. Хорунжий с интересной фамилией Лесовик, тот самый, что тоже обладал познаниями в медицине, тоже погиб, но еще в сражении, его убило вражеским снарядом. Теперь на весь отряд остался только один врач, это я, да и тот самозванец.
Жаль не догадался, мне хотя бы надо было взять у Кеши справочники по медицине, когда я заглянул к нему в гости на пять минут.
Погибших похоронили за нашими позициями, потому что места в траншеях не хватало. Враги тоже угрюмо ходили по месту битвы и собирали тела павших.
Среди раненых, кстати, оказался и мой бывший друг, а ныне самый ярый ненавистник Юра Уваров. Он лежал без сознания, а на его теле я обнаружил пять сабельных ран. Видимо, по своей привычке он влетел в самую гущу сражения и наверняка положил кучу вражеских солдат. Бедняга так ослаб от потери крови, что я всерьез опасался, сможет ли он перенести ранения. Впрочем, как раз, когда я глядел на него, Юра пошевелился, очнулся, открыл глаза, узнал меня и неистово шепнул:
– Мы с тобой еще не закончили. Вот дай только выкарабкаюсь и тогда скрестим клинки.
– Хорошо, хорошо, в любое время, – я не стал спорить с больным, поскольку это было бесполезно и перешел к следующему раненому бойцу, стонущему от боли.
Когда я закончил, пылающее солнце уже нырнуло за горизонт. Еле держась на полусогнутых ногах от усталости, я отправился набить чем-нибудь пустое брюхо, а потом завалиться спать. Проходя через лагерь, я увидел, как усталый Серовский разговаривает с моим знакомцем Акимом Черновым и другим молодым казаком. Тогда я не придал этому значения, а, впрочем, даже если и задумался бы, разве это что-нибудь изменило?
Перекусив малоаппетитной бурдой из сухарей, вяленого мяса и песка, я выбрал подходящее местечко в траншее и приступил к чистке ружья. За время похода я уже несколько раз чистил свой штуцер и теперь, превозмогая усталость, просто механически повторил движения.
Обойтись без генеральной уборки было никак нельзя, потому что бои могли начаться на рассвете, даже среди ночи. К концу процедуры я обнаружил себя храпящим, с головой, опущенной на грудь. Я собрал ружье, приготовил патроны и тут же улегся спать.
Ночью я несколько раз просыпался от холода, но даже не мог пошевелиться, чтобы найти покрывало, а просто свернулся калачиком и прижался к стене траншеи. Утром меня разбудил урядник.
– Вставай, азияты чего-то нам уготовили, – сказал он и двинулся дальше по окопам, тормоша остальных спящих воинов.
Я продрал глаза, потянулся, разминая мышцы и хрустя окоченевшим телом. Поглядел на позиции противника, где уже виднелось некое активное движение. Действительно, солнце еще не успело подняться, а они уже готовили нам непонятные сюрпризы.
Неподалеку от меня на краю окопа лежал пожилой казак, курил трубку и тоже глядел, что за мутную воду баламутят враги.
– Ты смотри-ка, – удивился он. – Ишь, чего нехристи хитромудрые придумали.
Я поднял штуцер, отряхивая его от пыли и присмотрелся к мельтешащим врагам. Сначала ничего не разобрал, а затем увидел посреди их строя странные прямоугольники, потихоньку движущиеся вместе с ними в нашу сторону.
– Это что еще за чертовщина? – спросил я, вглядываясь в невиданные фигуры.
– А это, кажись, они прикрытие придумали от нашего огня, – сказал казак и вдруг дернулся, схватив себя за лицо. – Вот бесовы пакости, ус себе подпалил. Жди теперь неприятностей.
– Это почему же? – рассеянно спросил я, все также всматриваясь в подвижный строй противника.
Казак продолжал чертыхаться вполголоса.
– А потому как не к добру это, ох какому аграмадному не добру.
Поскольку я молчал, упорно не желая поддаваться его суеверной панике, он добавил:
– Кохда я в прошлый раз ус подпалил, моего брата на охоте медведь задрал. А в позапрошлый раз наша деревня вся сгорела.
– Надо было не ругаться, а перекреститься, – заметил я. – Откуда они взяли эти прямоугольники?
– Азияты-то? – переспросил казак. – Так это ж телеги перевернутые, по ихнему арба называется, а вовсе не прямой уголь, как ты говоришь.
Я пригляделся и разглядел, что враги и в самом деле тащат на нас перевернутые боком телеги. На некоторых еще остались колеса. Неужели они и вправду думают, что это спасет их от пушечного ядра?
– Действительно, это телеги, – подтвердил я. – Это же сколько надо…
Дальше говорить стало невозможно, потому что сначала гулко выстрелил наш «единорог», ему ответили вражеские пушки и с обеих сторон затрещала ружейная пальба. Кроме того, к нам полетели стрелы.
Я прицелился и тоже выстрелил из штуцера. На мгновение мне показалось, что я выбил из седла давешнего военачальника с пронзительным взором, но проверить это было невозможно, так как упавший тут же скрылся под копытами коней и его поглотили клубы пыли.
Щиты из повозок и впрямь прикрывали пехоту врага от наших пуль. Ружья той эпохи были гладкоствольные, стреляли недалеко и слабо, солдаты их долго перезаряжали. Бездымный порох еще не изобрели, оружие нужно было постоянно чистить от нагара. Так что придумали они вполне надежное укрытие.
Впрочем, от «единорога» эти щиты не спасали. Одно удачное ядро попало в такое прикрытие, разнесло его в щепки и перебило кучу народа, спрятавшихся за ним. Но ташкентцы, надо отдать им должное, не дрогнули. Наоборот, ускорили шаг и бросились на нас в атаку.
Мы снова вступили с ними в схватку. Те из раненых, кто стоял на ногах и мог держать оружие, тоже помогали коллегам в бою. Я успел выстрелить только пару раз, когда враги полезли на укрепления.
В который раз их напор получился чертовски сильным. Я бил штыком лезущих на нас людей, колол ржущих лошадей, добивал стонущих под ногами раненых. Очень быстро утренняя прохлада сменилась дневной жарой, снова повсюду клубилась пыль и оседала на лицах сражающихся.
Меня тоже не миновали ранения. Я получил саблей по голове, к счастью, плашмя, затем стрела попала мне в предплечье. Здесь тоже повезло, стрела задела по касательной, я отделался глубокой царапиной.
В какой-то миг я устало огляделся и увидел, что пожилой казак лежит неподалеку на дне траншеи и глядит неподвижными глазами в небо. Тело его враги посекли саблями, на окровавленном, искаженном мукой лице трепетали от ветра подпаленные усы.
