Читать книгу: «Антидот. Сборник», страница 5
***
– Зачем ты меня искал? – спросила она.
– Вы же меня наверняка допросили, – Шварц мотнул головой на заблёванный им, от примененной обитателями подвала химии, пол. Помнил он только вспышки перед глазами. – И я по любому все рассказал. Разве не так?
– Допустим, – сказал рыжий, нагло скалясь.– Лубофь с первого раза и все такое.
«Вот,ни фига себе! – подумал Шварц. – Тут уже и диагноз готов… А я-то грешным делом думал – обычное любопытство. А теперь не поспоришь – наука!»
– Кстати, мы, помимо всего прочего, сделали тест, – послышалось откуда-то сзади. -Ты вообще в курсе, что тоже русский?
***
– Не сердись на него, Шварц. Зря ты ему сказал, что национальность – это вопрос самоопределения. Он понял это как намек.
– Намёк на что?
– На его личное несоответствие… декларируемым нами принципам.
– Ничего я не имел в виду! Просто сказал то, в чем уверен. Национальное самосознание – это вещь в себе.
– Он и говорил не о форме черепа, а о ценностях, определяющих национальную идентичность. Просто неясно выразился.
– Его проблема. Я-то причем? Если мне, возможно, осталось недолго, то я вовсе не обязан прогибаться под мнение какого-то бородатого отморозка.
– Он не всегда был таким. Вот послушай, что он написал после той катастрофы:
Я к тебе прилечу
В это небо без звёзд.
Я теперь не шучу –
Это наша судьба.
Я не знаю, как жить,
Если здесь нет тебя.
Я не рву эту нить:
Я голодный как пёс.
Я с собой принесу
В это небо без звёзд
Золотую парчу.
Ты укроешь свой стан.
Заметает пурга
И пустеет стакан.
Спит зимой Уреньга
В одеяле из роз.
Этот розовый блеск,
Этот солнечный свет
Грозной молнии треск
Не нарушит… покой…
Лес, холодный как сталь,
Я прикрою рукой –
Сохранится вуаль,
Долетит «Суперджет».
– Я не настолько хорошо знаю русский. Непонятны некоторые слова. Но общий смысл ясен.
– Не страшно. Я сама не сразу всё прочувствовала. Но теперь ты понимаешь его личные мотивы? А ведь он тоже бывший… вахтовик. Просто он для себя что-то понял… про эту жизнь. И теперь он здесь.
– Я тоже здесь. И понимаю, что просто так мне отсюда не уйти.
– Почему не уйти? Еще одна инъекция и ты все это позабудешь. Очнёшься где-нибудь в канаве, в сильном подпитии.
– Не торопись. Будем разговаривать до конца. Я хочу вас понять. Сколько у меня осталось времени?
– Ну, с учетом того, что сейчас еще суббота, больше суток. Тебя же никто не хватится в выходные?
– Не знаю. Наверное, нет. Я никому здесь особо не нужен.
***
– Понимаешь, молодой человек, генами определяется многое – устойчивость к болезням, продолжительность жизни, характер….
– Ну, положим, не все решает состав наших ДНК, – возразил Шварц, припоминая лекции. – Человека формирует среда, в которой он варится – культура, социальное окружение, образование. Это все очень субъективно.
– Среду они начали уничтожать в первую очередь, – заметил старик. – И преуспели за последние триста лет.
– Почему вы избегаете прививок? – спросил Шварц, переводя тему. Еще про Великую Тартарию он не слышал! – Они же реально помогают.
– Они бьют по конкретным фрагментам нашего генома. А это потеря генофонда! Ты же видел последствия?
– Какие ещё последствия?
– Как тебе объяснить? Ты про аллели, локусы что-нибудь слышал?
– Вроде бы читал про какое-то смещение локуса. Не помню.
– Ну, я так и думал. Тогда бесполезно… Но я попробую. В двух словах про последствия. Мы имеем полную потерю пассионарности. Покорность. Налицо утрата энергии, куража, интереса к жизни, – сказал старик, закуривая третью подряд вонючую сигарету. – Все за себя. Ни до чего и ни до кого нет дела. Животное существование: дом-работа-дом, пожрать-поспать. Ах да, еще посмотреть телешоу.
– И, если удастся, присунуть супружнице, – подмигнул рыжий. – А удаётся всё реже. Впрочем, это уже неважно. Так выживают плебеи. И не лучше ли сгореть за час, чем коптить небо, даже не понимая, не осознавая, что с тобой?!
Шварц пожал плечами:
– Есть и третий путь…
– Сейчас уже нет! Для нас– нет. Теперь исключительно «или-или». Задача наших акций – напомнить, кто мы. Кем мы были. Кем мы можем стать.
– Нами? – усмехнулся Шварц.
– Нет, не вами! Возможен другой Союз. Технически возможен. Вот, почитай! – рыжий достал из-под матраса тонкую книжку в сиреневой обложке. – Правда, некоторые считают, что время для установления меритократии уже упущено.
– Но ваши методы… жертвы в конце концов…
– Мы стараемся их избегать. Хотя на нас последнее время валят всё – и коммунальные аварии, те же взрывы газа, и психов, не имеющих к нам отношения. Всё. А раньше было наоборот – старались замалчивать даже то немногое, что нам удавалось сделать. Как будто нас не существовало.
– И вас эта перемена не настораживает?
– Ты тоже так подумал? – старик со шрамом даже привстал. Остальные обеспокоенно посмотрели на него.
– Что так? – переспросил Шварц.
– Ну, то, что готовится какая-то серьезная акция против нас?
– Так это логично, – удивился Шварц, изумляясь наивности этих воинственных аборигенов. – Более того, прямо перед ней вас… или спровоцируют сделать что-то такое, что окажется ужасным по последствиям. Для общественного мнения. То есть состоится какая-то грандиозная подстава. Или…
– Или?
– Или вам самим даже делать ничего не придётся. Вкурил?
– Но это же…, – рыжий замялся.
– Что «это же»? Вы же боретесь с «бесчеловечным оккупационным режимом», так? – Шварц обвёл взглядом всех троих, но продолжил, обращаясь только к рыжему. – Так с чего он, этот режим, станет работать в белых перчатках? Ты влез во все это сам и поэтому не рассчитывай, что твою честь кто-то пощадит. Я более чем уверен, что вас всех сделают кровавыми упырями. Сошедшими с ума террористами. В своих низменных целях не щадящими даже… А тут уже выбирайте сами. Кого всех жальче так называемым «народным массам»?
***
Кладбище городка было огромным. Шварц впервые попал в такое место. Раньше он конечно же видел аккуратные воинские захоронения, цивилизованные стены с урнами… Наконец, ритуальное развеивание праха над полями или морем. Но это было там, далеко-далеко…
Здесь же его обступили тысячи глаз варваров с выбитых на мраморе фотографий… Деревца, посаженные когда-то у могил, разрослись и превратили неухоженный погост в настоящий лес.
От обилия крестов, звезд и полумесяцев, множества дат и русских букв Шварцу стало жутко.
– Как-то неправильно здесь, – сказал он, озираясь. Ему казалось, что за ним следят со всех сторон. – Не пойму почему. Неаккуратно, что ли?
– Это еще что! – горько усмехнулась Катя. – Раньше все было еще круче: каждая могила была огорожена. Кто во что горазд. Вплотную. Не пройти, если не знаешь как! Но потом охотники за металлом добрались и сюда. Видишь, многие памятники без табличек? Их тоже посрывали. Когда закончились оградки, столики и скамейки. Теперь остались только камни.
– Но это старые даты смерти! Девяностые, нулевые, десятые, – сказал Шварц. – А ты говорила, что эпидемия началась…
– Погоди, – перебила его Катя. – Мы еще не дошли.
После гужевой дороги, обозначающей видимо межквартальный проезд, сосны и березы сменились рябинами и декоративными ивами. Каменные плиты уже не стояли вертикально, а полностью или частично накрывали могилы. Живые когда-то люди смотрели в грязное безучастное небо.
«Видимо обычай сменился, – подумал Шварц, – или так стало проще: не надо регулярно ухаживать, да и вандалы уже не смогут опрокинуть беззащитный памятник. Только разбить».
Он вспомнил то, что увидел несколько минут назад. Расколотый надвое гранитный обелиск с отсутствующей табличкой, изображением подводной лодки и надписью: «Генеральному конструктору изделия №3642» Александру Максимовичу Полетаеву. Там, где память – смерти нет».
«Какое изделие? – горько думал Шварц. – Консервный нож? Пятое колесо в местной телеге? Какая разница! Кто это помнит? Все разрушено. Нет… Уж лучше прахом над морем».
***
Неожиданно стало светло: они вышли на большую поляну, даже просеку (высоко над головой еле слышно гудели серо-голубые провода, метрах в трехстах высилась опора ЛЭП). Здесь же, прямо на земле стоял огромный бетонный шар, обезображенный многочисленными нечитаемыми граффити.
Шварц вдруг вспомнил: на фоне таких шаров любили фотографироваться улыбающиеся вахтовики. Он видел подобные селфи много раз. Давно. Сразу после второй эпидемии. Он еще не понимал тогда, в чем прикол.
От шара за горизонт уходил десяток параллельных, грубо заваленных заросшей глиной, траншей, обозначенных кое-где жёлтыми с чёрным табличками.
– Газопровод? – с надеждой спросил Шварц, уже догадываясь о страшном предназначении этих гигантских борозд.
– Нет, – сказала Катя. – Здесь лежит мой народ.
***
– Здесь лежит мой народ, – повторила она. – Работяги и студенты. Инженеры и технологи. Врачи и учителя. Менеджеры, водители, чиновники, продавцы. Трудяги, бездельники, умные, глупые. Мужчины, женщины, старики, дети. Ивановы, Кузнецовы, Савельевы, Захаровы… Все они здесь. Это братские могилы. Тогда еще хоть как-то, но хоронили.
И те, кто все это время жил с нами, и чей генотип отличался от нашего, помогали… Тогда они еще помогали. Хотя бы похоронить. Но потом им окончательно все объяснили. И нас даже перестали лечить. Зачем продлевать агонию и тратить ресурсы на обреченных с неправильным локусом? Нас просто стали добивать и сжигать.
– Почему ты так говоришь? Ты же жива?
– Это временно. Нас разом стало очень мало, Шварц. И с каждым годом становится всё меньше. С той эпидемии прошло уже несколько лет, но наши женщины все равно боятся рожать. А жизнь продолжается в детях. А наших мужчин… Ну ты сам всё знаешь. Это геноцид. И после этого нас называют террористами!?
***
– Что-то ты хмурый сегодня, Шварц, – констатировал попавшийся в коридоре Фокс. – Не заболел случаем? Тут это запросто. Не опаздывай, оперативка уже через пять минут.
– Я привит, – хрипло пробормотал Шварц, входя в кабинет, и подумал вдруг: «Что я делаю? Пока не поздно можно ещё заблокировать кнопку самоподрыва тем же скотчем, аккуратно снять этот смертоносный жилет, закрыть его прямо здесь, в кабинете, в своем сейфе (ребятам можно будет сообщить позднее, где лежат ключи и все такое), а самому выйти через западное крыло. Забрать Екатерину и убежать от всех! Туда, куда глаза глядят. За Урал, в Укрэйну, да хоть к китайцам! Люди везде как-то живут. Работают. Влюбляются. Некоторые даже заводят детей. Умирать – не обязательно! Как там было написано?
Всё пепел, призрак, тень и дым.
Исчезнет всё как вихрь пыльный.
И перед смертью мы стоим
И безоружны и бессильны…»
Шварцу вдруг стало неожиданно легко. Он словно бы отпустил весь этот запутанный грязный мир с его кровью, интригами и суетой. Да пошло оно всё! Вся эта политика не стоит цветущей герани на подоконнике! Он подошел к окну. С тополя, стоящего напротив, в кусты голой сирени с воем свалились дерущиеся коты. Осень. Поздняя осень.
***
Рыжий, глядя на экран замотанного изолентой лэптопа, неудовлетворенно покачал головой и повернулся назад:
– Он по-прежнему на уровне третьего этажа. Что-то замешкался твой кавалер. Не будем рисковать! Давай, Катя, жми!
***ЯR***
– Тоха! Ты точно уверен, что мы дойдём?
– Дойдём, Эмка! Обязательно дойдём!
– И машина там будет?
– Будет! – двенадцатилетний Тоха всем своим видом внушал уверенность, но на его душе тоже скребли кошки. Только бы дед не соврал! Слишком уж много он поставил на этот поход.
За самовольный выход из сектора взрослым грозила пожизненная ссылка на Семнадцатый Объект. Или гораздо хуже. Всё зависело от судьи. Если скажет «Побег!», то, всё. Шансов нет. Сначала, говорят, на опыты, а потом уже…
На Семнадцатом хоть с полгода-год протянуть можно. Говорят. Поэтому, «несанкционированный выход за пределы» лучше «побега».
Оттого и бежали всегда налегке. Чтобы повода не давать. Ловили всех. Но хитрый Тохин дед говорил, что ничего подобного. «Обрати, – говорит,– внимание, как его привезли. В закрытом мешке. Лица никому не показали. Значит, это не он».
– А кто тогда? – с ужасом спрашивала Тохина мать, отрываясь от швейной машинки.
– Да поймали какого-нибудь счастливца, подальше от нашего сектора, отмудохали и сюда. В назидание, что бежать бесполезно.
Мать с сомнением смотрела на него, укоризненно кивала в сторону детей, играющих на полу, и возвращалась к шитью.
Ткань, как инвалиду-надомнику ей приносили прямо в блок. Норма была выше, чем у остальных на фабрике. А что ты хотела? Сидишь дома, слушаешь ящик, причем то, что хочешь, а не как все. Да и теплее в жилых блоках на два градуса. Так что не обессудь!
Вечером ей немного помогали подруги – мать Эмки и мать Дрюхи. Эмка и Дрюха днём находились под присмотром Тохиной матери, а точнее самого Тохи.
Детей в секторе было мало. На сегодняшний день младше семи – ни одного. Все родители сходили на обработку. А что нищету плодить? Вот то-то же!
Школа размещалась в третьем корпусе. Полноценная, пятилетка. Учили хорошо. Математике, языку, истинной религии, законодательству риджена, основам ремесел, да всякой ерунде типа всемирной истории…Полдня занимались, полдня работали на грибах или по клинингу.
Тех, кто плохо учился, после школы отправляли не на завод или фабрику, а на ферму в каком-то далеком риджене. И больше про них никто не слышал. Маленький Дрюха считал, что там наверняка гораздо лучше, вот его отец и не возвращается назад. Поэтому в школе он тоже не старался.
Дед, пока был жив, дополнительно натаскивал Тоху по запрещенному письменному русскому. На устном пока еще многие общались в семьях.
– Пригодится, – говорил дед, – обязательно должно пригодиться.
Получалось у Тохи плохо. Буквы, конечно, он выучил быстро. А что? Буквы как буквы, много знакомых, некоторые так и звучат похоже. Вот только «Я» он часто писал как привычную «R».
Читать же было сложно. Да еще корявый дедов почерк! На компьютерах он, видите ли, всю сознательную жизнь. Или бессознательную, как он любил добавлять. Как это было связано, Тоха не понимал, а спросить стеснялся. Он видел маленькие компьютеры несколько раз в жизни, и текст там вводился исключительно голосом. Корректирующие стилусы и манипуляторы использовались только в управе, но дед принципиально не смог бы никогда там работать. Странно это все. И каракули его разбирать совсем лениво.
Со спрятанной когда-то дедом, ободранной и обгоревшей по краям, тонкой книжкой на трёх языках (на родном, на русском и ещё на каком-то странном, внешне похожем на шелуху от крипса) дела шли лучше. Там был нарисован большой белый ящик с кнопками, и шло его пространное описание. Идиотская, надо сказать книжка, но мало ли кто про что писал. Дурных выдумщиков тогда видно было множество.
«За неимением других книг, – сказал дед – и такая сойдет. Давай-ка от сих до сих…»
С книжкой было проще, но и то, непонятные слова про «копир» Тоха читал, как и написано, причем русскую «эР» заменял звуком «П». Коупип, одним словом. Помогало то, что часть текста на английском сохранилась, и Тоха понимал, о чем примерно идет речь. «Не вставляйте пальцы, не грызите провод…» Идиоты, чего уж там! Дед строго-настрого запретил говорить кому-либо об этой фантастической книжке. Тоха знал, что не поздоровится – дед про такое никогда не шутил.
Говорить всё-таки было не в пример легче, тем более, что русские слова богато перемежались англицизмами, аббревиатурами с давно позабытой расшифровкой и универсальным матом.
–Бялорус ты! – непонятно ругался дед, – Олбанец хренов!
Думал Тоха только на инглише. Мать и дед (с ужасом) признавались в том же.
– У меня коктейль в голове, – говорил дед, – и его я с трудом, но еще как-то, да структурирую. А вот что дальше…Книгу бы. Хорошую толстую книгу. Чехова. Или Пушкина. Да любую, хоть учебник по пчеловодству, только б нашу!
И он надолго замолкал.
Сначала Тоха пытался убедить деда, что все эти рассказы про великих русских писателей и поэтов – выдуманные в двадцатом веке бредни. Мифы о никогда не существовавших цивилизациях, сочиненные небольшими вымирающими народами. А правда в том, что существовали адаптированные переводы великих авторов на русский, причем (явно для утешения) мало похожие на англоязычный оригинал. Есть же доказательства. На одиннадцатом этаже пятого корпуса громадная библиотека – семь тысяч книг! Говорят, самая большая в риджене. Да что буки, кому они сдались даже на инглише!
На всемирной истории тичер рассказывал, что в управе есть специальный слот, через который он выгружает видеоуроки и инструкции. Не только для школы, но и для персонала сектора. Так вот, он своими глазами видел, какую ерунду порой несут недолеченные вырожденцы. Их послушать, так многое раньше было совсем не так уж плохо… как на самом деле. И про несуществующие огромные страны, и про отдельные жилища на каждую семью с мобилями для каждого. Вырожденцы могли даже свои тексты к чужим песням придумывать! Причем очень складно.
Тохе всё это было до боли знакомо. Дед и парочка его приятелей любили попеть. Нигги отлично танцуют, а наши складно словоплётничают. Тем более, что таких дурацких слов может и не было никогда! Просто кто-то поёт: «Хай-хэй, э-ге-гей» или «Лай-ла-лай», а наши старичьё какую-то ерунду: «Владимир ски сэнтрал… ветер северный. Этапа дотвери… злонамеренно». Или другую ерунду: «Призрачна всё в Этамирре бушующе-е-е… Ест только Мик, за него и держись! Ест только Мик междупрошлое будущи, и Менаон называет за жизнь»!
