Читать книгу: «Запретные дали. Том 1», страница 10

Эпизод 3. Дневной сон

На поле Себастьян практически спал, но ничего не мог с собой поделать. Даже Всемилостивый Господь, как видно, сильно разобидевшись на Себастьяна за допущение того греховного учинения «синеглазого черта», был глух к мольбе ниспослать ему хоть какой-нибудь силы.

То и дело огребая подзатыльники со стороны отца и бранные выговоры от старших работников, Себастьян всякий раз поминал добрым словом «строгую врачебную интеллигенцию», которая, скорее всего, уже досматривала десятый сон, допоминался до того, что к отцу вдруг подошел один из недавно заболевших работников и сказал, что господин доктор немедленно требует к себе Себастьяна.

– Да что ему от Себастьяна понадобилось-то?! – гневно заорал на того Патрик.

– Да он толком и не объяснил, – пожал плечами работник, – все больше визжал что-то по-своему…

– Сам что ли полы помыть не может в своем свинарнике?! – прорычал Патрик и повернулся к Себастьяну, – Иди, помогай своему дружку! Все равно от тебя толку никакого!

Кротко кивнув, Себастьян со всех ног помчался с как никогда опостылевшего поля, однако очутившись в непривычных стенах больницы, мигом оробел, боязливо огляделся и осторожно постучался в дверь, к которой была прибита лаковая дощечка с витиеватой надписью «КАБИНЕТ», но в ответ заслышалась гробовая тишина. Тогда он постучал увереннее, затем громче, настойчивее, еще и еще.

Постучав в десятый раз, Себастьян пришел к выводу, что «строгая врачебная интеллигенция» еще не досмотрела свой пятидесятый сон и, решив не мешать отдыху «тяжко утомившегося от непосильной работы», поспешил было восвояси, как вдруг за дверью послышалось усталое командное приглашение с холодно-надменной врачебной интонацией. Нервно сглотнув, Себастьян отворил дверь и робко заглянул вовнутрь.

Мартин гордо восседал за обшарпанным письменным столом и что-то увлеченно строчил в какую-то тетрадь, высунув от усердия кончик фиолетового языка, всем своим видом выказывая крайнюю степень занятости.

– Обождите покамест!.. – произнес он, не поднимая растрепанной головы, и застрочил еще проворнее.

– Зачем звал-то? – буркнул Себастьян, однако «строгая врачебная интеллигенция» жестом подала знак молчать.

Выругавшись про себя, Себастьян присел на довольно хлипкий стул у края письменного стола и принялся растирать невыносимо болевший лоб, а вскоре от нечего делать, начал разглядывать стремительно появляющиеся на тетрадном листе витиеватые чернильные каракули, которые мало чем походили на нормальные буквы.

Время тянулось невыносимо долго, перьевая ручка противно поскрипывала в унисон усердному сопению, чернильные каракули стремительно заполоняли строчку за строчкой, и не было тому ни конца и ни края. Вконец рассердившись на «строгую врачебную интеллигенцию» за это пыточное томление и разом начихав на должные правила приличия, Себастьян подпер рукой щеку и задремал.

Сны были один интереснее другого. Все сильнее и сильнее затягивали они в стремительные потоки блаженного отчуждения, унося далеко за пределы скучной обыденности, но тут Мартин резко бросил перьевую ручку в чернильницу.

От громкого позвякивания все сны моментально улетучились, заместо них был любопытный ярко-синий взор и удивленное похлопывание длинных изогнутых ресниц. Себастьян встрепенулся, смущенно замер и испуганно вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию», внезапно вспомнив, что никогда прежде не бывал в больнице, а тем более ни разу в жизни не общался с настоящими докторами.

Нависло тяжелое молчание довольно затяжного характера. Меж тем Мартин все продолжал и продолжал вопросительно смотреть, окончательно сбивая с толку и приводя растерянного Себастьяна в состояние тихой паники.

Только Себастьян собрался всецело отдаться данному состоянию, как Мартин стремительно расправился и мигом накинул на себя самый что ни на есть наистрожащий вид сухой врачебной надменности.

– Я весь во внимании, – подал он лукавый голосок и более пронзительно устремил на Себастьяна ярко-синий взор, помахивая длинными изогнутыми ресницами.

Эта ехидная интонация, эта манерная наигранность, эта лукавая усмешка на бледно-фарфоровом лице, это девичье помахивание ресницами, все это, помноженное надвое благодаря висевшему напротив огромному зеркалу, пресильно разозлило Себастьяна.

– Чего звал-то? – грубым тоном буркнул Себастьян и сердито нахмурился.

– А, так ты только за этим! – насмешливо заявил Мартин и махнул рукой, – Я-то думал!..

Тут он вновь взялся за свою тетрадь и принялся увлеченно промакивать свои размашистые каракули, временами старательно дуя на них. Себастьяну довольно быстро надоело это унизительное издевательство, и он уже было собрался демонстративно покинуть «кабинет», одарив на прощание «строгую врачебную интеллигенцию» парой ласковых, но тут Мартин вновь подал лукавый голосок.

– Видишь ли, дружочек, – учтивым тоном произнес он, размахивая тетрадкой, – дело в том, что я давно заметил, что ты имеешь явные проблемы со сном и, как мне кажется, тут дело далеко не в повышенной тревожности. Возможно, значимая толика твоей прескверной напасти кроется именно в соседстве со мной. Ежели это так, то немедля приношу свои глубочайшие извинения за то, что невольно заразил тебя своей возмутительной бессонницей. Клянусь, я это не специально.

– Чего?! – воскликнул Себастьян, вскакивая с места.

Бросив тетрадь на стол, Мартин неспешно поднялся во весь свой стремительный рост, клятвенно прижал руку к сердцу и со словами: «Премного извиняюсь!», одарил Себастьяна кратким кивком наигранно-почтительной услужливости, после чего принялся мельтешить взад-вперед, заложа руки за спину и звонко чеканя каждый шаг.

Обветшалый пол, представляющий собой облезлые подгнившие доски, отозвался надрывным скрипом, грозясь вот-вот провалиться под Мартином при каждом его очередном шаге.

Себастьян замер в ожидании внезапной кульминации непредсказуемых последствий по отношению к «строгой врачебной интеллигенции», среди которых самым страшным могло быть сильное повреждение провалившейся ноги, возможно даже и с переломом.

Что делать в случае подобного несчастья, Себастьян даже представить себе не мог. С замиранием сердца наблюдал он за каждым звонким шагом и все ждал и ждал, но пол почему-то никак не проваливался.

– В ранцах я имел разговорчик с твоим строгим родителем, – меж тем молвил Мартин каким-то невеселым тоном, – все ж таки твои истерически стонущие крики вынудили его к беспокойству, и он отозвал меня на совместное курение. Деревня деревней, а все ж таки знает, шельма растреклятая! Лучше бы газовое электричество потрудился бы провести в доме, а то от керосинки твоей растреклятой скоро угорим вусмерть!.. В общем, покурили, пообщались… Я узнал о себе много нового, а заикнувшись о городских, еще и получил наистрожащий выговор… Хоть и без вазелина обошлось, но все равно приятненького мало… Крайне мало…

Заслышав краем уха нотки возмущенной обиды, Себастьян дрогнул от страшной догадки. Напрочь забыв о неминуемом переломном моменте, он резко прервал свою настороженную слежку и поспешил исправлять ситуацию.

– Мартин, – взмолился Себастьян, на всякий случай, готовый пасть на колени, – сидишь и сиди себе тут спокойненько! Не надобно тебе уходить обратно в Город! Староста Фрэнк платить тебе, и так, будет!

– Ну да… будет… – невесело пробурчат тот, – когда-нибудь пренепременно да будет…

Тогда Себастьян заговорил об «отчаянно нуждающейся больнице», как благодаря Марину она преобразилась, но тут же был перебит лукавой усмешкой и властным жестом молчать.

– Также я говаривал с твоим строгим родителем и за тебя, бестолочь моя истерическая… – молвил Мартин печально-возмущенным тоном, – Все ж таки пожалел, что не взял с собой вазелину! Уши смазать не помешало б…

Он резко осекся и принялся нервно чесать пальцем в ухе, вызвав тем самым невольное хихиканье со стороны Себастьяна.

– А так как, к своему глубочайшему сожалению, я особо ничем помочь тебе не могу, – произнес Мартин, не отрываясь от своего важного занятия, – то надеюсь загладить свою вину хотя бы этим…

Загадочно поманив за собой Себастьяна, он поспешно покинул кабинет и устремился к противоположной двери с табличкой «Смотровая», успев на ходу прочитать обширную лекцию о какой-то загадочной «инсомнии», делая основной упор на то, что «то вовсе не заразно».

– Вот, – с ликующим видом вскоре заявил Мартин, радушным жестом указывая Себастьяну на обеденный стол, накрытый белой простынею, из-под которой свисали кожаные ремешки, – ложись и отдохни, как следует! Можешь спать хоть до поздней ночи!..

Не в силах оторвать взгляда от «страшных перевясел» Себастьян, боязливо сглотнул и протестующе замотал внезапно взмокшей кудрявой головой.

– Не боись, – участливо заявил Мартин, – от твоего строгого родителя прикрою…

– Я туда не лягу… – чуть слышно прошептал Себастьян, продолжая усиленно таращиться на «страшные перевясла».

– Чегось это так? – ехидно парировал Мартин и невозмутимо добавил, – Подумаешь, жестковато малясь, зато для спины, знаешь ли, весьма полезненько!..

Тут «строгая врачебная интеллигенция» метнулась к видавшему все виды шкафу, достала узкую подушку и, старательно взбив, возложила на стол.

– Вот теперича совсем преудобненькое спальное место! – гордо заявил Мартин и, услужливо кивнув, премило заулыбался, кокетливо похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

Однако Себастьян лишь мельком глянул на это «преудобненькое спальное место» и вновь продолжил таращиться на «страшные перевясла».

– Раз не по нраву, – возмутился Мартин, – то можешь преспокойненько себе отправляться восвояси… Низкий поклон!.. Не смею больше задерживать!.. Передай своему строгому родителю мое глубочайшее почтение!.. Удачно отработать!.. Bonis viis vadas (лат. Желаю хороших дорог)!.. Vale (лат. Прощай)!..

Он вновь кивнул все в той же почтенно-услужливой манере и зашагал прочь из «Смотровой», нарочито громко цокая звонкой чеканкой обиженных шагов.

Чего-чего, а обратно на поле Себастьяну совсем не хотелось, ложиться на «удобненькое спальное место» тем более. Не зная, что и делать, Себастьян забегал глазами по скудному обветшалому интерьеру «Смотровой», как вдруг неожиданно нашел для себя именно то, что нужно.

– Ну, и чегось мы стоим-думаем? – холодно-надменным тоном спросил внезапно появившийся в дверях Мартин.

– А мне и на той лавочке места хватит! – заявил Себастьян и поспешно стянул со стола подушку.

С нескрываемой гордостью за свою находчивость, возложил он подушку на выбранное «спальное место», поспешно разулся и прилег, стараясь хоть как-то разместиться на неимоверно узенькой лавочке.

Смотря на эти отчаянные старания, Мартин криво улыбнулся, удивленно похлопывая длинными изогнутыми ресницами и нервно хихикнул.

– Ну, раз тебя устраивает… вот это, – молвил он скептическим тоном, – то не смею воспрепятствовать…

– Не беспокойся, – поспешил заверить Себастьян, – мне тут более чем удобно.

Мартин печально покачал головой. Если бы он покрутил у виска, то Себастьяна это ничуть бы не удивило.

– Хотя кто-то на стульях спит, – произнес Мартин, махнув рукой в сторону жалкого зрелища, а потом добавил строгим тоном, – смотри, не грохнись оттудова!..

– Не переживай, – заверил его Себастьян, – не грохнусь!

Мартин криво улыбнулся, выразительно закатил ярко-синие глаза и тяжко вздохнул. В этот момент Себастьян с ужасом подумал, что «строгая врачебная интеллигенция» сейчас отправит его обратно работать, однако Мартин всего-навсего достал из шкафчика свежую простынь небрежно накинул ее поверх Себастьяна, а прогромогласив «Opto tibi noctem bonam! (лат. Желаю тебе спокойной ночи)!» учтиво откланялся.

Ликованию Себастьяна не было предела. Мысленно возблагодарил он Всемилостивого Господа за эту неожиданную радость и поспешил закутаться в легкую простыню, от которой невыносимо пахло ромашкой.

– Вот еще что, Мартин, – неожиданно для самого себя выпалил он, – иди читать в свой кабинет и дверь за собой прикрой, пожалуйста.

Мысленно ругая свой длинный язык, а заодно и прощаясь с блаженным отдыхом, Себастьян вытаращился на озадаченного «синеглазого черта», прекрасно понимая, что сейчас должно произойти, но тут произошло очередное чудо. С услужливым видом Мартин прошествовал на выход и, одарив Себастьяна кротким кивком на прощание, закрыл за собой дверь.

По всей видимости Всемилостивый Господь все-таки не увидел в ночном прегрешении вины Себастьяна, раз ниспослал такую великую благодать.

Радости Себастьяна уж точно не было предела. Ему даже было плевать на заливистый хохот за дверью, который вскоре прервался с появлением больных. Чувствуя себя абсолютным хозяином положения, Себастьян с блаженной улыбкой погрузился в сладкую дрему а монотонные звуки голосов за дверью, моментально убаюкали лучше всякой колыбельной.

* * *

Спросонок же Себастьян долго пытался сообразить, почему лежит в задеревенелой позе на чем-то узком и неприятно жестком, а также, почему его преследует терпкий запах одеколона Мартина.

Ничего не понимая, Себастьян попытался встать с неудобного ложа и чуть не свалился на пол. От этого резкого маневра память моментально вернулась, принеся за собой мучительную головную боль.

Вокруг было темно и тихо, однако эта зловещая тишина тотчас же была нарушена противным скрипом отворяемой двери. В светлом дверном проеме появился до тошноты знакомый высокий растрепанный силуэт и сверкал нечеловеческими глазами, однако потрепанная элегантность «похоронного одеяния» претерпела некоторые изменения, а именно поверх белоснежной рубашки был надет лишь черный жилет.

– «Где это он свой похоронный пиджак потерял?» – невольно подумал Себастьян и тут же заметил, что укрыт поверх белой простыни тем самым «похоронным пиджаком».

С перепуганным отвращением скинул он с себя простынь с вонючим черным предметом. Оценил это действие ехидным смешком, Мартин по-кошачьи сощурил искрящиеся синие глаза и расплылся в лукавой улыбке.

– Добрый вечер, Себастьян, – нарочито-галантным тоном произнес он, кротко кивнув темной вихрастой головой, – кофе будешь?

– «Откуда в Плаклях кофе?!» – мелькнуло в голове у Себастьяна.

С нескрываемым удивлением посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию».

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Мартин и нарочито смачно отхлебнул из крошечной чашечки, – мое дело предложить…

С этими словами, он исчез в дверном проеме, оставив озадаченного Себастьяна одного и в кромешной темноте.

– Если снова возникнет острая нужда в срочном отдыхе, – уже по дороге домой сказал Мартин с весьма радушным видом, – то милости прошу в мою скромную обитель, но, чур, не злоупотреблять моей добротой, усек?..

– Отец меня к тебе ни за что не отпустит, – с горечью парировал Себастьян, – он и старших работников-то отпускает с большой неохотой, если те заболевают.

С громогласной фразой: «О, sancta simplicitas» (лат. «О, святая простота»)! Мартин выразительно закатил ярко-синие глаза.

– Себастьян, – произнес он усталым тоном, – ты совсем, что ли, бестолочь? Зачем с работы-то отпрашиваться?! Накануне, вечерочком подходишь ко мне и тихонечко шепчешь на ушко, мол, так и так, Мартин, мне надобно поболеть, выручай, миленький, и все! Соображу я тебе хворюшку да такую, что никто и не подкопается. У меня, знаешь ли, в том плане фантазия ого-гось как преотличненько работает. Могу даже многодневный больничный нарисовать, так что не стесняемся-обращаемся! Миленький Мартин всегда к Вашим услугам!..

С этими словами «миленький Мартин» артистично раскинул руки и кротко кивнул взъерошенной головой.

– Хорошо-хорошо, – закивал Себастьян, несказанно обрадованный предоставлением столь щедрой услуги.

В этот вечер Мартин вопреки обыденной привычки, отказался от своего «увлекательного чтения», ограничившись лишь бокалом вина за ужином. Очутившись же в комнате, он прямо в одежде растянулся на кровати Артура, а накрывшись по самый подборок лоскутным одеялом, повернулся на бочок и, подложив под щечку ладошки, сладко засопел.

Себастьян озадаченно посмотрел на это новое чудачество «строгой врачебной интеллигенции» и, пожав плечами, поспешил поскорее последовать данному примеру. Проснувшись посреди ночи, он увидел в проеме окна черный взъерошенный силуэт.

Мартин гордо восседал на подоконнике, одна нога его была согнута в колене, другая вытянута во всю длину. Остророгий месяц, практически не давал никакого света, но по опущенной взъерошенной голове, Себастьян понял, что «строгая врачебная интеллигенция» читает, светя в книгу яркими фонарями нечеловеческих глаз.

– «И зачем он только лампу по ночам зажигает, раз прекрасно видит в темноте?» – невольно подумал Себастьян, и поспешил, от греха подальше, поскорее заснуть.

Это был единственный случай, когда «синеглазый черт» оказал милосердие по отношению к Себастьяну. Все последующие ночи «увлекательное чтение» проводилось исключительно при свете лампы. Что до самого Себастьяна, то теперь он стойко терпел эту мучительную пытку светом, боясь возобновления «сеансиков хиропрактики».

Глава 4

Эпизод 1. Званый ужин

Дни текли в монотонном спокойствии. Посевная давно закончилась, и теперь крестьяне занимались чем-то другим. Чем именно, неизвестно, но если брать во внимание страдальчески понурый вид Себастьяна с понедельника по субботу, то июнь был ненамного легче мая. Впрочем, до трудовых будней жителей Плаклей Мартину не было никакого дела, как и до праздников. Хотя о последних в тех краях, по всей видимости, даже не догадывались, но вот однажды после ужина Патрик огорошил «Черта эдакого» внезапной новостью.

– Завтра Староста Фрэнк хочет видеть тебя в своем доме, – сказал он, – в восемь часов вечера ты должен быть у него.

Огорошенный этой новостью Мартин поперхнулся чаем, а откашлявшись, устремил на ухмыляющегося Патрика ярко-синий взор и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.

– Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – озадаченно спросил он, – позвольте поинтересоваться, в чем сокрыта причина столь крайней необходимости моего неизменного присутствия в доме нашего достопочтенного и премногоуважаемого Старосты Фрэнка? Неужто ему настолько сильно нездоровиться?

– Да, нет, – молвил Патрик, – слава Всемилостивому Господу, Старина Фрэнки здоров как бык.

Бледное лицо Мартина озарила тень глубоко разочарования.

– В таком случае, – обиженным тоном заявил он, – пускай сам и явится ко мне! С семи утра и до семи вечера я обычно пребываю на своем рабочем месте.

Тактично откланявшись, Мартин поспешил исчезнуть с бутылкой вина, но Патрик преградил ему путь.

– Нет, – грозно прорычал Патрик, – именно ты, Черт эдакий, завтра явишься к Старосте Фрэнку ровно в восемь часов вечера!

– Я решительно ничего не понимаю, – озадаченно потупил ярко-синие глаза в пол Мартин с явно сконфуженным видом, – чегось он от меня хочет-то?..

– В гости приглашает, – загадочно сказал Патрик, – на ужин… праздничный.

Мартин нахмурился, очевидно, силясь переварить полученную новость и подозрительно покосился на Патрика.

– И чем же я обязан ему такой честью? – спросил он осторожным тоном.

– Сам узнаешь, – все так же загадочно ответил Патрик.

– Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – продолжал упорствовать Мартин, – прошу Вас, хотя бы скажите, чего мне ожидать от предстоящего… мероприятия? Я же по своей природе весьма эмоциональная натура и подобного рода интрига способна легко выбить меня на целый день из рабочей колеи, что в моей профессии категорически недопустимо!.. Вы ведь прекрасно понимаете, что, работая с пациентиками, я должен…

Далее вниманию Патрика была представлена длинная речь о важности сохранения самообладания в нелегком врачебном труде и еще много всяческой бредовой чуши, на которую Патрик никак не желал реагировать. Наконец-то поняв, что никаких разъяснений не последует, Мартин оборвался на полуслове и принялся изображать из себя обиженную натуру.

– Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – вдруг жалобно взмолился он, – скажите, хоть какого стиля должна быть одежда для данного мероприятия!.. Я же в первый раз получаю приглашение на званый ужин в ваших весьма… гостеприимных краях, и совершенно ничего не ведаю о здешних порядках и традициях предстоящего мероприятия!.. В чем мне идти-то туда?!

Патрик скептически посмотрел на нервничавшего «Черта эдакого». Готовый вот-вот разреветься от напряжения, Мартин смотрел глазами преданной синеглазой собаки.

– Иди, в чем обычно ходишь, – заявил Патрик, – все равно у тебя ничего другого нет, кроме этого… похоронного.

Резко встрепенувшись, Мартин принялся возмущенно объяснять, что именно черный цвет является истинным эталоном классической моды, на что Патрик только рукой махнул, давая понять, что разговор окончен.

Вскоре «Черт эдакий» стоял в комнате, держа на весу вешалку с черным выходным смокингом. Временами он переводил ярко-синий взор на собственное отражение в трехстворчатом зеркале и во все глаза таращился на свой повседневный черный классический фрак. Периодически он давал себе небольшую передышку, в виде глотка «терпкого красненького» и снова продолжал свое трудоемкое занятие.

Битый час Себастьян угорал над этой трагикомичной сценой нелегкого выбора. Не обращая на него никакого внимания, Мартин продолжая изображать полное смятение, которое временами выплескивалось в виде экспрессивной речи, выражающей прямое отношение к «треклятому званому ужину».

Осушив бутылку, Мартин громко поставил ее на стол, очевидно приняв единственное верное решение, и убрал смокинг обратно в шкаф.

– Нужно будет выкроить время, – произнес он, накручивая на палец остроконечную прядь темных волос, – и когда-нибудь пренепременно потом забрать мой синий костюмчик из химчистки.

Ровно в восемь часов вечера Мартин во всем своем непревзойденном блеске потрепанной классики, предстал перед домом Старосты Фрэнка, по всей видимости, порешив что для званного ужина в деревенской местности сойдет и фрачное одеяние. Однако на всякий случай он повязал выходной галстук черного цвета с витиеватым синим узором, украсив его узким серебряным зажимом с крупным сапфировым камнем, а длинную челку старательно пригладил назад водой.

Не успел Мартин появиться на пороге, как вокруг него засуетилась жена Старосты Фрэнка Луиза. Это была довольно простая и весьма радушная женщина, чем-то отдаленно напоминающая Стефаниду. Вообще Мартин давно заметил, что жители Плаклей весьма схожи между собой как внешне, так и в манере поведения.

Званый ужин проходил в большой светлой обеденной зале, по сравнению с ней просторная кухня семейства Карди казалась крохотным темным чуланчиком. Мартину весьма понравился интерьер помещения, вот только смущало огромное количество присутствующий людей, как вскоре выяснилось, многочисленных родственников Старосты Фрэнка, которые, как видно, отличались хорошей плодовитостью.

К слову сказать, у Старосты Фрэнка было четверо сыновей и три дочери. Сыновья и две старшие дочери уже давно обзавелись собственными семьями, и теперь по дому бегало множество шумных ребятишек самых разных возрастов. Помимо детей и внуков в доме Старосты Фрэнка были его сестры с мужьями и взрослыми детьми, у большинства из которых уже были собственными дети. В общем, дом Старосты Фрэнка в этот вечер был весьма оживлен и многолюден.

Не успел Мартин предстать перед этой галдящей публикой, как присутствующие моментально замолчали и стали с нескрываемым интересом рассматривать его. В ответ на это неподобающее поведение, Мартин лишь криво усмехнулся и занял предложенное радушной хозяйкой место. Длинный обеденный стол был укрыт белоснежной скатертью, очевидно, по случаю данного торжества, а обилие всевозможных блюд могло поразить любой изыск самого отъявленного гурмана.

Глядя на этот «стол изобилия» Мартин вдруг понял, что совершенно не голоден, а вот от пары-тройки бокальчиков «терпкого красненького» он сейчас бы не отказался. Однако к своему великому прискорбию он не увидел желаемого, а при более внимательном изучении, к своему откровенному страху и ужасу, осознал, что на столе вообще не было ничего спиртного. Тем не менее, Мартин не стал пока что сильно огорчаться, решив, что раз Староста Фрэнк знал, кого приглашает, то в связи с этим, он должен был обязательно взять во внимание предпочтения своего желанного гостя.

Успокоившись на этой мысли, Мартин принял выжидательную тактику, но вскоре выяснилось, что Старосте Фрэнку было глубоко плевать до предпочтений «желанного гостя». Приняв этот прискорбный факт, Мартин вконец расстроился и стал мысленно проклинать Патрика вместе со Старостой Фрэнком за то, что они лишили его привычного тихого вечера, да еще и оставили без любимого напитка.

От этого важного занятия он был оторван громким монотонным бормотанием, очевидно, присутствующие принялись от всей души благодарить Всемилостивого Господа за ниспосланный им в этот вечер «хлеб насущный». Окинув смиренно молящуюся публику вместе с их «насущным хлебом» искрящимся сапфировым взором, Мартин вдруг понял, что очень сильно хочет домой в компанию тихого Себастьяна, который в отличие от данных «шумных трезвенников» считается с его вечерними предпочтениями.

Тем временем «шумные трезвенники» все больше и больше набирали обороты в своем хвалебном молении и теперь уже громогласно благодарили Всемилостивого Господа. Мартин хотел было озвучить свои требования по средствам не менее громогласной латыни, однако из должного приличия сдержал себя в руках и продолжил занимать выжидательную позицию.

Закончив, наконец-то, свое бурное благодарение, «шумные трезвенники» резко замолчали и замерли, но через мгновение разом оживились и жадно накинулись на «ниспосланный им хлеб насущный». Утолив первый голод, они поугомонились и теперь вкушали более спокойно, временами запивая, и тут Мартин заметил, что некоторые из присутствующих пьют что-то из хрустальных бокалов, при этом характерно морщась.

Увиденное вселило в Мартина подобие слабой надежды. Тотчас же налил он себе напиток странного вида и сомнительного качества, однако отведал этого «чудо-зелья». Сто раз пожалев о столь необдуманном поступке, он принялся тревожно озираться по сторонам, не зная, как лучше поступить: рискнуть проглотить эту отраву, или же незаметно выплюнуть.

В конце концов, воспитанность взяла вверх над инстинктом самосохранения, и Мартин проглотил то, что тотчас вызвало у него едва сдерживаемый приступ тошноты. Закусывая первым попавшимся под руку «хлебом насущным», он про себя отметил, что при первой же возможности отомстит Старосте Фрэнку и предложит ему в качестве лекарства нечто похожего вкуса, но с добавлением касторового масла для усиления должного эффекта.

Тем временем многочисленное семейство Старосты Фрэнка, очевидно, насытившись полностью, принялось нарочито громко переговариваться между собой. Эти звуки были нестерпимы для чуткого слуха Мартина. В который раз он с тихой грустью вспомнил о своей тихой комнатке, о Себастьяне, о любимых книгах и жизненно важном «терпком красненьком», таким желанным и, как никогда, таким далеким.

Мартин уже был готов отдать все на свете, лишь бы его отправили поскорее восвояси или хотя бы предложили хоть что-нибудь из классического алкоголя, при мысли о котором, его уже начинало потряхивать, как вдруг случилось чудо. По велению какой-то неведанной силы галдеж резко прекратился. Резко вспомнив о ранее намеченной тактике, Мартин навострил уши.

Староста Фрэнк поднялся и начал говорить. Судя по всему, обращался он именно к Мартину, но отчего-то глядел куда-то вдаль. Это была довольно лестная чушь о том, что вся деревня благодарна «молодому доктору» за его исполнительность, мастерство, безотказность в помощи больным, а также за чистоту помыслов при полном отсутствии корыстолюбия. Староста Фрэнк рьяно глагольствовал, но при этом много раз повторялся, по сто раз прогоняя по кругу одно и тоже. Может быть забывался, а может быть словарный запас его был весьма ограничен.

С большим оживлением слушал Мартин ту благодарственную речь, лукаво улыбаясь и по-кошачьи сощуривая сапфирово-синие глаза, в которых так и сиял сиреневый блеск надежды на давно ожидаемое.

Однако ожидаемое так и оставалось ожидаемым. Очень скоро Мартину поднадоело слушать, как Староста Фрэнк старательно пыжится, переливая из пустого в порожнее. Наконец-то поняв, что никакого материального подкрепления не последует, крепко разочарованный Мартин вновь вернулся к мыслям о желанной бутылочке «терпкого красненького», силясь восстановить в памяти вкус и запах горячо любимого напитка.

– Мартин, – вдруг неожиданно спросил Староста Фрэнк, – ты ведь ни с кем не помолвлен, так ведь?

От странного вопроса Мартин, разом потеряв интерес к своему мазохистскому занятию, вытаращился на Старосту Фрэнка и удивленно захлопал длинным изогнутыми ресницами.

– Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, – обретя, наконец-то, дар речи, тактично парировал Мартин, – видите ли, в виду сложившихся обстоятельств, по отношению к довольно сложной жизненной ситуации, а также личного семейного положения в нашем государственном обществе…

Далее пошла довольно длинная заумная лекция с добавлением научных фраз, и какой-то несуразной чуши о роли семьи как значимой ячейки в жизни в общества.

Широко открыв рты, присутствующие внимали всему этому, явно восхищаясь красноречием такого молодого и при этом такого умного человека, но внятного ответа на конкретно поставленный вопрос так и не услышали.

Поразглагольствовав минут двадцать, Мартин замолчал и с самодовольным видом окинул Старосту Фрэнка пронзительно-синим взглядом.

– А тебе нравится у нас в Плаклях? – придя в себя от услышанного, спросил Староста Фрэнк.

– О, поверьте мне, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, – восторженно произнес Мартин, – радушные и щедрые Плакли стали для меня настоящим приделом земного блаженства…

Далее вниманию слушателей была представлена целая повесть о живописной прелести и сказочной красоте «радушных и щедрых» Плаклей.

– С Вашего великодушного позволения, – наконец-то подвел итог своего интереснейшего повествования Мартин, – я бы жил и работал здесь долгое-предолгое время, потому как…

– Значит, ты ни с кем не помолвлен и планируешь остаться в Плаклях? – с нескрываемой радостью перебил его Староста Фрэнк.

Мартин уставился в одну точку и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.

– А как ты относишься к детям? – поинтересовался Староста Фрэнк.

– О! Дети воистину распрекраснейшее существа, обладающие весьма любопытнейшим внутренним миром, постигать загадки которое одно удовольствие!.. – восхищенно произнес Мартин.