Читать книгу: «MCM», страница 35

– «Сущность»? Вы до сих пор не знаете или не уверены? О-о, а я-то думал, что вам оказано большее доверие. Хорошо ты их подготовил, Блез, умеют приоткрывать тайны. Вот только на лицах читаю недоумение. Да-а, про ключик-то и не знали…

– Если вы могли взять его у Блеза, – Сёриз была скептична, – что вам мешало прийти сюда раньше и провернуть те же жестокие и кровавые фокусы, что устроили сегодня? Зачем такие сложности? Кроме как убедить папá Блеза, что это выше его сил и он стал бесполезен, что тело-скриптор отторгает коммуникации Директората?

– Да, вы неплохо прочитали элементы сценария. Вы даже поняли, что это – сценарий. Аплодирую. Вот только что толку от одного визита? Блез не отдаёт ключ сейчас, не пожелал бы сделать этого и тогда. Боится проронить лишнее слово, но – не новых жертв. И я не про тех заложников. Блез-з, опас-сное ты с-сущ-щес-ство.

– Будто смерти, причиной которых стали вы, что-то оправдывает, – фыркнул Саржа. – Что вы такое увидели тридцать лет назад, что заставило вас думать подобным образом? Вы были верны Директорату, но губите его. Что ещё за иной порядок времени? Видимо, я здесь самый тупой.

– «Тупой»? Ни в коей мере. Вы, все вы одурачены Блезом. Как были и мы когда-то. Дети эпохи коммуникаций. Директорат коммуникациями, способом регистрации делит мир и время на упорствующие прошлое и будущее, безграничные, но конечные как момент. На зафиксированное свершившееся и желаемое предстоящее. Время Директората – время поверхностей. И вам оно кажется единственно возможным. И нам так казалось. Мы не замечали не то, чтобы противоречия, но несогласованности. И дорого заплатили за знание.

– Директорат инъектирует сущности антипроизводственные желания, и это работает лишь потому, что для сущности они выглядят частями настоящего. Следовательно, то время, в котором она пребывает – иное – бесконечно как момент, но ограничено.

– Да, вот теперь узнаю вас тогдашнего. Помимо времени Директората, что позвольте назвать Эоном, есть и Хронос, момент которого действительно простирается в мир горний, но также и в мир хтоний. И, хм-хм, сущность всё более предпочитает давление глубины, обволакивающее и искажающее. И не так далёк тот день, когда момент переполнится, и она попробует перейти в следующий. Что нас тогда ожидает? Это укрыто даже от меня. И вот мы подошли к сути того эксперимента. Блез всегда мог убить её – и сейчас можешь, слышишь? – без фатальных последствий для остальных. Но вместо этого решил обнулить, опустошить, вычистить момент, настоящее, в коем она покоится. Не захотел или страшился узнать, какой она станет в моменте новом. Ну, какое такое знание ты унаследовал от Градлона, а?

– То есть… То есть кто-то и в самом деле создал протез тела-скриптора? Лишённый истории, что записывал бы её с чистого листа? И вы тогда вносили ложные регистрации, расшевелившие тело-скриптор, чтобы осводобить место для подключения этого протеза?

– За годы в архиве черви тронули, похоже, не только книги Алоиза. Но я рад, что есть светлые головы, – в прямом и переносном смысле, – способные восстанавливать концепции по неполным источникам. Всё верно. Да только о том я узнал незадолго до эксперимента: всё-таки в иерархии я был на две ступени ниже Блеза и Атанасиуса. А, вы и об этом не знали. Да, консулов должно быть двое. А не один, предпочитающий доверительно-замыкающее обращение «папá». Последствия диктаторской власти, стягивающей информационные потоки на себя и выступающей их единственным распределителем, вы и сами видите, – и Игнациус поводил ладонью по черепу стоявшего на коленях так, как обычно гладят набалдашник трости.

– Так и что же вы намерены сделать с сущностью и её временем?

– Ох, никто ему так и не скажет? Позвольте мне. Называйте её Дахут. И она сущее проклятье – и для города, что погубила, и для города, что посмел наследовать ему, впитал его гибнущее величие. Гибнущее по её вине. И вы верно догадываетесь, что Хронос, несмотря на бесконечность, бесконечен подобно уроборосу. Это время мифов, мифического сознания. Только цикличное не двухмерно, – не считая самого измерения времени, – но трёхмерно. Спираль, в которой каждый новый виток – новый момент, отстоящий от предыдущего и различающийся с ним, заполняемый телесным…

– Вы отвлекаетесь от вопроса: вы её убьёте, а дальше что? Не займёте ли её место? Не стремитесь ли распространить этот Хронос? Выплеснуть его за пределы тела-скриптора и сиренариума?

– Вас ведь, кажется, зовут Саржа? Безгранично верный Директорату, пытаетесь найти оправдание политике его предводителя. Нет, не такова моя цель. Однако от Хроноса я избавляться не намерен, потому что невозможно уничтожить время. Эон и Хронос сосуществуют. А в случае Директората, скорее, Эон работает на Хронос.

– Что означает: мы будем вынуждены ускорять течение Эона, чтобы напитывать бездну момента Хроноса, поддерживать нагнетаемое давление желаний, лишь бы Дахут не просыпалась, но этим же и приблизим конец цикла, который перейдёт или не перейдёт на новый виток; насыщать момент-Уран, пока что-то не откажется или не сможет быть переваренным и не станет моментом-Кроносом, а затем напитывать момент-Кронос, пока не воспретендует на его роль момент-Зевс… При этом Дахут может быть очень зла, если поймёт, что не жилá, и попробует наверстать упущенное.

– А напарница вам под стать. Увы, столько безумств нужно узреть и учинить, чтобы обрести ясность собственного разума.

– Звучит слегка нелогично. Бэзи говорил, что вы слышите её зов. Может, ваш разум отравлен этим искажающим и сминающим давлением глубинного Хроноса? Вы открываете замок, а она перестаёт притворяться, будто спит и призывает к себе каким-то бессознательным способом, или же действительно пробуждается от соприкосновения с миром – и не позволяет себя убить. Я столько раз слышал слово «сиренариум», что не могу не предполагать, что Дахут и впрямь подобна сирене, а все мы слышали легенды об их песнях. Он пела вам – вы пели ей, пением рассчитывали и освободить от уз.

– И правда что, – с театральным прищуром поддержал Саржа Мартина, – Мы даже не знаем, как вы вернулись в этот мир. И где блуждали до того, если Дахут остаётся в заточении. Не трансмутировали же в чистое желание – и так попали к ней? И не тело-скриптор же высиживало вас, как яйцо?

– Его сестра… Ваша сестра… – это была дневная порция озарения Селестины. – Тогда пропали двое, но вернулся один.

– Да. Мы блуждали в Кер-Ис. В его некой проекции из умбрэнергии и регистраций. Мы видели такие строения… Я был немало удивлён, когда обнаружил, что и в этом времени начали прорастать подобные им. Именно что прорастать. Фасады, будто определяемые подводными течениями и сложенные из листвы, водорослей и раковин. Внутри – винтовые лестницы и колонны, будто позвоночные столбы. Хорды потолков. Сосуды и нервы, проступающие сквозь эпителий стен. Бутоны куполов. Органическая асимметрия во всём. Но были и более привычные, нарочито порывающие с окружением, блистательными кристаллами вырастающие из ила и пород – как тот белоснежный зиккурат с лиственно-древесным декорированием углов, который венчало златолиственное гнездо и над входом в который входящих приветствовали три маскарона, которые продевали змеи – во славу старых богов. Представьте, что я почувствовал, когда такое же обнаружил в Вене? Многие вопросы мне придётся оставить за рамками. Возможно, их зададите и разрешите вы. Вернёмся к Кер-Ис. Поистине город-призрак и город призраков. Но то было нам во благо. Мы могли наблюдать, могли нескончаемо почерпывать знания. Не берусь судить, заняло то годы или дни Хроноса, – всё как одна нескончаемая ночь, – но для Эона прошли два десятка лет. Мы многое узнали об умбрэнергии и власти над теллургической материей, но эти знания должны быть погребены вместе с Кер-Ис. Последние – вместе со мной и Дахут. Но вы также правы и в том, что отведённое мне время на исходе. Агнесса осталась в Кер-Ис. И уже не выберется оттуда. Но она знает, что сейчас происходит. Когда я доберусь до Дахут здесь, она добьёт её там. Если зов всё же возьмёт надо мной верх, окончательный удар ей нанесёте вы. Я в любом случае отвечу за свои действия. И я чувствую, что на вас костюмы Фабриса. Теперь дело за малым, да, Блез?

– Папá Блез? – тот обвёл взглядом четвёрку, начал было двигать челюстями, будто собирался наконец что-то вымолвить, открыл рот, по-змеиному высунул язык, но резко схлопнул челюсти, не дождавшись, пока он вернётся на место. Кусок плоти с брызгами упал на пол, а папá Блез гортанно засмеялся, захлёбываясь кровью.

– Что, ключом было слово? Слова? Думаешь, я об этом не догадался? Заставлял эхоматов петь умбрэнергией просто так? Нет, Блез, ты не победил, – и Игнациус проделал над ним некий фокус со временем, вернув его в прежнее состояние. Кусочек языка остался лежать, где лежал. – Да, Блез, ты растерян и не понимаешь, что происходит и что произошло, но ты видишь, что ты попытался сделать. Второго такого случая тебе не представится. Произнеси же слова-ключ, покончи с этим. Это всё, что остаётся от твоей власти над Директоратом. Так используй же её. Задумайся: если эти слова Градлон сделал ключом, то наверняка желал не того, чтобы они никогда не могли быть произнесены, но наоборот – как отец надеялся, что когда-нибудь если не он, то кто-то из преемников их скажет. Сделает то, на что он не решился – опять же как отец. Он неспроста сохранил последнее слово за собой, он оставил альтернативу. И ты тоже, Блез, понимаешь, что можешь действовать, а не оставлять всё на откуп времени. Что-то ведь тебя убедило не идти в «Sub rosa», а начать сопротивляться моему сценарию. «Теперь в спектакле дай мне быть актёром, чтоб власть мою увидел гордый папа…» И убедило не что-то – их речи. В этом я нисколько не сомневаюсь. Так открой им последнюю тайну. Не цепляйся за Хронос, хоть то и свойственно геронтократам вроде тебя; не мешай Эону, который сам же и взращивал. Взращивал, Блез, но ты отчего-то ищешь смысл существования Директората там, в прошлом, когда он… Лучше посмотри на них… На Сёриз и Селестину. Твои дщери не будут подобны Дахут. В двух я уверен. Что до остальных… Всё остаётся по-прежнему, их жизни угрожаю не я.

Папá Блез поднимался, как зачарованная факиром кобра. Вновь посмотрел на, возможно, последних ангерон. Взор его был не столь холоден, как обычно. Кивнул им. Жестом подозвал Саржу и передал ему в плоской коробочке, выщелкнувшей из потайной дверцы в столе, всё то, что замыкало власть Блеза на нём одном. Мартина же удостоил чем-то вроде шипения. Затем обернулся к сиренариуму, приложил к нему обе ладони, забормотал предваряющие заклинания-регистрации, а закончил всё фразой: «Дахут, Градлон прощает тебя! Дахут, я прощаю тебя! Дахут, Ис прощает тебя!»

Стеклянный – а на деле некая разновидность флю-мируа – пирамидион пошёл трещинами и осыпался. Кабинет залила лимфоподобная жидкость. Папá Блез воздел руки – и был утащен внутрь. Никто ничего не успел сообразить. Из сиренариума выползали белёсые щупальца – нет, что-то вроде пружин, трубок и шлангов, конструкция и материалы которых, должно быть, восходили ещё к технологиям Кер-Ис. Следом являла себя и Дахут, увитая этими наполовину живыми фуникулюсами и потому больше похожая на цефалопода. И прикрытая лишь кровью папá Блеза. Кровавой луной она и восходила.

Мартин, как мог, пытался осознать и воспринять природу её лика и наготы – некогда им уже виденных и столь же полнолунных. От напряжения подёрнулась сжимавшая револьверчик правая рука, а ногти пальцев левой вонзились в мякоть ладони. И так ему открылось её существо: эту свою слабину он смог узреть в одном из тысяч отражений зеркал-осколков стоящей перед ним Дахут, отражавших и множивших мириады образов, большинство из которых, на то было похоже, черпали источник своего существования далеко за пределами кабинета – по всему городу, а, может быть, и дальше. Возможно, что и в самом Кер-Ис. В нём, в этом отражении, как отражению и положено, Мартин действительно орудовал «апашем» непривычной к тому правой рукой и впивался ногтями в плоть левой. Он пытался разглядеть фрагментарное существо получше, удержать на нём взгляд, ему показалось, что его внимание обращает на себя, ведёт за собой мигрирующая из одного осколка в другой фигура с огненно-рыжими волосами и баллонами за спиной… – «вела, вела…» – но почувствовал не то удар током, не то резь, отличную от знакомой ему ранее, а глаза на миг ослепила вспышка. Пришлось спешно отвести взгляд. Селестина, узрев и почувствовав нечто подобное, какое-то время сохраняла контроль и почему-то испытывала подобие влечения, но всё же вынуждена была обернуться к Сёриз и застала её с нетипичной гримасой: с подёрнутым в отращении и удивлении правым уголком рта, отмеченным родинкой-мушкой. Возможно, ангероны только сейчас в полной мере осознали, от чего защищали город.

Дрожь объяла кабинет, а Дахут оглушительно зашипела, булькающе взревела на неведомом языке – «как она воспринимает и усваивает язык уже наш, каким его видит и представляет? логос или эйдос?» – и, на то похоже, принялась за старое. Селестина и Сёриз почувствовали накатывающее течение, а кабинет заполнился щебетанием отнюдь не птичьих клювов. Игнациус не медлил: сразу посёк лучами все лишние «конечности», коими она перестала шарить по поверхностям кабинета, однако притягивала их обратно к себе и как бы укутывалась, превращалась в кокон. Игнациус сблизился с ней, завязалась борьба. Он кричал что-то про баллоны. Потом – просто кричал. Селестина и Сёриз всё поняли. Мартину и Сарже повелели убираться из кабинета и настежь распахнуть медные двери. Пришлось подчиниться. До Селестины и Сёриз донеслись щелчки внешних задвижек. Переглянулись. И применили доселе лишь в теории знакомые знания: они стягивали пространство кабинета к сиренариуму. Пол и потолок прогибались воронками песочных часов, взвывала сталь, скрежетал и песком обращался камень. Сёриз поддерживала поток умбрэнергии, который обычно двери и преграждали, а Селестина сфокусировала его на баллонах за спиной Игнациуса. Вспышка. Ослепительно-белое пламя, жар ещё был терпим. Они увидели танец Эона и Хроноса. Но более – ничего. На ощупь в таком же танце пытались найти выход. Это был он? Или их тоже затянуло в Кер-Ис? Нет. Нет! Нет, это была рука, так знакомая Селестине, ласкавшая её рука. Позади захлопнулись медные врата. И через мгновение вздулись от ударной волны. Что бы Селестина и Сёриз ни сотворили, чему бы ни помогли восторжествовать, дела их отольют в бронзе неба августа.

Следующим вечером, когда Луна вновь поднялась за двадцатый, чтоб его, азимут, удалось разгрести завалы – о, похоже, что та сила, от какой сотрясалось, изламывалось и грозило обратиться в персть здание Директората, неведомыми путями заставляет более пригодные к подробному свидетельствованию речи раскалываться и рассыпаться, истираться в песок ещё на устах и выветриваться с кончика пера.

А под расчищенным – найти заложников. Вымокших, испуганных, не способных удержать хоть толику умбрэнергии, но – живых. Игнациус причинил множество бед, однако, что до остальных? За его деяниями следили все, но так ли мало и ничтожно их собственное участие и безучастие, амбициозность и близорукость? Озябшие, жалкие, немощные – бледными манами рассеивались они по буллеанским просторам Директората и пытались найти себя в новой реальности. Коммуникации, что удивительно, работали. Течение пощадило город. Саржа привыкал к обязанностям «папá» – а вернее, консула – и уже ломал голову над реорганизацией вверенной ему корпорации.

На краю обвалившегося центрального купола, достойного хоть римского, хоть местного Пантеона, сидели, свесив ноги, фигурки, точно рыбаки на пристани, наблюдавшие за безмолвным, но полным ритуала движением подводной жизни, сейчас, правда, едва приходившей в себя во всё ещё взъиленной после бури толще. Закатные лучи дарили наполнявшему Директорат воздуху, – в котором до сих пор висела дымка пыли, крошки и пепла, а гипс, известь и алебастр продолжали осыпаться со стен, – как на взгляд Мартина, тёрнеровские палитру и атмосферу. «Заход с морскими чудовищами… Или уже без них?»

– Интересно, где Игнациус поставил в сценарии точку? – как обычно задавался он вопросами, вызывавшими у окружающих мигрень.

– Важнее то, сколь срифмованы пролог и эпилог, – промурлыкала Селестина, стараясь не отставать.

– Ох, старые боги, вы что, спорите о природе сценария: от Хроноса он или от Эона? – подсела к ним Сёриз.

– А о чём же ещё спорить? Величайшая шутка, если всё случившееся было одной только прелюдией или разогревом хора с оркестром, а подлинные же симфонию или ораторию нам ещё предстоит услышать.

– Либо мы завершили некий цикл и теперь в начале нового, пытаемся понять правила бесконечной игры, либо всё действительно позади, и в будущее отныне тянутся лишь город и люди в нём.

– Можно ли на что-то подобное заключать пари? И что достанется победителю?

– Суть пари не в победе, а в решимости сторон, причём одна неизбежно отстаивает, ведает того или нет, ложную позицию. Впрочем, закон исключённого третьего не распространяется на спор глупцов и дураков. И вот уже насчёт того, окажетесь вы… хорошо-хорошо… окажемся мы ими или нет, я пари готов заключить.

Селестина с добрыми, хитрыми, игривыми улыбкой и взглядом всматривалась в силуэты, абрисы и контуры Двадцати округов, а уловив меж ними что-то, адресовала пожелание-вызов городу, с наступлением сумерек облачавшемуся в золото, зажигавшему огни и искрившему мечтами: «Пари!»

Fin

Благодарности

Настоящим видом книга обязана Гульнаре Сафиной, продравшейся сквозь весь смысловой, пунктуационный, синтаксический и грамматический сор (и сюр) и одолевшей его, Николаю Толмачёву, терпеливо и медитативно выудившему сомнительную неоднозначность и недосказанность, Алексею Воробьёву, помимо прочих данных им рекомендаций, указавшему на систематически встречавшуюся оплошность-неопределённость, по исправлении которой (возможно, не столь очевидном, но оно и вправду есть) повествовательная палитра дополнилась новым оттенком (если не сказать, что ансамбль – новой перспективой), а также Д.В., Игорю Гуренко, Александру Д. и Станиславу Савинову, напомнившим о необходимости оборачиваться и пересматривать написанное, сверять оставленное на бумаге с системой в собственной (авторской) голове. Ваш кропотливый труд, ваше мнение, ваши вопросы, ваши советы, беседы с вами – без них этот роман немыслим.

И всё же ради защиты репутации этих славных людей я должен сделать оговорку: в книге наверняка остались погрешности и вольности, но они – следствие исключительно моих невежества, невнимательности или неверного понимания комментариев, а возможно, что где-то сохранены в художественных и повествовательных целях.

Я благодарен всем людям, что откликнулись на моё предложение ознакомиться с книгой и уделили, доверили ей (и мне) самое ценное, что у нас всех есть – время. Во всяком случае, вы рискнули её прочитать и понять, а потому отдельной благодарности стоят ваши тёплые слова о прочитанном.

Возможно, стоит сказать «спасибо» и всем трудностям, всем отвлекающе-раздражающим факторам, которые очень старались превратить процесс написания в поверхностный, бесконечный и мучительный, однако будьте столь любезны в дальнейшем избегать попыток привлечь к вам моё внимание. Вот за это – спасибо.

И, безусловно, я благодарен множеству книг и иных источников вдохновения, – как уже существовавших ко времени развития фабулы романа, так и появившихся на свет уже в последующие годы и десятилетия, – к которым (но, увы, не всем) я, как мог, дал в сюжете две серии отсылок.

Из тех изданий, которыми активно пользовался и которым весьма обязан, но факт употребления которых сложно установить, вчитываясь в страницы романа, и которые нахожу весьма полезными для любого желающего углубиться (по-хорошему, не как я) в озвученную в романе тему Выставок и их взаимоотношений с городом, хотелось бы особенно отметить «Architecture of Instruction and Delight: A Socio-historical Analysis of World Exhibitions as a Didactic Phenomenon» Питера ван Весемаля, а также «Описание Всемирной Выставки 1900 г.» санкт-петербургского товарищества «Народная Польза», дозволенное цензурою 30 апреля того же года.

Алессандро Надзари

Примечания

1)

Напоминаю, что английское «disaster» через французское («désastre») и итальянское («disastro») заимствование восходит к греческому «δυσ + ἀστήρ», дословно означающему «несчастливая звезда» и отсылающему к тому, что бедствие предопределено высшими силами и не могло быть предотвращено доступными в последний момент человеку возможностями.  ↵

2)

Приготовьтесь ко встрече с субстантивацией, злоупотреблениям «авторским знаком» – тире, а также многострочными сложносочинёнными и сложноподчинёнными предложениями, перемежающими и вкладывающими друг в друга прямую и косвенную речь в различных их проявлениях и отношениях.  ↵

3)

Перевод С.В. Шервинского.  ↵

4)

Перевод И.М. Бернштейн.  ↵

5)

Перевод Н.С. Мавлевич.  ↵

6)

Перевод Н.М. Демуровой.  ↵

7)

«Помни о смерти».  ↵

8)

Да-да (фр.).  ↵

9)

Заведение с фиксированными ценами и не менее «фиксированным» меню, то есть такое, где потребителю обыкновенно предлагается выбор из нескольких однотипных блюд, которые кухня в определённые часы только и готовит.  ↵

10)

Нам с вами.  ↵

11)

Интригующая, причудливая, неправдоподобная, цветущая переливами мыльного пузыря ненормальность, странность.  ↵

12)

Мой друг (фр.).  ↵

13)

«Социологический ежегодник» (фр.).  ↵

14)

Оголтелый хохот (фр.).  ↵

15)

«Ужасное чудовище, безобразное, огромное, лишенное зрения…» (лат.)  ↵

16)

Препоручительные боны (фр.).  ↵

17)

Турне великих князей (фр.).  ↵

18)

Ночные коробочки (фр.).  ↵

19)

Белые дамы (фр.).  ↵

20)

«Джек-пружинки-на-пятках» (англ.).  ↵

21)

Цитаты взяты из романа «Труженики моря» В. Гюго в переводе А. Худадовой.  ↵

22)

«Особняк Разложения» (фр.).  ↵

23)

«Руководство по жестикуляции» (англ.).  ↵

24)

Отметка «обрати внимание» (лат.).  ↵

25)

Бог из машины (лат.).  ↵

26)

«Не прикасайся ко мне» (лат.).  ↵

27)

Статья «Я обвиняю» (фр.).  ↵

28)

Всякая всячина (итал.).  ↵

29)

Бог из машины (лат.).  ↵

30)

Родина… часть или партия (не политическая)… (фр.)  ↵

31)

Вооружённые силы (фр.).  ↵

32)

Правь, Британья! Правь волной:

Не падут британцы под пятой.

Правь, Британья! Правь веслом:

Не петь британцам русских слов. (англ.)  ↵

33)

Что за день, анилительный день! (вольный перевод, англ.)  ↵

34)

Как пожелаете (фр.).  ↵

35)

Городу и миру (лат.).  ↵

36)

Благодарю… от всей души (фр.).  ↵

37)

От «rhizome» – корневище и «étant» – бытие (фр.).  ↵

38)

Живая картина (фр.).  ↵

39)

Во французском то же, что в русском – архитектурный каприз.  ↵

40)

Главный вход на Выставку (искаж. фр.).  ↵

41)

Фигура, образованная пересечением двух кругов с одинаковым радиусом, математическое соотношение высоты и ширины которой составляет корень из трёх (лат.).  ↵

42)

Здесь игра слов: и похоронное бюро, и смертельный насос (фр.).  ↵

43)

Принцип невмешательства государства в экономику (искаж. фр.).  ↵

44)

Здесь: особая позиция рук (фр.).  ↵

45)

Охранялась своей темнотой (лат.).  ↵

46)

Несомненно, ибо невозможно (лат.).  ↵

47)

Искусство управления (лат.).  ↵

48)

Всего три слова, но какова лингвистическая игра! Два глагола настоящего времени изъявительного наклонения единственного числа третьего лица, при этом первый – в действительном залоге, а второй – в страдательном, объединённые хитрым союзом. Наиболее точный перевод союзной частицы «nec» на русский язык – «и не». Что до глаголов, то «fluctuat» проще всего перевести как «колеблется», «качается» или «раскачивается», возможно даже «мечется», однако контекстно более симпатичен вариант «волнуется»; но, увы, придётся мириться с коннотацией «волнуется – нервничает», по природе иносказательной и даже пережившей второе рождение, а нынче совершенно упрочившейся в разговорной речи в качестве основной (сравните определения глагола «волноваться» в словарях Ушакова и Ожегова, первые издания которых выпущены с разницей в каких-то 10–15 лет, на которые, впрочем, пришлось и военное время со своим влиянием на носителей языка). Ситуация с «mergitur» тоже не вполне простая, даже несмотря на благосклонность русского языка к страдательному залогу. С переводом проблем нет, инфинитиву «mergere» в русском в интересующем нас смысле соответствуют глаголы «тонуть», «погружать», «утопать». Но то инфинитив. В используемой же форме его придётся передать кратким причастием (например, «потопляем»), что допустимо конструкцией фразы, поскольку от этого не страдает его роль сказуемого. Сохранение разницы залогов представляется важным по той причине, что она отражает характер действия и, соответственно, города, исходящую «изнутри» дозволенность первого, то есть способность адаптироваться и сообразно реагировать, и непозволительность «извне», то есть с участием третьего лица либо капитуляцию перед внешними силами, второго (но отменяет ли страдательный залог исключительное право на самостоятельное доведение до подобного состояния?). Суммируя сказанное, останавливаюсь на следующем переводе девиза: «Волнуется и не потопляем». По вкусу добавьте тире перед союзом, хоть оно и привнесёт новое, вряд ли заложенное прочтение.  ↵

49)

Под маком (лат.).  ↵

50)

Роман с ключом (фр.).  ↵

51)

Голос из машины (лат.).  ↵

52)

Подозрительная личность (лат.).  ↵

53)

Здесь: основные положения рук в балете, так называемые закруглённые и удлинённые (фр.).  ↵

54)

«Ad limina [apostolum]» – у [апостольских] врат, «a limine» – сразу (лат.).  ↵

55)

Рвите роз бутоны, девы,

Время бьёт крылами:

Днесь достоин цвет напева,

Завтра… О-ой, дурак ты, Марти… (англ.)  ↵

56)

До тошноты (лат.).  ↵

57)

По-русски это незатейливо зовётся водолазкой.  ↵

58)

Здесь: отождествление самого города с системой его канализации (лат.).  ↵

59)

Человек есть [мыльный] пузырь (лат.).  ↵

60)

Пусть отплывает! В этом всё… (лат.)  ↵

61)

Из речи Дюкло, цитируется по выпуску №55 «Вопросов философии и психологии».  ↵

62)

Скомпоновано и процитировано по изданию «Познание России. Заветные мысли (сборник)», Д.И. Менделеев, Ю. Славянов (сост.).  ↵

63)

Человек человеку зеркало (лат.).  ↵

64)

Горе побеждённым (лат.).  ↵