Читать книгу: «…Имя сей звезде Чернобыль. К 35-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС», страница 7

Письмо Е. И. Сизенко, первому заместителю Агропрома СССР

23.07.87

Уважаемый Евгений Иванович!

Общественности Белоруссии известно, что в холодильниках Гомельской, Могилевской областей хранится около 20 тысяч тонн (двадцать тысяч!) зараженного радиоактивного мяса. (Убитый скот из пострадавших от Чернобыля районов.)

Представители Агропрома БССР при встрече с белорусскими писателями в июне с.г. признали, что это мясо добавляется в некоторые сорта колбасы («в дорогие, поскольку их покупают и едят понемногу» – так это было объяснено).

Эти грозные запасы будущих болезней увеличиваются и будут увеличиваться, поскольку Агропром не прислушался к голосу тех ученых, которые рекомендовали прекратить всякое производство продуктов питания в сильно загрязненных районах, (а их не три в Белоруссии, а значительно больше!).⁸³ Агропром БССР принял к руководству советы «оптимистов» из Московского института питания и др., и теперь мы везем чистые продукты в эти деревни, а вывозим грязные и пополняем те же холодильники.

При этом всерьез говорят, что от лежания в холоде мясо потеряет радиоактивность (по цезию, по крайней мере). Видимо, тоже советы ведомственной (а точнее, надведомственной) науки.

Любой независимый физик объяснит, какая безграмотность – так думать, рассчитывать. (Они это и говорят.) А иначе не метались бы целые страны по планете в поисках могильников для радиоактивных отходов: проморозили бы хорошенько и никакой заботы.

Совершенно очевидно, что забота должна состоять не в том, как реализовать эти «дары Чернобыля» через «научные» дозы смешивания загрязненного продукта с чистым (а если кто на этом настаивает, ссылаясь на «научные работы», пусть проводит долговременные испытания на самом себе, а не на детях!), забота и трудность в том, как уничтожить, захоронить зараженные продукты, не загрязняя почву, воздух, воду. А чтобы остановить дальнейшее воспроизводство радиоактивных отходов, радиоактивности, размазывание ее по продуктам питания (и без того нам хватает радиоактивной грязи) и избавить механизаторов, доярок, их детей от опасной среды в известных нам районах (переселяя, например, на полупустынную Витебщину), конечно же, следует прекратить всякое земледелие в особенно загрязненных местах Гомельской и Могилевской областей, чтобы не везти туда чистые продукты ради получения грязных. Абсурд, если не что-то большее!⁸⁴

То есть сделать, наконец-то, поступать так, как рекомендуют серьезные московские и минские ученые.

А это, все это невозможно сделать без помощи, без активной, смелой, честной позиции всесоюзного Агропрома. Ведь ситуация на десятки и десятки лет (по цезию-137, не говоря о стронции, уране, плутонии и пр.) И нам не спрятать голову в песок, как все еще прячем: песок-то радиоактивный!

Прошу не рассматривать мое письмо как голос всего лишь одного человека, писателя имярек и только. Никакого труда для Вас не составит все сказанное (и неполно еще сказанное) проверить и перепроверить у серьезных и независимых от ведомства ученых-специалистов, да и вообще на месте, в Белоруссии.

Член-корреспондент АН БССР, член Комитета советских ученых за мир, против ядерной угрозы, писатель Адамович А. М.

Письмо Е. П. Велихову

24.07.87

Уважаемый Евгений Павлович!

Это письмо в Агропром (по проблемам, о которых мы беседовали с Вами у Питирима)⁸⁵ вызвано их же, агропромовцев, обращением ко мне (через общих знакомых).

Но думаю, что у них собственных силенок для принятия сколь-нибудь серьезных решений не хватит.

Если эта копия письма попадет в руки А. Н. Яковлеву⁸⁶ (которого Вы назвали в том разговоре), то тогда, может быть, что-то и сдвинется.

С искренним уважением!

Адамович

г. Москва

1988

Честное слово, больше не взорвется, или Мнение неспециалиста
[Письмо написано по личной просьбе М. С. Горбачева и дополнено автором при дальнейших публикациях]

3–7 марта 1988 г. [1991]

Чернобыль, ситуация в Белоруссии понудили и меня заниматься тем, чем никогда не занимался и даже не думал, что доведется. Такое со многими сегодня случается, и всю ругань в адрес неспециалистов, не в свое дело лезущих, я готов принять и на себя. Но не заниматься «не своим делом» я тоже не могу, не в состоянии, не имею права: слишком близко касается нас всех то, что делают специалисты, результаты их деятельности.

Оговорюсь, однако: то, что высказываю, старался проверить и перепроверить у специалистов самого высокого класса. На них время от времени и буду ссылаться. Конечно, ни на кого не перекладывая ответственность за свои мысли и выводы.

Осенью прошлого года встречался с человеком, который потом, но именно в печальную годовщину чернобыльской катастрофы, произвел страшный расчет с собственной жизнью. Академик В. А. Легасов находился тогда в больнице, мы с ним долго разговаривали, несколько раз он звонил по телефону в свой институт, потом появился врач, я вышел переждать в коридор, но успел уловить их взвешивающий, с цифрами, разговор о «формуле крови» Валерия Алексеевича.

Пережидая врачебный осмотр, изучал свои записи, чтобы продолжить нашу беседу. Что меня поразило: предельная откровенность и какая-то исповедальность Легасова перед человеком, в общем-то, ему далеким, с которым видится впервые.⁸⁷

Уловил я – нет, не теперешнее это, а того времени ощущение! – нечто трагическое в облике, в душевном состоянии человека, с разных сторон причастного к чернобыльской катастрофе. Причастного и к строительству и размещению АЭС (в качестве ближайшего помощника бывшего президента АН СССР А. П. Александрова), и к труднейшей, самоотверженной и опасной работе по укрощению «мирного» атома в Чернобыле.

Но многие из крупнейших специалистов были причастны. Так или иначе. Да только не все потом достойно отреагировали на ситуацию. Некоторые и так: «Наука требует жертв». Кто-то из них спокойно ушел после Чернобыля на заслуженный отдых, кто-то продолжает столь же бездумно, как и прежде, работу по «аэсизации» нашей страны…

Вот он, разговор с академиком Легасовым, который я тогда записал. (Услышанное от него потом висело надо мной, как грозовая туча. Просто не знал, куда и к кому с этим бежать…)

– Следующий Чернобыль может случиться на любой из станций этого же типа. Но самая вероятная последовательность: Армянская АЭС, Ленинградская, Игналинская…

– Вы в этом убеждены? И я могу записать этот ваш график?

– Можете записать. Не так-то просто полностью устранить важнейшие составляющие чернобыльской катастрофы. Это изъяны конструирования и некачественного строительства. Это до сих пор не найденные принципы создания вполне надежных аварийных систем для таких станций. Это невозможность соорудить над ними «колпаки», хотя бы сейчас. А поэтому повторение случившегося не исключено. (Впрочем, как и на наших химических комбинатах, Днепропетровском, прежде всего.)

– Это понимают и другие ученые?

– Понимают многие.

– Почему же не говорят правительству?

– Видимо, срабатывают старые представления: все равно никто не услышит, раз такая «линия». Слишком велика инерция, установка на атомные станции вопреки всему. Мы приступили с опозданием на десять лет к широкому их строительству и потому рванули с места в карьер, но налегке, экономя на «колпаках» и прочем, чтобы только больше, побольше за те же средства. Остановиться уже нелегко. Но главное: во всем этом и за всем этим – интересы ведомственные, интересы людей, должностей, групповые, в том числе и интересы разных научных направлений. Я вот собираюсь об этом обо всем написать, обратиться наверх…

Смерть Валерия Алексеевича Легасова тяжко, веско подтвердила значительность и выстраданность того, что он тогда говорил, а я, оглушенный, записывал…

Строительство новых АЭС продолжается, хотя и по несколько сокращенной программе. Переориентированные на ВВЭР (водно-водяные, с водой под давлением) станции, в свое время считавшиеся менее перспективными, более дорогими, нежели реакторы большой мощности, кипящие, канального типа (РБМК).

Гарантия? Не более чем в старой кинокомедии, где продавец изрекает: «Чем товар дороже, тем он лучше».

Мы ведь и вчера (до Чернобыля) читали-слышали те же восторги, похвалы в адрес РБМК, которые сегодня обращены к станции типа ВВЭР. (Правда, уж не говорят, что их «можно устанавливать на Красной площади».)

Одновременно сами же сторонники безостановочного, безоглядного строительства потенциальных Чернобылей вынуждены соглашаться: да, лишь через одно-два десятилетия наука и техника, создав принципиально новые схемы и конструкции ядерной энергетики (может быть, на новом горючем), более или менее снимут проблему катастрофических аварий, а может быть, и проблему захоронения радиоактивных отходов и т. п.

Так что, может, разумнее – пересидеть эти «переходные» годы на наших все еще значительных запасах газа, угля, нефти? Академик А. Е. Шейндлин и его Институт высоких температур АН СССР считают вполне осуществимой задачу – сжигать уголь без излишнего вреда нам и окружающей среде. А то сторонники АЭС все сбивали нас с толку утверждениями, будто Чернобыль не вреднее дымов и саж тепловых станций.

На этот путь встали многие европейские страны, американцы: традиционная энергетика плюс энергосберегающая технология. И вообще, они стараются сберечь там, где мы расточительствуем по старой привычке.

За счет лишь энергосберегающей технологии в США сократилось потребление нефти чуть ли не на 25 процентов. Это сколько же АЭС надо было построить? Но они уже не строят новых. После аварии в 1979 г. на «Тримайл-Айленд» – ни одной новой АЭС! Ликвидировали или законсервировали даже те, которые были готовы на 70–80 процентов. (Строительные компании эти блоки постепенно вводят в строй, но нового заказа на АЭС – ни одного.)

То же – ФРГ, Англия, Швеция, Йспания, Швейцария, Канада, Бельгия (ни одного заказа на АЭС с 1981 г.).⁸⁸

Зато возвращаются к малым ГЭС (у нас гигантоманов, полностью истребленным)⁸⁹, вспомнили про ветер, приливы, солнце (хотя у них нет Каракумов). Но прежде всего – энергосбережение, энергосберегающая технология, за которую у нас сегодня так ратует академик Е. П. Велихов (Евгений Павлович мне показывал американский фильм, где люди в современных домах живут, как астронавты в своих аппаратах: все экономно, рационально и прекрасно – потому что не за счет ресурсов, принадлежащих будущим поколениям, а наоборот, сберегая для них богатства земли.)

А мы тем временем заложили, строим еще десяток АЭС и блоков. Академик Н. Н. Моисеев как-то обратил мое внимание: «Посмотрите на эту ужасающую цепь – с юга на север!» (Цепь АЭС, сковавшую нас по рукам и ногам и отдающую в заложники очередным авариям, если вообще не террористам. О террористах, кстати, академик тоже упомянул!)

Подумали бы хоть раз и всерьез все эти оптимисты-энтузиасты безудержной «аэсизации» энергетики, что произойдет с народом, страной (да мы просто переломимся!), если ахнет еще один Чернобыль…

Ссылаются на единственный пример – Францию. Там АЭС составляют 70 процентов от общей энергетики. Но у них нет наших недр, дающих нам возможность не залезать глубже в ловушку, в капкан, куда попала Франция. Интересно, куда они все попрячутся – французские политики и специалисты, ратующие за АЭС, – когда случится неизбежное – их Чернобыль? Это отлично понимают специалисты масштаба А. Д. Сахарова и поэтому советуют строить эти АЭС, если их строить, под землей, в стометровых гранитных колодцах. А не так и не там, где упрямо видели их, например, бывший председатель Госкомитета по использованию атомной энергии СССР А. М. Петросьянц и другие оптимисты-энтузиасты: в самых заселенных районах – прямо на голову миллионам людей и обязательно у истоков жизнепитающих рек (Волги, например).

Не о строительстве новых [станций] хлопотать бы этим людям, раз уж они так или иначе причастны к Чернобылю, тоже повинны в нашей беде, а о том, как мирно расстаться с очень, как оказалось, не мирным атомом – с некоторыми станциями, уже работающими. (Что называется, поймали медведя: «Тащи сюда». – «Не могу!» – «Тогда иди сам!» – «Не отпускает!») Снова и снова на этих АЭС что-то случается.

Мечта: хоть бы уж эти действительно мирно выработали свой ресурс, а потом бы их с честью захоронили. (А еще лучше захоронить досрочно. От греха подальше!) А тем временем, раз своего ума недостает, дождались бы, узнали, куда повернет мировая наука и практика. Впрочем, свои умы и есть и были, только вот не слушали, не слышали их. П. Л. Капица настаивал на том, что неразумно строить АЭС в густонаселенных районах и вообще в европейской части СССР.

Любой новый Чернобыль будет страшнее прежнего еще и потому, что он окажется и крахом перестройки, за ним последуют непредсказуемые социальные, мировые катаклизмы. Преувеличение? Нет! Шоковая оцепенелость первого Чернобыля вряд ли повторится. И массовый героизм – тоже. Можно ожидать чего-то совсем иного, куда более гневной реакции: да что же на самом деле с нами делают? сколько можно?!

Вон как мы выложили всю европейскую часть своей территории атомными станциями: Армения, Литва, Ленинград, Курск, Смоленск, Ровно, Киев, Запорожье, Одесса, Феодосия, Ростов-на-Дону, Харьков, Воронеж, Горький, Куйбышев, Саратов, Калининград, Уфа, Архангельск… Даже в Крым проникли!

Что еще может не попасть в тридцатикилометровую зону? Какие города-местности. Столицы – какие? Разве что Минск: строящуюся как раз в тридцати километрах от него АТЭЦ, кажется, переделываем на «неатомную». Все-таки не решились наши атомщики подарить Белоруссии еще и АТЭЦ – прямо в столице. Это был бы уже явный перебор после всего, что Белоруссия получила от них…

У энтузиастов повсеместной «аэсизации» нервы крепкие. Если уже они (устами Петросьянца) в первые же дни могли бросить прямо в лицо, в глаза женщинам и детям, бегущим от Чернобыля, как в свое время от фашистов: «Наука требует жертв», – тогда с нервами у этих людей все в порядке.

А как же с совестью и с гражданской ответственностью?..

Нет, и тут, как и в случае с мелиораторами, без крутого вмешательства общественности нам не спастись. Не остановить ведомственное безумие, когда «проекты века», по словам Б. А. Куркина, слишком начинают напоминать «преступления века». Нынешняя существующая ядерная энергетика, как и возможная ядерная война, затрагивает судьбы всех. («Мирный» и «военный» атомы после Чернобыля в нашем сознании, да и в реальности принципиально сблизились.) Поэтому не должна оставаться проблема развития атомной энергетики в зоне молчания, или недомолвок, или прямой лжи.

Кстати, отчего это атомная энергетика (мировая) прямо-таки плавает во лжи? Уголь, нефть – история их освоения сопровождалась отнюдь не моральными действиями многих и многих (стран, людей). Но чтобы столько лжи? Проклятье висит над атомом! Каким бы «мирным» он ни прикидывался.

Вот куда нужно больше света!

Нет, деятели типа Петросьянца еще не стали днем вчерашним. А тем более не ушла традиция, инерция старого мышления в вопросах новой энергетики.

Новое мышление, направленное прежде всего на выживание рода человеческого, необходимо здесь не менее, чем во взгляде на войны и оружие массового истребления.

Академик В. И. Гольданский утверждает: одна взорванная террористами (или в результате «малой» войны), разрушенная полностью АЭС мощностью в один миллион киловатт отравит столько и стольких, как и ядерная бомба в одну мегатонну.

Если же учитывать долговременное воздействие радиации от разрушенного полностью Чернобыля (к счастью, из него выплеснулось лишь 3,5 процента горючего), то результат был бы адекватен взрыву бомбы в 10 мегатонн.

Ученые (академик АМН СССР А. И. Воробьев и другие) наконец согласились: основной удар Чернобыля пришелся по Белоруссии – все замеры об этом кричат. Во сколько больше здесь выпало, чем на украинские земли (которым тоже досталось), – об этом ученые еще скажут. А. И. Воробьев считает, что в 8–10 раз. Но кто и что получил (в смысле помощи, внимания), тот уже получил. Тем большего внимания требуют сегодня, хотя и с опозданием, другие пострадавшие земли и люди.⁹⁰ И они бы все это, конечно же, получали аккуратнее, когда бы не помехи со стороны именно тех, кто в беде и повинен, – атомного ведомства.

Наводя густую тень на все происходящее в этих районах тень тайны, закрытости всего и вся, – атомное ведомство добивается главной цели: приуменьшить масштабы бедствий. Чтобы сохранить и лицо свое, и свою программу строительства новых АЭС, финансы и т. п.

Ведь если всерьез помогать тысячам и тысячам людей, обследовать и спасать их не только от прямых или косвенных заболеваний, но и от продолжающегося облучения (напрямую и через продукты питания), если переселять в действительно безопасное место, тогда получится, что важнее они, люди, в сотнях и сотнях по-прежнему опасных населенных пунктах за пределами тридцати километровой зоны – в то время как для ведомства всегда важнее всего ведомственная тайна и ведомственный авторитет…

Уже трубят, что людям можно и в тридцатикилометровую зону возвращаться. Безопасно, мол. А главное, они сами хотят, вон, просятся.

Еще бы! Люди ведь правды не знают. Не понимают. И те, кто живет в загрязненных районах Гомельской и Могилевской областей, – не знают. И держатся за свои, ставшие опасными, огороды, хотя беду и чувствуют. А объясни им правду, переедут в Витебскую область, куда их позвали было, а потом звать перестали. Будем делать вид, что не так страшно, а там посмотрим!

А там, предсказывает наука (например, академик А. И. Воробьев), через три-четыре года – всплеск лейкемии, белокровия; через десять-двадцать, в зависимости от возраста людей, раковые заболевания, катаракты, врожденные уродства и т. д.

Уже сейчас вовсю свирепствует «радиационный СПИД» – весь набор обычных болезней в острой форме, вызванный ослаблением защитных иммунных сил. Деревенские старики, крепкие как полесские дубы, вдруг стали сыпаться. Ну а дети – тут бы всерьез спросить правдивую статистику! А не ту, которую получаем. Есть такая, например, домашняя хитрость: детей на лето вывозили из зараженных районов, тут же подсчитали, сколько матери брали бюллетеней по уходу за детьми; оказалось, меньше, чем прежде, – ура, болеют реже, чем до Чернобыля!

Вот так и живем!

Или же: картину статистики болезней или смертности изучаем в масштабах области (Могилевской, Гомельской), а не в конкретных пораженных районах (Брагинском, Краснопольском, Чериковском, Славгродском и др.). Сопоставляем, как было до и после, и радуемся: и болеть, и умирать стали меньше! Нет, а вы в тех же деревнях, сопоставьте – и честно, честно! Помогает ли им «улучшившееся медицинское обслуживание»?..

Уж медицина-то точно понимает: что и к чему. Понимает – это заметно. Когда комиссии приезжают в эти районы – обязательно с термосами и своими бутербродами. Простодушные белорусские селяне накрыли столы (по телевизору мы эту стыдобу наблюдали), а медики отнекиваются: дескать, сыты-напоены еще с Москвы. Дескать, у вас тут так мило! И белорусское сало такое на вид аппетитное! Обязательно приедем с семьями отдыхать к вам!

Не один только героизм нашей медицины высветила чернобыльская вспышка. Да, многие врачи, рядовые там, на месте, оправдали и теперь оправдывают свое высокое звание. Но и вот факт: только медик в правительственной комиссии не подписал заключение о хотя бы запоздалом выселении Припяти, требовал дождаться, когда ветер повернет на город и наберется столько бэр, сколько предусмотрено в инструкции. А что министры здравоохранения Украины и Белоруссии говорили, как информировали-инструктировали свое население: можно было подумать, что не радиация просыпалась, а манна небесная!

О, это чиновничье упоение причастностью к тем, кто принимает решения, за кем авторитет власти, у кого в руках «тайна» (в наше время поименованная информацией), от кого исходит «чудо» – решать чужие судьбы! Первые недели, месяцы Чернобыля у нас в Белоруссии, как нигде, может быть, напоминали 1941-й. Прежде всего – горе и растерянность матерей и детей, сорванных в беженство, в единочасье потерявших свой привычный надежный мир. Сколько раз это происходило в нашей истории!

Да, уж в этом 1941-й повторился сполна. По неподготовленности нашей к грамотным действиям и всегдашней готовности лишь к одному – лжи во спасение. Просто-таки фантасмагорической лжи народу, самим себе. «Враг трусливо наступал» – классическая журналистская формула августа 1941-го. И столь же классическое о соловьях, поющих над Припятью весной 1986-го.

…Сцена в приемной ЦК Белоруссии – я тоже устремился к человеку, действия, поступки которого в те дни выгодно отличались от всего, что можно было наблюдать. Возможно, потому что Александр Трифонович Кузьмин – фронтовик и помнил, сколько бед нам причиняла всегдашняя привычка опасаться неудовольствия высшего начальства больше, чем атаки врага…

Сюда вошла (нет, вкатилась, шумно продолжая беседу) очень какая-то круглая группа толстенько-круглых людей. Ощущение округлости, круга возникало, наверное, оттого, что у группы был выразительный, закручивающий всех вокруг себя источник энергии, центр – сам министр здравоохранения БССР. Тесня друг дружку, ревниво подминая чужие голоса, окружение его завершало разговор, ранее начатую тему: как справиться с несознательностью матерей из тех районов? Приехали с детьми, прибежали, ну, ладно, детей привезли и оставьте – вас-то самих мы держать здесь не обязаны! Не хотят уезжать. Сеют только панику, получается, что там очень плохи дела, и не только в трех районах, о которых проинформировали Москву, а в десятках районов… Ну да ничего, уговорим! Физиономии, голоса, торопливость холуйская, самозабвенная готовность авторитетно лгать тем женщинам, только бы начальство было довольно, – я глядел на них, по-видимому, очень зло, как на банду какую-то. Потому что товарищ Савченко вдруг затревожился, наверное, сам взглянул на происходящее посторонним взглядом, услышал не из центра круга, а извне… Он гневно глянул на своих, но где там, они были невменяемы, как токующие глухари!

Скрылись за тяжелой дверью, а когда снова появились, и министр снова увидел сидящего у окна человека, который слышал, не выдержал, подошел ко мне.

– Вы кто?

Да, да, тот самый, да, который писатель (кажется, впервые назвался с удовольствием), который пишет, может написать…

Нет, не зря он тогда забеспокоился. Как в воду глядел: вот, описываю сцену, которой был свидетелем. А то, что он занервничал, заметив свидетеля, лишь подтверждало: знал, отлично знал он, что не то, не так делало его ведомство. Обслуживая, защищая не интересы населения, а ложно понятый престиж властей, других ведомств. Когда медицина этим – не своим – делом занялась, сказать трудно. Но, судя по всему, это не вполне кончилось и сегодня.

Увенчивает всю эту медицинскую пирамиду лжи во спасение (во спасение лица атомного ведомства, при этом теряя лицо медицины) сам вице-президент АМН СССР товарищ Л. А. Ильин.

Вице-президент Ильин убежден (убежден ли, не знаем, но нас пытается убедить): «сколько-нибудь значительного увеличения количества больных раком не предвидится, так как оно намного ниже пределов колебания естественной частоты онкологических заболеваний». А уж генетические эффекты радиации, по мнению вице-президента АМН, и вовсе смехотворны: «вероятность их появления ничтожна» («Известия» от 18 сентября 1986 г.).

А вот как об этом высказывается академик Н. М. Амосов: «Страшен малейший подъем радиации, даже если его уровень остается безопасным» («Литературная газета» от 27 мая 1987 г.). И он всего лишь повторяет то, что прежде и всегда писалось, пока еще не приходилось спасать лицо атомной энергетики, в учебниках по радиобиологии. Кстати, и в статьях самого Л. А. Ильина это можно прочесть. Прежних. Дочернобыльских. Вот золотые слова из сборника «Гигиенические проблемы радиационного и химического канцерогенеза» (М., 1979. С. 25): о «непревышении дозового предела и снижении дозы до возможно низкого уровня», о «гуманных традициях советской гигиенической науки», предусматривающей «отсутствие порога для стохастических эффектов действия радиации», то есть (если я правильно понял) отсутствие порога для нежелательных последствий радиации.

Ну а как быть с населенными пунктами в Могилевской области – в шести районах, – где хроническое облучение значительно выше нормы?

Когда честный толковый врач (таких много, но строгие подписки «не разглашать!» держат их за глотку) попытался сделать элементарное, что делать необходимо, – завести контрольную карточку, ту, что имели солдаты и люди, занятые дезактивацией зараженной местности, когда он захотел наладить контроль за бэрами, получаемыми и колхозниками, трактористами, комбайнерами, работающими в радиоактивной пыли, – это вызвало юпитеров гнев могилевского медначальника. Рассказав об этой здравой и элементарно необходимой инициативе как о чем-то совершенно недопустимом, он заявил собранию медиков в поучение: «Вы подумайте, что затеял! Я ему укорочу руки!»

И укорачивают. Все усилия не на выяснение очагов беды, а на сокрытие. Спасать надо атомную энергетику! Вот и слово емкое изобрели «радиофобия» – для тех, кто больше не верит слепо специалистам.⁹¹

А ведь знаем, все на местах знают и понимают меру угрозы, опасности. Иначе не возник бы вахтовый метод работы врачей, например, в городе Брагине. Вполне оправданный сам по себе метод: каждый месяц бригада меняется, выезжают, чтобы вывести бэры-рентгены из собственного организма в безопасной местности. Но сразу возникает вопрос: ну а население, а дети – они ведь живут постоянно! Не вахтовым методом.

Это не значит, что и врачей следовало бы заставить жить постоянно. Наоборот: надо переселить людей, детей особенно. Раз ситуация такова.

Последние изобретения заинтересованных ведомств: будем строить интернаты-госпитали для школьников в зараженных районах. Ничего не жалко. Только бы не вывозить людей и не подрывать «авторитет атома». И действительно, действуем даже щедро и энергично, но внутри схемы, системы, навязанной государству Главатомом. Под покровом тайны, которая и не позволяет ориентироваться в сложной обстановке, действовать с открытыми глазами, а значит, результативно. Скажем так: возможно, переселять в каких-то случаях и не надо, но, чтобы знать, так ли это, а не гадать, надо отказаться от ведомственной секретности.

Люди все равно уезжают, но больше молодые (девушки особенно, им рожать), те, кому легче сорваться с места. Центральное радио как-то объявило, что «в Мозыре решена жилищная проблема». В Припяти решена еще радикальней. Уезжают, и правильно делают. Не удерживает и рубль в день, который мы дарим за проживание в некоторых районах сверх зарплаты. (Народ окрестил эти деньги «гробовыми».) Но говорят, их скоро отменят не потому, что риск уменьшился, а чтобы успокоить. Видите, мол, стало безопаснее, раз «гробовые» отменили! Кроме того, ближайшие соседи недоумевают, протестуют, а нам что, не приходится терять свои и покупать чистые продукты? Почему же нам не платят?

Кто может, кто легче на подъем – бегут, а старых и малых удерживаем «гробовыми» рублями и тайной. Чего не сделаешь, чем не заплатишь, чтобы построить еще с десяток Чернобылей?

А ведь все равно спохватимся – и в этих местностях (беда заставит) и со строительством АЭС опомнимся. Но ведомства, бюрократия и тут, как в мелиорации, будут сопротивляться до последнего. Такова уж природа бюрократии. Даже если вопрос встает о жизни и смерти народа, суть и повадки ее ни в чем не меняются.

Это хорошо заметно и в поведении Агропрома, союзного и республиканского, по отношению к той же чернобыльской ситуации. Если медицина все-таки работает не столько на себя, сколько «на дядю» – на престиж атомной энергетики (конкретные вице-президенты, конечно, что-то выгадывают на этом и для себя), то Агропром имеет прямую корысть от той бездушной недальновидной практики, которая возобладала в пораженных районах. Здесь снимают урожай, выполняют планы по мясу и молоку и пр. (Кстати, радиация стимулирует рост некоторых злаков, это замечено и даже взвешено: кое-где получили небывалые урожаи зерновых.)

Вывозим зараженную продукцию, а потом не знаем, что с ней делать (но зато отчитались за тонны!). Абсурд! Но абсурд опасный. Ведь мы вместо того, чтобы локализовать радиоактивные местности, постепенно выводить, хоронить радиацию, размазываем ее по всей республике и шире – по стране.

Практика Госагропрома напоминает нам действия некоторых председателей колхозов и совхозов вблизи Чернобыля: те посылают косарей-«партизан», чтобы решить сенную проблему, в зараженную зону. Очень уж хороши там травы!

Надо сказать, что республика обращалась в Госагропром с просьбой: 1) исключить из плана земли, особенно зараженных районов; 2) позволить уничтожить тысячи тонн зараженного мяса, которым забиты холодильники Могилевской и Гомельской областей. (Мясо коров, скота, который вывозили из пострадавших районов еще в 1986 г.) По обоим вопросам – бюрократический туман. Я и сам его вдохнул, этого усыпляющего тумана, когда обратился в Госагропром с письмом.

За подписью академика ВАСХНИЛ Н. А. Корнеева получил такое разъяснение: в холодильниках Белоруссии зараженного мяса – «всего лишь» три тысячи тонн…

Белорусские агропромовцы называли другие цифры – семь тысяч тонн, академики АН БССР – все двадцать! Сколько на самом деле и кто съел разницу – пушные звери, как утверждает товарищ Корнеев, или пошло в домешку к фаршу, в добавление к колбасе, как белорусские агропромовцы утверждают, чуть-чуть и в самые дорогие сорта – «потому что их меньше покупают!» – знать это никому не дано. Большой секрет!

Мысль о том, чтобы это страшное мясо, наши будущие болезни, просто уничтожить (думаю, что каждый житель Белоруссии даже заплатил бы за это – только бы не съесть ненароком), мысль эта деятелям из Госагропрома кажется, конечно, кощунственной. И не мяса им жалко – плана!

А тем временем из зараженных районов получаем новые и новые такие же продукты: везем туда чистые, эти вывозим и разбавляем, размешиваем с чистыми.

А почему бы не иметь в районах этих просто закрытые зоны, заповедники для тех же «пушных зверей». А людей пригласить переехать на Витебщину. Обком Витебский много раз просил об этом: край богатейший, белорусская Швейцария, а население разреженное, потому что в войну здесь погиб каждый второй житель. Обкомы Могилевский и Гомельский не соглашаются терять рабочую силу. Но она все равно теряется: молодежь уезжает, и речь тут идет в основном о детях и стариках, для которых даже норма, установленная тут как допустимая, – убийственна. И как можно уговорить ребенка есть только чистые продукты (если они останутся чистыми в зараженной местности) и не съесть ягоду, грушу – разве только оботрет о курточку? Или ходить по асфальтовым дорожкам (если они есть)? Или, приехав на спецавтобусе из школы, не бегать по пыли, по траве, по лесу?..