Читать книгу: «Радужный город», страница 2
Глава 2
– Откуда у нянечки детского сада такие познания в медицине? Интернет-образование? – я растянулась на диване, пристроив на животе почти остывшую чашку чая и, посмеиваясь, ожидала ответа от возмущенно хлопающей глазами Томы.
Наши чада в это время в комнате Абрикоса пытались определить между поеданием творожков, какого цвета будут у них крылья, если малышкам вдруг посчастливится стать феями.
– Во-первых, что за провинция?! Я – не нянечка, а воспитатель! – пробубнила Томочка, засовывая конфету в рот.
– Ой, простите! – пришлось приложиться к чашке, чтобы скрыть улыбку.
– Во – вторых, я в медицинском колледже два года отучилась, уж имею представление о том, где у человека печень, как поставить укол и сделать клизму.
– Последнее звучит особенно забавно. А что же ты дальше учиться не стала?
– Да… Не мое это… Кровь… Фу! Как вспомню, так в дрожь бросает. Мама уж больно мечтала, что я по ее стопам пойду. Но не вышло. Думала, она будет мне припоминать это до скончания века. Но нет! Молчит! Она ведь у меня заслуженный медицинский работник. Ее на руках носят в больнице до сих пор. Врачам советы дает. Спец от природы! А единственное, что мне от нее перепало, это умение с людьми ладить, в моем случае, правда, с маленькими, – улыбнулась подруга, отхлебнув из своей кружки.
– Значит, ты порекомендовала отцу Николасика сходить на УЗИ печени? – тут я не выдержала и рассмеялась.
Папа новенького мальчика ранее пребывал в полной уверенности (ошибочной, конечно), что Тома в него безумно влюблена, а все из-за ее к нему отношения. Оно, по мнению «новенького» папы, было, хм… несколько предвзятым. На самом деле Тома докапывалась до всех родителей, чтобы те за детками следили, и не сильно малышей баловали.
Сегодняшний вечер, однако, доказал отцу Николаса, как он не прав, и я стала тому свидетелем, вместе с еще парой мам, забежавших за своими чадами. Видя покрасневшее лицо бедного папани, стоявшего на коленях, согнувшись в три погибели над ножкой сына, который и сам мог бы в сапожки запрыгнуть, но вместо этого игрался с телефоном, а еще следует отметить, что бедолага-отец прижимал руку к правому боку, жалостливая Тома ему выдала по доброте душевной, что-де не мешало бы себя поберечь и «печенюшку» проверить. Лицо господина-не-знаю-имени-отчества невероятным образом поменяло окрас сначала на белый (от удивления), но потом плавно вернулось к пунцовому, уже от возмущения и негодования. Отец Николаса оказался не мужиком, а визгливой бабой, который усмотрел в сказанном великое множество оскорблений и даже обвинение в алкоголизме. Потребовал жалобную книгу, и, размахивая руками, начал угрожать Томочке, что оставит в Интернете о садике самые что ни на есть плохие отзывы, а о ней – как о хамке, в частности.
Напугал!
Тома предложила ему оплатить Интернет и даже самой составить отзыв и отдать ему на проверку. Шутки он тоже не понял и вылетел из садика, волоча за собой сына в наспех застегнутой куртке без шарфа и варежек. А еще через пятнадцать минут начала названивать мать Николасика…
В общем, Тома заявила, что при всей любви к окружающим, ей отпуск необходим. И на новогодние праздники они собрались поехать к родным, благо они у Томы не так далеко от Питера живут, в Пскове.
А вот тут мне взгрустнулось. Все разъезжались! Похоже, коротать нам праздники с Абрикосиком на пару.
Подруга еще минут пять повздыхала над горькой судьбинушкой и возвестила Наташе, что пора домой.
Растащить двух увлеченных рисованием девчонок то еще приключение. Угомонились и собрались все только спустя час после уговоров, криков и двух чашек чая с парой конфет в качестве антидепрессанта, которые мне потом аукнутся голодовкой. Ведь времени на спорт совершенно не оставалось, приходилось хоть как-то следить за фигурой. Хотя… Спорт был: забеги до работы и обратно, в магазин, и еще кучу мест, расстояние до которых кажется смешным, если под рукой личный транспорт. А вот при его отсутствии между той же почтой (а дедушка и бабушка балуют малую «вкусными» посылками с юга) и домом пролегает пропасть, которая имеет к тому же тенденцию к росту.
Заплывы в ванне в связи с припозднившимися гостями и необходимостью укладываться спать были сокращены, и в десять зацелованная доча уже обнимала плюшевого зайца и сопела в обе дырочки, а я пыталась вымыть голову и подготовиться к завтрашнему походу на работу.
Телефон завозился в сумке в тот самый момент, когда я пыталась расчесать влажные волосы.
Номер был мне не знаком, причем он был городским, что редкость в наше время. Однако, звонивший оказался настойчивым и, приложив трубку к влажной щеке и пытаясь влезть в тапочек, я ответила на звонок.
– Соня, деточка! – хриплый женский голос ввел меня в ступор на пару мгновений. Женщина шмыгнула носом, она явно плакала, но сейчас пыталась совладать с собой и говорить нормально, получалось у нее это, однако, плохо.
– Валентина Алексеевна?! – осознание того, с кем я говорю, было, скажем так, не из самых приятных – шумно дышала и всхлипывала на другом конце провода мать Дмитрия, моего бывшего уже как четыре года мужа.
Не могу сказать об этой женщине ни плохого, ни хорошего, потому как за пять лет, пока мы были в браке, я и видела ее всего раз пять (на ее дни рождения нас приглашали в гости), после развода, соответственно, не встречалась вообще. Она не пыталась со мной связаться, не интересовалась внучкой. А я не из тех людей, кто на подобном будет настаивать.
Мое весьма поверхностное представление о ней сложилось исключительно по рассказам мужа, его друзей и собственных умозаключений, за то короткое время, которое мы, так сказать, были знакомы.
Мать Димы была истинной женой, женщиной «замужем». Она никогда не принимала решений самостоятельно, по-моему, даже не имела права голоса на семейном совете. Все и всегда за нее решали сначала муж, а когда его не стало – сын. Она точно знала, где находится продуктовый магазин и поликлиника, все остальное, будь то плата за квартиру, оформление пенсии и прочие радости социума были под контролем мужчин.
Муж определял, что они купят, что они будут есть, куда они поедут. Бесправие какое-то! Для меня такое поведение было дикостью. Я привыкла работать, добиваться чего-то сама, принимать решения. Отчасти поэтому нашей с Димой семье не суждено было долго продержаться. В воспитании ребенка, в совместном проживании, при принятии решений я могла пойти на компромисс, просила совета, соглашалась, если знала, что это важно для мужа, хотя попа чувствовала, что это не всегда правильно. Но семья не виделась мне рабством и неуважением. И попытки Димы раздавать приказы (вынесенные из их семейного «домостроя»), его заявления, что все есть плод труда (притом, что до рождения ребенка, да и сейчас, думаю, моя зарплата значительно превосходила заработок мужа, и жили мы в квартире, купленной моими родителями) все вышеперечисленное вызывало сначала просто негодование, потом споры, потом ссоры. А потом… развод. Конечно, не только это стало поводом, но все же…
Пока эти не особо милые сердцу воспоминания проносились перед моим внутренним взором, женщина справилась с собой и заговорила.
– Сонечка, помоги, прошу тебя, милая! Дим-ма… Димочки… Он… – она опять заплакала навзрыд, со стоном вбирая в себя воздух. – Дима… разбился…
Мое сердце в тот момент ухнулось вниз, кажется, ударившись об пол, и замерло. Я пыталась его запустить, пыталась придумать сотни отговорок, оправданий, вариантов вплоть до того, что это сон, и я сейчас проснусь. Но слова были сказаны. Глаза наткнулись на белый лист бумаги, который малышки оставили на кухонном столе, не успев прикоснуться к нему цветными карандашами. Их мир получился бы ярче моего. Ярче грязного снега с черными прогалинами, тусклого серого льда, толпы темных призраков тех, кто придет на кладбище, полное серых надгробий. И над головой будет серое небо с черными точками воронья. Я уже видела такое. Раз, правда, когда умерла бабушка. Но и этого хватило.
Лавина памяти затопила, захотелось сжать руками сердце, которое вдруг забилось с неистовой силой.
Огромный, переливающийся огнями Невский проспект, прохладная августовская ночь, колышущиеся от легкого ветерка петуньи в кадках, ярко одетые туристы с мороженным и фотоаппаратами, громада колоннады Казанского Собора, приглашения прокатиться на речных трамвайчиках, плеск воды Фонтанки, четыре хрупких всадника и четыре диких коня, запруженная машинами Площадь Восстания, буквы, мелькающие в российский сериалах на гостинице Октябрьская «Город-герой Ленинград», старинные особняки и новостройки с мраморной облицовкой, Александро-Невская Лавра с гордым всадником на площади и, кажется, раздвинув само пространство – огромная Нева.
Теплый воздух от проносящихся машин, ветер на верхней точке моста Александра Невского, (его вот-вот разведут!) вырывает из рук кофточку. Горячая рука Димы. И мы уже бежим, чтобы успеть на ту сторону реки к началу Заневского проспекта, к надвинувшемся на реку силуэту Гидромета.
Километры по набережным, плавно перетекающим друг в друга, любопытство, где же граница, пунктир, который отделяет ту же Свердловскую от Арсенальной?!
Сотни метров, тысячи шагов. Если бы были крылья, я скользила бы над поверхностью Невы, в которой отражается самый красивый город в мире и космос – звездная бесконечность.
Захватывающий, опьяняющий поцелуй на первом свидании на Стрелке Васильевского острова. Мы не выбивались из толпы, там было много таких же под «наркотой» лета, тепла, ночи, залитого огнями Зимнего Дворца и близости счастья. Мы держали его в руках, это счастье. Может, поэтому Северный город так силен. Ведь тысячи людей отдают ему самые искренние, самые сокровенные чувства.
– Помоги, пожалуйста, Сонечка! Она же меня выгонит из квартиры. Она меня убьет!
Я замотала головой, скидывая наваждение.
– Валентина Алексеевна, что случилось-то? – нетерпеливо бросила я.
– Ой… Я… Я не могу…
– Так, отдай трубку! – оборвал стенания строгий голос женщины, послышалась возня, и разговор со мной продолжила, видимо, хорошая знакомая Диминой матери. – Вас Соня зовут? Вы – мать Настеньки, дочки Димы?
– Да, – я, если честно, была так ошарашена, что, наверное, все пин-коды от всех карточек бы сдала, если бы спросили.
– Я – соседка Вали, Маргарита Николаевна меня зовут. Тут такое дело, Сонечка. Сын ее в аварию попал неделю назад. Он шоферил, как я поняла, возил грузы из Финки, ну вот и занесло. А невестка тут такое устроила! У Вали приступ за приступом, только и успеваем, что скорую вызывать. Она сейчас и Валю на тот свет отправит. Ты бы приехала, а?!
– Но я… – дар речи ко мне еще не вернулся.
– Да, понимаю я, что этот охламон тебя с ребенком оставил. Дурил много! А ты не брыкайся, Валя. Как есть говорю. Только он, Соня, дурак был, но что-то почувствовал. Господь ведь не зря у себя на небе сидит. Димка ведь месяц назад завещание на квартиру на тебя сделал и на дочку. Жена его нынешняя о том прознала, весь дом перевернула, все документы, фотокарточки, все порвала, криком кричала, что все ее тут, что место Вале в дурке нашла. Ты же девочка умная, Валя говорит, юристка. Сама знаешь, квартира какая…
О да, я это знаю! Эта квартира – та еще головная боль. Да, это центр города, прекрасный вид на Невский проспект, да, это почти восемьдесят квадратных метров. Да! Только в этот кошмар (запомнившийся мне при последнем визите туда почти шесть лет назад) надо вложить еще столько же, сколько пророчат агенты за его продажу. А, соответственно, найти сумасшедшего, который на это готов. Уйма денег, чтобы довести квартиру до ума – то бишь, сделать капитальный ремонт с перекладыванием стен, разбором пола, и, желательно еще и полдома прихватить, потому как деревянные перекрытия, видневшиеся в черных провалах потолка, где местами отвалилась не то чтобы штукатурка, а скорее часть этого самого потолка, меня лично пугали. И все это еще и согласовать со всеми возможными инстанциями, ввиду того, что дом то непростой, а носит громкое название «памятник архитектуры».
Огромные старые деревянные окна, подгнившие со стороны улицы, на которые мать Димы слой за слоем из года в год наносила краску, купленную еще его отцом. Почти уже разобранный паркетный пол, дощечки от которого хозяйка прятала в чулан. Гудящие ржавые трубы в санузле. Валентина Алексеевна в силу своей женской природы старалась поддерживать чистоту, но без мужской руки там было не обойтись, а иных особей мужского пола, кроме мужа или сына, она не признавала. Только первого уже не было лет десять как, а второй лампочку вкручивал с горем пополам.
Но дело было даже не в этом. Когда отставной полковник, отец Димы, получил эту квартиру от исполкома или от Минобороны, а точнее, когда пришла новая власть, и все начали массово жилье приватизировать, глава семьи хлопнул кулаком по столу и сказал: «Все сыну». Мать, разумеется, даже не пикнула. Хоть у нее и оставалось волшебное «право пользования», собственником она ныне не являлась.
– Валя еще и в долги влезла, Сонечка. Невестка-то платить отказалась за похороны, как узнала про завещание. Ой, Сонечка. Страшно Вале, да и мне страшно. Нынче вон пришла окаянная с бандитом, он чуть дверь не вынес, мы участковому звонить. А она орет на всю парадную, я – законная жена, и все мое.
Вот только этого мне не хватало!
– Валентина Алексеевна с женой Димы могут вступить поровну в наследство и продать квартиру! Я не хочу в это лезть!
– Да она ж Валю сгноит, дитятко! Ты приедь, милая, посмотри!
Кажется, вторая дама тоже готова была разреветься.
– Хорошо, хорошо, я завтра приеду вечером, после работы!
– Приедет она, Валя, не реви, завтра приедет. Сегодня? Ты что?! Ночь-полночь, а нее ребенок! Ждем тебя завтра, Сонечка!
Трубку положили молниеносно, видимо боясь, что передумаю, а я так и сидела с телефоном в руках, уставившись в пространство.
Глава 3
Утро после бессонной ночи закономерно началось с неудач. Чашка разбилась. Абрикосик капризничал. Вещи куда-то попрятались. Я ворчала на дочку, которая, собственно, была абсолютно не причем. В конце концов Настюша посмотрела на обвинителя полными слез глазами, и мне захотелось себе врезать.
А ведь когда-нибудь ей придется рассказать про папу.
Я прижала кроху к себе, и слезы все-таки побежали по щекам, быстро смахнув их тыльной стороной ладони, я улыбнулась лапочке.
Тома, завидев меня, округлила глаза, а я махнула рукой, что, мол, потом объясню, и, расцеловав дочку, вышла на крыльцо садика. Толкаться в метро сил не было. Сил вообще ни на что не было.
Темнота за окнами подъехавшего такси, тепло и бубнеж радио вогнали меня в дрему вязкую и отвратительную. Ее хотелось сбросить, но она, точно паутина, липла к пальцам и лицу, не давая двинуться. Образ Димы призраком ходил вокруг.
В смерть всегда верится с трудом. А она – самое реальное событие в жизни, полной самообмана.
За окном мелькали гирлянды и елки, деды морозы и санта-клаусы, новогодняя атрибутика стала насмешкой над случившимся, рушащим к чертям все настроение грядущего праздника.
Такси остановилось у входа в парадную, где располагался офис. Петроградка тонула в море людей, несущих на плечах капли дождя, обдувающих холодным ветром, проходя мимо. Я замерла у двери. Хотелось развернуться и поехать домой, сесть в кресло, пить вино и плакать. Только нельзя, некогда! Может, это и хорошо!
В будни работает полный состав секретарей. Возмущенные реплики одной из них я услышала еще на лестнице.
– Эта… Эта… Она опять встала на три места! Как?! Как можно быть такой криворукой за рулем! Я теперь понимаю, зачем ей красный Бентли – чтоб шарахались все! Пришлось квартал под дождем топать!
Рядом с нашим офисом имелись три парковочных места. Они находились на территории ТСЖ, но нам разрешили заезжать за шлагбаум и ставить машинки там, потому как-либо владельцы квартир тут не обитали, либо парковались где-то в другом месте.
Но Ирина Викторовна, молоденькая супруга владельца агентства недвижимости, которое располагалось этажом ниже, видимо, считала, что это все принадлежит ей. А с учетом того, что она приезжала чуть раньше на работу, то одним своим розовато-красным авто захватывала все три парковочных места, становясь практически поперек. Зоя, которой было начхать на марку машины, уже не раз поясняла в красках симпатичной автоледи, что та не права. Но в данном случае анекдот про блондинок и куриц за рулем «зашел» бы на ура!
Это доводило Зою до белого каления, она бы и шины ей проколола, если бы не камеры и не стоимость колес: одно из четырех стоило дороже машины возмущенной девушки.
На столе уже лежала гора готовых документов, в приемной толпилась куча народу. Автомат с кофе позволил мне заполучить эспрессо, в котором стояла ложка, а воды было на грамм, но эта вода бодрила! А потом пошли люди. У них тоже кто-то умирал, кто-то уезжал, кто-то богател, кто-то открывал в себе таланты, кто-то заводил семью. Они говорили, раскладывали на столе стопки бумаг, открывали блокноты, доставали телефоны. А я ловила себя на мысли, что смотрю в окно. Там неслись по Каменноостровскому проспекту машины, дождь чертил на стекле лишь ему понятные узоры и схемы, перемигивались светофоры, чьи три глаза расплывались от водопада, бежавшего по стеклу в смазанные пятна.
– Димка погиб. Возьмешь Абрикоса? Надо к его матери съездить!
– Конечно, не вопрос, – голос подруги по телефону дрогнул. – Расскажешь потом!
Телефон пискнул и отключился.
Такси до дома матери Димы я вызывала и отменяла три раза. Это оказалось больнее, чем я думала – прикоснуться к прошлому. Не только из-за того, что Димы больше не было, но и потому, что я предпочла когда-то расстаться с плохими воспоминаниями и оставить лишь хорошие. И рушить сложившуюся систему совсем не хотелось.
Но делать шаг пришлось. Мы с таксистом постояли во всех возможных пробках. Под конец, я уже хотела встретиться, все решить и зажить спокойно.
Широкая лестница, лифт за витыми перилами в железной трубе, которая архитектором не предусматривалась, испортив и без того угрюмую парадную. Верхний этаж. Старые высокие двери толстые, деревянные, окрашенные в грязно-коричневый цвет. С сотнями отметин от сотен замков всех тех, кто жил тут когда-то.
Одна из створок приоткрылась и, подслеповато щурясь, в щелочку ограниченную металлической цепочкой выглянула женщина.
– Соня?
– Да, Валентина Алексеевна, это я.
Она захлопнула дверь, зашуршала замком, через мгновение распахнув огромную створку.
Мать Димы сильно постарела, да ей и было за семьдесят. Седые волосы прилизаны и собраны резиночкой, прямое черное платье, бледность и запах, застоявшийся запах старой квартиры, старых вещей, старых воспоминаний. Она была ниже меня почти на голову, хотя я ростом-то не отличаюсь. Хрупкая, худощавая. Дима был очень похож на нее в молодости. Блондинка с яркими голубыми глазами. Полковнику было чем хвастаться перед сослуживцами, когда он привез ее в гарнизон из Ленинграда в пестром ситцевом платье.
– Проходи, пожалуйста. Не разувайся! – замахала она руками и как-то благоговейно забрала у меня пальто. Не став вешать его на вешалку, где все еще висели куртки сына, она отнесла его в спальню и положила на кровать.
Я все-таки разулась и прошла на кухню. Она шла следом, и, присев на стуле, украдкой рассматривала меня. Повисло тягостное молчание.
– Дима от Светы ушел уже почти три месяца как, – заговорила она вдруг. – Пил, – сокрушенно покачала головой Валентина Алексеевна. – Приходил после работы, все пельмени варил и водки три рюмки одним махом. И спать шел. Ложился лицом к стене и так и лежал. Тосковал все, – старушка вскинула голову. – По дочке.
– А что не пришел? – я горько усмехнулась.
– Боялся, ты не пустишь. Он ведь денег мало давал. Все думал, как тебя задобрить. Вот и написал завещание. Чтобы тебе и Настеньке…
Внутри у меня случился мини ядерный взрыв, и затопила обида.
– Просто не хотел и все! – грубо перебила я.
Она вздрогнула.
– Простите, Валентина Алексеевна! Что было, то было. Не изменишь! Если я могу чем-то вам помочь…
Она вдруг подорвалась со стула и, схватив меня за руку, потянула из кухни в коридор с обшарпанными обоями и старым деревянным комодом, толкнув одну из дверей, женщина нашарила на стене выключатель.
Комната Димы. Из мебели кровать, стул, на котором аккуратной стопкой лежали рубашки и джинсы. Стол, на котором стояли ноутбук и принтер, шкаф и куча распечатанных фотографий на стене. Их явно было больше, но чья-то безжалостная рука уничтожила основную массу, срывая и сминая. А чья-то жалостливая разгладила смятые листы. На них была Настя. Разных возрастов: от самых первых, где она – крохотная мышка среди больших одногруппников, до совсем недавних, где они со Сливкой позируют на утреннике. Он брал их из соцсети, с моей страницы и из группы детского садика.
И одна фотография наша… свадебная. Дима был высоким, метр девяносто, и приколол ее высоко, так что разъяренная нынешняя жена не допрыгнула. Как и я, впрочем.
– Вот! Я его у Маргариты спрятала! – в руках матери Димы в файлике лежало завещание.
Черные петельки и завитушки на оранжевой поверхности бланка гласили: «Все имущество… на случай своей смерти я, Дмитрий Федорович… тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения, завещаю… в равных долях дочери – Анастасии Дмитриевне и жене – Софье Аркадьевне…»
– Жене… – я глупо таращилась на бумажку. Слова по одному понятны, а в предложение со смыслом не складывались.
В прихожей засвистел райской птицей звонок. Валентина Алексеевна вздрогнула, но отправилась открывать, а я все смотрела на бумагу с гербом и не понимала, что происходит.
– Ну, что, она пришла?! – знакомый женский голос огласил весь коридор. – Вот отлично! Пойдем на кухню, посидим.
Я положила документ на закрытый ноутбук, и как зомби пошла на голос.
Маргарита Николаевна оказалась тучной, боевой старушкой в цветастом платье и большой вязаной шалью на плечах.
– Сонечка! – она вскочила при моем появлении и, подбежав, приобняла за плечи. – Присядь, дорогая. Ты ей показала завещание? – вопросила она замершую у старенькой раковины хозяйку. Та кивнула. – Ну, вот и отлично! Димка как чувствовал. Как знал! Помоги, Сонечка! Эта Светка – стерва та еще. Все под себя подгребет. А так, продадите квартиру, и внучке хватит, и вон Вале, где однушку, чтоб хоть на старости лет-то спокойно…
– Да ничего мне не надо! – Валентина Алексеевна уткнулась в платок.
Опять затренькал звонок, и вот тут я увидела настоящий испуг. Обе старушки застыли соляными статуями, с широко открытыми от ужаса глазами. Вскоре раздалась барабанная дробь в многострадальную дверь. Все присутствующие обратили свои взоры ко мне. Уходить тот, кто тарабанил, не собирался. А слово «жена» никак из головы не шло, я встала и направилась к двери. Маргарита Николаевна, не успела поймать меня за руку, и теперь обе бежали за мной. Я отстегнула цепочку и распахнула дверь.
На пороге стоял мужчина. Рядом с ним топталась невысокая, крашенная блондинка в белом пуховичке.
Наше трио воззрилось друг на друга, бабульки застыли далеко позади посреди коридора.
– Ты! – женщина, точно очнувшись, уперла руки в бока и с ненавистью воззрилась на меня. – Вот нахалка, а?! Ты посмотри, Сереж. Уже здесь!
– Светлана? – на всякий случай уточнила я.
– А то не знаешь! Это ж ты Диме насвистела, чтобы он дурное это завещание написал! А этот бухарик и рад был стараться. Тварь! – она рванулась ко мне, но была перехвачена своим спутником. Тот аккуратно приподнял яростно трепыхающуюся женщину и, подождав пока она успокоится, поставил на место.
– Остынь, – грубо оборвал он подругу голосом заправского курильщика. – А тебе, – повернулся он ко мне, – я так скажу.
Двигался он быстро, боль шла гораздо медленнее, но когда она доползла до пункта назначения, голову пронзило словно током. Он ударил кулаком по губам. Не сильно, иначе бы просто сломал мне челюсть, но этого хватило, чтобы рот наполнился кровью.
– Полезешь – будет больнее! – в тусклом свете лампы его глаза были черными провалами, а лицо абсолютно спокойным, а мне стало страшно.
– Валя! Валя! Звони в милицию! – послышался крик Маргариты Николаевны за моей спиной. А я все встряхивала головой, как взнузданная лошадь, пытаясь скинуть подбирающийся мрак.
Мужчина, обхватив за плечи онемевшую Светлану, начал спускаться вниз по лестнице. А вокруг меня закрутилась тьма, пытаясь продавить своей тяжестью в небытие.
