Читать книгу: «Авиаторы», страница 5

Старики могли были бы отделаться от нас и раньше, но они решили, что в тайге легче и безопаснее держаться вместе. Ведь кроме романтического люда там есть медведи, браконьеры, волки, беглые каторжники, одичавшие собаки, контрабандисты, йети и даже, возможно, пришельцы. А когда наконечник будет у них в руках, они просто тихо смоются ранним туманным утром.

Со мной, конечно, выходило не очень хорошо, – после всего, что я для них сделала. Но – в таком серьезном деле всегда приходится чем-то жертвовать, – рассудили они. Тем более, что и я и Игорь еще молодые, а они – нет, у нас все еще впереди, а у них – нет, поэтому – «ничего страшного».

***

Уж если кому и править миром, то не старорежимным пенсионерам, которые сами не хотят жить нормально, и другим не дают, а молодым и открытым для всего нового, прогрессивным и подающим надежды, энергичным и предприимчивым, то есть – нам.

И еще – на любую выдумку и обман всегда найдется другая выдумка, еще более изощренная, и еще больший обман.

Игорь погиб три дня спустя.

Утонул в Смородинском водохранилище, что на Почайной.

Это было очень некстати, потому что накануне мы выследили, где Иваныч прячет карту и мне удалось ее стащить.

План был прост: в пути мы отстанем от группы, затеряемся так, чтобы нас было не найти, потом отправимся на поиски сами и найдем наконечник до того, как старики найдут нас.

Помешала случайность: перед вылетом Иваныч и Аркаша из экономии решили заправить аэропланы соляркой. Я говорила им, что с соляркой нужно быть осторожнее, но они лишь заявили, что летали в девяностые, так что сами разберутся… К тому же, приближался циклон и нужно было торопиться.

В последний момент разгильдяй Игорь где-то посеял свой шлем. Мы потеряли время на поиски, а когда взлетели и стали разворачиваться над рекой, нас накрыло.

Группа рассеялась. Тут-то и был наш шанс удрать, но неопытный Игорь, оказавшись в грозе, напрочь забыл о солярке и стал шуровать рукояткой газа… В общем, двигатель заклинило. Винт встал.

До берега мы не дотянули. Сели на воду, в шторм. Самолет развалился. Нам удалось выбраться из кабины. Берега не было видно. Всюду молнии и волны высотой с дом.

Скоро мы потеряли друг друга из вида. Я звала Игоря, но ветер завывал так, что и за несколько шагов ничего не было слышно. Не помню, сколько так продолжалось.

В конце концов мне подвернулся обломок крыла. Я ухватилась за него и на всякий случай вспомнила всю свою жизнь. От этого стало еще паршивее.

Не знаю, сколько это продолжалось, но уж точно долго. А когда гроза закончилась, – так же внезапно, как началась, – опустился туман. Волны улеглись, и я тихонько покачивалась на своем обломке.

Вечером в тумане на меня случайно наткнулся катер с пьяными инспекторами службы рыбнадзора. Меня подобрали и отвезли в райцентр. Оказалось, грозой меня отнесло сильно южнее того места, где мы упали, и старики смогли прилететь лишь на другой день, под утро.

Они были слишком взволнованы случившимся и потерей аэроплана, так что Иваныч не успел хватиться карты. Мне не составило труда ее вернуть. Она была в герметичном пакете и не пострадала, так что…

Это все, что я могла сделать на то момент для себя.

– Мне жаль, что так вышло, – сказал я.

– В смысле? – не поняла Агата.

– Что Игорь погиб, и ты… тоже была на волоске. Такое потрясение…

– Да погоди ты, – Агата нетерпеливо махнула трубочкой, – Игорь не погиб. Наверняка он спасся, так же, как и я. Просто затаился на время, пока все не уляжется.

– Агата, – сказал я осторожно. – Я понимаю твое состояние. Но люди в таких ситуациях часто верят, что… как бы это сказать… есть такие стадии переживания травмы… сначала шок, потом отрицание…

– Знаю я эти дурацкие стадии, – поморщилась Агата. – По мне так они выдуманы специально для слабаков. Уж если я выжила, то Игорь и подавно. Ты просто его не знаешь. Он всегда выгребает. Тем более, что и тело не нашли. На допросе у следователя я специально сказала, что видела, как Игорь опускался под воду с проломленной головой. Чтобы его не беспокоили поисками.

Агата затянулась в последний раз и принялась выколачивать пепел из трубочки.

– Опуская подробности, – на основании моих слов Игоря признали погибшим. Тело, как я уже говорила, не нашли. Списали на то, что его либо отнесло в какое-нибудь соседнее государство, либо оно зацепилось за корягу на дне и достать его нельзя…

Иваныч переживал, что из-за «гибели» Игоря он, как старший группы, может отправиться в тайгу, но уже не за наконечником, но – все обошлось: ко всем людям можно найти подход, в том числе и к следователям.

– Для меня же все складывалось не очень хорошо, – рассказывала Агата. – Пока дело тянулось, я не могла сама заняться поисками, не вызвав подозрений. А когда все закончилось, старики тут же засобирались. Ясно было, что меня, как и планировалось, никто с собой не возьмет, и заступиться теперь некому.

В общем, все летело к черту. Нужно было во что бы то ни стало задержать стариков и как-то переломить ход событий в свою пользу. Я все утро думала, а потом нацепила эти дурацкие перчатки и бант и пошла к Иванычу. Он человек, как я уже сказала, суеверный, как и все пилоты, а я изучала психологию… Словом, мне удалось уговорить его провести полеты памяти Игоря в поселке неподалеку от того места, где мы упали. Этим мы, якобы, расставим точки над «и», отдадим дань памяти и снимем гештальты.

Я знала, что если Игорь где-то поблизости, то наверняка узнает о нас и объявится. А уж вдвоем мы что-нибудь придумаем.

Уже на другой день к вечеру мы отправились. Иваныч потерял много времени и каждый день был у него на счету. Поэтому его не испугала погода, которая портилась еще с утра: «до заката, товарищи, время есть. К тому же, и река под нами; не потеряемся».

Поначалу все шло неплохо. Мы худо-бедно справлялись, несмотря на дождь и мглу, и река действительно была под нами. А потом невесть откуда снова пришла гроза.

Такой грозы никто из нас еще не видел. Поднялся ветер, видимость пропала, стало темно… Нас кидало так, что просто удержаться в воздухе стоило больших усилий, не говоря уже о том, чтобы попытаться сесть.

Нас тащило куда-то всю ночь, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы перед восходом не закончилась гроза, так же внезапно, как началась.

Мы увидели под собой город. Твой город, Йорик. Мы сели на пустыре у речки. После всего, что было, мы были совершенно без сил и уснули тут же, под крылом, едва раскатав спальные мешки.

Все опять было плохо. Иваныч не собирался более возвращаться к Почайной. Он решил провести полеты здесь же, ссылаясь на то, что Игорю со своих небес теперь все равно…

Я знала, что из Караганды он отправится прямиком в тайгу, а меня в лучшем случае просто «забудет» где-нибудь по пути.

А я? Что я сделаю одна, без самолета? Как доберусь до реки? И даже если доберусь – как отыщу Игоря? Старики, конечно же, нас опередят… И даже если я снова стащу карту и смоюсь с ней, Иваныч догадается и уж точно меня найдет. А Игорь решит, что я вступила со стариками в сговор и кинула его.

Об этом я и думала вчера утром, когда Иваныч стал звать меня.

Я вышла с этими дурацкими картонками. Было паршиво. Все казалось таким неуместным: и солнце, и жаворонки, и зеваки… А тут еще какой-то парень все крутился вокруг и норовил познакомиться… Пришлось вернуться в палатку и сидеть там в духоте, чтобы не наговорить грубостей…

А дальше ты знаешь.

***

Зной еще держался, но день заметно сдал. Золотой вечер шел с востока. Агата сидела рядом, и склонив голову на бок заплетала свои божественно-мягкие, густые волосы.

– Знаешь, Йорик, с первого взгляда ты производишь совсем другое впечатление, – говорила она. – Не такое, как впоследствии. И еще – тебе можно доверять. Не спрашивай, почему. Человеку либо можно доверять, либо нет, а кроме того…

– А ты ничего не хочешь еще сказать? – перебил я.

– …кроме того, ты показал себя хорошим пилотом.

– Речь не об этом. – Я взял пустую бутыль и сжал ее, будто хотел добыть еще водки. – Вчера ночью ты сказала, что тебя и Игоря обманом втянули в какое-то дело, и теперь утилизируют. Что меня выбрали ему на замену и тоже утилизируют, в свое время. Что это значило?

Агата молчала.

– Что это за дело? Если это не наконечник? Откуда взялись бомжи? Откуда у них гранаты и удавки?

– Про удавки я ничего не говорила, – вставила Агата.

– А, ну да… спохватился я, – да. Но ты сказала, что мне не дадут уйти с пустыря! Кто? Кто нам угрожал?

Из-за поворота, скрытого деревьями, появился высокий, нескладный тип на велосипеде. Он остановился у наших кустов, спешился и достал из-за пазухи банку пива.

Одной рукой удерживая велосипед, он сунулся было в кусты, но увидев нас, остановился, неловко попятился, выворачивая руль и кривляясь, потом забрался снова в седло и, петляя, запылил по дороге, оглядываясь и пытаясь пить на ходу.

Агата закончила заплетать волосы и сидела теперь, улыбаясь отстраненно.

– Агата, – прошептал я, поглядывая на удаляющегося типа. – Ответь мне, пожалуйста: кто был в кустах прошлой ночью?

Агата не ответила.

– Но я же точно помню этот звук… там кто-то был! Кто?

– Мало ли кто, – Агата пожала плечиками. – Может быть, кошка. Или ежи. Они как раз охотятся по ночам. Или мышь…

Я уставился на нее.

– Тогда что означало твое: «Беги, Йорик!»

Агата положила трубочку в карман.

– От кого я должен был бежать?

Она молчала.

– Так ты что же, получается… Придумала все?!

Она смотрела на меня прямо и спокойно.

– И взлетов ты не боишься, так ведь? Значит, тебе просто…

– …Мне нужна была твоя помощь, Йорик, – сказала Агата.

***

«Путешествие Нильса с дикими гусями». «Туда и обратно». Все самые невероятные похождения и грандиозные передряги начинаются крайне обыденно. Я, который всего только и хотел, что лежать и смотреть, как плывут по небу облака, просто оказался не в том месте, не в то время. И вот впереди – неизвестность, позади – погоня. Родители хватятся, будут искать… Как, как могло такое случиться? Кто решил, что у него есть право распорядиться моей жизнью столь бесцеремонно?

Я повернулся к Агате и посмотрел на нее строго. Я был тверд. Я все решил окончательно.

– Послушай. То, что ты сделала вчера, – это просто…

– …А вот и не просто – перебила Агата. – Совсем непросто! Это было непросто, но – да, я все же это сделала. Смотри!

Агата потянула молнию комбинезона; полы его разошлись и за мгновение до того, как рука ее опустилась во внутренний карман я увидел, что под комбинезоном ничего на ней не было.

Только тонкость и гибкость, нежная припухлость и ослепительная белизна, невозможная розовость, и зыбкая упругость, которой и названия нет.

Очарованный, вырванный из всех измерений, я не сразу пришел в себя, а когда пришел, Агата протягивала мне плотный пластиковый конверт на скользящем замке.

Я принял конверт непослушными руками. В нем оказался потертый на сгибах исписанный лист бумаги.

«Здравствуй, добрый человек», – прочел я, еще с трудом вникая в смысл слов. Затем

перевернул лист. На обратной стороне оказалась неумело нарисованная карта; изгиб реки, болото и лес. Слева от изгиба, за болотом, посреди леса была изображена одиноко стоящая сосна, камень, и выведено слово «Здеся».

– Та самая карта? – спросил я машинально. – Совсем не то, что хотел сказать за секунду до этого: что я ухожу, что я не позволю, что я никому не обязан, что она не имеет права, что…

– Та самая, – ответила Агата.

– Откуда она у тебя?

Увиденное стояло перед глазами, не отпускало.

– Говорю же, стащила у Иваныча. Хоть это было и не просто.

– Опять?

Агата кивнула.

– Как?

Я надеялся, она не догадалась, что я видел…

– Иваныч часто слетает с катушек, когда выпьет лишнего, – сказала Агата. – В этот раз его просто нужно было направить. Например, сесть рядом с тобой и начать строить глазки.

Агата склонила голову чуть на бок, обнажив тонкую, нежную шею, и исподлобья посмотрела долгим, обволакивающим взглядом.

– …Чтобы ты не заметил, а он – да, – продолжала она. – А когда Иваныч разошелся по поводу моей нравственности, я изобразила оскорбленное достоинство и сделала вид, что удалилась. На самом деле просто обошла костер, забралась в палатку с другой стороны и вытащила карту из его мешка. Пришлось, правда, для этого разрезать заднюю стенку, но зашить ее будет не сложно. Потом прихватила свои вещи, – я их заранее собрала, – закинула в аэроплан и пошла к речке. Я знала, что другой дорогой ты не сможешь пройти.

Кстати, – вспомнила Агата. – Там и для тебя есть одежки, на первое время. Аркашины. Вы с ним примерно одного роста, а он кроме своей куртки и штанов все рано ничего не носит.

Я глядел на нее круглыми глазами.

– Агата. Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Что теперь… что скажет Иваныч? Что он обо мне подумает?

– Что ты вор и мошенник, – не задумываясь ответила Агата. И что с тобой разговор короткий. Он погонится за нами и будет гнаться, пока не настигнет, и….

– А если настигнет? – перебил я, вытягиваясь. – Если настигнет?

– Попытается избавиться, конечно же.

– Как? – Я побледнел.

– Я же говорила, – объяснила Агата. – У него есть револьвер.

– С барабаном? – спросил я, сам не зная, зачем.

– С барабаном. Ну, и другие подручные средства. Он, вообще-то, не злой мужик, но сейчас на карту поставленное слишком многое.

Я снова схватился за бутылку. Потом отбросил ее. Да-да-да. Иваныч – добрый мужик, но по пьяной лавке… Я сам вчера видел…

– Ты уж извини, что так вышло, – добавила Агата. – Но… если тебя это хоть как-то утешит, – знай, что вчера ты меня очень выручил, и потом…

Глаза ее заблестели.

– …И потом, ты только представь, что нас ждет, когда мы достанем наконечник! Ты точно не пожалеешь, что пошел с нами.

Агата подумала немного и добавила:

– На стариков мы, конечно, не будем держать зла. В конце концов, их тоже можно понять. Выделим им домик у речки… может быть, даже аэроплан. Назначим пенсию. Будут себе жить тихонько, никому не мешать, а по выходным слушать, как ревет в лицо мотор.

Стрекозы, сверкая крыльями, носились по замысловатым траекториям. Ящерицы шуршали в прошлогодней листве.

Мирная картина. Тихая, безмятежная жизнь. Если не думать о том, какая пропасть отделяла меня от нее.

Если бы можно было забыть о том, что случилось, – грезилось мне. – Просто сидеть и наблюдать за стрекозами… стать одной из этих ящериц… или стеной… или этим, – на велосипеде. Чтобы о нас просто забыли. И всегда было бы только лето, и зной, и сны о лете, где мы сидим у стены…

– О чем ты думаешь теперь? – спросила Агата.

Я не ответил.

Чтобы не было заметно, как дрожат мои руки, я зажал их между колен.

Агата придвинулась и села, касаясь стройной коленкой моего бедра: «Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – сказала она мягко и положила ладошку на мое плечо. – И ты здесь… был совершенно не при чем. Но – я уже говорила, и снова скажу: когда все закончится, ты не пожалеешь. Правда. Сейчас – да я поступила не очень хорошо. И с твоим соседом тоже… – Агата опустила глаза. – Я ему сказала, что это ты его попросил забрать велосипед.

Но… нельзя всем нравиться, делать только то, что от тебя ожидают, и при этом преуспеть. Да, сейчас я, неправа. Но в будущем – обещаю, ты сам увидишь, что это было не зря. – Она посмотрела мне в глаза своими дивными, небесно-синими глазами: "Без тебя мне никак не справиться. Поможешь мне?"

Глава 3

После дождей лето на Почайной стояло жаркое.

Мы просыпались с рассветом, завтракали и раскрыв атлас автомобильных дорог выбирали, куда направимся сегодня.

Мы избегали крупных городов, предпочитая останавливаться там, где задают меньше вопросов и спокойнее находиться человеку без документов. Агата утверждала, что Игорь выберет именно такое место, чтобы отсидеться и, возможно, собрать информацию по нашему делу.

Мотор ревел в лицо. Река лежала под нами. Время от времени мы отклонялись от маршрута, чтобы сделать круг над какой-нибудь деревней, или пройти на бреющем полете над главной улицей (весточка для Игоря). Куры испуганно разбегались, коровы скакали, подняв хвосты, деревенские мальчишки прыгали от восторга, а некоторые из озорства показывали неприличные жесты. Мы же летели дальше и качали крыльями одинокой лодке с браконьерами, моторному катеру с инспекторами, прогулочному пароходу и барже.

Достигнув выбранного места, подбирали площадку у реки, садились, и ждали желающих полетать.

Пока я катал пассажиров, Агата продавала билеты и распоряжалась выручкой. Денег хватало на еду и бензин. До обеда я успевал сделать несколько рейсов. Потом пережидали, что придется, под крылом (полуденный зной, краткую грозу, послеобеденную дрему), и я снова летал.

Вечером чехлил мотор и спускался с удочкой к берегу. Если улов был хороший, Агата запекала рыбу на костре или варила уху. После ужина она сидела на крыле, свесив загорелые босые ноги и раскуривала свою трубочку, а я под крылом потягивал дешевенькое местное винишко, слушал, как гудит одинокий лодочный мотор на реке и глядел на закат.

Да, внешне все выглядело именно так. Начав поиски от места аварии, мы, двигаясь на юг, прошли всю Почай-реку до самого ее впадения в Калёное море, потом в обратном направлении, и летели теперь дальше на север, оставив за спиной злополучное Смородинское водохранилище.

Знойные каленские степи, где бахчи и арбузы, осетры и черная икра, которую браконьеры продавали нам почти задаром; поля пшеницы: безупречные прямоугольники и квадраты, тянущиеся до горизонта; деревни и города, причалы и баржи, песчаные пляжи и бетонные мосты над Почайной, луга и перелески, леса и холмы, и снова города, – большие, провинциальные, и вовсе заброшенные; утренние туманы и полуденные грозы, звездные ночи и тишина уединенных стоянок, отблеск костра и отражение звезд в воде – все слилось в пестрое, неназванное, кружащее голову, и не было времени, чтобы опомниться и задуматься о чем-то всерьез; и – не раз я ловил себя на мысли о том, что именно здесь я мог бы быть счастлив.

Мне казалось, что нет никакой погони. И Игоря нет. И наконечника. Что все, из-за чего я оказался здесь – просто игра; детская забава, выдуманная лунной ночью у реки, чтобы придать нашим скитаниям хоть какое-то подобие цели. А есть только мы, – двое вчерашних подростков на аэроплане, да Почай-Река.

Казалось, – уйди я теперь, – и ничего не случится. Я просто сяду в ближайший поезд и через несколько дней буду снова в комнате с хрустальной совой, в доме под кленами, а все прочее станет просто сном, и никто, никто не потревожит меня более.

Но везде, куда бы мы не направились, Агата искала. Ждала. Прислушивалась к разговорам. Вглядывалась в лица. Расспрашивала. Именно этот ее взгляд, ждущий и пытливый, неизменно возвращал меня к действительности, и тревога просыпалась, а вместе с нею смутное предчувствие чего-то неотвратимого.

Никто не приходил. Никогда не слышали мы об авиаторе, отбившемся от своих. Ни разу в толпе не мелькнула знакомая ей фигура.

Днем Агата была внешне спокойна и беззаботна. Но чем больше проходило времени, тем чаще смутная тень омрачала ее божественный лик, и не раз я видел, как сидя после ужина на крыле она глядит неподвижно, и ноябрьская мгла застит небесную синеву ее ботичеллиевских глаз.

Я знал, о чем она думает. Я понимал. То, о чем я говорил в самом начале, поневоле все больше овладевало ее мыслями: Игорь утонул. А если и жив, но до сих пор не дал о себе знать, то ему, вероятно, не до наконечника. И причина тут неважна.

Мне же не нужен был наконечник и его несметные дары. Все счастье, богатство и красота этого мира умещались для меня в сиденье под крылом, в легком хмеле, в ее божественно-изящных босых ступнях на фоне заката.

Я алкал. Я жаждал этой красоты и боялся ее. Я знал, что не вынесу, если она обратит на меня хоть часть себя, и – я не мог отступиться от нее. Не мог перестать думать о ней лунными, дождливыми, темными, ненастными и прочими бессонными ночами, терзать воображение невозможными сценами и ждать, когда придет «тот самый час», в то время как красота беззвучно спала под крылом, небрежно накрывшись нашим единственным спальником. Или загорала на крыле, наплававшись в Почайной, подставив солнцу божественный изгиб стройной спины, тронутой золотистым загаром, неземную стройность бедер, скрещенных голеней, и шелковистую нежность ягодиц, небрежно перехваченных веревочками трусиков… Все окрестное мужское население в экстазе клубилось темной массой по берегам, на крышах окрестных дач и проходящих машин, и сама природа замирала, чтобы насладиться творением своих рук.

Творение же оставалось божественно-неприступно, как только может быть неприступна красота, не осознающая себя.

Ей богу, если бы в тот момент из реки вылез Игорь, я утопил бы его снова собственными руками. За то, что он посмел утонуть и бросить этот изгиб, стройность и нежность. За то, что посмел выбраться.

Я готов был изничтожиться, чтобы перестать страдать, и – я все на свете отдал бы за то, чтобы хоть на миг продлить это сладчайшее из страданий.

Я поднимался в небо с очередным пассажиром, а она оставалась на земле. Я видел, как на нее смотрят. Знал, что пока я болтаюсь там, наверху, какой-нибудь молодчик с угреватой шеей мусолит ее липким взглядом и обдает душным валом тех излюбленных среди населения рабочих кварталов острот, которые при всей своей безыскусности так действуют на девушек. Зов самца, сквозящий за бессмысленностью слов.

Я старался не глядеть вниз, на собравшуюся на земле толпу, и все глядел, и, летал ниже, и возвращался раньше положенного.

Подруливая к стоянке, я неизменно видел ее в окружении парочки паршивцев с крепкими затылками и гнусными бицепсами, сочащихся тестостероном и сальными шуточками, льнущих к ней своими потными телами, в то время как она с самым невинным видом щебетала оживленно и блестела глазами, и смеялась, и – я не мог, не мог!

– Все! Орал я из кабины, – полеты окончены!

– Не окончены, – возражала Агата. – Еще вот эта женщина в зеленом платье, и те двое, в шляпках.

– А может, молодой человек полетит? – Скрежетал я, указывая на дылду, который нависал над ней откровеннее других.

– Он не хочет. – Просто отвечала Агата.

Дылда смотрел сквозь меня с усмешкой превосходства.

Я понимал, что не имею на нее никакого права. И все же я не мог не думать о ней иначе как о своей. Не мог поверить, что какой-то рыжий, востроносый разгильдяй (таким я представлял себе Игоря) смог увлечь ее. Мне виделся вертлявый, с нахальными глазками тип, который носит панаму с загнутыми кверху полями, давит прыщи на носу и после обеда облизывает пальцы.

Я клялся себе, что вот сегодня, – ну, может быть, завтра, или, в крайнем случае, через неделю откроюсь, – иначе мое сердце просто не выдержит. Как не выдержало бы оно, скажи я хоть часть того, что должен был.

Стесненный такими обстоятельствами, я стал выглядеть и действовать соответственно. Ходил с потерянным видом, отвечал невпопад, не к месту ржал и не к месту молчал, без повода выходил из себя, стыдился этого, каялся и снова срывался, чувствуя себя еще большим ничтожеством.

Агата же, казалось, вовсе не замечала моих мучений, и – за исключением мимолетных признаков беспокойства (впрочем, уж не показалось ли мне, право…), – всецело была занята купанием, солнечным ваннами, плетением венков из луговых трав, своей трубочкой, продажей билетов и болтовней с клиентами.

Так проходило наше странствие, день за днем, неделя за неделей, через это бесконечное, знойное, наполненное благоуханием разнотравья, и леса, и дальней грозы, запахом деревни и тонким ароматом бензина лето. Зеленая его река текла, звонко смеясь, в вечность.

***

Наш аэроплан стоял на выгоне у притока Почай-Реки. В селе, где мы собирались провести полеты сегодня, оказалось летное поле, на краю которого стояло несколько аэропланов. Чтобы не привлекать внимания, мы решили лететь дальше: «Потому что наверняка там найдется какой-нибудь мудак-инспектор, который начнет выносить нам мозг», – объяснила Агата.

Населенные пункты попадались теперь все реже, уступая место тайге. С каждым днем перелеты становились все дольше, а наши доходы, напротив, снижались. Приходилось экономить на еде, чтобы хватило денег на бензин, и часто только радушие местных жителей, которое лишь возрастало по мере удаления от центров, не оставляло нас без куска хлеба.

В тот день нам повезло: поодаль за селом оказалась деревушка, отделенная от места нашей стоянки перелеском.

Равноудаленная от Реки и притока, она словно раздумывала, к кому из них пристать, но все не могла решиться и потому стояла в лесу одна.

Пассажирами нашими стали огромные, пропахшие кедром и дымом своих костров лесорубы, которые подарили сверх платы за полет канистру бензина: «Все равно сливать, – басили они, в смущении отводя взгляд, – вахта-то закончилась…» – И, украдкой поглядывая на Агату, удалились к своему вездеходу, который увозил их к большим пристаням, вокзалам и городам, навстречу приключениям.

Ближе к вечеру из тайги вышел бородатый, седой, как первый снег, голубоглазый старик в длинной парчовой рубахе, который принес рыбный пирог и крынку молока. Летать он не стал, а молча поставил все на крыло, и так же, ни сказав ни слова, удалился.

Когда стало ясно, что на сегодня полеты окончены, я занялся аэропланом.

Нужно было залить свежее масло и поменять свечи; за время нашего путешествия Агата обучила меня некоторым техническим премудростям.

Вечер был нежен и тих. В водах реки отражались меловые обрывы другого берега, на которых темнел лес, и там, где берег выполаживался – темные же от времени крыши брошенных срубов и покосившийся причал.

Поодаль от самолета догорал костер. Над ним в закопченном котелке томилась только что сваренная уха. У костра лежал разложенный спальный мешок.

Агаты не было. Она ушла купаться на реку. За ивами, нависшими над водой, слышался плеск. Белая простыня висела на ветке, рядом с ее комбинезоном.

Я выкручивал старые, прогоревшие свечи и ставил новые.

Руки мои дрожали. Ключ никак не желал насаживаться. Я плохо соображал, что делаю.

Я достал наконец свечу и бросил ее в траву.

– Нет, Агата, – сказал я вслух. – Так не может больше продолжаться.

Все, что я пережил, – все, что копилось безвыходно все это время, стало наконец больше меня. Я понял, что откладывать невозможно. Нам нужно было объясниться.

– Вот так, Агата. – бормотал я. – Как хочешь, а только я больше не могу.

Ключ соскочил и больно ударил по пальцам.

Я зашипел и крепко стукнул кулаком по капоту.

– Вот тебе свечи новые, вот тебе свежее масло… долетим до ближайшего города, а дальше – поступай, как знаешь. Я возвращаюсь. Домой. Пусть меня найдет Иваныч. Вот пусть. А меня больше нет. Я здесь больше не работаю!

Солнце опустилось за лес, и на востоке всходила луна, полная и неестественно-яркая.

От берега отделился мягко светящийся силуэт и заскользил, не касаясь травы, к аэроплану.

Это была Агата. На ней была простыня, обернутся подмышками. Остальную одежду она несла в руках.

Она опустилась на спальник, и склонив голову на бок, стала промокать волосы. Край простыни сполз, обнажив легкое, стройное бедро, тронутое нежным загаром.

Я истово оттер руки ветошью, бросил инструмент в ящик, ящик с грохотом закинул в грузовой отсек и подошел к ней, стараясь не глядеть на бедро.

– Агата, – сказал я, – это не может так продолжаться.

– Что именно? – спокойно спросила Агата, поднимая на меня чуть раскосые, с поволокой, божественные глаза свои.

«Ничего», – хотел ответить я, но не решился, а только придал себе мужественный вид.

– Бедный, бедный Йорик, – вздохнула Агата.

Я продолжал молчать, с выражением трагической предопределенности.

Агата посмотрела на меня пристально: «Какой-то ты не такой последнее время. Ничего не хочешь сказать?»

Это был шанс. Возможно, единственный. Или я умер бы. Поэтому я вдохнул полную грудь воздуха, и… ничего не сказал.

– Послушай, Агата, – произнес я вместо то этого. – Так невозможно!

– Что невозможно? – удивилась Агата.

– Все! – Воскликнул я. – Все невозможно!

Я задохнулся, подбородок мой задрожал, и – меня понесло.

– Я не понимаю, – трепетал я. – Я схожу с ума, Агата. И еще я… нет, ничего. Я просто хотел сказать, что я не понимаю. Я устал. И… не понимаю.

Орды бушевали в моей голове.

– Он не придет. Ты же понимаешь. Ты выбрала верить, что он нас найдет, но это не так. Он не найдет. Тогда зачем все это? Зачем? Мы всю реку обошли! От начала и до конца, и обратно. Он бы давно дал о себе знать!

Агата смотрела на меня.

– Я… не могу больше так жить! – частил я. – У меня была своя жизнь. Планы. И – вот чем кончилось! Иногда мне кажется, что это сон, и нужно просто проснуться....

– …Тебе нужно успокоиться. – Взять себя в руки. Подумай сам, – ты ничему не поможешь тем, что потеряешь контроль над собой.

– Я летаю по сто часов в месяц! – Не слушал я, сам уже не понимая, что говорю, – изо дня в день! Изо дня в день! В любую погоду! Без выходных! Я постоянно, постоянно уставший, я… еле ноги таскаю! Я уже спать не могу. Даже самогон в меня не лезет! Я… я уйду! Брошу все, и уйду! Пусть лучше Иваныч найдет меня и убьет, чем жить так! – Орал я. – Это безумие! Безумие! Я стою на грани! Я на краю, Агата! Я уже вижу тени существ. Все носится вокруг, носится… Я же вижу, как они все на тебя смотрят! Когда ты загораешь на крыле! И говоришь с ними! И улыбаешься, и… когда там, наверху, я катаю одних, другие в это время… я не хочу… нет, как знаешь, а лучше… пусть меня найдут и застрелят, когда они все на тебя ТАК смотрят!!!

– Йорик, – мягко сказала Агата, – это не то, что ты думаешь… Я просто хочу узнать больше…

– Пусть лучше… из револьвера!

– …по нашему делу…

– Да! Из револьвера! Потому что они смотрят, а я должен… как будто бы ничего! Я только должен делать вид, что… ничего, а на самом деле я… я…. УХОЖУ!!!

Я осекся и задрожал мелко, покрываясь холодным потом.

Я стоял и трясся, и смотрел на нее безумными глазами, и тогда она встала и молча подошла ко мне.

Я был как во сне. Все было как во сне. Я видел угли костра, которые мягко переливались. Видел луну. Свет был очень яркий. Видел Агату, совсем близко, и все же далеко, словно бы она стояла на другом берегу. Видел – и не понимал.

Агата взяла меня за руку и повела к костру. Я двигался как во сне. Все было как во сне.

Она остановилась. Повернулась ко мне и мягко положила ладони мне на плечи. Повинуясь невесомому их нажиму, я, обмирая, не веря, не смея верить, опустился спиною на спальник. А она… глядя мне прямо в глаза своими божественными, мягко светящимися в темноте глазами лесной нимфы чуть заметно, с несказанной грацией повела худенькими, атласными плечиками – и простыня скользнула к ее ногам.