Читать книгу: «Маленький человек в эпоху перемен. Рассказы», страница 3

Ролевые игры

С Валеркой мы учились на одном курсе и знали его еще по стройотряду. Вместе работали на стройке в колхозе во время летних каникул. Был он каменщиком от Бога. Кирпич клал быстро и ровно, да так, что два подсобника за ним едва поспевали. Полторы-две нормы за день вырабатывал. А нормы были не как на госпредприятии, а как на хорошей шабашке. Вечерами, когда другие студенты, вволю упахавшись за день, сонными мухами ползали по территории сельской школы, готовясь отойти ко сну, – кровати стояли в классах, Валера гладил рубаху, чистил ботинки, брился и, обильно обрызгав себя одеколоном, устремлялся на ночную прогулку. Возвращался под утро, часок-другой спал, а потом, вместе со всеми поднимался, завтракал, – и на работу. Всегда был весел, бодр, подтянут. Мужики удивлялись, как здоровья хватает? А ему все нипочем! Следующим вечером он снова приводил себя в порядок и, отсалютовав: «Всем пока!», уходил в ночь. Мы не были друзьями, да ему, скорее всего они и не требовались, просто жили в одной комнате, ели в одной столовой и работали вместе.

Тем удивительнее, что осенью, вернувшись в Москву, буквально в конце сентября, Валера пригласил меня и еще двоих приятелей по отряду к себе на свадьбу. Мы с мужиками встретились, потолковали между собой. Что делать? Раз приглашают, надо ехать, да и нет причин отказываться.

В назначенную субботу встретились на вокзале, по студенческим купили льготные билеты до Чехова и отправились провожать товарища в новую женатую жизнь. Минут через девяносто, жаркая и душная зеленая электричка, останавливающаяся возле каждого столба, наконец, выплюнула нас на платформу. Кафе, где намечалось проведение застолья, располагалось недалеко от железнодорожной станции и мы легко нашли его по Валериному описанию. Зарплаты за стройотряд мы еще не получили и поэтому в руках у нас был один букет довольно еще приличных гвоздик на всех, ну а денег по всем карманам наскреблось около десятки. Букет я за рубль купил возле вокзала у доброй старушки. Но парни меня высмеяли и сказали, что цветы кладбищенские: «Вон, видишь, проволокой перетянуты». Они убрали железяку, пересчитали количество и со словами: «Мальчик должен быть нарядным, " – десятую гвоздику обломали и воткнули мне в нагрудный карман рубашки. И, хотя наше материальное положение было не из лучших, внешне мы производили впечатление достаточно приличных молодых людей. Понятно, что по правилам этикета, джинсы и яркие галстуки явно диссонировали друг с другом, но нас это мало смущало. Не костюмы же одевать. Да у нас их и не было.

Приехали мы как раз вовремя. Народ уже постепенно подтягивался, образуя небольшую толпу возле входа. Через стеклянные двери были видны столы, уставленные тарелками и блюдами с салатами и холодными закусками. Четверочками, словно постовые, через равные промежутки стояли бутылки: шампанское, водка, вино, лимонад. Хлопотливые нарядные женщины отдавали последние распоряжения. Ждали прибытия молодых. Доподлинно не было известно, должны ли они были приехать из ЗАГСа, или ездили к какому-нибудь вечному огню, а то и к могиле неизвестного солдата. Странная традиция. Но присутствующие находились в том приподнятом настроении, которое обычно сопутствует ожидающим наступления радостного мероприятия. А вот и свадебный кортеж. Несколько автомобилей, издавая вовсе уж не мелодичные звуковые сигналы, въехали на привокзальная площадь. Первой к входу в кафе подъехала черная блестящая «Волга», украшенная сверху двумя желтыми переплетенными кольцами. На радиаторе сидела нарядная кукла, по капоту от нее лучами расходились ленты разных цветов. Из машины уверенно вышел Валера, помахал приветственно рукой встречающим и, обойдя автомобиль, распахнул заднюю дверцу. Он помог своей суженой выйти, согнул руку кренделем, как бы приглашая даму к совместному проходу до места назначения. Та обхватила ее своей и они продефилировали мимо нас в сторону накрытых столов. Мы с ребятами тщетно всматривались в лицо новобрачной, но узнать в ней хоть кого-либо из известных деревенских красавиц не удалось. Наверное местная решили мы. Зря что-ли Валерка каждый день письма в отряде писал?

Пришло время рассаживаться и приглашенные, а их было человек пятьдесят, не спеша, чтобы не создавать давки возле дверей, прошли в зал. Причем, из молодежи, – только мы трое, да пара девчонок нашего возраста, которые сели возле невесты. Никого из Валеркиной группы, да и из института вообще. Молодые сидели во главе стола, а дальше уже по степени родства. Жениховские расположились по левую его руку, а те, что со стороны невесты – справа от Валериной избранницы. Я, Николай и Петр, а именно так звали моих друзей и спутников, разместились в конце жениховских, но как раз напротив молодоженов. Можно сказать, что через стол. Надо отметить, что пока все рассаживались, жених подошел к нам, поблагодарил за то, что приехали, и пожаловался на работников ЗАГСа: «Представляете, у них пластинка с Мендельсоном испортилась и они нам поставили эту, про войну: „Соловьи, не пойте больше песен, соловьи, в минуту скорби пусть звучит орган…“ Нормальное начало для семейной жизни.» Николай, тем временем, успел засунуть наш невзрачный букет в большую вазу с розами и гладиолусами, так что одним позором стало меньше.

Это сейчас на такого рода торжества приглашается тамада, массовик-затейник или кто другой, который и стол ведет, и следит за тем, чтобы народ не скучал, да не пил по углам. В то время подобные излишества если где и бывали, то массового распространения пока еще не получили. Зато всегда находились бойкие женщины, причем с каждой из сторон, которые и традиции соблюдали, и скучать не давали. Так было и на этот раз. С «нашей» стороны выступала Галя, жгучая брюнетка лет тридцати пяти. Невысокого роста, с роскошными формами, веселая и задорная, она, казалось, ни минуты не сидела на месте, постоянно шевелила собравшихся, весело спорила со своей напарницей со стороны невесты, поднимала тостующих и следила за тем, чтобы у всех было на тарелки положено и в рюмки налито. В то же время откуда-то появился поднос. Родственники произносили тосты за здоровье молодых, после чего лезли в карманы и клали на него деньги. Родители положили рублей по триста, разгоряченные куражем и алкоголем, соревнующиеся между собой бабки – рублей по пятьсот; те, кто дядьки, тетки или братья – по стольнику. Если Гале или ее визави казалось, что дают мало, они начинали стыдить и позорить тостующего, требуя добавить денежек. Мы вяло заедали буженину бутербродами с красной икрой и понимали, что где-то через полчаса доберутся и до нас. И что делать? Самим потихоньку уйти или ждать, пока нас, раскачав за руки-ноги, с крыльца выкинут? Смыться по-тихому вряд ли удастся. Галя уже давно в нашу сторону как то очень уж заинтересованно посматривала. И тут Николай достал из нагрудного кармана сложенный пополам аккуратный чистый конверт.

– А это у тебя еще откуда? – мы с Петей слегка оторопели.

– Думать надо, когда на свадьбу едешь. Ручку давайте и деньги, -я достал из кармана и протянул Коле три мятые трешки и рубль.

Сверху он написали: «Не вскрывать!!!», ниже:" Валере! Лично в руки!», расправил и вложил под столом деньги, потом плотно запечатал, старательно облизав клейкие части и пустил по рукам в сторону жениха. Брачующийся нашу находчивость оценил и подыграл, взвесив конверт на ладони и показав большой палец, аккуратно спрятал подарок во внутренний карман пиджака. Поэтому, когда подошла наша очередь, тост от друзей Петя произносил спокойно и уверенно.

Затем были танцы. Ох уж эти пляски в доме престарелых. Однако, Гале удалось завести всех. Поначалу-то мы с парнями кучковались у стенки, и чувствовали себя крайне неловко. Вокруг все чужие, причем возрастные, но она поочередно вытаскивала нас в центр зала и секунд тридцать потанцевав, передавала в руки какой-нибудь одиноко стоящей даме, а сама, тем временем отковыривала от стены очередного скромнягу с которым впоследствии поступала столь же непостоянно. Впрочем, градус радости был уже достаточно высок и, понимая, что надо как то и соответствовать почетному званию лучших друзей жениха, мы стали помогать Гале и принимали самое активное участие в танцевальном действии.

Потом все снова садились за стол, орали: «Горько!», считали, …пили… Затем шли на танцпол и женщины под баян пели матерные частушки и, повизгивая, плясали, словно домашние птицы, хлопая себя локтями по бокам. Мы тоже не отставали. Песен правда не пели, но Петруха ходил вприсядку, а мы дружно хлопали и поддерживали выступающих.

В заключение, попив кофе и опрокинув по рюмке «на посошок», стали собираться домой, хотя о каком доме может идти речь, если электрички уже не ходят? Николай очень удачно увел со стола бутылку водки, но очень неудачно засунул ее в штаны и в холле, при большом скоплении народа она у него выскользнула и разбилась. Потом к нам подошёл Валера и сказал, что ночевать мы будем у дяди Саши, постоянно ослепительно улыбавшегося невысокого смуглого мужчины приятной внешности, лет тридцати пяти. Тот оказался мужем той самой задорной Гали.

Идти пришлось долго, около часа, по шпалам, отвратительно вонявшим креозотом и всем тем, что обычно выливается из туалетов поездов дальнего следования. Было темно и только рельсы, уходящие куда-то далеко в бесконечность, отражали свет луны, вычерчивая перед нами две правильные параллельные светящиеся линии. Мы брели, наверное, километров пять, спотыкаясь и стараясь не упустить из вида идущих впереди дядю Сашу с женой. Хмель постепенно выветрился и оставалась только усталость и желание лечь и заснуть. Наконец, ведущие остановились, подождали нас и мы, свернув на едва заметную тропку, прошли в полной темноте метров триста, пока не уперлись в забор из невысокого штакетника. Хозяева пропустили нас в калитку. Вот и дом. Совсем небольшой и невысокий. Крылечко в три ступеньки. Галя, протиснувшись между нами, нагнулась и, достав откуда-то снизу ключ, открыла входную дверь. Да здравствует электрический свет. Миновав небольшую летнюю веранду, вошли в избу. Дядя Саша взял фонарик и ушел с Николаем в сарай за матрасами, а мы мимо кухни зашли в комнату. Тусклая одинокая лампочка без абажура под потолком, наружная проводка на фарфоровых роликах по темным от старости бревенчатым стенам. В углу – старый, еще деревянный комод, крашеный голубой масляной краской, такие же буфет и гардероб «мать и дитя» с кривым, начинающим чернеть по краям зеркалом. Большую часть комнаты занимала печь.

На полу, между ней и стеной, постелили пару матрасов, накрыли их покрывалом. Хозяин принес из кухни два стула, чтобы мы могли сложить на них одежду, и, укрывшись еще одним покрывалом, мы легли рядком: Петя посередине, а мы с Николаем по краям. Галя, нисколько нас не стесняясь, разделась до комбинации, выключила свет и скрылась за темно-синей в цветочек ситцевой занавеской, отгораживающей лежанку у печки от остальной комнаты и откуда уже раздавалось похрапывание ее мужа.

Проснулся я оттого, что мне показалось, будто бы рядом, слева происходит какое-то шевеление и шорох. Да нет. Справа похрапывал Петруха. Звук не повторился. Наверное, показалось. Прошла минута-другая и волны дремы уже начали захватывать и уносить меня в царство сновидений, как, вдруг, я почувствовал на своем левом колене чью-то руку. Она нежно, едва касаясь, поглаживала ногу, неторопливо двигалась чуть вверх, на мгновение замирала, затем возвращалась вниз, чтобы потом вновь подняться уже на пару сантиметров выше, и опять отступала и останавливалась, как-бы играя, но двигалась она во вполне определенном направлении. Ничего себе, подумал я. Муж, значит, за занавеской мирно почивает, а эта озорница на охоту вышла? Любопытная семейка. И почему распутница выбрала меня, а не Николая? Это ему она весь вечер глазки строила. Может перепутала? Неудобно как-то. И о чем она думает? И чем это мы здесь занимаемся в десяти сантиметрах от Петрухи и в полутора метрах от ее мужа? Тем временем, ее рука постепенно, но уверенно, пробиралась все выше. Я осторожно повернул голову в ее сторону и чуть не заорал от неожиданности. В приглушенном лунном свете, исходящем из двух маленьких окошек, лежал дядя Саша. Он смотрел на меня и улыбался. Без резких движений я взял его руку и выпроводил ее из под покрывала. Что за глупость такая? Понятно, что выпил мужик, может в туалет ходил, а, возвращаясь, заблудился и прилег с пьяных глаз не там? Нет, ерунда какая-то получается. Он, что, в своем доме заблудился? У него жена-красавица, а он… Тут я почувствовал, что его рука опять нащупывает мою коленку. Видимо, то, что я прогнал его из-под покрывала он воспринял как элемент заигрывания или кокетства с моей стороны. Теперь я уже резко скинул его руку и решительно перевернулся со спины на правый бок, лицом к Петрухе. Лежу и разные мысли лезут в голову. А не опрометчиво ли я поступил, повернувшись к дяде Саше спиной? Вдруг он сейчас накинется на меня сзади и отработанным приемом устроит мне акт дефлорации? Да нет, успокаивал я себя. Тут Петька, Николай, да и Галя его, опять же, за занавеской спит. А может и не спит. А вдруг они заодно? Завлекают одиноких путников и потом глумятся? Нет, нет, нет! Но я же шум подниму. Стоп! А ребята-то, хоть дышат? Может им уже давно глотки перерезали и я один остался?!! Да нет. Вроде нормально все. Петруха посапывает. Надо было, конечно, этому другу сразу в ухо дать. Коля так, наверняка, и поступил бы. Сейчас уже момент упущен, чтобы устраивать бои в партере. С другой стороны, дашь в ухо – все проснутся и увидят, как мы, обнявшись, по полу катаемся. Тоже не вариант. Начнется скандал. Да и ночевать на улице очень уж не хотелось. И, овладеваемый такими думами, я незаметно заснул.

Когда поздним утром проснулись, в доме уже никого не было. Оделись, вышли на улицу и по узкой тропке, между рядами штакетника засеменили в сторону одиноко стоящего туалета.

– Мужики, – не выдержал я, – меня сегодня ночью чуть не трахнули.

– Да, ладно, – парни остановились и вылупились на меня. Ну, я им в двух словах и рассказал свою ночную историю. Когда вволю отсмеялись, Николай, который, как мне показалось, немного странно отнёсся к моему повествованию, признался:

– Так он половину ночи возле меня отирался, а когда я его прогнал, он к Лехе поперся.

– Нормальный, – говорю, -ты друг. А что в ухо ему не дал?

– Да потому же, что и ты. На железнодорожной платформе, что ли потом ночевать?

Мы ополоснули лица из уличного рукомойника и вышли с огорода на улицу. Перед нами простиралась небольшая площадь похожая на станционную. Внезапно откуда-то из боковой улочки прямо к нам высыпала шумная компания с гармонью и гитарой. Все были ряженые. Женщины были переодеты в мужчин, а те, в свою очередь, были облачены в дамское платье. Первой, пританцовывая, шла Галя в соблазнительно обтягивающем трико, красном камзоле и треуголке пирата. Следом шествовала целая ватага, возглавляемая густо накрашенным дядей Сашей в обличии цыганки с бубном в руке. Меня немного замутило. Петруха негромко произнес:" Интересно, а как эта деревня называется? Надо было бы Леху балериной нарядить. И не пора ли нам сваливать?» Мы, с сияющими от счастья физиономиями, двинулись навстречу процессии, сердечно поблагодарили хозяев за радушный прием и, сославшись на сильную занятость и поинтересовавшись, как лучше попасть на электричку, простились. Нас просили остаться, обещая щедрое угощение и веселое времяпрепровождение, но нам действительно пора было ехать.

Ну их …, эти ролевые игры.

Двухгодичники inc

Какие же мы были счастливые! Сами того не понимая, мы жили во времена настоящего развитого социализма, который, пожалуй, гораздо больше смахивал на недоразвитый сюрреализм, но нас такое положение дел вполне устраивало хотя бы потому, что сильно не мешало. Те, кто помоложе, вряд ли смогут понять и оценить всю ту бестолковость и бредовость окружающего мира, в котором все было настолько перевернуто с ног на голову, что только диву даешься, как мы умудрялись вживаться в существующую реальность, оставаясь при этом даже не сторонними наблюдателями, а полноценными участниками процесса.

Разве есть хотя бы какое-нибудь логическое или разумное объяснение тому, что проучившись пять с половиной лет в Московском Энергетическом Институте и успешно защитив дипломную работу по специальности «Электрические машины», то есть ротор-статор-трансформатор, заключительными и главными, а именно Государственными экзаменами были «Научный коммунизм» и «Военная подготовка»? Не сдашь хоть что-то из вышеперечисленного, и диплом не получишь.

Складывалось впечатление, будто стране наплевать на то, чему тебя там учили, а необходимы только политически грамотные военные. У девушек военной кафедры не было и поэтому они сдавали один"Наукомизм». Впрочем, таких, у кого не получалось сдать и не было. Прелесть процесса заключалась в том, что эти экзамены сдавали все, ну если только совсем уж не упереться и не пойти против всех норм и правил.

На экзамене по коммунизму я сначала очень складно рассказал про ленинский «Материализм и эмпириокритицизм». Потом же, не менее бодро и радостно, поведал внимательному преподавателю о величайшем творении современности, трилогии Леонида Ильича Брежнева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Сейчас это может показаться странным, но я, действительно, всю эту ерунду читал с карандашом, пытаясь выделить то, что мне казалось значимым. А как по-другому? У нас в институте и музей был, посвященный этой теме. В качестве дополнительного вопроса невзрачный тип с кафедры научного коммунизма, как бы между прочим, спросил про мое отношение к повести А. Солженицына. «Один день Ивана Денисовича». И, я, как и полагалось в таких случаях, простодушно сознался в том, что книгу такую не читал и, следовательно, и мнения на этот счет никакого не имею. Получив законное «отлично», я отправился готовиться к экзамену по «войне».

А, что такое «война» в гражданском ВУЗе? Один раз в неделю особи, обладавшие мужскими первичными половыми признаками, поутру брили свои физиономии, надевали рубашку, галстук, брюки со стрелками, сверху – темно-зеленую куртку-стройотрядовку, украшенную на спине названиями мест пребывания в ССО, а спереди-всевозможными значками и нашивками, и направлялись в отдельностоящий институтский корпус. В коридорах студенты строились в шеренги, где офицеры-преподаватели проверяли их внешний вид, а затем расходились по аудиториям. Пропортяночные занятия мало кому нравились, но пропускать было нельзя. К тому же все имеет свою цену. Наличие в институте военной кафедры подразумевало отсрочку от армии до конца обучения, получение военной же специальности по классу электрооборудования летательных аппаратов и погоны лейтенанта, что немаловажно, если, вдруг, Родина решит, что вооруженные силы в твоих услугах нуждаются.

На подготовку к экзамену отвели всего лишь два дня, но даже если бы дней было десять, это бы ничего не меняло. Я бы понял, если меня на экзамене попросили выполнить команды: «Кру-у-гом!» или, там: «Напра-во!». Я бы даже с удовольствием с завязанными глазами и на время разобрал и собрал немецкую штурмовую винтовку Хуго Шмайсера, в народе почему-то называемую автоматом Калашникова. Но моей военной специальностью числилось нечто иное, и с познаниями в этой области у меня было вообще никак. Из курса лекций строгого и временами даже грозного полковника Семушкина я помнил только две фразы, да и то никак к предмету изучения не относящиеся:" Товарищ студент, почему вы спите? Вы же не на Курском вокзале!» и вторая была предназначена парню из соседней группы, который во время лекции стал засучивать (слово-то какое странное?) рукава на куртке: «Товарищ студент, если Вам жарко – снимите штаны.» Разобраться в тех электрических схемах, представляющих собой небольшие фотографические снимки весьма посредственного качества, испещренные вдоль и поперек линиями связей, мне не представлялось возможным. Учебников не было тоже. Те из ребят, кто поумнее, брали вполне доступные книги по электрооборудованию гражданских лайнеров и по ним готовились. Но это те, кто поумнее, а я про себя рассказываю. По вполне понятным причинам процесс сдачи экзамена дался мне достаточно сложно. Сначала я что-то мямлил про спешивание и развертывание мотострелкового взвода, потом про то, какие провода куда идут и в какую сторону устремятся электроны, если, вдруг, летчику почему-то захочется понажимать на переключатель управления закрылками. Оценка моих знаний по не странной случайности оказалась невысокой, но вполне себе положительной. Скорее всего, двойки было ставить нельзя.

Повестки, указывающей на то, что такие, как я срочно нужны для защиты страны, пришлось ждать совсем недолго. И, как патриот и верный сын, пусть не партии, но комсомола-то уж точно, в назначенное время явился в военный комиссариат, прошел медкомиссию, не пройти которую было, скорее всего, невозможно и, подобно почти всем своим сокурсникам, как оказалось совершенно невостребованным в народном хозяйстве, отправился исполнять свой гражданский долг. В выданном военном билете значилось звание-лейтенант и специальность – авиационное и электрическое оборудование летательных аппаратов.

Служить предстояло два года. В предписании было указано, что через месяц я должен был явиться по адресу: г. Москва, Хорошевское шоссе, дом… Нельзя не упомянуть о том, что все мои одногруппники уезжали раньше и я был как бы завершающим. Кого-то посылали в Иркутск, кого-то в Армавир или Саратов, и только меня, самого ценного, гада такого, оставляли в Москве. Представляете, какими глазами на меня смотрели девушки и жены моих друзей и приятелей. На самом деле, оказалось, что явиться мне следовало в штаб ВВС, оттуда – в штаб армии в Смоленске, а уже потом – под Житомир, в ПГТ «Озерное». Из Смоленска я ехал в компании своих будущих однополчан, троих ребят, тоже после МЭИ, но с других факультетов. Видимо страна испытывала сильный голод в кадрах, связанных с нашей военной специальностью.

Наверное будет не очень интересно читать про то, как мы ходили представляться в штаб полка, что нас четверых разместили в одной из комнат профилактория, где помимо восьми свободных кроватей, обеденного стола из столовой и одного стула, никакой мебели не было, или про то, как мы получали форменную одежду…? Хотя, нет. Про форму следует сказать отдельно. Дело в том, что граждане, решившие посвятить свою жизнь служению Отчизне на постоянной основе, где-то за год до окончания военного училища, начинают готовиться к выпуску, заказывают в ателье кители, брюки, шинели повседневные и парадные; и даже фуражки, – все это шьется на заказ. И потом, когда уже кадровым офицерам подходит время обновить одежду, мало кто берет на складе готовые изделия. Получают сукно, – и к портному. Двухгодичники же поначалу мало что знали про эту сторону армейской жизни, поэтому, когда сытый прапорщик выдал нам стопки с армейской формой по заявленным размерам, уже в профилактории, примерив все это добро на себя, поняли, что выглядим как-то не очень молодцевато. Хорошо еще, что по роду своей деятельности нам впоследствии по большей части приходилось ходить в «техничке», потому что в повседневной форме одежды нас издали можно было принять за передвигающиеся своим ходом мешки с картошкой. Шинель я, правда, чуть позже заказал в ателье и она оказалась весьма хороша, но на погоны мне почему-то прикрепили по четыре звездочки, вроде как я капитан. И так я ходил дня три. Народ ржал, но начштаба приказал убрать лишнее. Если бы он сказал, что надо поменять погоны, то я бы их, конечно, и поменял. А так, я просто вырвал четыре лишних звезды пассатижами. Но от вырванных остался заметный след и, если сослуживцы посмеялись и забыли, то люди посторонние, увидев меня впервые, смотрели с неподдельным интересом. Это что такое надо сотворить, чтобы сразу две звездочки срезали?

Полк в который нас определили отбывать воинскую повинность входил в дивизию дальней авиации и насчитывал человек триста офицеров, сто прапорщиков и около двадцати – тридцати солдат, используемых исключительно для несения караульной службы – знамя охранять, в патруле ходить, на тумбочке стоять или на гауптвахте сидеть. Была еще Танюшка – секретарь. Она обычно в ежедневных утренних построениях не участвовала, но всякий раз, когда четыреста мужиков уже стояли на плацу, лениво слушая дежурное выступление командира, и она пыталась незаметно прошмыгнуть в дверь штаба полка, триста девяносто девять пар заинтересованных мужских глаз провожали ее с момента появления до той самой секунды, как последняя часть ее не скрывалась внутри помещения. Это было как бы ежедневным развлечением, и если, вдруг кто-то из стоящих в строю о чем- то задумывался или отвлекался на что-то, то сосед непременно толкал его локтем в бок и радостно сообщал: «Смотри…, смотри…, Танюшка идет!» Вот ведь какой желанной может оказаться единственная девушка в полку.

Вообще-то, по прибытии в часть, мне многое было непонятно, как, впрочем, не очень ясно и до сих пор. Возьмем, например, солдатскую форму. Начнем с пилоток. Это я про те меленькие «утюжки», которые сваливаются при малейшем наклоне головы. Если бойцу надо поднять что-нибудь с земли, то он, либо придерживает одной рукой головной убор и наклоняется, либо приседает, словно скромная девочка, стараясь держать головку ровно. А та же фуражка? Вот бегут два взрослых майора, у каждого в руке по портфелю. А где вторая рука? Правильно. Придерживает головной убор. И страшно даже подумать о том, что, если вдруг, понадобится достать из кобуры пистолет, тогда придется что-то отпустить и, скорее всего это будет портфель. И задумывался ли кто-нибудь о том, зачем вообще нужен головной убор? Да, скажете Вы, зимой он спасает от холода, а летом от дождя и солнца. С зимой я согласен, но пилотка и фуражка явно не соответствуют своему функциональному назначению. Пусть бы военные дизайнеры разработали какие-нибудь панамки или бейсболки и чтобы постоянно носить их можно было не обязательно.

Теперь перейдем к шинели, к добротной, тяжелой, длиннополой. Сколько раз читал книги в которых авторы устами своих героев пели ей восхваления. Уж так она удобна и хороша, и, что всегда считалось немаловажным, засыпать под ней уютно и приятно. Если ничего другого нет, то конечно хороша. Понятно и то, что до полноценного одеяла ей далековато. Но вот тот, кто скажет, что в ней удобно бегать, прыгать, преодолевать препятствия или драться врукопашную, либо слукавит, либо он откровенный болван.

Но все перечисленное просто меркнет, когда разговор заходит о кирзовых сапогах и портянках. Я не исключаю того, что введение их в форменную одежду советских войск, на самом деле, было удачным проектом сначала «Абвера», а потом и ЦРУ. Задача по снижению боеспособности нашей армии была блестяще выполнена. Получилось, правда не все и не сразу. Первоначальный замысел с лаптями и онучами у них почему-то провалился.

Непонятностей было много. Почему летный состав возили на аэродром на автобусах, а технический на здоровенных тягачах- «Уралах»? Понятно, что если рассматривать с точки зрения физической подготовки, то может это и неплохо – по несколько раз в день забраться в кузов и спрыгнуть обратно, но, наверное, не в кителях или шинелях и не после сытного обеда.

* * *

Вооружение полка состояло из трех десятков самолетов ТУ-22- огромных, правда уже к тому времени слегка устаревших машин. Структурно полк делился на три эскадрильи: помеховую, ракетоносную, бомбардировочную, и технико-эксплуатационную часть. А личный состав, за исключением солдат, можно было условно поделить на тех кто летает: летчиков, штурманов, операторов и техников, – тех, кто готовит самолеты к вылету, устраняет неисправности, выполняет регламентные работы.

Меня определили в третью, помеховую эскадрилью, в группу электриков, где и началась моя новая жизнь в должности старшего техника. В течение месяца я пытался детально разобраться в трех огромных альбомах с чертежами, которые мне выдал начальник группы капитан Угрюмый, и определить откуда и куда какой провод идет и где надо посмотреть, если, к примеру, не работает лампочка бортового аэронавигационного огня. Потом мне объяснили, что Угрюмый – это образ жизни и мыслей начальника, а на самом деле он Сидоров. И уже совсем потом, старший лейтенант Волков, он же Виктор Михайлович, он же Волчок, поставленный надо мной кем-то вроде наставника, отодвинув в сторону схемы и обозвав ерундой все то, чем я занимался в течение последнего месяца, предложил: «А давайте-ка мы с Вами, товарищ Студент, наконец, делом займёмся. Я Вас торжественно приглашаю после работы помочь одному очень хорошему человеку разгрузить машину с кирпичом.» Никаких особых дел на вечер у меня запланировано не было и я согласился. А с другой стороны, как откажешься? Наставник все-таки.

Встретились мы с Виктором Михайловичем возле столовой. То, что он был явно навеселе не могли скрыть даже сгущающиеся сумерки.

– Товарищ лейтенант, к бою готовы? Погода-то какая? А воздух, воздух какой? У Вас в Москве, наверное, один смог, да выхлопные газы, – и безо всякого перехода: «Луна, словно репа, а звезды – фасоль, спасибо, мамаша, за хлеб и за соль…»

Мы уже давно свернули с главной освещенной улицы и шли в темноте в сторону гарнизонных гаражей. Волчок уже декламировал из Есенина: «Отговорила роща золотая березовым веселым языком…» «Ничего себе поэтические вечера,» – думал я, едва поспевая следом и стараясь не упустить из виду спину наставника. Позднее я узнал о том, что чтение стихов является неким обязательным признаком, позволяющим определить степень опьянения Виктора Михайловича.

Площадка перед нужным нам гаражом, вернее то место, где начинали его строить была ярко освещена, а хорошим человеком оказался старлей из нашей же же группы, Александр Белоусов, правильнее даже не он сам, а его тесть. Саня, как про него говорили, года три назад, едва поступив на службу, как-то весьма быстро женился на дочери начштаба дивизии. Через год тесть-полковник помог ему с командировкой не то в Ливию, не то в Сирию, где он занимался тем же обслуживанием самолетов и обучением ремеслу местных товарищей. Недавно он вернулся, купил на заработанные деньги новую «Волгу», ждал «капитана» и хорошую должность. А пока было время и возможности, строил под машину гараж.

– Товарищи офицеры! – Волчок вышел на свет.