Читать книгу: «Верховный тайный Совет. Первый полицейместер», страница 3

2. Коронация

В 1723 году Петр объявил Екатерину императрицей, а в мае 1724 торжественно короновал в Москве. Хотя в церемонии коронации приняли участие, все будущие участники переворотов, основанием для сохранения за императрицей и ее потомками трона империи коронация не стала.

Коронация Екатерины. Зубов

«В 1721 году император потребовал от членов вновь учрежденного духовного суда особой присяги, по которой они должны были принести клятву верноподданничества как ему, так и Екатерине. Это было подготовлением к другой, более торжественной присяге, которая последовала в ближайшем же году.

В 1722 году Петр I формально назначил Екатерину своею наследницей после его смерти – шаг, в котором он, конечно, раскаялся, увидев незадолго до своей смерти, что он во многом обманулся.

Но пока Петр оставался в заблуждении, он делал все, чтоб придать Екатерине возможно большие отличия в глазах всего мира. Он даже короновал ее в Москве в начале 1724 года». (Готтгейнер Ф.)

От г. де-Кампредона Mocква. 26 мая 1724. «Весьма и особенно замечательно то, что над Царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания, так что этим она признана правительницей и Государыней после смерти Царя, своего супруга.

Нельзя того же сказать о втором приезжем, саксонском полковнике Крюгере, присланному сюда польским королем под предлогом принесения поздравленния Царице, по случаю ее коронования. Этот полковник был когда-то адъютантом кн. Меншикова; он, тотчас по приезде, принят был в аудиенции Царем и ему оказывают особенное внимание». (СИРИО. Т. 52)

«1724 год. Май 7. Коронация Екатерины. Перед входом в церковь государь и государыня были встречены и приветствованы всем духовенством в богатейших облачениях Шествие из дворца в церковь открывала половина отряда сформированной недавно лейб-гвардии в сапогах со шпорами и с карабинами в руках. Составляющие этот отряд 68 человек имеют все офицерские чины; сам император состоит в нем капитаном, генерал-прокурор и генерал-лейтенант Ягужинский капитан-поручиком, генерал-майор Мамонов старшим поручиком, и т. д. После того шли под предводительством своего гофмейстера 12 пажей императрицы, все в зеленых бархатных кафтанах, парчовых камзолах и проч., в белокурых париках и с белыми перьями на шляпах. За ними следовали четыре взрослых пажа или денщика императора. Затем шел церемониймейстер Шувалов во главе лифляндских, эстляндских и прочих депутатов от провинций, также бригадиров, генерал-майоров, всего генералитета и других должностных лиц; потом – теперешний государственный маршал Толстой с своим большим серебряным маршальским жезлом (на верхнем конце которого красовался двуглавый российский орел, осыпанный драгоценными камнями) и в сопровождении двух герольдов – обер-герольдмейстера Плещеева и графа Санти. Далее следовали господа, которые несли регалии, а именно, прежде всего тайный советник барон Остерман, тайный советник и сенатор князь Дмитрий Михайлович Голицын и еще двое несли на большой подушке коронационную мантию императрицы. Мантия эта была из парчи с вышитыми по ней двуглавыми орлами и коронами, подбитая горностаем и весом, как говорили, в 150 фунтов. Один аграф, которым она застегивалась спереди, стоил будто бы около 100 000 рублей (вещь эта была та самая, которую недавно похитил в С.-Петербурге несчастный ювелир Рокентин). Потом несены были на богатых подушках три собственно так называемые регалии: держава – князем Долгоруким, бывшим российским послом в Дании и Франции, скипетр – старым сенатором графом Мусиным-Пушкиным и новая великолепная императорская корона – генерал-фельдцейхмейстером графом Брюсом. За ними шел его величество император в летнем кафтане небесно-голубого цвета, богато вышитом серебром, в красных шелковых чулках и в шляпе с белым пером. Подле него шли генерал-фельдмаршал князь Меншиков и князь Репнин, который, как старший генерал, был в этот день произведен в фельдмаршалы. Вслед за государем шествовала ее величество императрица в богатейшей робе, сделанной по испанской моде, и в головном уборе, осыпанном драгоценными камнями и жемчугом. Платье на ней было из пурпуровой штофной материи с богатым и великолепным золотым шитьем, и шлейф его несли 5 статс-дам, а именно княгиня Меншикова, супруга великого канцлера Головкина, супруга генерал-фельдцейх-мейстера Брюса, генеральша Бутурлина и княгиня Трубецкая. Его королевское высочество, наш герцог, вел государыню за руку; возле них в качестве ассистентов шли еще великий адмирал Апраксин и великий канцлер граф Головкин, а немного позади – генерал-лейтенант и генерал-прокурор Ягужинский и генерал-майор Мамонов, как капитан-поручик и поручик лейб-гвардии ее величества. Непосредственно за ними следовали 6 статс-дам императрицы: г-жи Олсуфьева, Кампенгаузен, Вилльбуа (сестра княгини Меншиковой), Волынская и сестра ее – девица Нарышкина, все в богатых робах. Затем шли попарно прочие дамы, принадлежащие к свите императрицы, именно 13 замужних и 12 незамужних, за ними – некоторые придворные кавалеры и, наконец, в заключение – другая половина лейб-гвардии. Все духовенство шло в церковь впереди процессии, и его высочество, наш герцог, вел императрицу за руку до самого трона». (Дневник Берхгольца)

«Если Меншиков мог всегда так счастливо избегать заслуженных им последствий своих проступков и нередко побеждать своих обвинителей, этим он был обязан по большей части Екатерине. За то и он заботился об интересах Екатерины. С этими заботами он соединял всегда и собственную выгоду. Так как ни один из сыновей Петра и Екатерины не остался в живых, то Меншиков задумал возвести Екатерину по смерти Петра на престол ее супруга. Он сообщил эту идею Петру, который одобрил ее. Таким образом, она была объявлена наследницей престола и коронована в 1724 году. Легко было предвидеть, что князь Меншиков, бывший двигателем всего этого дела, станет кормчим в государстве, если по смерти Петра Екатерина взойдет на трон». (Готтгейнер Ф.)

В память коронации Императрицы Екатерины I. 6 мая 1724

В память коронации Императрицы Екатерины I. 7 мая 1724

В память коронации Императрицы Екатерины I

В память коронации Екатерины I

«Вместе с ним и некоторыми лицами царь придумал способы для передачи после себя престола своей супруге Екатерине и рожденным от нее детям, за исключением потомства умершего царевича. Он принял очень решительные меры: дозволено было каждому отцу семейства, не исключая и государя, назначать своим наследником произвольно избранную личность, устраняя своих детей и родственников. Этот закон послужил основанием для духовного завещания, посредством которого царь передал корону своей жене». (Abrege de la vie du c-t Tolstoy)

«После смерти царя Петра I юный Петр имел полное право на трон, но в собрании сословий Петр упразднил естественное право, дающее детям право наследовать родителям, заменив его иным, согласно которому он указал, что каждый отец семьи, и не только в обычных семействах, но и в царском доме, может назвать своим наследником того, кого сочтет нужным, даже в ущерб своим детям и родственникам, не будучи принужден как-либо объяснять подобную несправедливость, кроме как тем, что он не нашел никого другого, более способного распорядиться после его смерти тем добром, которое он оставляет. Благодаря этому Петр I назвал преемницей своей короны царицу Екатерину, свою жену, согласно тому завещанию, которое он сделал по этому случаю. Но, будучи по некоторой причине разочарован в ней, он порвал завещание и намеревался оставить корону своему племяннику». (Герцог Де Лириа-и-Херика)

От г. де-Кампредона. С.-Петербург. 1725. «Царица все еще беспокоится об участи своих дочерей, хотя Царь и обещал ей положительно, что одна из них сделается его наследницей. Царицу страшит новая склонность Монарха к дочери валахскаго господаря. Она, говорят, беременна уже несколько месяцев, отец же у нее человек очень ловкий, умный и пронырливый. Царица и боится, как бы Царь, если девушка эта родит сына, не уступил убеждениям принца валахскаго и не развелся с супругою для того, чтобы жениться на любовнице, давшей престолу наследника мужского пола. Этот страх не лишен основания и подобные примеры бывали». (СИРИО. Т. 49)

«1724 год. Ноябрь 9-го. Сегодня нам сообщили по секрету странное известие, именно что вчера вечером камергер Монс по возвращении своем домой был взят генерал-майором и майором гвардии Ушаковым и посажен под арест в доме последнего; также, что арестованы еще двое других, именно маленький кабинетный секретарь императрицы и ее камер-лакей, которые были постоянно в каких-то сношениях с камергером. Их, говорят, отвели в летний дворец императора. Это арестование камергера Монса тем более поразило всех своею неожиданностью, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости. В чем он провинился – покажет время; между тем сестра его, генеральша Балк, говорят, с горя слегла в постель и в совершенном отчаянии.

11-го. Молодой Апраксин рассказывал, что Монс первые два дня сидел под арестом в своей комнате, охраняемой часовыми, но что теперь его перевезли в зимний дворец императора, где заседает Верховный суд, делающий ему допросы под покровом величайшей тайны. Апраксин же говорил, что Монс в эти два дня страшно изменился и что у него будто бы от страху был удар; впрочем, он продолжает утверждать, что не знает за собою никакой вины. Генеральша Балк со страху все еще лежала в постели очень больная.

13-го. Сегодня мы узнали, что поутру Ушаков арестовал также генеральшу Балк, которую поместили у него в доме в той же комнате, где сидел несколько дней ее брат. Дом этот, говорят, весь окружен часовыми. Сегодня же, как мы слышали, арестовали и молодого камергера Балка, но он покамест сидит только в своем доме или в доме матери. После обеда во всем городе объявляли с барабанным боем и прибивали к стенам извещения, что так как камергер Монс и сестра его Балк неоднократно позволяли подкупать себя и потому арестованы, то всем, кому что-нибудь известно об этом или кому приходилось давать им, вменяется в непременную обязанность и под страхом тяжкого наказания немедленно заявлять о себе. Думают поэтому, что дело этих арестантов примет весьма опасный оборот. Говорят, что они во многом уже уличены из собственных их писем.

14-го И в этот день о Монсе и генеральше Балк опять объявляли с барабанным боем то же самое, что и накануне, почему здесь все того мнения, что дело их кончится плохо, тем более что явилось уж много лиц, от которых они принимали подарки.

15-го объявляли с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса, перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти.

16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано по обнаженной спине 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами. Из приговора явствовало также, что сын генеральши Балк, камергер Балк, не останется при дворе, а будет в чине капитана отправлен на службу в дивизию генерал-лейтенанта Матюшкина, куда последует за братом с чином сержанта и младший сын генеральши Балк, состоявший пажом при императрице». (Дневник Берхгольца)

«Царь при первых же бесспорных доказательствах неверности его жены хотел учинить над нею суд в Сенате, чтобы устроить ей публичную казнь. Когда же он сказал о своем намерении графам Толстому и Остерману, оба они кинулись к его ногам, чтобы заставить его отказаться от этого. И если это им удалось, то не потому, что они ему доказали, что самое мудрое решение состояло в том, чтобы замять это дело как можно быстрее, иначе оно станет в глазах всего мира первым знаком его бесчестия: это им удалось лишь потому, что они затронули вопрос о его двух дочерях от этой женщины, к которым он питал большую нежность. В то время шли переговоры об их замужестве с европейскими государями, которые, конечно, не захотели бы на них жениться после такого скандала.

Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее. Мне известно от одной французской девушки (фрейлины, которая прислуживала цесаревнам Анне и Елизавете), что царь, вернувшись однажды вечером из крепости в Петербурге, где шел процесс над господином Монсом де ла Круа, внезапно вошел в комнату молодых цесаревен, которые занимались какой-то свойственной их положению работой вместе с несколькими девушками, находившимися при них для их воспитания и развлечения. По словам фрейлины, он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось пребывали в конвульсиях. Он ходил несколько минут, не говоря никому ни слова и бросая страшные взгляды на своих дочерей, которые, дрожа от испуга, тихонько проскользнули вместе с девушками в другую комнату и укрылись там. Раз двадцать он вынимал и прятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса, и ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось такими страшными гримасами и судорогами, что фрейлина-француженка, которая не смогла еще убежать, не зная, куда деваться, спряталась под стол, где она оставалась, пока он не вышел. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он стукнул дверью с такой силой, что разбил ее». (Вильбуа)

«Около того же времени царица страстно влюбилась в своего камергера Монса, молодого человека весьма красивой наружности. Эта интрига велась очень тайно; но любовник вел себя так неосторожно, что царь решил казнить его смертию, под предлогом обнаруженного им лихоимства. Царский гнев распространился на всех участников этой интриги: родная сестра Монса, жена генерал-лейтенанта Балка, была сечена публично рукою палача у подножия эшафота, на котором брату ее отсекли голову. Царь (как многие уверяют) хотел казнить и царицу вместе с Монсом, но Толстой успел отговорить его. Сделанное завещание царь сжег в первую минуту гнева; но он не успел сделать никакого распоряжения о преемстве престола, скончавшись почти внезапно через шесть недель». (Дневник фон-Мюниха)

«1724. В декабре месяце свершилось обручение великой княжны Анны Петровны с его высочеством герцогом Голштейн-Готторпским, и на сем торжестве имел я честь в последний раз видеть Петра Великого.

Здесь услышал я, что император Петр Великий в двадцать восьмой день января 1725 года скончался, и супруга его императрица Екатерина приняла престол российский». (Записки Миниха-сына)

«Имелось обстоятельство, которое могло дать повод предположению, что Петр Первый был отравлен своей второй женой Екатериной, чтобы избежать его гнева и мести, которую, как были уверены, он замышлял против нее из-за ее скандальных и постыдных отношений с господином Монсом де ла Круа. Обстоятельство это состоит в том, что этот государь умер вскоре после того, как эта интрига была открыта, а царица Екатерина слыла женщиной достаточно ловкой и смелой для того, чтобы попытаться быстро и любым способом отделаться от оскорбленного и беспощадного мужа, гнев которого был особенно страшен, когда он его скрывал… Приступ его гнева против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее… Этого любовника звали Монс де ла Круа. Он родился в Москве. Родители его были немцы, считавшие себя выходцами из Франции, что подтверждает его фамилия. Это был один из самых красивых людей, каких только можно встретить. Страсть Екатерины к нему была такой сильной, что все это замечали. И, конечно, она стала известна царю. Жертвой этой любви оказался любовник. Петр I назначил комиссаров, которых сам же и возглавил, чтобы допросить преступника конфиденциально, секретно… Эта интрига протекала так неосторожно, что в какой-то момент царица могла бы быть низвергнута с вершины величия в пропасть самого трагического бесчестия… Что касается любовницы, то царь получил удовлетворение от того, что через 10 или 12 дней после казни, о которой только что говорилось, ей показали тело ее любовника и его голову, посаженную на кол посреди площади… Я знаю, что это приключение дало повод как в России, так и в дальних странах, подозревать Екатерину в том, что она, как ловкая женщина, предупредила намерения своего мужа, отравив его. Никогда не было более ошибочного предположения, хотя оно и казалось правдоподобным…». (Вильбуа)

Всепьянейший Собор Зотова: «В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи». (Вильбуа)

Медаль в честь Петра I и Екатерины I. 1725

Действия Петра I привели к необходимости замены верховного руководства. Вероятно, в смещении Петра непосредственно участвовали Екатерина, Толстой, Меншиков, Голштинский принц, Басевич и Ягужинский. При этом лица, непосредственно участвовавшие в перевороте, столкнулись не только с возможностью утраты позиций, но и прямой гибели. Против них, под эгидой передачи трона Великому князю, возник заговор, он опирался на легитимную традицию, а потому был неудачен.

«Но этот истинный Отец Отечества умер несколько недель спустя, 28 января 1725 года. Лишь за несколько дней до своей кончины он согласился на брак герцога Голштинского со старшей дочерью, цесаревной Анной Петровной, чье обручение состоялось в присутствии его, императрицы и всего двора». (Дневник фон-Мюнниха)

«Как только все опять вошло в прежнюю колею, супруга императора и его любимец стали с удвоенными силами трудиться над упрочением своей участи. Естественным образом они рассуждали так: если монарх, причинивший своей супруге величайшие страдания казнью ее любовника, выздоровеет, весьма возможно, что он изменит порядок престолонаследия; Екатерине придется, быть может, обратиться в прежнее ничтожество или же у нее будет отнята надежда стать когда-либо самодержицей и вести свободную жизнь по собственному желанию; со своей стороны Меншиков должен был ожидать того же – подвергнуться, вероятно, большой ответственности или, быть может, быть даже совсем уничтоженным; если же Петр, напротив того, умрет прежде, чем изменит порядок престолонаследия, то по смерти его царствовать будет Екатерина или скорее Меншиков будет с неограниченной властью править государством от ее имени; сверх того, физические страдания Петра были больше, чем человеческие силы могут выносить; поэтому-то, вероятно, что с сокращением его жизни лишь скорее окончится болезнь, которая, по самому свойству своему, никогда, быть может, не допустит до полного восстановления его здоровья.

Как бы то ни было, Петр I, … умер 28 января 1725 года.

Екатерина, Меншиков и Ягужинский, который в это время был доверенным лицом их обоих, признали необходимым скрывать о кончине императора до тех пор, пока они необходимыми мерами утвердят престолонаследие в лице императрицы. Так как последние намерения Петра об изменении порядка престолонаследия могли быть известны многим, то эти три лица привлекли на свою сторону знаменитого Феофана Прокоповича, верно служившего императору при уничтожении многих злоупотреблений, сказав ему, что восшествие на престол Екатерины необходимо для того, чтоб избежать кровопролития и раздражения духа партий. Этот священник поклялся пред собравшимся народом и войсками, что Петр I на смертном одре сказал ему: одна Екатерина достойна последовать за ним в правлении. Вслед за этим она была провозглашена императрицей и самодержицей и ей снова принесена верноподданническая присяга. Таким образом, Екатерина взошла на императорский престол России не по праву наследства и даже не по воле своего супруга, но интригами и узурпацией». (Готтгейнер Ф.)

Empress Catherine I. 1720 Екатерина I. 1724

В 1725 никто из членов императорской семьи не имел бесспорных прав на престол. По вопросу наследования трона выделились две основные партии. Меншиков, герцог Голштинский, и все иностранцы ратовали за императрицу Екатерину. Меншиков сыграл значительную роль в возвышении Екатерины, сначала ставшей любовницей царя, а затем и законной женой, государыней огромной империи. Долгорукие, Голицыны и почти все старинные русские роды хотели возвести на трон царевича Петра Алексеевича.

Канцлер Гавриил Иванович Головкин, граф Римской империи, граф российский требовал провести Собор для избрания царя.

Князь Меншиков предполагал, что императорский жезл был предназначен Генерал-полицмейстеру, которого государь именовал своим братом.

В январе 1725 года Александр Данилович захватил казну, увлёк за собой гвардию, занял Петропавловскую крепость. Сановникам ничего не оставалось, как признать новую правительницу. Александр Данилович возвел на престол Екатерину I и стал фактическим хозяином России.

«1725 год. Екатерина провозглашена императрицей. (Велением Меншикова, помощью Феофана и тайного советника Макарова.)». (Александр Сергеевич Пушкин. История Петра Великого).

«Благодаря этому Петр I назвал преемницей своей короны царицу Екатерину, свою жену, согласно тому завещанию, которое он сделал по этому случаю. Но, будучи по некоторой причине разочарован в ней, он порвал завещание и намеревался оставить корону своему племяннику. Однако, поскольку у него не осталось времени сделать новое распоряжение, Екатерина, поддержанная гвардией и князем Меншиковым, заставила провозгласить и признать себя императрицей всех русских». (Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт, Герцог Де Лириа-и-Херика)

«Это событие побудило многих благонамеренных людей составить значительную партию в пользу двух сирот царевича. К этой партии принадлежали фельдмаршал князь Репнин, князь Василий Лукич Долгорукий и старший брат генерал-адмирала Петра Матвеевича Апраксина. Но Толстой стал во главе другой партии, состоявшей из большинства гвардейских офицеров, и возбудил князя Меньшикова, как подполковника гвардии, воспользоваться своим значением в пользу царицы, уже успевшей завладеть царскою казною. Екатерина была возведена на престол, и по желанию Толстого было внесено в акт ее избрания, что ей предоставляется право назначить себе преемника. В этом смысле все присягнули. (Дневник фон-Мюниха)

«Канцлер и другие сенаторы не соглашались с Меншиковым и желали возвести на престол внука Петра I-го; видя себя стесненными, угрожаемыми Меншиковым, они хотели требовать мнения сената, даже некоторые предлагали отворить окно и спросить у народа, толпами собравшегося около дворца, но Меншиков ввел в залу вооруженных офицеров, бывших в передней, и не допустил открыть окно, говоря хладнокровно, что на дворе не лето, и что лучше всего передать власть Екатерине, и немедленно отправить к ней депутацию с известием о том, что и было исполнено, так, что никто не осмелился более противоречить». (Вильбуа)

Екатерина Алексеевна. Григорий Семенович Мусикийский. 1724

Сторонники Екатерины вынудили собрание высшей знати избрать Екатерину на трон.

«1725. этот промежуток времени Ягужинский, извещенный о заговоре и движимый, с одной стороны, искреннею преданностью Екатерине (преданностью, которой тогдашние обстоятельства покамест не позволяли ему показать открыто), а с другой дружбою к графу Бассевичу, явился к последнему переодетый и сказал ему: «Спешите позаботиться о своей безопасности, если не хотите иметь чести завтра же красоваться на виселице рядом с его светлостью князем Меншиковым. Гибель императрицы и ее семейства неизбежна, если в эту же ночь удар не будет отстранен». Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он поспешно удалился. Граф Бассевич немедленно побежал передать это предостережение убитой горем императрице. Наступила уже ночь. Государыня приказала ему посоветоваться с Меншиковым и обещала согласиться на все, что они сочтут нужным сделать, присовокупив, что уверена в их благоразумии и преданности и что сама, убитая горем, ничего предпринять не в состоянии. Меншиков всю предшествовавшую ночь провел подле императора и потому спал глубоким сном, ничего не подозревая о готовившейся катастрофе. Бассевич разбудил его и сообщил ему об опасности, грозившей им и их покровительнице.

Два гениальных мужа, одушевленных сознанием всей важности обстоятельств, не замедлили порешить, что следовало сделать. Меншиков был шефом первого гвардейского полка, генерал Бутурлин второго. Он послал к старшим офицерам обоих полков и ко многим другим лицам, содействие которых было необходимо, приказание явиться без шума к ее императорскому величеству и в то же время распорядился, чтоб казна была отправлена в крепость, комендант которой был его креатурой. Между тем Бассевич отправился с донесением обо всем к императрице и постарался привлечь на ее сторону Бутурлина, который по личной неприязни был против предводителей партии великого князя. Все приглашенные в точности исполнили полученное ими предписание. Извещенная об их прибытии, Екатерина… величественно вошла в кабинет и отерла слезы, которые еще более трогали сердца всех, а затем обратилась к присутствующим с краткой речью, где упомянула о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка, и обещала, что не только не подумает лишить великого князя короны, но сохранит ее для него как священный залог, который и возвратит ему, когда небу угодно будет соединить ее, государыню, с обожаемым супругом, ныне отходящим в вечность.

Обещания повышений и наград не были забыты, а для желавших воспользоваться ими тотчас же были приготовлены векселя, драгоценные вещи и деньги. Многие отказались, чтоб не сочли их усердие продажным, но архиепископ Новгородский не был в числе таких, и за то первый подал пример клятвенного обещания, которому все тут же последовали, – поддерживать права на престол коронованной супруги Петра Великого. Архиепископа Псковского не было при этом. Его, как ревностного приверженца государыни, не было надобности подкупать, и она не хотела, чтоб он оставлял императора, которого напутствовал своими молитвами. Собрание разошлось, оставив других вельмож спокойно наслаждаться сном. Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров в присутствии императрицы после того с час совещались о том, что оставалось еще сделать, чтоб уничтожить все замыслы против ее величества.

Князь полагал, что необходимо безотлагательно арестовать всех главных злоумышленников. Но Бассевич представлял, что такая мера может произвести смятение и что если противной партии удастся восторжествовать, то участь императрицы и ее приверженцев будет тем плачевнее. По его мнению, следовало прибегнуть к хитрости и уклоняться от всякого предприятия, которое могло бы обнаружить все дело перед глазами черни. Макаров был того же мнения, а императрица никогда не любила крутых мер; поэтому немедленно общими силами составлен был план для действия в решительную минуту, которая последует за смертью императора, и так как тут необходимо было содействие многих лиц, то каждый обязался дать надлежащее наставление тем, которые были ему наиболее преданы или находились в его зависимости. Так прошло остальное время ночи.

Император скончался на руках своей супруги утром на другой день, 25 января. Сенаторы, генералы и бояре тотчас же собрались во дворец. Каждый из них, чтоб быть вовремя обо всем уведомленным, велел находиться в большом зале своему старшему адъютанту или чиновнику. В передней они увидели графа Бассевича. Большая часть из них смотрела на него, как на опального, и даже друг его Ягужинский не решался подойти к нему… «Уведомляю вас, что казна, крепость, гвардия, Синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы и что даже здесь друзей ее более, чем вы думаете: передайте это тем, в ком вы принимаете участие, и посоветуйте им сообразоваться с обстоятельствами, если они дорожат своими головами».

Ягужинский не замедлил сообщить о том своему тестю, великому канцлеру графу Головкину. Весть эта быстро распространилась между присутствовавшими. Когда Бассевич увидел, что она обежала почти все собрание, он подошел и приложил голову к окну, что было условленным знаком, и вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец. «Что это значит? – вскричал князь Репнин. – Кто осмелился давать подобные приказания помимо меня? разве я более не главный начальник полков?» – «Это приказано мною, без всякого, впрочем, притязания на ваши права, – гордо отвечал генерал Бутурлин, – я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой всякий верноподданный обязан повиноваться и будет повиноваться, не исключая и вас».

Всеобщее молчание последовало за этой речью; все смотрели друг на друга в смущении и с недоверием. Во время этой немой сцены вошел Меншиков и вмешался в толпу, а немного спустя явилась императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским, который провел ночь в комнате великого князя. После нескольких усилий заглушить рыдания она обратилась к собранию с следующими словами: «Несмотря на удручающую меня глубокую горесть, я пришла сюда, мои любезноверные (mes chers fils), с тем, чтобы рассеять справедливые опасения, которые предполагаю с вашей стороны, и объявить вам, что исполняя намерения вечно дорогого моему сердцу супруга, который разделил со мною трон, буду посвящать дни мои трудным заботам о благе монархии до того самого времени, когда Богу угодно будет отозвать меня от земной жизни. Если великий князь захочет воспользоваться моими наставлениями, то я, может быть, буду иметь утешение в моем печальном вдовстве, что приготовила вам императора, достойного крови и имени того, кого только что вы лишились».