Читать книгу: «Infernal», страница 3

Уже юные годы я догадывался, что все на свете ради любви, но любовь и боль – часто вещи неразделимые. После рокового свидания мы общались уже иначе, и меня охватывало чувство вины. Похожие ощущения прокрадывались и в Риту. Я пытался с ней поговорит и что-то загладить, но прицельного разговора не получалось. Я стеснялся выражать свои чувства. Рита отдалялась от меня, а поцелуи казались пресными и почти без соли. Но я любил ее и поклялся не расставаться, в будущем собираясь жениться на ней. Почему бы и нет?! Я ощущал ответственность, и она ценила это.

В конце смены настала пора прощаться. Я пообещал приехать в Москву, бросить школу и семью, чтоб мы были вместе. Рита верила, но плакала, как бы догадываясь, что моим обещаниям не суждено сбыться. Мы обменялись контактами и зареклись писать письма. Так и расстались на взводе. С послевкусием недосказанного и гримасой недоумения. Спустя неделю я написал ей длинное, откровенное с кучей грамматических ошибок, но живое, чувственное письмо, где любил, верил, ненавидел, обещал, лелеял, обожал и мечтал о встрече. Через месяц я получил ответ. Ее письмо сотворено в слезах – по потрепанной клетчатой бумаге я понял это мгновенно. Рита сообщила о беременности. Папа рвал на себе волосы и не знал, что делать с будущим внуком. Мучил ее расспросами и даже ударил ее по щеке, а она лишь разводила руками и просила прощения. Но меня она не выдала, а закончила письмо послесловием, в котором сообщала ужасную весть: папу переводят за океан, и она должна лететь вместе с ним и с нашим будущим первенцем. Адрес она обещает выслать, как только приедет. Обещала, но не выслала. Я запомнил ее фамилию, имя, отчество: Генте Маргарита Павловна. Моя ненаглядная Рита…

История на том не закончилась. Через три года я всеми правдами и неправдами перетряхнул весь Интернет, и произошло чудо – Маргарита нашлась. Мне удалось определить ее местоположение. Без раздумий я рискнул и послал ей электронное послание. Почти формальное, лишенное былых чувств, скорее даже из любопытства. Честно, я не надеялся получить ответ, но был уверен в том, что она обязательно прочтет и вспомнит меня. И не ошибся. Рита вспомнила и ответила.

Оказалось, что живет она в штате Нью-Мексика, и она замужем за добропорядочным янки по имени Пол Редфорд. Моя Рита Генте превратилась в Маргарет Редфорд (по девичей фамилии я нашел ее). За океаном она воспитывает дочку по имени Сьюзен. Рита выслала ее фотку – малышка безумно похожа на меня! Таких совпадений не бывает! Я не поверил своим глазам, а потом убедился и собрался лететь в Нью-Мексико. Мой порыв тут же угас, когда я прочитал следующий абзац. Рита не отрицала, что Сьюзен принадлежит мне, точнее принадлежала, но теперь ее папа долговязый Пол, соучредитель строительной корпорации и будущий сенатор штата от республиканцев. Он ее настоящий папа, а я всего лишь блудливый кот, оставивший метку. В шестнадцать лет стать отцом – потрясающе! Но понимать, что тебе никогда не суждено пообщаться с собственной дочерью – невыносимо! Греет душу одно: на противоположенном полушарии планеты по земле ходит моя кровинушка, пусть и американка, пусть она не увидит родного папу, но я уже оставил свой след в истории.

Дальше Рита сообщала, что в будущем не напишет мне, и попросила стереть ее из контактов и забыть навсегда – ради ее счастья и ради счастья дочери. Естественно, Полу Редфорду вряд ли понравится, если к ним в гости заедет молодой лоботряс из России, предъявляющий права на его ненаглядную дочь. И я смирился с поражением, скачал фотку Сьюзен, распечатал и положил в нижний ящик стола в толстую папку. Напоследок я написал Рите: «Спасибо за дочь! Ты прелесть, как и наша дочурка. Это плод нашей любви. Ты меня не забудешь. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь ей правду о далеком русском отце. С уважением, Герман Ластов». Новые письма не приходили. Жизнь неумолимо двигалась вперед.

Окончив среднюю школу, по завету отца я поступил в московский технический университет. Папа желал, чтобы я пошел по физико-математическим специальностям. Мама настаивала, чтобы я изучал языки. В итоге папина воля одержала победу. Маме я пообещал обязательно заняться английским и французским. О латыни речь уже не шла. На папины деньги я переехал в Москву. Как говорится, сбылась мечта идиота. Хорошо сдал экзамены, и был зачислен на первый курс. Мне выделили комнату в общежитии с двумя ботаниками в широких лупах. Началась беззаботная студенческая жизнь с чистого листа, а вся школьная репутация с темными пятнами осталась позади. Отныне я просто Герман, а все другие ники, клички и прозвища стерлись с лица земли. Уже тогда я решил не возвращаться назад. Не для этого я бросал родные пенаты, и улетел за тысячу километров.

Я люблю свою фамилию, но многие любили коверкать ее, нарекая меня странными прозвищами. Сначала друзья называли меня Ластик. Задорная кликуха! «Ластик, айда гулять?» «Ластик, сотри чернила?!» Получилось смешно и невинно. Позже меня называли «Ласточка» – за мою легкость, ветреность и редкую прозорливость. А в институтские годы моим ником стал «Ласт», что есть производное от глагола «Last» – прошлый. Этот ник нравился мне вдвойне и представлялся довольно серьезным. Даже сейчас однокашники позволяют себе былое панибратство и окликают меня: «Здорово, Ласт! Все еще продвигаешь поп-лузеров?» Чуваки помнят мои кафедральные концерты, когда я отдалился от техники и увлекся музыкой, точнее, ее организацией. Ботаны в общаге слушали классику, строчили тексты в заумных сообществах на «Facebook», зубрили пособия по ядерной физике и методички по программированию. Я же каждый вечер через наушники, дабы не сбивать с толка конченых заучек, слушал диски «Rolling Stonеs» «Scorpions», «A-ha» и много чего другого из нашего доморощенного репертуара. Короче, я был меломаном, почти музыкальным критиком, и многие однокурсницы обращались ко мне за советом и даже предлагали вести мини рубрику в факультетской газете «Транзистор». Из скромности я отказался (никогда не любил писать), но когда мне сделали предложение организовать выступление местных рок-групп в факультетском актовом зале, я согласился.

Затем были межинститутские промоушены, фестивали, начались выезды в область и мини-гастроли в автобусах с рокерами и панками. Финансированием занималось руководство вузов и мерия города, поддерживающие самодеятельность в самых необычных проявлениях, в том числе явную альтернативу и андеграунд. Мне было все равно, что организовывать. Я болел за процесс и совершенно не огорчался, когда узнавал, что моя продвигаемая группа после дебютного официального выступления распадалась или вовсе отказывалась пускаться в тур. На их место приходили новые перспективные коллективы. С самодеятельностью проблем не возникало. Русь талантами славилась всегда.

На четвертом курсе я совсем перестал отличать материнскую плату от съемного диска и полностью забил на карьеру инженера в заштатном НИИ или в папином предприятии. Но выполнил обещание, данное маме: время от времени почитывал английские хрестоматии и даже посещал факультативы, где больше занимался склеиванием филологичек, чем изучением языка. Моя дипломная работа была написана коллективом лучших умов потока, добрая половина которых ютилась в собственной комнате. В знак признательности я устроил им свидание с девчонками в нашей фундаментальной библиотеке и подарил по билету в филармонию и оперный театр – отличное вознаграждение двум заброшенным очкарикам. Они строчили мне диплом на энтузиазме, ради научно-просветительского прогресса, и, как мне хотелось верить, из-за глубокого уважения (все-таки за пять лет мы сдружились и притерлись друг к другу). Денег ботаники не просили, даже свои стипендии и президентские гранды они снимали только тогда, когда их матери или бабушки просили добавить на новую мебель, или когда ломался перекаченный ноутбук. Они даже питались радиосхемами, передвигаясь по коридорам, как прямое наследие Бунхельвальда. Но светила науки были на удивление добрыми ребятами в самом, что ни на есть, прямом смысле, за что я их сердечно благодарю, особенно за в срок подготовленный диплом. Для них пара пустяков, а для меня билет в жизнь с законченным высшим образованием. Спасибо, Юрик (Диоптрий), и Глеб (Лысый катод)! Век не забуду.

В конце девяностых с трудоустройством были проблемы. В большом шоу-бизнесе я был никому не нужен – таких разгильдяев, как я, повсюду пруд пруди. Хотелось что-то эксклюзивное и ценное. Тупая реальность бренькала по мозгам и заставляла устраиваться не по специальности и не по призванию. У папы тогда гремели разборки. Он только поднимался на ноги после дефолта и не горел желанием оказывать посильную спонсорскую помощь, называл меня шалопаем и почти проклял за то, что сынок не пошел по его стопам. Вскоре одумался, обратил внимание на себя и заметил бесперспективность нашей науки, когда гениальные технари маются в ремонтных цехах по сбору поддержанных мониторов и переделке ворованных телефонов стандарта gsm. И я не миновал участи побатрачить во благо высшего разума, собирая платы в серой фирме, затем прошел через салоны связи и сервисные центры крупных брендов электроники. В один момент плюнул, выбросил из окна все жестянки и подался в свободное плавание. Подрабатывал в клубах, вспомнил старые связи, поучаствовал в ряде постановок шоу-программ и закрутился в любимом бизнесе, где весьма преуспел и даже полностью отказался от папиных ассигнаций, став полноценным и независимым человеком.

Дальше все поехало как по накатанной колее, с взлетами и падениями, но с неминуемым развитием и удовлетворением. Вскоре появлялись лишние деньги. Я позволял себе многое. Временами устраивал личную жизнь, но беззаветно не влюблялся. Помнил прошлые уроки и не собирался повторять ошибок молодости. Так я набирался опыта. Мое положение и связи крепли, и вместе с ними я перешагнул тридцатилетний рубеж. Скоро приближусь к возрасту Христа. Мистическая и пугающая дата. Некоторые не преодолевают этот барьер. Суждено ли мне перепрыгнуть планку? Возможно, да, а возможно, и нет – я не парюсь.

Сейчас впервые за много лет в моей жизни появилась любовь. Имя ей – Лиза. С ней я не думаю о возрасте, а просто живу, растворяясь в пространстве и времени. Вместе с Лизой…

Прыгая по страницам своей биографии, я параллельно собирался на деловую стрелку с Моховским. Термометры зашкаливали за двадцать пять, но следуя дресс-коду, я нацепил светлый костюм из последней коллекции «Valentino» и подобрал заранее приготовленный галстук от «Guchi» и под цвет галстука натянул носки. Надушившись «Hugo Boss», я поправил перед зеркалом прическу – вполне довольный собой за исключением толстого прыща над левой бровью, но замазывать его нечем. И когда он успел появиться, хам?! Прихватив кейс, мобильник и портмоне, я вырулил из квартиры. Спускаясь вниз, получил важную эсемес от Секира, что встреча назначена в ресторане «Круаж». Не охота туда переться, и к дорогим ланчам я не питаю большой симпатии, но дело есть дело, и я тактично послал Секиру забавный смайлик.

Моя «Маздочка» светилась на опустевшей парковке. Совсем новая и чистенькая, только-только вернувшаяся с автомойки. Я нежно погладил ее по капоту, обнаружив свежую пыль. Протер руки и уселся за руль. Она снова принадлежит мне. Пора объездить безотказную кобылку. Путь предстоит дальний.

В «Круаж» сегодня непривычно пусто. Играет непринужденная музыка с нотками саксофона. Я успел привыкнуть к однотипным ненавязчивым мелодиям. С безымянным аккордом, с безымянным автором и с такой же безымянной судьбой. Поразительно, но я приехал первый. Мне суждено занять выгодный столик и сделать заказ. По привычке я присел в уголке, чтоб не привлекать лишних глаз и никого не смущать. В нашем деле конспирация не помешает, ведь некоторые промоутеры сами не меньшие звезды, чем их протеже, но к подобному статусу мне как до Пекина. Хотя, кто знает. Может, дистанция неминуемо сокращается.

Пробуя португальский эспрессо с мороженным шариком, я заметил, как появился Секир, злобно бродя по залу. Даже он выполнил дресс–код. Костюм его узок и наверняка сжимает плечи, но Секир стеснялся одеваться в салонах ХХL. Широкая черная майка с надписью на спине «Big Boy» была его любимым аксессуаром. В строгой тройке он тяжело дышал и потел. Бедный гигант Секир…

– Вот ты где! – гаркнул он, присаживаясь напротив.

– Добрый день, Миш.

– Чего такой серьезный?

– Скажи спасибо, что я не называю тебя Потапычем. Сейчас ты на него очень похож.

Но я вовремя отставил прозвища в сторону, чтоб господин Моховской не подумал, что мы банда полоумных мудил.

– А что у тебя на лбу? Звезда?

– Звездочка, – глажу я бровь, символически скрывая дефект. – А где Белкин?

– Опаздывает. Скинул сообщение. У него проблемы.

– Снял грязную сучку и обделался? А ты не помог?

– Уподобляться Белкину – все равно, что стрелять в тире в упор из гранатомета и выбивать десять очков. Гнилая попалась ему девка и тощая как цапля. Знаешь, я люблю женщин в теле, чтоб было за что взять. С широкими бедрами. Бедра – это главное, понимаешь? Бедра меня заводят.

Мне в облом слушать его предпочтения, поэтому я попытался сменить тему и перевести разговор в конструктивное русло, заговорив о проектах и Моховском. Он крупная рыба, доселе не заплывавшая в наше болото. Секир сам удивлялся, что настолько крутой продюсер обратился к нашим скромным услугам, не мог объяснить этот феноменальный факт и даже не предполагал, кто рискнул подкинуть нам этого ядреного перца.

Секир закурил, отчего мне пришлось присоединиться. На входе показался Белкин. Я невольно улыбнулся. Выглядел он хуже собрата. Над той же бровью нависал приклеенный пластырь. Неужели у него тоже вскочил прыщ?! Вот, подлец!

– Ты опоздал, – выпустил я клубок дыма. – Что с тобой стряслось? Тебя изнасиловали?

Секир стряхнул пепел и ухмыльнулся:

– Да ты, брат, порезан, будь здоров. Кто тебе шею исцарапал? Бабенка любит садомазо?

Белкин присел и выдохнул. На его шее красовались свежие царапины от острых ногтей, а пластырь на вид оказался больше, чем я ожидал. Так не замазывают прыщи. Это еще сильнее привлекало внимание и выглядело куда менее эстетично.

– Дрянь эта потаскуха! – выпалил он, ерзая на стуле.

– Прозрел, – ерничал Секир. – Хорошо, что я оставил вас наедине.

– Зря, – сказал Белкин, потирая затылок. – Ты бы прикончил ее! Она решила отыметь меня по полной. Подсыпала мне дерьма в шампанское, какую-то дурь, отчего голова кружится, и ноги подкашиваются. Решила усыпить и обчистить как последнего лоха. Я чуть не опрокинулся, но что-то не сработало. То ли с дозой напутала, то ли массу мою не рассчитала. В общем, я коньки не отбросил. Очнулся, а она шмоняет в моем пиджаке. Я приподнялся и дернул ее за локоть. Та не ожидала, отскочила – шерсть дыбом, как у бешеной кошки, и ударила меня в лоб. Рассекла кожу, хлынула кровь. Я взревел и пошел на нее горой, схватил за плечо, а она вцепилась в меня когтями. Больно! Я второй рукой втащил ей в нос, но удар получился слабым. Слабость все же мешает, и мошки перед глазами прыгают в ритме сальсы. Та схватила бутылку и в меня. На редкость удачно увернулся. Она ломанулась к выходу, а я за ней, но проворная оказалась косуля. Махнула хвостом и за порог, а меня реально подкосило. Подполз до порога, а за ним никого. Скатилась, видимо, кубарем вниз и наутек. Я облокотился на стену и вытирал кровь с лица. Зверски саданула, но швы накладывать не надо. Заживет! Примочил остатками шампанского. Кровь свернулась. Ссадина есть, ее заклеил. Скажу, что ударился об косяк или в тачку влетел. Отмазки придумал. Стыдно, ей Богу, что так попал. Никогда раньше не нарывался!

Белкин выглядел жалко и виновато. Ему было тошно и не по-детски стремно. Точно не по себе. Мы старались как-то поддержать его по пацански.

– Типичный случай с одной стороны, – заключил я. – Легко отделался. Но с другой стороны не типично. С чего она на тебя вышла? Наверно, клофелинщица, их в городе пруд пруди. Но они охотятся на женатиков, а ты парнишка холостой, не обременен семейными узами. Рисковала! Или заранее не планировала тебя усыплять. Позарилась на твои шмотки. Подумала, что ты мажор недоделанный.

– А мне думается, план был, – вставил Секир. – Она непривычно холодно на меня озиралась. Я чувствовал себя лишним и оставил ее Белкину. Я не жлоб. Думал, им вдвоем комфортнее будет.

– Ты угадал, – зло усмехнулся Белкин. – А ведь мне не до шуток.

– Не парься! Благодари небо, что отделался легким испугом.

– И незначительными телесными повреждениями, – угрюмо добавил пострадавший.

– Похоже, девчонка была не профессионалка, – размышлял я, выступая в роли эксперта. – Решила на тебе потренироваться. С лихвой. Действовала она коряво, поэтому тебе и повезло. Но были случаи, когда мужики погибали. Передоз, давление на нуле и привет, архангелы!

– В натуре?

– Верняк.

– Вот, гнида! – прорычал Белкин. – Еще встречу – убью!

– Вряд ли, – вставил Секир. – Девочка залегла на дно. И наверняка работала под прикрытием. На выходе сутенер поджидал. Крыша нужна. Хорошо, что вышибалы не вернулись и тебя не прикончили. Эх, жалко меня рядом не оказалось! Я б им устроил финскую баню. Ты, похоже, успел ей вмазать?

– Успел. Синячище будет.

– Тогда точно залегла. Как ей в таком виде трудовую вахту нести? Зализывает раны.

– Здравствуйте, господа! – эхом донеслось сзади.

Мы одновременно обернулись, ожидая увидеть банду сутенеров с бейсбольными битами и офигенную пигалицу в центре с острыми коготками. Но вместо долговязых ублюдков на нас непонимающе косился господин Моховской.

Первую секунду мы приходили в себя, а вторую секунду неуверенно произнесли:

– Добрый вечер! Мы все в сборе.

– Что? Бандитская пуля? – спросил продюсер, усаживаясь за последний свободный стул.

– Один чайник сзади влетел, а я не пристегнулся и ударился об руль, – правдиво оправдывался Белкин. – Все предельно банально.

На этой заключительной ноте допрос был исчерпан.

Выглядел Моховской как типичный столичный продюсер. Мы встречались с ним и раньше, но впервые на официальных переговорах. Мне удавалось видеть его за кулисами, в светской хронике (очень редко), в слухах и сплетнях корпоративной кухни. Моховской представлял собой теневую сторону индустрии, не любившей показываться на публике, что у него замечательно получалось. Он не носил лавры светского персонажа, избегал журналистов, вечеринки и пресс-конференции. Большую часть дня он проводил либо в студии, записывая альбомы восходящих идолов сцены, либо пыхтел на концертных площадках или возился в компаниях, подобным нашим. Короче, он был очень занятым человеком, и время его стоило дорого.

Как большой босс, он позволил себе прийти без галстука. Это мы стесняли шеи, давясь от недостатка кислорода, а Моховской дышал полной грудью. На то он и известный продюсер и совладелец нескольких рекорд компаний, и много чего еще. Всех регалий не перечислишь.

Начинал он в конце восьмидесятых в эпоху становления отечественной эстрады. В эпоху облезлой и голой романтики, зачатков фанерной системы и клонирования провинциальных бойс-бендов. Он имел косвенное отношение к раскрутке «Ласкового мая», но в самом дебюте их славы отошел от дел, а в начале девяностых сотрудничал с Айзеншписом и Алибасовым. Постепенно их творческие пути разошлись. На одной арене нет места нескольким гладиаторам. В продюсерском цеху, как у горцев: в конце должен остаться только один. В девяностые он сколотил приличное состояние, а после миллениума в три прихлопа обогнал старых конкурентов. Последним горцем он не стал, но ведь пока не конец битвы. Апокалипсис не надвигается, а старые прогнозы Нострадамуса не сбылись.

Конкуренция ушедших девяностых стиралась. Сейчас все крутились в одной центрифуге и умели делить бизнес, как пилили территорию братки в эпоху становления дикого капитализма. Отныне все стало намного цивилизованнее и спокойнее. Несколько раз на заре девяносто пятого в него даже стреляли, но Моховской уцелел. Он был хитрый лис с паутиной связей и блестящим талантом выходить сухим из воды. Недоброжелатели считали его чуть ли не родственником Мавроди и идейным раскрутчиком финансовых пирамид. Но это всего лишь слухи. Сам он вряд ли занимался подобными махинациями в таком масштабе, как его нареченный родственник. Когда пирамида рухнула, а Мавроди ударился в бега, кровную связь стали забывать, а когда Мавроди поймали и посадили, и даже когда выпустили на свободу, о былых недомолвках никто и не вспомнил. Былое ушло в неисчерпаемые анналы истории. Моховской по-прежнему был у руля, пожиная лавры виднейшего патриарха российской эстрады. Ее отца-основателя и пророка.

С двадцать первого века Моховской занимался раскруткой западных исполнителей на территории постсоветского пространства. Доморощенный продукт ему изрядно поднадоел, и прибыли с него он получал гораздо меньше, чем с европейских и американских брендов. Фактически он превратился в западника, когда-то начиная с славянофильства. Столь коренное перерождение могло произойти лишь на смене эпох. И он стал его символом, продвигая в массы идеалы «Евровидения» и RNB.

Последние годы бизнес пошел на спад. Дул ветер перемен. На небосклоне продюсерского мастерства появлялись талантливые молодые наглецы, очень агрессивно настроенные, по-спортивному злые и напористые. Они не щадили ни себя, ни других. Новые посланцы времен плодились как на дрожжах, отвоевывая прежние активы, а старые проверенные волки уходили в небытие: кто на пенсию, покупая себе особняк в Беверли Хилз и живя на полученные гонорары, кто буквально уходил в мир иной, оставляя после себя целые империи, кто спивался, а кто полностью продавал бизнес, приобретал яхту а-ля «Абрамович» и укатывал в кругосветку через Тихий океан.

В общем, мне не довелось стать поклонником его таланта. Но доля заслуженного уважения к позабытым магистрам индустрии у нас присутствовала. У меня тем паче.

Моховской положил перед собой телефон, словно ожидая ежесекундно получать важные сообщения. Так и получалось: ему часто звонили разные зануды и отвлекали нас от разговора. Ответив на парочку вызовов, он предусмотрительно отключил мобильник.

Секир и Белкин облегченно вздохнули.

– Мы уже размышляли над вашим предложением,– говорил Секир, тщательно подбирая слова. – Оно показалось нам выгодным.

– Конечно, – прошипел алчный продюсер. – Я единственный серьезный человек в этом балагане. Кто еще в состоянии привезти сюда таких экземпляров?

Ну, это ты загнул, старичок! – подумал я и утвердительно кивнул в знак согласия.

– Помните, сколько дерьма пришлось разгребать, чтоб привезти Иглесиаса?

– Хулио? – осенило Белкина. – Мы недавно о нем вспоминали. Славно мы тогда провернули его приезд на один корпоратив. Райдер так себе: морепродукты, свежие соки, меню с виллы в Пунта Куана – справились. Потом он вдруг согласился на гастроли в провинции, прихватив с собой Миранду с детьми. Сколько у него отпрысков – пять или шесть? Бабник! Вспомните Сидни Ром, Исабель, Марию Кончито Алонсо – какие имена! Видите ли, решил познакомиться с русской культурой. Подавай ему Казань, Екатеринбург, Нижний.

– Попрошу не выражаться на счет Екатеринбурга, – вставил я не в тему. – Я родом оттуда.

– Да я знаю, – отмахнулся Белкин. – Все мы давным-давно понаехали.

Его недвусмысленный вид явно показывал, что Белкин не пришел в себя. И думами он находился в той черной ночи, когда схватился насмерть с коварной хищницей панельного ремесла.

– Вернемся к насущному вопросу, – предложил Моховской. – Иглесиас старший – легенда, идол! Можно долго петь дифирамбы. Семьдесят альбомов – это сильно! Плюс пять детей. Один лишний. Но оставим Хулио в покое – ему давно проторена «Аллея славы» в Голливуде. Мы планируем привезти в Москву Мадонну.

– Круто! – взвизгнул Секир.

Когда-то ему довелось быть на ее питерском выступлении и даже охранять поп -диву от назойливых папарацци и экстатичной толпы фанатов. Бедолага, Секир, когда это было…

– Вот-вот у нее начнется мировое турне. Новая программа. Вроде бы Москва в списке не значится, но это и к лучшему. Наша задача привезти ее на закрытое выступление. Есть уже несколько десятков клиентов, готовых раскошелиться и собрать солидный гонорар. Мадонна, конечно, не Иглесиас, но заехать на денек согласится. Наши западные менеджеры работают с ней. Диалог идет конструктивный. Уломаем ее в два счета. Помните сенсационный визит Перис Хилтон? Наша работа. Похвалила показ Пластининой и пополнила счет на миллион долларов.

– Ну, Мадонна – не Перис Хилтон, – вставил раздосадованный Белкин.

– И Перис Хилтон – не Мадонна – добавляю я, набирая очки. – И не с такими тузами справлялись.

– Вы, Герман, понимаете, о чем я толкую, – улыбается Моховской. – Тут почти дело в шляпе. В перспективе привезем Тимберлейка. Удобней бы заодно с Мадонной. У них и хиты есть совместные, но это дороже выйдет. Слишком они капризные на пару. Обойдемся. И совсем забыл про Инрике. Давайте! Это дело уже в процессе. Кстати, на ваш счет уже начислена хорошая сумма.

– Как мы и договаривались? – уточняет Секир.

– Именно так. Передайте вашему боссу, что мне нужно подписать кое-какие бумаги. Нет! Не передавайте! Лично ему позвоню.

– Фридман позитивно оценил этот проект и рад нашему взаимовыгодному сотрудничеству, – добавляю я, отрываясь на недосягаемую высоту от незадачливых компаньонов.

– Отлично! Я же сказал – все схвачено! – хитро улыбается Моховской. – Отметим? Вы до сих пор ничего не заказали?

Секир в темпе подзывает обслугу.

В считанные минуты нам приносят бутылку «Willa Antinori». Белкин приподнимается и наполняет бокалы. Я забываю, что за рулем, и позволяю Белкину наполнить свой бокал.

Неожиданно встает Секир и предлагает тост, что-то типа за продолжение сотрудничества и открытие новых звезд. Его поддерживает Моховской, говоря о неосвоенных рынках. Он упоминает азиатский регион и в торжественном тоне сообщает, что пора устремлять свои взоры именно туда. Я киваю головой и вспоминаю первопроходцев. Кажется, это были Мумий Тролль, раскрутившие свои альбомы в Китае и за компанию залетевшие на расколбас в Токио. Но Лагутенко сам по себе неравнодушен к Востоку, словно должен был родиться японцем. Он стопроцентный японец в душе, и глаза у него слегка узковатые, или он специально их щурит. Затем вспомнился феноменальный успех Витаса в Поднебесной. Я озвучиваю этот пример и улавливаю одобрительный блеск в глазах Моховского, знающего толк в успехе. Как раз там его обскочили молодые конкуренты. Но китайская публика привередлива, как незамужняя купеческая барышня. Не каждый проект там удался. Те же Тролли не получили, чего хотели.

Мои рассуждения прерываются, и звон бокалов остужает атмосферу «Круаж». Осушив бокал до дна, я сажусь первым.

Моховского прорывает на воспоминания. Видимо, он пришел уже поддатым. Он активно вешает нам лапшу, как сейчас все сложно, и так далее. Соблазняет нас переходить в его штат или драпануть в западные рекорд лейблы. Мы сидим и саркастически улыбаемся. Не перечим. Не ввязываемся в спор. Пусть седина у него не только в висках, но этот хрыч пока большая шишка, поэтому опускать его нельзя. За все отвечает наш шеф – господин Фридман. Мы всего лишь исполнители, хоть и не находимся под его прямым руководством. То есть кеш мы получаем из разных источников, и вольны пахать, на кого заблагорассудится. Но это не отменяет сложившегося правила подконтрольности конторе Фридмана. Он наш главный работодатель и благодетель, за что ему отдельное и большое человеческое спасибо.

Моховской не унимается и переходит на далекие перспективы, когда наши липовые звезды начнут покорять Америку и будут увозить «Grammy» походными сумками, когда смазливые четверки из глубинки будут продавать миллионы копий, а их альбомы становиться платиновыми. И не далек тот день, когда мы будем оставлять свои отпечатки на аллеях славы, вставляя ладони в жидкий цемент. Знала бы Лиза, каким онанизмом я занимаюсь, выслушивая этот бред, то упала бы со смеху (я не падаю лишь потому, что за моей спиной находится несущая стенка). Ее работа более приземленная, но без блефа и глупых иллюзий. Где же она числится? Я так до конца и не представляю. Иногда забываю спросить, и она все время отвечает слишком неопределенно, но точное место ее работы, я к греху своему так и не знаю. Это не означает, что мне наплевать и совершенно не важно?! Напротив! Но как-то не получается, а Лиза об этом не любит распространяться. Постойте, она вроде даже озвучивала свой бренд – «ВТБ24», «G money bank», или «British petrolium». Кто она там? Ведущий менеджер? Топ-менеджер? Специалист по связям с общественностью? Не помню. Там точно есть слово «ведущий». Лиза всегда ведущая. И в наших отношениях не исключение.

Тирада Моховского озвучена. Белкин протирает лоб, задевая пластырь, и корчится от боли. На него косится Секир и довольно ухмыляется. Тоже мне, оскорбленный мальчик: страдает от мелкой ссадины, не в силах справиться с коротышкой в юбке. Но позвольте, господа, он же был одурманен. Это меняет дело. Извини, дорогой Владик. У коротышки было неоспоримое преимущество.

Мне же хочется поскорей свалить. Пялиться на седеющую легенду и двух чурбанов в тугих костюмах окончательно утомило. Пора замазать мой прыщик, чтоб Лиза не заметила его ненароком. Прыщик не герпес, не заразен и получился не на губе, но тоже противно, особенно если он ноет и плачет. Ему одиноко, ему не по себе, так же как мне сейчас. Я хочу Лизу. Скучаю по ней. И очень хочу обсудить ее предложение.

Предложение Лизоньки…Что может быть заманчивее..?

Только она сама…. Моя сладкая девочка…

– Ну, на прощание? – предлагает Секир.

– Можно, – соглашается Моховской, разливая остатки шампанского. – Вы – толковые ребята. Я даже не предполагал, что в этом городе еще остались настоящие профессионалы. Кругом одни дилетанты. Это же невозможно! Мошенники везде: на сцене-то ладно – это всегда было, но появилось мошенничество и за сценой. Сколько раз меня кидали и проставляли на бабки. Еще семь лет назад это считалось рядовым событием. Времена изменились. Стало скучнее, и нет того азарта, нет страха перед неизвестностью. Все приелось. Все насытились: и мы, и народ – его не удивишь, а если удивишь, то слабо. Звезды быстро загораются, но еще быстрее гаснут. И кто их вспомнит? Никто. Вот возьмите на скидку, кто был в полном ажуре, скажем, два года назад? Не помните? Были весьма успешные проекты, но все канули в лету. Я-то их помню, как хранитель традиций, как господин Борщевский в клубе знатоков. Но я вам не скажу. Отгадайте сами?! Думайте, ребятки, думайте. Это вам блиц вопрос. Не вспоминается, да? И нечего вспоминать. Недавно ужинаю с примадонной и спрашиваю ее, словно ясновидящую, будет ли у нас новая эпоха? Будет ли новый кумир с большой буквы, чтоб на века, чтоб в наследие? «Будет, – говорит она, – но нам с тобой до этого дня не дожить.» Во истину мудрая женщина! – он выпивает бокал и продолжает: – подлинной мудрости в наше время дефицит, такой простой, самобытной мудрости, чтоб просто так, но как топором по полену, извините за халуйские сравнения. Вы знаете, в Лондоне мода на Россию. Модно все русское. Я хоть и еврей по матушке, но это мне близко. Наши театры, наши песни, осталось им зазвучать в хит-парадах, и примеры уже есть. Ведь я сам уже далек от страны. А с вами сами видите – ностальгирую. Ладно. Расчувствовались, и хватит. Не все вас развлекать. Вы, наверно, думаете, что я спятил?