Читать книгу: «В пограничном слое», страница 5
Не знаю, удалось ли мне таким образом ослабить давление Валиных врагов, зато знаю, насколько полно и точно сбылись мои ожидания и предупреждения. Рыдающая Валя позвонила мне сразу после заседания НТС. Я решил не рассусоливаться сочувствиями и, напротив, привел ее в чувство резким напоминаем о том, на что ей полагалось бы ориентироваться.
– Вы забыли, о чем я вам говорил?
– Нет, Михаил Николаевич, – сквозь всхлипывания ответила Валя.
– Вот и считайте, что у вас всё идет по плану. Просто теперь пора сделать следующий шаг.
– Какой?
– Как, по-вашему, Валентину Ивановичу в комиссию посылали проект рубрикатора?
– Посылали. А что?
– Хорошо! – отрезал я.
Валентин Иванович был куратором Центра и особенно – спецотделения. Комиссия являлась высшим правительственным органом, управляющим работой особо важных для государства отраслей и потому в документах всегда писалась с большой буквы.
– Вы ведь, как помнится, помогали Валентину Ивановичу в нескольких работах, и он о вас остался хорошего мнения?
– Да.
– Ну вот и прекрасно! Вам следует позвонить ему, рассказать о случившемся и уведомить, что вскоре на согласование ему принесут готовый к утверждению рубрикатор, уже не проект, пришедший за вашей подписью, а с чьей-то другой, но все того же неизменного содержания. Если память мне не изменяет, вы говорили, что в помощники или консультанты вам набивался некий Тёмкин?
– Да, набивался, но я его помощью не воспользовалась.
– И правильно сделали! Полагаю, он и есть главный претендент на то, чтобы стать автором вашего рубрикатора. Валентину Ивановичу только и останется, что сравнить обе бумаги – вашу и вроде уже не вашу, чтобы понять, кто есть автор, а кто нет, и откуда растут эти самые ноги. Вот после этого и можно будет подводить итоги и решать, проиграли вы битву за рубрикатор или нет. Так что кончайте плакать. Этим делу не поможешь.
– Спасибо, Михаил Николаевич, – все еще всхлипывая, ответила Валя. – Не знаю, что бы я без вас делала! Вы всегда так помогаете мне! – закончила она с чувством.
– Не тратьте время на благодарности. Не в них суть. Постарайтесь сразу же связаться с Валентином Ивановичем.
– Да, я сегодня же позвоню.
А дальше события, связанные с рубрикатором, пошли развиваться буквально по тому сценарию, который я высказал Вале. И главное – ее доброжелатель в Комиссии оказался на высоте ожиданий. Получив из спецотделения Центра окончательный вариант рубрикатора, разработчиком которого действительно уже значился Тёмкин, вкупе с протоколом заседания секции НТС, на котором работа Вали Душкиной подверглась бессовестному разгрому, где была указана необходимость коренной переработки ее проекта и отмечено, что Душкина не справилась с заданием, Валентин Иванович сравнил оба текста и вызвал к себе шефа стецотделения. Разговор, как узнала Валя, протекал следующим образом.
– Чему я должен верить? – спросил Валентин Иванович. – Протоколу, в котором говорится, что проект Душкиной никуда не годится и должен быть коренным образом переработан? Или тому, что окончательный и в корне переработанный проект под авторством Тёмкина уже вполне пригоден для утверждения Комиссией?
– Не понимаю, в чем вопрос? – попытался сманеврировать шеф спецотделения, сделав вид, что для начальственных сомнений нет никаких оснований. – Конечно, окончательный проект, Валентин Иванович.
– Очень интересно, – многообещающе произнес Валентин Иванович. – Выходит, вы сами не знаете, что это одно и то же?
– Что «одно и то же»?
– Забракованный вами проект Душкиной и представленный вами на утверждение проект за подписью Тёмкина, – пояснил Валентин Иванович. – В отличие от вас я не поленился сравнить оба документа. И вот – взгляните – тут я галочками отметил совпадающие рубрики и там и там. В двух случаях вы увидите вместо галочек крестики, – здесь голос Валентина Ивановича стал почти ласковым. – Это свидетельствует о несовпадении двух пар рубрик в двух проектах, но отнюдь не о смысловом несовпадении, а о легкой редакционной переработке формулировок. И теперь вы ставите меня перед необходимостью выяснить, что же вашим спецотделением представлено в Комиссию – халтура или доброкачественный продукт?
Физиономия шефа спецотделения покрылась багровыми пятнами, но отступать было некуда.
– Ну что вы, Валентин Иванович! Конечно доброкачественный продукт! Какая тут может быть халтура?
– За исключением халтуры в вашей личной работе – никакой! – отрезал Валентин Иванович. – А потому потрудитесь забрать свою якобы окончательную бумагу и верните мне ее с подписью настоящего разработчика – Душкиной. А Тёмкина – он у вас, если не ошибаюсь, сейчас является заведующим сектором? Немедленно снимите с этой должности и переведите в рядовые. За подлог.
Валя передала мне всё это, прямо-таки ликуя от счастья.
– Михаил Николаевич! Как я вам признательна! Ведь это ваша победа и ваш рубрикатор!
– Победа, может, в том числе и моя. Но она не в меньшей степени и ваша и Валентина Ивановича.
– Нет, – в первую очередь ваша!
– Не говорите ерунды, Валя. Рубрикатор сделали вы сами. Да, я вас кое-чему научил, но ведь я и в глаза ни единой вашей рубрики не видел. После моей консультации вы сами разобрали и систематизировали весь материал и по классификационной схеме, и кое-где по схеме предметизации, разработали весь ссылочный аппарат, связывающий пересекающиеся по содержанию рубрики. Причем тут я? Это всё бесспорно ваше. Поэтому незачем преувеличивать мою роль.
– Но ведь вы же ее в этом деле сыграли!
– Ну и что? Вон – Валентин Иванович сыграл нисколько не хуже – тут и спорить не о чем. А Тёмкина-то с сектора сняли?
– Сняли, сняли! Теперь он просто старший научный!
– Все же научный, да еще и старший, – заметил я. – Хорошую науку он умеет делать! Видно, и дальше будет в том же духе продолжать.
– Не знаю, может, изменится. Ведь ему здорово дали по рукам!
– Ах, Валя, Валя! Все-то вас распирает идеализация действительности! Ну как он изменится, если ничего не умеет, кроме как хватать и присваивать чужое? Уверен – ничего другого в его жизни как не было, так и не будет. На время затихнет, а потом опять возьмется за старое. Или найдет себе срочно другую работу и там без промедления развернет привычную деятельность. Неужели вы сами этого не понимаете? Люди такие, какие они есть – и больше никакие другие! А вы думаете, что восторжествовала справедливость и, следовательно, искоренена несправедливость. Как бы не так! Выбросьте свое заблуждение из головы, если не хотите, чтобы вас «нагревали» вновь и вновь!
– Но ведь…
– Никаких «но ведь»! Мало вам выпало издевательств даже от тех, кто когда-то потом раскаялись в содеянном? Но ведь место покаявшихся – их, кстати, было не так уж много – сразу занимали новенькие желающие порезвиться и поразвлечься за ваш счет. А всё почему? Потому что вы своим поведением просто провоцируете их на такие, с позволения сказать, подвиги, ведь они не рассчитывают встретить должный отпор от вас и тем более не думают о покаянии, которое им совсем не свойственно и даже вообще неизвестно. Вам кажется, что вы морально превосходите их, но они не собираются признавать ваше превосходство. Я вам уже не раз объяснял, что в столкновениях со злом одним добром победы не достигнешь. Это бой, в котором на тебя нападают с целью уничтожить, и одними словами от этого не защитишься. И принцип поведения Ганди – непротивление злу насилием – для вашего случая совершенно не подходит. Ганди в борьбе с английскими колонизаторами опирался на угнетаемое большинство, тогда как против вас выступает угнетающее большинство. Чувствуете разницу? Кто вас реально поддерживал все это время, а не от случая к случаю или после покаяния? Только один Валентин Иванович, да я. Часто это вам помогало? Нет – очень редко!
Валя знала, что я говорил правду – и не всю, которую мог бы высказать. Она считала себя кругом правой всегда и везде на том основании, что она постоянно ведет себя достойно, как подобает честному и порядочному человеку. Это порождало в ней сознание гордости за себя, за свое поведение и отношение к работе. А сознание превосходства над другими, несмотря на то, что она его не выказывала, коллеги ощущали без задержки и прощать ей отнюдь не собирались. Кто она такая, в конце концов? Что она, семи пядей во лбу и умней всех, что ли? Или в состоянии конкурировать с коллегами как женщина? Кроме одной гипертрофированной добросовестности в работе за ней не признавали ничего, да и за это клеймили с особым остервенением. Хорошо еще, что Валентин Иванович высоко ценит в ней это качество, как возможно, и совпадение их имен и отчеств: Валентин Иванович – Валентина Ивановна.
Мои внушения, иногда деликатные, но чаще определенно жесткие, Валя воспринимала безропотно и неизменно благодарила, благодарила и благодарила меня и за них, и за ВСЁ, но практически ни в чем не менялась сама, и потому ни в чем не могла изменить отношение к себе окружающих. В конце концов она плюнула и ушла преподавать в обычную районную среднюю школу свой родной по педагогическому институту русский язык и литературу в старших классах. В это время уже началась так называемая Горбачевская перестройка, и качество образования, которое было и до этого не больно-то высоким, упало еще много ниже. Телеведущие и радиодикторы, не говоря уже о выступающих, лепили столько лексических и грамматических ошибок, что впору было кричать «Караул!» Но в обществе никто караула не кричал, а опасностью для культуры и для жизни вообще массовую безграмотность считали очень немногие, и потому вопиющая безграмотность становилась все более привычным социальным фоном и нормой в общении. Публичное проявление языкового беспредела бумерангом било по учащимся – они своими ушами слышали, как обращаются с речью наставники и политики, и делали из этого довольно-таки логичный вывод – раз им такое можно, то можно и нам, и на кой черт тратить время такой короткой жизни на усвоение никому не нужной культурной речи и правописания –раз и без того поймут.
Вот в этих-то условиях Валя Душкина приняла свои классы на обучение тому, о чем мечтала со студенческих времен: добиваться поголовной высокой грамотности, безошибочного владения правилами орфографии и синтаксиса. Благодаря своему живому интересу она узнала в институте о русском языке гораздо больше, чем оседает в голове у обычного студента, и была отмечена и приближена к себе дамой-профессором, которая, к сожалению, покинула этот мир прежде, чем успела вывести Валю на стезю научной работы. Заниматься в жизни ей пришлось в основном не педагогикой. Но оказалось, что Валя не только не забыла полученных знаний, но и более того – сумела перестроить их в какую-то собственную оригинальную композицию, из которой ей с поразительной ясностью стало видно, чем и как предопределяется правописание слов и правила пунктуации. За несколько лет преподавания в школе она превратила сто пятьдесят безграмотных шалопаев в грамотно пишущих и правильно владеющих речью людей, за что и была удостоена особой благодарности. Но, как и во всяком другом коллективе, вокруг нее очень быстро возникла и сплотилась блокирующая оппозиция других учителей. Исходя из абсолютного сознания своей правоты и превосходства (на сей раз, кстати, подкрепленного невиданными результатами обучения школяров), она сказала коллегам на педсовете «пару ласковых» и ушла, хлопнув дверью, из школы. К этому времени она уже стала пенсионеркой, а ее старший сын, зарабатывавший приличные деньги, начал ей кое-чем помогать. И Валя на свободе погрузилась в увлекательнейший творческий процесс создания собственного учебника русского языка. Для себя она уже всё уяснила и теперь была готова преподавать без всякой ориентации на официально стандартную методологию и государственную школьную программу, ибо уже ощущала себя полностью свободной от любых догматических пут. Исполненная просветительского энтузиазма, она дала объявление о том, что открывает курс подготовки желающих обучаться по новой методике. Валя ждала, что будут неуспевающие школьники, ищущие способ срочно подготовиться к трудному экзамену в ВУЗ – там требовалось писать сочинение, и именно на нем абитуриенты особенно часто среза́лись. Но к ее удивлению слушателей такого рода она в аудитории не обнаружила, зато быстренько опознала в них профессиональных преподавателей, собиравшихся изучить и похитить ее эксклюзивную методологию и преподавать русский язык бывшим школьникам ВМЕСТО нее и, соответственно, красть у нее деньги. Валя немедленно свернула эти курсы. Теперь в полный рост перед ней встала проблема – как защитить свое авторское право от бессовестного разворовывания менее способными и еще менее щепетильными коллегами, ставшими хищными конкурентами на традиционно благородном просветительском поприще. Сделав еще несколько неудачных попыток обставить свое дело так, чтобы авторство ее бесспорно признавалось всеми, кто хотел за ее счет разбогатеть на русском языке, она, придя в отчаяние, как и прежде, обратилась за советом ко мне.
Я стал прикидывать дело так и этак, но везде в этой сфере царил беспросветный мрак. Поскольку сведения о наличии секретных знаний в Валиной голове уже распространились в профессиональной среде после выступления на конференции, где она удачно дискутировала с другими участниками, пытаться основать свою коммерческую школу обучения русскому языку под носом у бдительных жен было бессмысленно.
Немного помолчав, я ответил Вале:
– Вам надо, прежде всего, изложить свою систему в письменном виде, чтобы ее можно было издать.
– Но ведь…
– Подождите, дайте досказать. Как учебник вашу книгу никто не пропустит – слишком много экспертных инстанций, и каждая абсолютно эгоистична. Им дела нет до того, чтобы в стране не осталось безграмотных, если это пройдет без их участия и контроля. А если дать вашу работу им на экспертизу, они смогут многое позаимствовать из нее бесплатно. Так?
– Так, – подтвердила Валя.
– Значит, остается один доступный для вас способ – опубликовать работу не под названием «Учебник», а «Учебное пособие», если вы найдете деньги. Ваш сын сможет финансировать такую затею?
– Честно говоря, еще не знаю. Но он высказывался в том духе, что хочет мне помочь, поскольку понял, что эта работа – для меня самое главное.
– Будем надеяться, – оборвал ее я, успев вспомнить, как часто убеждался уже в бессмысленности расчетов на помощь со стороны детей или на благодарность в чем-то обязанных посторонних, затем продолжил: – Сколько времени потребуется, чтобы письменно изложить вашу систему?
– Я думаю – полгода хватит. А что?
– Да лучше сразу начните, не откладывая. А там посмотрим.
Валя время от времени звонила мне и сообщала, как продвигается работа. Как я и ожидал, излагать систему на бумаге оказалось сложнее, чем представлялось в умозрительном плане. Тем не менее, энтузиазм у Вали не пропадал. У нее было на редкость хорошее настроение. К тому же ему способствовало сообщение бывших коллег из спецотделения уже не антиповского Центра, что за двадцать лет использования Валиного рубрикатора в него не понадобилось вносить никаких изменений. Это действительно говорило о качестве работы моей подопечной, о которой мало кто думал так же хорошо, как я.
– Представляете, дорогой Михаил Николаевич! Двадцать лет уже прошло с тех пор, как мой рубрикатор был принят в работу! Да что я говорю, – спохватилась она, вспомнив вдруг, с кем говорит. – Да нет же, он не мой, а ваш!
– Зачем вы все время приплетаете меня к тому, к чему я прямо не причастен? Мало того, что я его ни разу не видел, я бы и взяться за него не хотел бы, зная, кто за этим стоит.
– Но вы же научили меня!
– Так это другое дело. Если, допустим, какой-то инструктор научил Чкалова летать, то это отнюдь не значит, что инструктор, а не Чкалов впервые перелетел из СССР через Северный Полюс в Америку. Не надо мне от полноты ваших чувств приписывать то, чем я не занимаюсь. Мне и без этого есть, что оставить после себя, сделанное мною самим.
– А что это, Михаил Николаевич, если это не секрет?
– Мои философские и литературные труды, в частности – достаточно большой роман.
– Ой, Михаил Николаевич, как бы я хотела его прочитать! Если вам нужно, я могла бы подключиться к его редактированию. Поверьте, я бы сделала это с удовольствием. Для вас!
– Ну уж нет, – подумал я. – Себя я не дам никому редактировать, в том числе и вам, – а вслух сказал: – Сейчас я сам правлю текст.
Валя унялась, но только на время. Приступы благодарности, как и прежде, продолжали захлестывать ее, и теперь впору было возгласить: «За что?», но Вале все, чем она была мне обязана, представлялось буквально грандиозным.
Летом в деревне, защищенный от ее звонков, я, заканчивая работу над романом, временами вспоминал и о Валином деле жизни в пользу укрепления в народе знаний своего великого русского языка, и пытался найти какой-то путь достижения успеха ее достойного предприятия. В конце концов в голове у меня созрела одна как будто подходящая мысль. В прессе не раз упоминалось, что Людмила Путина, жена президента Российской Федерации, будучи филологом-испанистом по образованию, теперь является высочайшей патронессой Фонда русского языка – по примеру того, как это случалось в других президентских семьях, например, во Франции, где, правда, патроном аналогичного фонда являлся сам президент. Наперед сознавая, как невелики шансы на успех затеи, я все-таки написал письмо мадам Путиной с изложением своей оценки работы Валентины Ивановны Душкиной. Зная Валину честность, я с уверенностью говорил в письме о том, что если Валентина Ивановна утверждает, что разработала собственный метод внедрения в умы обучаемых сложнейшей грамматики русского языка, то так оно и есть – тем более, что она уже произвела практическую апробацию своей системы на ста пятидесяти учащихся обычной средней школы, где до нее у них была обычная безграмотность. Я просил жену президента как патронессу фонда разобраться с системой В. И. Душкиной, уже изложенной автором в письменном виде, с помощью специалистов, которых госпожа Путина пожелает привлечь к оценке, добавив, что Валентина Ивановна готова взяться за обучение любого экспериментального класса из неуспевающих по русскому языку, или, если это будет угодно госпоже Путиной, порекомендовать Валентину Ивановну своим знакомым, дети которых не в ладах с русской грамматикой. Главной же целью моего обращения было то, чтобы Фонд выделил В. И. Душкиной грант на подготовку и издание ее учебного пособия. Однако вслед за написанием письма вдруг обнаружилось два практических затруднения для его отправки. Я не знал отчества первой российской леди – пресса о нем совершенно умалчивала, и не имел представления, по какому адресу его посылать. Выяснить эти вещи, находясь в деревне, было невозможно, поэтому пришлось отложить отправление до возвращения в Москву. Это произошло уже в середине осени. Валя позвонила мне еще до того, как я начал что-то узнавать насчет отчества и адреса жены президента. Пользуясь случаем, я рассказал Вале о письме и его целях, а также о затруднениях, на которые наткнулся.
Она была растрогана до глубины души или даже еще больше. Волна чувств просто захлестывала ее. Она взялась сама узнать недостающие данные и без задержки отправилась в официальную приемную президента на Старой площади. Итоги проведенной ею «разведки боем» оказались следующими:
Первое – мадам Путина – Людмила Александровна.
Второе – адреса ее канцелярии как патронессы Фонда русского языка нет.
Третье – через своих старых знакомых Валя выяснила, что попечительский совет, возглавляемый женой президента, состоит исключительно из ее подруг, для которых работа в нем служит средством для их лучшего знакомства с окружающим Россию миром и других целей перед собой не имеет.
Четвертое – письмо Людмиле Александровне можно отправить на адрес канцелярии самого президента.
Валя взялась лично отвезти письмо туда, чтобы сдать под расписку. Сведения, добытые ею, не убавляли и без того достаточно серьезного пессимизма. Но дело было в основном сделано. Оставалось довести его до конца. Валя приехала на встречу со мной в вестибюле метро, расцеловала меня горячее, чем родного, с тем, чтобы уже назавтра отправиться с письмом в президентскую приемную. В ожидаемое время я получил от нее доклад о проделанной работе и полуожидаемое сообщение о том, что получив письмо с адресом «Супруге Президента Российской Федерации госпоже Путиной Л. А.», не удержалась и распечатала конверт, прочла своими глазами, не довольствуясь тем, что я уже зачитывал ей текст по телефону (или боялась, что в бумаге содержится нечто иное в сравнении с услышанным?), снова прочла, сняла себе ксерокопию и только после этого отвезла, куда следовало. Надо думать, теперь я занимал в пределах воображаемого ею домье значимых для нее людей такое положение, какое было уже «выше крыши». Она даже попыталась отдариться на свой манер, сказав, что хочет, чтобы я разделил с ней авторство ее системы обучения русскому языку.
Я, как и прежде, оборвал ее, напомнив против обыкновения резко, что ни в каких подачках не нуждаюсь, поскольку сам имею за душой нечто, чем не стыдно гордиться, и она заизвинялась и стала убеждать, что просто сознает себя настолько обязанной мне, что даже не представляет, какую пользу может принести мне в ответ.
– Принесите пользу усвоению русского языка нашему дивному народу, – возразил я. – Мне этого будет достаточно.
Потом потянулось ожидание, наверняка тяжкое для Вали и довольно безразличное для меня. Наконец, пришло уведомление из канцелярии президента, что мое письмо на имя Президента Российской Федерации (а не его супруги) отправлено для ответа по существу в министерство, ведающее вопросами образования, а затем после еще одной затянувшейся паузы я получил обещанный ответ «по существу» из упомянутого министерства. Я «с выражением» зачитал его Вале по телефону. Чиновник сочувственно отметил, что безграмотность выпускников школ действительно представляет серьезную проблему. А потому он рекомендует В. И. Душкиной издать свои материалы. Ни слова о том, чтобы где-то заслушать ее предложения официально под эгидой министерства, ни слова о выделении Вале гранта именно с целью опубликовать ее систему.
– Ничего неожиданного не случилось, – добавил я от себя, стараясь умерить Валину разочарованность. – После того, что вы узнали о фонде и о том, чем там занят попечительский совет, другого почти и не стоило ожидать. Моя рекомендация остается прежней – дорабатывайте текст своего учебного пособия и постарайтесь издать его на средства своего сына.
– Но ведь тогда уже ничто не защитит мой приоритет, – сказала Валя. – Я узнавала.
– Вы имеете в виду патентное право?
– Да.
– А я говорю просто об обычном праве собственности. И если у вас украдут текст, вы все равно сможете восстановить свое авторство через суд. Постарайтесь только так сцеплять слова и фразы в своем тексте, чтобы их было невозможно переиначить без потери смысла. Тогда обладателям слабых мозгов ничего не останется, кроме как воспроизводить ваш текст без ссылки на вас, а у вас уже будет в руках доказательство, что он уже был вами издан раньше, и что теперь с вашим трудом выступают плагиаторы. Другого пути я вообще не вижу. Официальным путем вы свое пособие, учебник или что-то еще через министерство образования не пробьете, ну, а издать за свой счет или на деньги спонсора сейчас можно что угодно.
– Да, я понимаю.
Несмотря на неудачу затеи привлечь к Валиным делам попечительницу интересов русского языка в лице жены президента России, Валя не переставала поддерживать частые телефонные контакты со мной – иногда по два-три раза на дню. Это совершенно не нравилось моей Марине, а меня раздражало пустопорожним отвлечением от дел. И все же грубо осаживать Валю из-за ее обращений по самым разным поводам мне не хотелось. Чтобы придать какую-то осмысленность нашим контактам, мне пришло в голову предложить ей прочесть мой уже законченный роман с целью контроля от ошибок и опечаток. Я помнил, что еще в самом начале нашей работы у Антипова она как раз и была полезна тем, что отлавливала, как она говорила, «глазные ошибки». Я уже не раз перечитал набранную на компьютере собственную книгу и каждый раз находил какие-то пропущенные ранее мелочи. Напомнив себе об этом, я решил, что будет не лишне пропустить роман через Валин корректорский фильтр. В ближайший же день, когда она позвонила мне (а долго ждать не пришлось), я сказал, что могу дать почитать свою вещь, попутно надеясь на грамматический контроль с ее стороны. Валя горячо заверила меня, что сделает для меня всё с большим удовольствием и охотой.
Через три дня она позвонила и сказала, что уже всё прочла. Я был немало удивлен такой скоростью прочтения книги объемом в семьсот страниц – вряд ли это можно было счесть признаком особого воодушевления, вызванного образностью моего произведения, поскольку казалось, что ни тематика книги, ни образ мыслей и действий главного героя, мягко говоря, не соответствовали характеру внутреннего мира Вали и ее представлениям о морали. Правда, меня это ничуть не заботило – я дал ей читать свое произведение отнюдь не для того, чтобы еще больше понравиться ей. Но в данный момент меня настораживало другое – в Валином голосе послышались тоска и горечь.
– Скажите, – спросила она после паузы, – и теперь я уже явно различал трагические ноты в голосе, – зачем вы написали это?
– Что это? Всю книгу?
– Да.
– Затем, чтобы высказать многое из того, что я успел узнать в своей жизни, а заодно и показать, что сильней всего меня в ней впечатлило.
– Не понимаю, зачем вам так понадобилось написать – ни о каких «дорогой Михаил Николаевич, любимый!» уже не было речи.
– Вы хотите сказать, что книга вам не понравилась? Ну, что ж, ваше право думать о ней, что хотите. Меня от этого не коробит.
Мой голос был спокоен и не вызывающ, и тем не менее Валя еще раз задала мне свой первый вопрос.
– А все-таки – зачем? – и это уже был голос вражды.
– Хорошо, если вам так хочется услышать всё от меня, то ЭТО мне понадобилось для самовыражения собственной сути и сути вещей, как я это понимаю. Такой ответ вас устраивает?
– Да. Когда я могу вернуть вашу рукопись?
– Да хоть завтра. Кстати, вы там сделали много поправок?
– Нет. Знаете, у меня от чтения так устали глаза – я их до этого испортила, работая на компьютере, что теперь просто ничего не в состоянии делать. И глаза болят, и голова.
– Сочувствую, – ответил я, думая о том, что уже произошел своего рода исторический переворот в наших отношениях, и ее огромное горячее желание изо всех сил служить мне всем, что в ее силах, за три дня чтения моего романа испарилось напрочь до дна. Хотя, возможно, и раньше, в первый же день и с первых страниц. И дочитать до конца ее скорей всего заставил не интерес, а данное мне обещание прочесть, от чего она как честный человек уже не могла отказаться. Дело приобрело до комизма неожиданный оборот. Валя, возможно, настроилась восхититься, но оказалось, что пришла к выводу, что лучше бы и не бралась читать. Многолетние клятвенные заверения насчет ее готовности сделать для меня всё, что угодно, потеряли вдруг всяческую силу – на ее готовность послужить мне больше и намека не было. А как честный человек она могла бы помнить о своей хотя бы подневольной обязанности сдержать добровольно данное ею слово. Значит, по всей видимости, я своим романом напрочь перечеркнул в ней то, что побуждало ее навязывать мне год за годом свою поддержку, в которой ни раньше, ни теперь я не нуждался.
Прояснить, до конца ли верно я понимаю новую ситуацию, можно было уже на следующий день. До времени встречи с Валей я об этом больше не думал.
Мы встретились на станции метро между моим и ее домом. Обычно она спешила поцеловать меня, демонстрируя радость от встречи, в этот же раз я заметил, что она едва заставила себя пройти свою половину пути, чтобы нам можно было соприкоснуться лицами. Следующим ее движением было передать мне пластиковую сумку с моим романом. Поверх нее я заметил свою книгу по специальности, которую подарил, когда она приехала ко мне консультироваться по поводу создания рубрикатора. По существу это было нотариально заверенное заявление о прекращении каких-либо отношений со мной. Она решила порвать их сразу, за один сеанс. А то вдруг пришлось бы вторично встречаться, чтобы избавиться от подарка, который, как она многократно напоминала, принес ей такую помощь. Ну, что ж. Можно было прощаться навсегда без всяких промедлений. Но все же она еще раз, видимо, в память о «нашем безоблачном прошлом», задала уже надоевший мне вопрос:
– Зачем вы это сделали?
– Зачем я решил погубить репутацию в ваших глазах? – переспросил я, но, не дожидаясь ответа, продолжил: – Затем, что я такой и никакой другой, что бы там раньше вы обо мне ни вообразили. У нас с вами, как я теперь вижу, весьма различающиеся взгляды на литературу. Для меня важно, чтобы там все по возможности соответствовало истине, а для вас, по-видимому, чтобы в ней все было правильно и хорошо даже вопреки реалиям бытия. Еще раз готов подтвердить, что я не заказывал вам положительного суждения о своей книге. Мне жаль лишь, что вы на ней действительно сломали глаза, а этого не следовало делать. Могу вас уверить еще только в одном: я искренне желаю вам успехов в вашей работе на благо русского языка. Всего хорошего. И будьте здоровы.
– И вам того же, – сказала она, глядя мимо меня.
Мы еще раз соприкоснулись лицами. Больше Валя не звонила мне никогда. Впрочем, это вполне соответствовало моим ожиданиям и никакого огорчения не принесло, однако кое к каким мыслям всё-таки побудило. Это, что ни говори, был достаточно серьезный феномен, чтобы захотеть разобраться в его природе. Итак, практически в одночасье произошла серьезнейшая метаморфоза в настроениях и предпочтениях Вали Душкиной, касающихся меня. Сам я во все время нашего с ней знакомства относился к ней совершенно одинаково: уважительно, с долей жалости ко всеми гонимому существу; сочувственно ко всем проявлениям ее собственного творческого начала; с уверенностью в твердости ее характера во всем, что касалось ее убеждений и принципов, а также с уверенностью в том, что ее отношение ко мне останется неизменным. Вот в этом последнем я, оказывается, очень ошибался. Почему? Ответ надо было искать в потаенной натуре Валиной личности, которая у нее, как и у всех, очень редко проглядывала сквозь манеры поведения, принятые в обществе и заложенные в нас с детских лет.
