Читать книгу: «Умолчи, считая тайной», страница 5

– Пошляйся по белокаменной, в кафешке посиди. Ни в чём себе не отказывай.

Генка поглядел на деньги в руке. Ни фига́ себе!

– Я тебе сама позвоню, пересечёмся… Ой, у тебя ж мобилы нет?.. Скоро купим. Подходи сюда, во двор, через три часа, не раньше. Давай-давай, мне еще рожу в порядок надо привести.

Первым порывом было плюнуть, бросить «зелёные» под дверь и рвануть на вокзал, чтобы первой же электричкой вернуться в Тулу. Минутой позже пришло другое.

В кафе не пошел, шляться по пыльным улицам столичной окраины глупо. Не в мавзолей же идти! Генка пересёк двор, прошелся вдоль фасада дома напротив. На дверях трёх подъездов – электронные домофоны, на одном – архаичный кодовый замок. Прижал самые вытертые кнопки, в замке щёлкнуло, и сезам открылся. Из окна лестничной площадки се́стрин подъезд виден наискосок. Сойдёт. Его совесть была чиста – ему запретили нюхать, а не смотреть.

Долго ждать не понадобилось. Не прошло и четверти часа, как во двор въехал солидный чёрный «бумер». Водитель по-хозяйски уверенно отомкнул и опустил блокиратор, закрывающий самое лучшее парковочное место прямо у подъезда. Поставил машину. Но хозяином, оказывается, был вовсе не он – из правой задней двери неспешно выбрался объёмистый седовласый мужчина. Вразвалку прошел к двери, что-то коротко сказал в домофон, дверь открылась, толстяк вошел.

Смотреть дальше необходимости не было, но Муха смотрел. Смотрел два с половиной часа, пока толстый не уехал. Тогда он снова перешёл двор и оседлал поднятый при отъезде шофёром «бэхи» барьер.

Василиса вышла, как и обещала, через три часа и пять минут. Без следов макияжа на лице, волосы казались влажными, будто она только что из душа.

– Давно ждёшь?

– И много ключей от этого замочка? – вместо ответа показал Муха на железяку у себя между ног.

Сестра криво ухмыльнулась, хмыкнула, покачала головой.

– Узнаю братца. Оттуда подглядывал? – последовал кивок в сторону Мухиной засады, – День на день не приходится, знаешь ли. Поехали.

Она вынула из сумочки брелок, нажала кнопку и указала не спешившему вставать брату на мигающую аварийными огоньками «Ладу».

– Садись, не дури. Не маленький уже.

– А очередь шум не поднимет? Или у тебя пересменка?

Вопросы повисли в воздухе.

– Сейчас заскочим в «Связной», подберёшь себе трубу. На первый раз я бы рекомендовала…

– Не надо. Подвези к метро, я на вокзал. И бабки мне твои блядские не нужны, – Генка сунул зелёные банкноты в «бардачок», повернулся к сестре, –Так, значит, тот звонок – никакая не ошибка? И тот дед-мамед…

– Он не Мамед, я его зову Иса. Во всяком случае, так представился. И не дед он, нормальный мужчина.

– Нормальный… нормальные мужчины с жёнами живут. А почему «черри»? Вишенкой тебя окрестили?.. Аппетитненько, что и говорить!

– Нет, Генуся, ничего фруктового.

Василиса вырулила из двора, проехала с километр, прижала машину к обочине, выключила зажигание.

– На вокзал отвезу, пара часов у меня есть. Но ты, видимо, хочешь кой-чего прояснить? Насколько я помню, электричек полно, торопиться тебе некуда. Хотя, ежли что, до маршрутки подброшу.

Сестра закурила, предложила Генке. Он отрицательно мотнул головой. Курить, конечно, уже пробовал, просто от неё брать не хотел. Да и сигареты какие-то странные – длинные, тонкие, как шариковые стержни, чёрные, дым шоколадный на вкус… Сладкая гадость.

– Ну-с, давай по порядку. «Черри» тебя зацепила… Твоя фамилия как?.. Не бойся, с памятью у меня порядок. Мухановы мы по Валерику нашему распрекрасному… А я вернула себе первую, Черёмухина. Вот отсюда и «вишенка». Псевдоним у меня не блядский, как и деньги… да и вообще – со смыслом понятий тебе надо бы разобраться, поясню чуть позже. Училась я хорошо и после школы хотела идти в экономику, как мамка. Это Муханов, козёл, меня сбил. Или совратил, так даже точнее.

– Так это он?!.. Ах, скотина… – во всём, стало быть, вина подлеца-отчима? Извращенец-педофил жил с ними, маскировался столько лет? Жаль, не достать его сейчас…– Ну, гад… Неужели он тебя и… это самое… Я хочу сказать… у тебя с ним – тоже?!

– Ой, не могу!.. – она расхохоталась, подавилась дымом, выбросила сигарету в окно и оставила стекло опущенным, – Пускай проветрится, раз ты не куришь. Мститель ты мой… Зорро средней полосы. С ним… да если б он на меня хоть глянул разок, не то что коснулся – задавила бы на́хер. Он же хиляк, не в отца пошёл. А как сбил, совратил… – наверное, не по злобе́, а наоборот, напел дуре-малолетке: «Тебе, Василиска, не мозги сушить надо и не мозолём крохи добывать. С твоей фигуркой да личиком – прямая дорога в шоу-бизнес. Конкурсы моделей на каждом шагу, у меня всё схвачено, свои люди, то да сё…» Я и повелась, дурилка. Ну да, свёл с продюсерами, помогли на первых порах. На конкурсах ниже третьего места не брала, фотки – ты навряд ли помнишь – даже в ящике мелькали. Тогда и «черри» появилась. Один фотограф спросил, типа под какой фамилией тебя подавать, я и вспомнила прирождённую. Сначала «черёмухой» звали, потом сократилось… Позже, как он сел, перемена пригодилась – с его фамилией да отчеством мне так ни за что не подняться… Я же теперь не Валерьевна, а Евгеньевна. А первое место – там по совсем другим критериям дают. Дай, кому надо, и тебе дадут. Вот с этого, Гену́сь, и началось.

– Так можно ж было остановиться, когда поднялась, – Генке стало до слёз жалко растлённую какими-то уродами, заблудшую Ваську, – Опускаться зачем?.. Разве обязательно сразу – на панель?!

– Ну, на панели как таковой я ни дня не провела, бог миловал. Такие как я, братец – своего рода элита…

– Цвет нации, да? Как первые женщины-трактористки? На центральной площади нашего губернского центра повесят твой портрет в стиле «ню» кисти… чьей-нибудь кисти, найдётся богомаз. Твой личный фотограф расстарается, в конце концов. И подпись: ими гордится страна!.. В школе старшеклассницам будут зачитывать твою биографию, приводить в пример для подражания… И нам с мамой не стыдиться сестры и дочки надо, а хвастаться?

Элитная дама посмеялась, снова закурила.

– Потерпишь мой дымок? Они низконикотиновые, не вредные. Фантазия у тебя что надо!.. По сочинениям, небось, одни пятёрки? Хвастаться тут нечем, согласна. Кстати, о маме… Ты вот распинаешься, а я, может, в нашей семейке не первая по такой дорожке иду?.. О ней, мамочке нашей, всё-всё знаешь? Ты пока непорочен, в силу младости, но это поправимо. А она?.. Уверен в её праве кинуть в меня камушком?

Муха ошеломлённо затих. Мама… О маме он знал совсем немного, но и в числе немногого попадались довольно-таки щекотливые нюансы. А в ехидном вопросе с ядовитой подоплёкой звучало ясно слышимое утверждение: до причисления к лику святых родительнице далековато.

– Молчишь… тогда послушай. И посмотри вот сюда, в зеркальце. На меня и на себя. Сходство видишь?..

Чего-чего, а сходства во внешности старшей сестры и младшего брата не было ни на грош. Она – белокожая кареглазая брюнетка, у него глаза серые, сам рыжеватый, конопатый.

– Мамашка у нас беляночка, папка твой рыжий, как и ты. А я – сам видишь.

– Рыжий? А ты откуда знаешь? А-а, кажется, понял… И почему – мой папка, а не наш? Мы с тобой что, не в одной семье родились?

– Откуда знаю, ты уже догнал – в семь лет память как у взрослого. Он у меня как живой перед глазами. И тебе могу показать.

– Где показать? На кладбище?.. Так это надо в Германию ехать!

– Да какое кладбище! Я у наших, ну, маминых, пращуров его фотку подтибрила, когда мучилась на передержке там, в Осташкове. Эти бумажные души мне обрадовались, как дети – думали, я в их глухомани заодно с ними буду от счастья до потолка прыгать. Разогналась, ага… Я, хоть и малышня была, их моментом раскусила – им, совкам, от жизни ничего не надо, – она дурашливо напела строчку из «Песни о тревожной молодости»: – «Жила бы страна родная, и нету других забот…» И матушку такой хотели воспитать, да не на ту напали. Она, как школу окончила, тут же ноги в руки, и в Питер, экономику постигать. Вот там меня и нагуляла.

– Постой. Как – нагуляла?.. Мама говорила, она за него, молодого лейтенанта, сразу после своего техникума вышла. Там же, в Ленинграде. Оба зелёные были, он после кадетки погоны нацепил, и сразу на ней женился, так?

– Ага, так. Почти. Встретил он её действительно там, воспылал, женился и увёз под Смоленск в свой гарнизон, где ровно через три месяца после свадьбы родилась я. Врубаешься?

– Значит, ты…

– Вот именно. Сестра я тебе точненько наполовину – по ней, родной. А в кого я такая, – она подёргала себя за смоляно-чёрные кудри, приподняла кончик тонкого, с горбинкой, носа, – Знает одна она да ещё Бог, которого нет. Да и она знает, если помнит. Я, чтоб ты не сомневался, у неё спрашивала. Отшутилась, кокетка хре́нова! Ночью, говорит, темно, вот ты и вышла под ночную масть…

– Ты хочешь сказать, наша мама… Она тоже, как ты сейчас, была… проституткой?.. Моя мама – шлюха?!

Василиса поморщилась, прикурила новую сигарету от окурка догоревшей, глянула на часы.

– Нет, милый братик. Не люблю этих словечек… Но, раз тебе так хочется, будем называть так. Перехожу к понятиям. Итак: проститутка – это я. А она – пошлая блядь. Потаскуха. Гулящая. Она всю жизнь светит передком налево-направо чисто из удовольствия или ещё спортивного интереса. А я – зарабатываю себе на жизнь. На неплохую, заметь, жизнь. Чувствуешь разницу?

Мухе вдруг стало зябко, он обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Не помогло. Сестра курила, с кончика сигареты струился шоколадный дымок, а ему почудилось: в салоне присутствует другой запах. Это было заведомо невозможно – ведь, садясь в машину, он ощутил лёгкий, чуть терпкий аромат духов. Да и дым… но сейчас от сидящей рядом женщины пахну́ло мужским по́том, разогретыми гениталиями, сальными волосами жирного старика и – чем-то противным, скользким, липким… Спермой от неё пахло, вот чем.

– Ишь, как тебя проняло! Вообще-то начинала я в точности как она когда-то, из интереса и для кайфа. Ты, должно быть, думал, будто на тех мисс-конкурсах твоя невинная сестрёнка пряталась от похотливых дядек, как овечка какая-нибудь: «Ой, мужчина, отойдите, не смейте, я не такая…» Не-ет, Генчик, я свой школьный аттестат зрелости получала уже с головы до ног зрелой и всесторонне аттестованной. А тогда просто не знала, кому и как по делу дать. Никто меня не принуждал, нож у горла не держал, наркотой не опаивал. Сама, всё сама… На вокзал, говоришь? Поехали на вокзал.

Вела машину она уверенно, умело, аккуратно перестраивалась из ряда в ряд.

– Эй, а чего это ты такой весь из себя правильный-принципиальный? – старшая сестра по матери внимательно присмотрелась к младшему брату в зеркало заднего вида, – Неужели до сих пор мальчик-целочка?!.. Ой, он ещё и краснеет… Угадала?.. Конечно, угадала… Слушай, а давай я тебе помогу с этим делом, а?..

Дама, не снижая скорости движения, протянула руку и погладила Генку по голове. Он вытаращил глаза, отшатнулся, больно стукнувшись затылком о стойку.

– А-ха-ха-ха-ха!.. Да не дёргайся ты! Не лично, ясное дело!.. Есть у меня девочка знакомая, как раз для тебя. Скажу ей, обиходит в лучшем виде. А станешь мужиком – на о-очень многие вещи по-другому посмотришь, поверь моему слову… Ты не бойся, она славная, чистая, в смысле СПИДа и прочего. Рыженькая, кстати, везде… Вот мы и приехали. Деньги забери. Себе не хочешь – маме отдай. За пряник. Так сказа́ть девочке?

– Спасибо, обойдусь как-нибудь. Привет Исе́. И рыжей твоей.

Он, с горящими огнём щеками и ушами, рванулся из машины, забыв отстегнуть ремень. Василиса со смехом отцепила торопыгу, напоследок ласково щёлкнула по носу. И в момент касания брат снова ощутил исходящий от её кожи запах – тонкий парфюм, ничего больше. Да, с воображением у нас всё в порядке. С сочинениями тоже.

За пряник… да тут тонны таких печатно-глазированных маловато будет! Интересно, а мама знает, чем на самом деле зарабатывает на неплохую жизнь её дочь, успешная и высокооплачиваемая сотрудница ателье модной одежды?

Помогать они мне будут… При мысли о само́й возможности такой помощи щедрое на пакости воображение тут же в подробностях нарисовало «везде рыженькую» девушку. На одежду воображения не хватило. Особенно тщательно выписанным оказалось как раз это «везде». Фигура «помощницы» – точь-в-точь как у сестры, а лицом она почему-то очень смахивала на противную характером, но привлекательную наружно одноклассницу, задаваку Симку Мильнер. Только та – не рыжая, а каштановая, во всяком случае на голове.

А ты сама сестричка, оказываешь такую помощь застенчивым скромникам вроде меня? Обихаживаешь, наставляешь? Посвящаешь в мужчины, даёшь путёвку в половую жизнь?.. Многим несмелым помогла обрести уверенность в себе? Или в тебе… Сколько их, поначалу робких, прошло через твою чёрную постель?.. Ведь это тоже часть доходной работы, способ снискания хлеба насущного. А у той, твоей рыженькой, братик есть?.. Старший или младшенький, как у тебя? Ему ты лично помогала?.. И перед тем он краснел, а она рассказывала о тебе, нахваливала: и славная ты, и чистая… чёрненькая везде.

До поезда оставалось полчаса, он успел сбегать в обменник и магазин, купил бутылку водки, пачку сигарет, кусок колбасы. Продавщица в винно-водочном отделе окинула встрёпанного румяного парнишку скептическим взглядом, собираясь отшить явно несовершеннолетнего. Муха предвосхитил вопрос о паспорте и, пользуясь безлюдьем, выложил на прилавок тройную цену. Ассигнации исчезли, паспорт не понадобился; выгодная для одной из сторон сделка состоялась.

Вагон экспресса на три четверти пустовал, можно прилечь покемарить, можно ходить по проходу хоть на руках. В удобном мягком кресле тут же потянуло в сон. Генка воровато огляделся, достал из рюкзачка припас. Отвинтил крышку, хотел отпить из горлышка – не смог. Откусил колбасы, прожевал, проглотил, попытался снова. Нет. Не идёт. Да ну её…Завинтил непочатую поллитровку, катнул по полу под кресло. Она, побулькав, выкатилась обратно. Намёк понял.

И третья попытка не удалась – попав в рот, жгучая жидкость вызвала спазм глотки, от рвотного позыва глаза за́стило слезами. А может, и не от этого, а по совсем другой причине?.. Он встал, сходил в туалет и оставил сорокаградусную там. Не идёт ему – пойдёт кому-то другому, умеющему не краснеть и не плакать по пустякам. Вернулся на своё место и, едва сев, провалился в сон.

Это был не сон – тяжёлое, мутное наваждение. Они с сестрой никуда не уезжали.

Она, увидев «полуродного» брата сидящим на парковочном блокираторе, загадочно улыбается, берёт за руку, ведёт в подъезд, впускает в квартиру. Там, ни слова не говоря, раздевает его догола, раздевается сама, и снова за руку, как когда-то водила еле-еле научившегося ходить малыша Генусю, подводит к чёрной кровати.

Ложится, притягивает к себе. Её нагота слепи́т. Безупречны линии шеи, плеч, бёдер… вздымаются на вдохе словно вылепленные античным скульптором алебастровые полушария с крупными вишнями сосков. Так вот откуда твоё новое имя!.. «Я – черри!» – будто шепчет одна налита́я пороком ягода, ей страстно вто́рит другая. Взгляд магнитом тянет к миниатюрной впадине пупка и ниже – к мелко завито́му тёмному треугольнику лона.

Прелюдия и начало обряда посвящения в мужчины куда-то потерялись из памяти. Зато отчётливо сохранились упругая прохлада грудей в ладонях, его дилетантские торопливые толчки, её ритмичные встречные качания. «Ещё… ещё… ещё!..» Чей это шёпот, переходящий в крик? Кто кричит – она или он?..

За миг до разрядки женщина, безошибочно чувствуя приближение финала, выгибается под ним всем телом. Сжимает его плечи тонкими пальцами, оставляя вдавленные следы ногтей, издаёт протяжный горлово́й стон. Дальше – тишина. Блаженство… Стыд.

Запах пота, разогретых гениталий и спермы.

Он хочет спросить: «Скажи пожалуйста, а ты так убедительно со всеми своими Иса́ми кайфуешь?.. Или это шоу – только для меня? Нечто эксклюзивно-родственное?» Хочет, но не спрашивает – просыпается.

О боже!!!.. Какой ужас!.. Скорее, бегом в сортир – избавиться от испорченных трусов… И оставленный там сосуд пригодится – огненная вода поможет пережить кошмар.

А водочка-то уже тю-тю!

Глава четвёртая

2012

Телефон сестры ответил не вдруг. Гена снова и снова набирал номер, понимая тщетность своих усилий. И когда уже отчаялся, длинные гудки сменились её голосом. Прозвучало: «Извините, я сейчас не могу ответить на ваш звонок. Перезвоните позже или оставьте сообщение после звукового сигнала». Трёхсекундная пауза, писк. Можно говорить.

– Васька, это я. Сообщи, знаешь ли чего про маму. Она, случайно, не у тебя?

На её автоответчике, вероятно, сотни сообщений, предложений и запросов – постоянные клиенты, транзито́рные пользователи, разовые посетители… Пока она прослушает, пока ответит – жизнь пройдёт. Дошло: сама мысль позвонить сестре возникла от усталости и голода, не иначе. Почему он решил, будто она должна что-то знать? Василиса – вещь в себе, до матери ей давным-давно нет никакого дела. С чего бы вдруг в женщине, выбравшей себе жизнь среди дорогих покупных вещей и дешёвых продажных чувств, пробудилась забота о маме? Есть другой путь, проще и надёжнее.

Общегородская справка больниц – учреждение востребованное в любое время суток, и дозвониться туда непросто. В конце концов удалось выяснить: пациентка Муханова госпитализирована неделю назад в областной противотуберкулёзный диспансер. О состоянии справляйтесь по телефону…

Справочные стационаров ночью не работают, а приёмные отделения справок о состоянии больных не дают. Делать нечего, ждём утра. И лучше не звонить – ехать прямо туда. А сейчас – спать, и поскорее.

Ага, спать… В пустом пузе бормочет, кишка за кишкой гоняется. Голодным особо не уснёшь. Надо перекусить, чем бог пошлёт, и на боковую. На ночь есть, конечно, вредно, и ужин следует отдавать врагу, особенно если завтрак и обед состоялись по распорядку. А если нет?

К тому же пиво, при всей его калорийности, возбуждает зверский аппетит. В общаге жрать было нечего, и дома, как с прискорбием констатировал поздний возвращенец, тоже. Холодильник, универсальный спаситель и кормилец, ожиданий и надежд не оправдал. Белый ящик стоял приоткрытым и безнадёжно пустым. Сетевой шнур заброшен внутрь, чтобы дверца не захлопнулась, выключенный агрегат не провонял и не заплесневел. Всё понятно. Отдать врагу нечего.

Кухонные шкафчики также порадовали мало. Мука есть, макароны и кру́пы есть, соль и сахар в наличии. Больше ни черта. Овсянку сварить, что ли? А мама? Чем она-то питалась?!

Муха ощутил запоздалые угрызения совести – какого хрена не позвонил раньше? Не в еде дело – просто узнать, как и чем она живёт. Посреди океана, в тундре и пустынях, даже на орбите люди находят способы связаться с родными, проявить – не заботу, так хоть внимание. А он, свинтус…

Вот тут его словно кто огрел дубиной по нетрезвой башке. Идиотина! Мама в больнице, с туберкулёзом, а ты о чем, козлёнок, думаешь?! Ку-ушать захотел, лягу́ш-путешественник? А кровь на раковине – откуда? И на полотенцах в бельевой корзине? Это уже не простой туберкулёз, а нечто похуже, пусть и той же этиологии. В наше время кровохарканье – ископаемая редкость, только в донельзя запущенных случаях, и наблюдается чаще всего у так называемых асоциальных элементов. Проще говоря – у откинувшихся зэков, получивших особо ценную палочку в бесплатное приложение к изрядным срокам.

Там, в тюремных и лагерных лазаретах, их, безусловно, лечат… лечить – одно, а вылечить – совсем другое. Для этого нужны дорогие препараты, хорошее питание, тёплый сухой климат и много чего ещё. Важно и отсутствие провоцирующих факторов – например, злоупотребления спиртным, наркотой в любой форме, а также курения. Курения, не в последнюю очередь курения. А мама курит давно, ежедневно, упорно и без всякой меры.

Кровохарканье – верный признак фиброзно-кавернозного процесса. Ёлки-палки, как же ты, родная, докатилась до жизни такой? Следы крови – налицо, пациентка Муханова в тубдиспансере, о её состоянии никто ничего не знает. Вот такие, брат, дела. А нам позвонить, не то что навестить единственного на всём белом свете родного человека недосуг. Год не видел – ерунда, махнём сперва в горы, а там видно будет. У нас, видите ли, друзья, подружки, любовь, шуточки с паучками…

Бог с ним, с ужином. Как шутят гастроэнтерологи, пропагандируя умеренность в еде: «Даже самый плохой голод лучше самого хорошего поноса». Надо спать, утро вечера мудренее.

«Интересно, а с какой стати мама выключила холодильник? Пустоту домашнего хранителя деликатесов объяснить можно – предположим, решила посидеть на диете, благо лето на дворе… вегетарианство нынче в моде. Огурчики-помидорчики, молодая картошечка с укропчиком, прочая морковка… блин, до чего же жрать хочется!.. Так он ведь не просто выключен – отмыт дочиста, стоит как новенький… Странно…»

Перед мысленным взором засыпающего поползли картинки прошлого – давнего и не очень. Валентина Муханова кашляла давно.

– А ну, поворотись-ка, сын! – мать обняла Генку, приехавшего на краткосрочную летнюю побывку, отпустила, упёрла руки в бока и продолжила басом, – Экий ты дубина вымахал!

– Не в строчку, однако! – возразил стоящий на пороге студент, – У Гоголя, по-моему, звучало что-то типа «Смешные вы, сынки, в ваших поповских рясах…» Казакам, мол, шаровары полагаются. Или не так? А потом он ещё драться к ним полез…

– Кто полез?

– Атаман этот, Тарас Бульба. Или я чего-то путаю? Старший, помнится, в ухо ему дал. Он, Остап, пошёл в папашу, шашкой любил помахать, а младший Андрюха – тот больше по бабам, полячку снял симпатичную… батя запрещал, он не послушался, а старый дурень родного сына за такую мелочь вообще замочил. Нравы, я тебе скажу, у хохлов при царе были те ещё!

– Ох-хо-хо! Бедный Гоголь… Будь живой – помер бы со смеху. А так – наверняка сейчас в гробу пару раз перевернулся!

Муханова, весело смеясь, хлопотала вокруг заметно подросшего сына, и вдруг закашлялась, повернулась спиной: «Похлопай». Хлопки не помогли, приступ длился минуты три и прошёл так же внезапно, как возник. Муха тогда не встревожился. Подумаешь, слюной поперхнулась. Бывает. Первая тревога пришла зимой.

– Мама, ты Чехова любишь?

Межсеме́стровый период, как деликатно именуют в ВУЗах короткие зимние каникулы, студент Самарского медуниверситета Геннадий Муханов всегда проводил дома, в Туле. Успевал поколобро́дить с товарищами, поправить того-сего в старой квартире – кран, дверную ручку, ножики наточить…

Как и большинство однокашников, на третьем курсе Генка мнил себя уже врачом. Диплома нет, знаний почти нет, опыта ноль без палочки – неважно. Важнее пробуждающаяся диагностическая интуиция и стремление везде найти ей применение. Среди друзей-одноклассников пациента отыскать можно, но их мало и неинтересно, подруги-одноклассницы в чистоту намерений не верят и посылают подальше. А послушать, проперкутировать (по-простому – простучать) кого-то надо… Где взять учебное пособие? Да вот же оно, пособие – ходит по квартире и кашляет.

– На Антона Палыча потянуло? Похвально. Решил восполнить пробелы по части классики, чтоб не путать Гоголя с Гегелем? Что ж, лучше поздно, чем никогда.

– Не в этом смысле. Конкретнее. «Цветы запоздалые» читала?

– Ты к чему клонишь?

– Не поняла еще? Помнишь, о чём там? И, раз уж на то пошло – зачем наш классик в Ялту ездил и от чего помер? Сознавайся: на флюорографию давно ходила?

– Кашля моего испугался? Брось. Обычный бронхит курильщика. Спать тебе мешаю, да?

Молодые спят крепко, и Мухе мамино сухое перхеканье не мешало. Его больше обеспокоил показавшийся нездоровым блеск в ее глазах, и ещё почудилось – она как будто похудела.

– И всё-таки. Давно?

– Я, Геночка, работаю, не забывай, на предприятии пищевой промышленности. Не основное производство, но и нас, счетоводов, обязывают раз в два года проверяться. Вот скоро опять пойду.

– А давай я тебя послушаю?

Послушал, постучал, ничего не выслушал и не выстучал. Верхушки материнских лёгких слушал особо тщательно. Обычное везикулярное дыхание – чуть жестковатое, если придраться. Ну да, картина банального хронического бронхита. Сделает снимок – всё и прояснится. И Муха успокоился. А она никуда не пошла.

2012

Телефонный трезвон раздался в три часа ночи. Кому чего припёрло? Охренели совсем…

– Привет, гулёна! Дрыхнешь?

– Это я – гулёна?! – «ну, Васька, погоди! Это ж надо набраться наглости – сама ведёт известно какой образ «неплохой» жизни, на звонки не отвечает, к матери ни ногой, а он – «гулёна», – Я вчера приехал, а у мамы…

– Слышь, доктор недоученный… Ты мобилу в кармане для мебели тягаешь?

– Почему – в кармане?

И недоученный с ужасом вспомнил: свой телефон он как положил в сумку при посадке в самолёт, так только вот вчера оттуда и вытащил, чтобы подзарядить в общаге. Но штатная зарядка накрылась, и теперь гаджет тихо-мирно лежит на кухонном столе, подпитывается от резервного блока. А посмотреть, при включении в розетку, нет ли чего нового, голодному страннику в напи́вленные мозги не пришло.

– Ну, не знаю. Может, ты его в портфеле носишь, для солидности. Я тебе звонила раз сто, писала. А в ответ – тишина. Ты наконец вернулся из боя?

– Из какого боя?.. А-а-а…

– Бэ-э-э. Слушай сюда. Мама в больнице, с туберкулёзом. Я её неделю назад отвезла.

– Я знаю… то есть… – «она отвезла?!.. а почему не медики?»

– Ну, раз знаешь, берись за дело. Держи меня в курсе. В шкаф глянуть не забудь, – и сестра с чувством исполненного долга отключилась.

– Есть, держать вас в курсе, товарищ генерал интимного фронта!.. – поёрничал в никуда разгульный брат и тоже бросил трубку.

Да, не соврала московская гетера. На ожившем экранчике высветились и непринятые вызовы, и эсэмэс «Позвони мне». Нашлось и голосовое сообщение.

«Генуся, привет! Мама в больнице. Не пугайся, но, если можешь, приезжай. Срочности особой нет. У неё тяжёлый туберкулёз – кашель с кровью. Я ей звоню, звоню – не отвечает. Потом говорит, типа всё в порядке, а мне показалось, совсем не так. Я и прилетела, вызвала «Скорую». Врачиха глянула, послушала, хотели её сразу ночью забирать, но я не дала, спросила куда везти, она оставила направление. Мы утром собрались по-путному, без спешки, и поехали. Я там сунула нянечкам, сёстрам, а кому ещё надо, разберёшься на месте. Наша медицина, сам знаешь, как старая телега: не подмажешь – не поедешь. Бабки я оставила в шкафу, где мамина заначка. Нижняя полка, в углу. Если потребуется чего из лекарств, уколов, таблеток – только звякни, всё найду. Держитесь там. Люблю вас. Целую. Вася».

Вот так. Ты её клянёшь последними словами – беспутная, шалава, мать забыла-забросила, а шалава, в отличие от тебя, без пяти минут врача, умеет и позаботиться, и сунуть кому надо, и лекарства нужные добудет, и любит, и целует тебя, болвана. Так-то, самостоятельный наш. Так-то, правильный брат.

«Постой… Тогда получается, не мама холодильничек опорожнила, разморозила, помыла и оставила открытым, а сестрица разлюбезная? Выходит, она предположила… Нет, ничего Васька не предпологала – не забывай, она в медицине даже не ноль, а скорее отрицательная величина. Это врачиха со «Скорой» её надоумила: маму вашу домой раньше осени не ждите, а то и зимы – с ко́ховской палочкой шутки плохи. Молодец. Разморозила, помыла и всё скоропортящееся, самое вкусное, выкинула на помойку. Молоде-ец… В смысле, не врачиха молодец, а Василиса свет Евгеньевна. Позаботилась об агрегате. А о брате кто позаботится?»

Заснуть повторно не удалось, и неудивительно – голодное урчание в Мухином животе без труда могли услышать соседи за стеной. Он смешал в кастрюльке пол-литра воды, щепотку соли и овсяные хлопья. Вместо сливочного масла заправил кашку подсолнечным. Завтрак получился на зависть обитателям Букингемского дворца и прочим англичанам – они, как известно, манку и гречку не жалуют, предпочитают «овсянку, сэр».

Серое слизистое месиво аппетита не возбуждало, но на безрыбье не выбирают. Съедобно, да, не более. Эх, рыбки бы!.. Память услужливо подсунула дымящуюся на вертеле горную форель. Всего два дня, а как низко способен пасть человек без облагораживающего влияния любимой! Как ты там, лучик? Завтра же позвоню, обязательно!.. Или послезавтра.

В противотуберкулёзном диспансере регистраторша десять минут щёлкала по клавиатуре, пожимала плечами и листала потрёпанный журнал. В конце концов озарилась догадкой, открыла на экране новую страницу. Глянула на просителя поверх очков.

– Муханова у нас уже не числится, – заметила его шок и успокоительно добавила, – Нет-нет, не волнуйтесь. Её от нас перевели, в гематологию.

Опаньки! Час от часу не легче. И туберкулёз сладкой пилюлькой не назовёшь, а там всё ещё серьёзнее. Муха в панике прикинул возможные варианты. Ничего хорошего в голову не приходило. Лейкоз всегда лейкоз.

Сестрины деньги пригодились, на такси. Взятки давать Муха не умел и не собирался, а переползать из одной больницы в другую на автобусах-трамваях – времени не напасёшься.

У дверей терапевтического корпуса навстречу попался молодой человек в знакомой униформе – такую же носят врачи у них в Самаре. На груди парня болтался бейджик: «Отделение онкогематологии. Шубник Виктор Андреевич. Врач-интерн».

Бог помогает истинно страждущим, или на ловца и зверь бежит. Едва Муха собрался подкатиться к «зверю» и попытаться хоть что-то наконец выяснить, как тот вынул из кармана сигаретную пачку, заглянул в неё, смял и с силой швырнул в урну. Сопровождавших жест отчаяния слов Генка не расслышал, но догадаться об их смысле было нетрудно. Сам не раз так выражался.

– Кончились? – он дружески кивнул интерну и достал своё курево, – Угощайся.

– Спасибо, – тот без церемоний взял сигарету, прикурил и с наслаждением затянулся.

Тут Муха заметил ещё кое-что: у интерна был вид сильно невыспавшегося человека. Как и у него самого. Только он, бездельник, накануне сначала встал ни свет ни заря, корчился три часа в неудобном самолетном кресле, потом накачивался пивом в студенческой общаге… И спать ему не давал всего лишь обычный голод, а этот трудяга сутки подряд провёл в неустанных хлопотах. И тоже натощак.

Между тем доктор протянул руку:

– Шубник. Виктор.

– Муханов. Гена. Самарский мед, шестой курс.

– О-о, нормальный ход! Коллеги, значит, – интерн кивнул на скамейку неподалёку, – Посидим минутку? Ты к нам по поводу или как?

– По поводу. Мама у меня здесь. Похоже, в твоем отделении.

– О как. Бывает… Когда положили?

– Шестой день вроде бы.

– Вроде бы? А-а, только приехал… понятно. А я и то гляжу, у тебя глаза как у кролика. Ночь не спал, да?