Читать книгу: «Путь домой», страница 3

На провалившейся кровати высилась груда бетонных осколков.

– Олежка, – горло перехватило, и имя приятеля я почти прошептал.

На негнущихся ногах прошел в комнату.

В потолке над траходромом зияла дыра. Перекрытие тут не выдержало атаки времени, а может какого-то природного катаклизма. Кто знает, какие землетрясения и цунами здесь гуляли, пока я спал…

Под кучей бетона на кровати были люди. Не сейчас. Давно. Очень давно.

Я подавил желание броситься к завалу и начать бесполезные и ненужные попытки его разгрести. Медленно опустился на пол возле кровати.

Олежка никуда не делся из номера. Он заказал шлюху. Потом отключился вместе с ней…

Он дождался меня в этой чертовой отельной комнате, которая по всем законам должна была носить тринадцатый номер. Вот только он не проснулся. Умер под обломками вместе со своей одноразовой подругой.

Из-под груды бетона торчали сцепленные в порыве страсти руки. Кисти рук. Кости…

Во всяком случае, им было не плохо, в отличие от меня.

Я сидел на пыльном грязном полу в номере с рухнувшим потолком и двумя трупами. Один, в чужой стране. И вокруг происходило непонятно что. Уже произошло…

Примерно в этом месте я замолчал и уставился в костер. Говорить не хотелось. Воспоминания об Олеге разбередили рану, которую я давно считал затянувшейся. Нет, конечно, сейчас было не так пусто и горько, как тогда, когда я сидел на полу в номере и каждой клеточкой ощущал, что единственная нитка, связывающая меня с домом, оборвалась, но все равно чувствовал я себя паршиво.

Говорят, человек, который не может отпустить умершего, эгоистичен. И душа у него болит якобы не оттого, что ему жаль близкого, а оттого, что ему жаль себя. Как он будет без покойника дальше?

По-моему, это ерунда. Ведь живу же я дальше. Спокойно живу. А Олега нет. И не будет. Не будет молодого крепкого жизнелюбивого мужика. Подкаблучника, вырывающегося из-под каблука, чтоб пуститься во все тяжкие, но всегда возвращающегося обратно под каблук. Дурного, но в сущности хорошего. Он никогда больше не снимет авторское кино, о котором мечтал. И мечтать не будет. И даже очень плохого рекламного ролика он больше никогда не снимет. Жалко.

Жалко не себя, а его. А еще его жену и ребенка, которым без него никуда. И мать-пенсионерку. Хотя в новых реалиях есть у тебя пенсия или нет – без разницы.

Хорошо, что у меня никого нет. Родители умерли, семья не сложилась.

Хорошо Боряну, который не полетел с нами, а остался подписывать договор. Он рядом с матерью и рохлей-братцем.

И мне, и Борису в какой-то степени повезло. А Олегу и его семье – нет.

Я сердито сплюнул и повернулся к слушателям. У костра, что разожгли недалеко от жилища Фары, собралась группа человек в двадцать. Здесь были особы приближенные, избранные, так сказать. Другие жители кремля сидели у других костров. А кого-то и вовсе загоняли в бараки в приказном порядке. Тем, кто с утра пойдет расчищать склоны от растительности или ловить рыбу, ни к чему сидеть и травить байки.

Мы со Звездой попали к самому главному костру. Но только на этот вечер. Такая традиция здесь сложилась, привилегия для пришлых из червоточины. Так мне объяснили еще днем.

После того, как я вышел от Фарафонова, нас повели по ключевым точкам кремля. Сперва на «склад», где Звездочке пришлось оставить рюкзачок с нехитрыми пожитками, которых у нас после последних стычек осталось всего ничего. Зато вместо нужных и не очень вещей, нам выдали куртки. И хотя воздух прогревался на глазах, это было кстати. Правда, насколько кстати, стало понятно только к вечеру.

Потом мы познакомились с местной «столовой», где нам наплескали по паре половников рыбной похлебки. Рыба – единственное, чего в кремлевской общине было в достатке. Ловили ее тут же, в Волхове, прямо у кремлевской стены. Рыбы за три десятка лет без людей расплодилось много, как и прочего зверья. Это я заметил еще в Таиланде.

На выходе из местной жральни нас караулил Толян, который сообщил, что до вечера свободен и покажет нам здесь всё. Любезность Толяна распространялась большей частью на мою тайскую подругу. Он активно клеился, и уже через десять минут стало окончательно понятно, в честь чего парень освободил себе половину дня.

Звезда улыбалась, мяукала что-то. Толян ей явно нравился. Я оказался третьим лишним, но избавиться от меня в сложившейся ситуации было невозможно. Оставалось набивать Толику оскомину своим присутствием и бесконечными вопросами. А их скопилось немало. И если их не стоило задавать Фаре, то Толяну можно было запросто, чем я и пользовался без зазрения совести.

Так я выяснил, что кремль Великого Новгорода после пробуждения делили между собой два конкретных пацана, но когда дело дошло до поножовщины, второй слился, потому что Фара крут. За Фарой сила. Правда, бараны этого не понимают, но кто их, баранов, спрашивает?

Толян сыпал корявеньким жаргоном. Баранами он называл тех, кто жил в кремле на правах черни, работал за пайку и имел минимум свободы. Таких было большинство. Считаться с ними Толян не считал нужным.

«Фара их кормит, одевает и защищает. Без Фары они бы загнулись», – объяснил он. То, что силами этих людей кормится, одевается и защищается и Фарафонов и все его окружение, в голову Толяну не приходило. Намекать ему на это я поостерегся. До вечера я должен был вести себя тише воды ниже травы. Именно вечером решалась наша судьба. Так сложилось.

По местной традиции всякий пришедший из червоточины в первый вечер допускался к костру Фарафонова и выступал в роли шута, или Шахерезады. От того, какие байки он травил, зависело будущее. После первого вечера можно было с равным успехом как остаться у правительственного костра на привилегированном положении, так и получить клеймо барана и отправиться выполнять черновую работу за пайку.

Я планировал уйти.

– А дальше что? – хриплый голос Фары вернул меня в реальность.

Я отвел взгляд от костра.

– Дальше… Пару дней в отеле поторчали. Потом один крендель пришел безумный. Рассказал про стену светящуюся в джунглях, мол, там люди пропадают. Чего-то про духов плел.

– В духов веришь? – с усмешкой спросил кто-то из сидящих рядом с Фарой.

– В духов я не верю, а светом заинтересовался. Ну и пошел. Звезда со мной увязалась. До сих пор не понимаю почему.

– Любит она тебя, – раздался за спиной женский голос.

Я обернулся, чтобы ответить и подавился словами.

Она была невероятно красива. Высокая, стройная, молодая. С умопомрачительными формами и золотистыми волосами. В глазах ее плясали черти, а когда улыбнулась, на щеках появились очаровательные ямочки.

– Яна, иди сюда, – хрипло приказал Фарафонов.

Девушка легко перепрыгнула через бревно, на котором я сидел, подошла к хозяину кремля и послушно села рядом.

Я попытался отвернуться, но взгляд к Яне притягивало словно магнитом. На нее хотелось смотреть бесконечно долго. Ей хотелось любоваться.

Фара поймал мой взгляд, недобро оскалился.

– Что, опять со свету ни хрена не видишь?

Я поспешно отвел глаза. Сказал для всех, отвечая Яне:

– Это невозможно. Между нами ничего нет и быть не может.

Я огляделся по сторонам, Звездочки в пределах видимости не наблюдалось.

– Кстати, где она?

Оскал Фарафонова стал шире.

– С Толяном она. На звезды пошли посмотреть. А ты чего так взволновался, если между вами ничего нет и быть не может? Или может?

Я покачал головой.

– Чего это? – полюбопытствовал Фара.

– Она Звезда… – начал я.

– И ты стушевался? Какая она там звезда? Захолустного тайландского театра?

– Травести-шоу, – честно ответил я.

Над костром повисла тишина, нарушаемая потрескиванием углей. Кто-то глупо хихикнул.

– Так она что, этот?.. – фыркнул Фарафонов.

Смешки послышались уже с разных сторон.

– Трансвестит, – подтвердил я.

Похихикивания окрепли, переросли в ржач, а еще несколько секунд спустя, будто специально дожидаясь этого разговора, над кремлем взвился полный леденящего ужаса вопль, и из соседних кустов выскочил Толян. Глаза несчастного парня были совершенно безумными. Подтягивая на ходу штаны, он пронесся мимо костра и умчался в ночь.

У костра ржали, уже не стесняясь. Новый приступ гомерического хохота накатил, когда из тех же кустов вышла Звездочка и направилась к нам.

Да, Толяну эту историю теперь еще не раз припомнят. А ведь предупреждал я его.

Моя тайская подруга подошла к костру, опустилась на бревно рядом со мной, оглядела покатывающееся от смеха окружение Фарафонова. Объяснять ей, над чем тут смеются, нужды не было. Может Звезда не так хорошо владела русским, но дурой не была.

Она грустно улыбнулась и с достоинством сообщила:

– Khxbkhun māk sảhrạb wạn nī.¹²

Непонятая реплика вызвала новую волну смеха. Даже Фара жестко скалил зубы.

Мне это не очень нравилось. Сам того не желая, я вдруг поймал себя на том, что переживаю за Звезду и ее расстроенные чувства. А она ведь к Толяну шла с душой и симпатией. Но вступиться сейчас за честь трансвестита, и набить хотя бы одну из смеющихся физиономий было равноценно самоубийству.

Да и смешно же. В другое время в другом месте я бы и сам посмеялся над подобной ситуацией. Но здесь и сейчас смеялись над моей Звездочкой. И это было не смешно.

Я сидел и молча играл желваками. Переводил хмурый взгляд с лица на лицо. Не смеялась только Яна. И Фара. Во всяком случае, когда я посмотрел на него, предварительно скользнув глазами по девушке, на лице авторитета уже не было и следа оскала.

Ржач понемногу сошел на нет.

– Зачем вернулся? – неприязненно спросил Фарафонов.

– В смысле? – не понял я.

– В прямом. Зачем в Россию вернулся?

– Домой захотелось, – чувствуя, как заражаюсь неприязнью, ответил я.

– Патриот, – хихикнул кто-то.

– Идиот, – спокойно констатировал Фара.

Я стиснул зубы, процедил сдерживаясь:

– С чего это?

Толян оказался прав во всем. Мы со Звездой были для Фарафонова и его прихлебателей шутами. Развлечением на один вечер.

– Там тепло, – с ледяным спокойствием произнес большой человек. – Бананы на деревьях. А здесь зима скоро, и жрать нечего. Если б я там прочухался, хер бы куда пошел.

– Вас там не было, – тихо, но твердо сказал я. – Если бы проснулись там, думали бы по-другому.

У костра снова наступила тишина.

– Ты, что ли, спорить со мной вздумал? – со смесью брезгливости и любопытства поинтересовался Фара.

– Я тоже всю жизнь хотел отсюда уехать. Думал, что там лучше.

– Там лучше, – уверенно отрезал Фарафонов. – Ладно, шабаш, парни.

Фара поднялся, посмотрел на меня.

– Завтра поработаешь собирателем. А там посмотрим. Твою… – он осекся, подбирая слово. – Звезду на кухне пока пристроим.

Я поднялся вслед за Григорием и впервые посмотрел на него в упор.

– Слушай, – сказал я, переходя на «ты», – отпусти нас.

– Куда собрался?

– Домой. В Москву.

– До Москвы шесть сотен километров. Машин нет. Кругом лес. Скоро холода. Останетесь до весны. Будете хорошо работать, посмотрим. Может, и отпущу.

Сказано это было так, что стало ясно: не отпустит.

Вот ведь попал.

Настроение испортилось окончательно, и стало теперь ничуть не лучше, чем у Звезды. Фарафонов ушел, прихватив с собой Яну. Нас отвели в один из общих бараков, под которые приспособили половину внутренних построек кремля. Но не в тот, который запирался и охранялся. Значит в «бараны» нас пока не записали. И то радует. Знать бы, чего тут собирают эти собиратели, одним из которых мне предстоит работать. И где. А то, может, сбежать удастся.

За этими мыслями я улегся на жестком холодном полу в углу, на который мне указали, и закрыл глаза. Сон навалился практически сразу.

Чудесный сон. Мне снились Борян и Олежка. Живой Олежка.

…С Боряном и Олежкой я был знаком еще со школы. Но не скажу, что сдружились мы сразу. Нет. В классах помладше я все больше тусил с Олегом. Борян дразнил Олега жирдяем, а меня – мелким фуфлом, которое дружит со всякими кретинами.

Олег и вправду был тогда весьма увесист, что, впрочем, не мешало нашему общению. И кретином я его не считал, а вот Борьку воспринимал как зарвавшегося выскочку. Наверное, именно тогда к Боряну прицепилась его кличка – Борзый. Прицепилась на всю жизнь.

Борька Киселев не только борзел, оправдывая свое погоняло, но и внешне чем-то напоминал борзую.

Время шло, мы менялись. Классу к десятому не то я повзрослел, не то Олег поглупел, но общаться с Жирдяем, который к тому моменту, кстати, жирдяем уже не был, стало невыносимо тоскливо. Зато Борзый начал относиться ко мне лояльнее, да и мне самому стало с ним неожиданно интереснее.

Потом был последний звонок, экзамены, выпускной и прощай школа. Дорожки наши разбежались. Я поступил в институт и долго топал к диплому, в котором по итогам обучения должно было фигурировать модное по тем временам слово «менеджер».

Впрочем, к концу моего обучения, мода на слово сошла, а манагеров развелось как собак нерезаных.

С Жирдяем Олегом и Борькой Борзым мы встретились на пятилетии нашего выпуска. Я только-только закончил институт и работал в автосалоне. Олежик растерял остатки детской припухлости и стал крупным накачанным красавцем. Он единственный из нас троих женился, а кроме того заканчивал какие-то не то ВГИКовские, не то телевизионные курсы и мечтал о большом кино. Борис остался верен себе: характером был нагл и напорист, а внешностью кажется еще больше стал напоминать русскую борзую. Баб он менял как перчатки, чем вызвал зависть у женатого Олега. А вот чем занимается – так и не рассказал.

На той встрече собрался практически весь наш класс, но когда сошли на нет отчеты кто, как и где устроился, темы для разговора у меня остались только с ними. И мы неожиданно друг для друга сошлись снова.

Потом было еще много встреч и пьянок. Много чего было.

Я прилип к своему автосалону, торговал тачками. Не сказать, что имел много, но и не мало. Продавать машины у меня выходило всяко лучше, чем у Борькиного старшего братца-риэлтора торговать квартирами. С другой стороны, брат Борзого всегда был тютей.

Олег забросил мечты о большом кино, разве что иногда по пьяни обещал забацать из своего кармана фестивальную короткометражку. Сам снимал рекламные ролики, колошматил бабки и страдал под пятой любимой жены.

Борзый раскрутил свой бизнес и вообще устроился лучше нас всех.

Но дружба между нами сохранилась и перешла на новый качественный уровень. И Борзый и Жирдяй были настоящими друзьями. Такими, каких за всю жизнь случается не больше, чем пальцев на одной руке. Такая хренька…

Гордым словом «собиратель» в кремлевской общине большого человека Григория Фарафонова назывались обыкновенные мародеры. Это стало понятно после инструктажа, который мне по утру выдал недовольный Толян.

Моей текущей задачей было перейти на ту сторону Волхова через кремлевский мост – пешеходный, а не тот, на котором нас вчера подобрали на выходе из червоточины, – и, не особенно углубляясь внутрь квартала, обыскивать все пустующие квартиры, магазины и офисы на предмет любых полезных вещей.

– Сбежать не вздумай, – завершил наставления Толян. – У нас там посты. Поймают, приведут обратно. А у Фары с беглецами разговор короткий. Понял?

– Понял, – кивнул я. – А он тебе еще позволяет себя Фарой называть, после вчерашнего?

Толян помрачнел еще сильнее, став пасмурным, как сегодняшнее небо.

– Козел ты, Серега, – буркнул он недовольно. – Мог бы и предупредить, что у нее там…

– Я предупреждал.

– Фигово ты предупреждал. Конкретнее надо мысли выражать.

Я пожал плечами и двинул к мосту.

– А ты сам-то чего его с собой таскаешь? – догнал меня голос Толяна. – Или это… Лучше нет влагалища, чем очко товарища?

Я обернулся на ходу и рассмеялся ему в лицо. Точно так же, как он вчера смеялся в лицо мне.

– Дурак ты, Толя.

– Пошел ты, – огрызнулся он, но я уже не слушал.

Собирательство оказалось занятием более гнусным, чем я предполагал. Не то ничего полезного в окрестностях не было, не то все полезное уже вынесли, но мои мародерские похождения выглядели скорее бессмысленными блужданиями.

Я обошел один подъезд ближайшего дома и пришел к мысли, что для того, чтобы не вернуться с пустыми руками, надо бы, вопреки наставлениям Толяна, отойти подальше.

Вообще, логично было предположить, что ближайшие к кремлю дома уже давно вычистили. Полтора месяца прошло как-никак. Но зачем меня тогда сюда послали? Свежим глазом поглядеть? Или это такая подстава со стороны обиженного Толика?

А что, очень может быть. Он сегодня не особенно улыбался. Да и вообще, если разобраться, посылать людей обыскивать все подряд безо всякой системы – глупое и бесполезное занятие. Пустая растрата человеческого ресурса. Фара бы так не поступил. М-да, не иначе кто-то надо мной поглумился.

С этой мыслью я вышел на свежий воздух, неторопливо обогнул дом и углубился во дворы. За спиной остался кремль, Волхов и стоящий на вечном приколе подзатонувший корабль. С мачтами, без парусов. Судя по всему, здесь когда-то был ресторан, а может – плавучая гостиница…

Справа, в просветах между домами, виднелись маковки понатыканных одна на другую церквей. Ярославово Дворище, как назвал это кто-то из местных.

Исторические достопримечательности меня трогали не очень. Чего искать в церквях? Свечи сгрызли мыши, деньги ничего не стоили, исторические ценности, если они там и были, давно уже растащили. А трупы в сгнивших рясах от обычных трупов ничем не отличаются.

Нет, искать надо в жилом секторе. А еще неплохо бы проверить одну штуку.

Проверка закончилась едва начавшись. Буквально через несколько дворов. Если Толян и обманул меня в чем-то, то не в этом: вооруженного, лениво прогуливающегося мужика я заметил издалека. Впрочем, от меня он и не прятался, а с обратной стороны его видно, судя по всему, не было.

– Гаврила ждал в засаде зайца, – усмехнулся я.

В голову тут же вертко влезла мыслишка: если прячется не от меня, то может просто подойти, поздороваться и пройти мимо. Сбежать. Я же вроде как свой. Не станет же в своего стрелять. Или станет? Какие у этих пограничников инструкции, пес их знает. Может – всех впускать, никого не выпускать. А может и вовсе стрелять на поражение без разбора.

Мужик увидел меня. В фигуре его наметилось напряжение. Я легко и беззаботно помахал рукой и свернул во двор. Я свой. Я собиратель и никуда не бегу. Занимаюсь своим делом.

Да, сбежать так просто не выйдет. Но не сидеть же здесь до весны. Можно, конечно, попробовать ломануться в червоточину, но с ходу не перепрыгнешь. Только на другой слой перейдешь. А здесь, судя по рассказам Толяна, ходить сквозь свет не боятся.

Хреновенько.

Я подошел к двери очередного подъезда с выбитым ржавым кодовым замком, толкнул. Скрипнуло. Ржавая дверь подалась тяжело. Посыпалась мелкая труха.

Внутри было темно. Под ногами что-то хрустело. Думать о том, что лежит на грязном полу подъезда после тридцати лет небытия, не хотелось. Может, крошево бетона и прочий мусор, а может, человеческие кости.

Все-таки мысль о трупах догнала меня, как ни старался ее прогнать. Я поежился и припустил вверх по лестнице. Через пролет стало светлее. Свет попадал сюда через мутные стекла гнилых окон. Странно, что не повываливались за столько лет.

На первом этаже все двери оказались запертыми. Ломиться в чужое, пусть и брошенное пространство я не стал. Тем паче, что железная дверь в россейской квартирке с замками от жулья всякого, это не дверка в номере «Ambassador City Jomtien», ее плечиком просто так не высадишь.

На втором этаже две квартиры оказались вскрытыми, но ничего полезного, кроме раскисшей мебели, битой посуды и сгнившего тряпья, там не нашлось. Окна в комнатах и кухне первой были открыты настежь. Рамы где перекосило намертво, где, совсем уж сгнившие, посрывало с петель. Видно хозяева открыли окошки – проветрить в летний день помещение и уснули. Ничего зазорного. Кто ж знал, что проветривание растянется на годы. Во вторую квартиру уже явно кто-то залезал до меня. Все шкафы были распахнуты, ящики вытащены, содержимое выброшено на пол и перевернуто вверх тормашками.

Удача улыбнулась на третьем этаже. Дверь в квартиру оказалась не заперта, окна закрыты. И если кто-то здесь и был, то явно прошелся поверхностно. Или хозяева бежали, прихватив лишь самое нужное.

Куда бежали? Куда вообще можно убежать от катастрофы подобной анабиозу?

«А сам-то куда бежишь?» – полюбопытствовал внутренний голос.

Я поспешно откинул все мысли и занялся делом. Перво-наперво осмотрел кухню. Здесь нашелся набор столовых ножей, точильный камень и пачка крепких мусорных пакетов. Очень кстати.

Отмотав один мешок, я оторвал его от рулона, расстелил на полу. Сверху покидал первые важные находки и отправился исследовать брошенную квартиру дальше.

На кухне больше ничего интересного не было. Посуда и нерабочая бытовая техника фарафоновской банде вряд ли нужна, а жратвы здесь не осталось. Крупы, макароны, сахар пожрали жучки и грызуны. Консервов в доме не держали, а в холодильник я не стал даже заглядывать.

В первой же комнате меня ждал второй сюрприз. В шкафу висели несколько зимних курток на синтепоне. Будьте благословенны люди, предпочитающие синтетику шубам. Я сдернул сносно сохранившиеся куртки и поволок их на кухню. Если бы не надо было сдавать барахло Фаре, можно считать, что и себя и Звездочку я обеспечил как минимум оружием и зимней одеждой.

Куртки я затолкал в мешок сразу. Ножи завернул в другой и засунул между куртками. Ну вот, возвращаться уже не стыдно. Если Толян в самом деле хотел меня подставить, то сегодня у него это не вышло. Не на того напал.

Поглядим, чем еще богаты местные закрома.

Внизу, где-то далеко за стенами и перекрытиями, мерзко ржаво шкрябнуло. Я замер посреди коридора.

Грохнуло.

Дверь! В подъезд!

Я здесь не один.

Страх накатил липкой волной. Пришлось поспешно придавить ему хвост: бояться не продуктивно. Я здесь не один, но это не значит, что за стеной враг.

«А кто, друг?» – встрепенулся внутренний голос.

Верно. Друзей у меня здесь нет. И быть не может. Фара – хозяин. Толян – обижен. Звезда в наряде на кухне. А больше я толком никого не знаю. И все «свои» на самом деле «условно свои».

Стараясь двигаться как можно тише, я скользнул на кухню и принялся развязывать первый собранный мешок, где между курток, перевязанные мусорным мешком лежали ножи. Пусть даже тупые, но все равно оружие.

Узел я затянул на совесть. Мешок не развязывался.

Черт, за каким хреном я его вообще развязываю? Или страх совсем соображалку отключил? Я вцепился пальцами в полиэтилен и рванул бок мешка, прорывая в нем дыру, но было поздно.

В коридоре тихо прошуршали шаги. Я суетливо принялся дербанить мешок, понимая, что не успеваю добраться до ножей. Шаги застыли, спина зачесалась под чужим взглядом.

– Чего суетишься, киса?

Не веря своим ушам, я медленно повернул голову. В дверях, привалившись плечом к косяку, стояла Яна. Она улыбалась, отчего на щеках проявились милые ямочки, а в глазах плясали бесенята.

– А-а-а, – протянул я.

Улыбка девушки стала шире.

– Вчера ты был более разговорчивым.

Вчера. Вчера ситуация была другая, и говорил я не с ней. А что с ней? Или за тридцать лет и полтора месяца я разучился с бабами общаться? Вроде проблем никогда не было. Но почему-то именно сейчас я чувствовал себя глупо, как неопытный старшеклассник, которому уже хочется чувств, отношений и плотских утех, но как их получить он пока не знает.

Да еще перед глазами всплывал недобрый оскал Фарафонова: «Хорош на мою телку пялиться».

Пауза затягивалась.

– Ты чего здесь делаешь? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– А что, нельзя?

– Ну, ты же вроде с ним?

– Я сама по себе, – прервала глупую череду вопросов Яна. – Могу быть с ним, а могу и не с ним.

Она отклеилась от косяка и шагнула ко мне навстречу. Я бросил мешок и поднялся на ноги. Яна к тому времени оказалась ближе, чем я предполагал.

От нее пахло ухоженным женским телом. Никакого парфюма, да и откуда ему здесь взяться, свой тонкий, неповторимый аромат. В голове затуманилось.

Я могу себя контролировать. Могу. Всегда мог, подумаешь – пара месяцев без женщины.

Руки Яны обвили шею. Ее грудь коснулась моей.

«Что ж я в самом деле как в первый раз-то?» – пронеслось в голове злое.

– А ты, правда, в Москву идешь?

– Правда. Не боишься, что он нас убьет?

– Не-а, – озорно улыбнулась она. – Он не узнает.

И впилась в меня губами, отчего все вопросы и неловкости растаяли, как утренний туман.

Вернулся я под вечер.

Фарафонов встретил меня сам, из чего можно было сделать вывод, что мне не доверяют и контролируют или, как минимум, дают понять, что все под контролем.

Два мешка барахла Фара воспринял спокойно, как само собой разумеющееся. Зажрался он здесь, жирует. Для меня то, что я притащил из той квартиры, было по нынешним временам сокровищем. Для «большого человека» – обыденностью. Но на обед я честно заработал.

В столовке ждала Звездочка. Уж не знаю, как прошел ее первый рабочий день на новом месте, но тарелку с рыбной похлебкой она поднесла мне сама. Села напротив, совсем по-женски и пока я ел, с грустью смотрела на меня.

От этого взгляда веяло чем-то домашним. Казалось, еще чуть-чуть и Звезда скажет какую-нибудь заботливую банальность про то, что я похудел и плохо питаюсь. Но подобных банальностей Звездочка, видимо, не знала.

– Сережа, – сказала она мяукающе.

Я оторвался от пустой миски. Посмотрел на Звезду: что, мол? Она улыбнулась и покачала головой.

Жалко ее. Я хоть понимаю, что вокруг происходит, а она же сейчас примерно как я среди тайцев. Да еще и трансвестит. А Россия не Таиланд, здесь мужики с большими сиськами и девочки с длинными пиписьками – далеко не норма.

На выходе из столовки меня ждал Толян.

Он возник из сгустившихся до чернильной темноты сумерек и ловко подхватил меня под локоть:

– А ну-ка, пойдем.

Я напрягся и послушно потопал, куда вели, не задавая лишних вопросов. Хотя их было в достатке. Понятно дело, что Толян обижен, но как-то слишком резко он себя ведет. Что случилось? И куда меня тащат?

– Фара просил тебя найти, – будто прочитав мои мысли, поделился Толян.

Внутри что-то звонко оборвалось.

Ну всё. Узнал Фарафонов про то, как я с Яной в пустой квартире лизался. Теперь расплата близка, и все встает на свои места: и нежданное появление Толика, и интерес к моей скромной персоне со стороны Фары. И тональность, в которой со мной общается Толян, тоже вполне объяснима.

Я выдернул руку.

– Сам пойду.

Конвоир фыркнул, но ничего не сказал. Только шлепал за спиной. Интересно, ТОЗ свой достал, мне уже ствол в спину смотрит, или просто так гуляем?

У костра Фарафонова народу было даже больше, чем вчера. Ну что ж, если готовится суд над прелюбодеем, это оправданно. Смотреть, как мне отстригут яйца кусторезом – или что там в таких случаях устраивает Фара? – куда интереснее, чем слушать байки про Таиланд.

Хозяин кремля сидел на своем обычном месте, рядом, по левую руку, пристроилась Яна с отсутствующим видом. В груди кольнуло, причем я так и не понял отчего: не то от страха, не то от ревности.

Фара поднялся нам навстречу. Взгляд его устремился мне за плечо, туда, где топал Толян. На лице Григория появился знакомый оскал.

– Я достаю из широких штанин, – продекламировал он на манер Маяковского, – член размером с консервную банку. Смотрите, завидуйте, я – гражданин, а не какая-то там гражданка!

Вокруг захрюкали сдавленными смешками. Толян вышел у меня из-за спины с надутым видом.

– Гриша, это не смешно.

Сидевшие у костра захохотали в голос. Толян прошел мимо, сердито плюхнулся по правую руку от хозяина.

Фарафонов кивнул мне.

– Ну, а ты чего? Садись. В ногах правды нет. И между ними, – он покосился на Толяна, – как показывает практика, тоже сплошной обман.

Притихшее было похихикивание снова набрало силу. Да, Толику теперь туго придется. А вместе с ним, судя по всему, и мне: надо же и ему на ком-то срываться, а я как нельзя лучше подхожу на роль виновника всех его бед.

Я присел на бревно. Твердое и неудобное. Сегодня мне вообще здесь было крайне неуютно. Фара, видимо, это почувствовал.

– Чего ерзаешь? – прохрипел он. – До ветру охота? Сходи, и я тебе кое-что покажу.

– Не охота, – помотал я головой.

– Ладно. У тебя, значит, таец есть?

Голос Фарафонова звучал странно. Будто мы с ним были директорами двух конкурирующих шоу-уродцев, и он решил доказать мне, что его шоу круче.

Не понимая, к чему он клонит, я неопределенно мотнул головой.

– А у меня немец есть, – гордо поведал он. – Смотри. Эй, Вильгельм!

– Не Вильгельм, – проскрипел старческий голос. – Вольфганг.

Я повернулся на голос. Вольфганг сидел практически напротив меня по ту сторону костра. Выглядел немец паршиво. Старческое лицо покрывала сетка глубоких, словно шрамы, морщин. Руки потемнели от пигментных пятен. Губы посинели, глаза выцвели, приобрели белесый оттенок. Вены бугрились синими червями.

Ему было, наверное, лет сто. Или он просто очень сильно болел.

– Вольфганг Штаммбергер, – повторил он.

– Я Сергей, – представился я.

Старик поглядел на меня странно, будто насквозь, словно не видел.

– Очен приятно, – произнес он с диким акцентом.

Губы его подрагивали и кривились. Тело тоже дрожало: не то в судорогах, не то сил у старика уже едва хватало, чтобы сидеть. Зрелище было жутким. Зачем Фара решил мне показать этого древнего умирающего старика? Что хотел этим сказать?

– Он тоже из света пришел, – охотно пояснил Фарафонов. – Говорит, что из Дубны. Знаешь где Дубна, Серый?

Я пожал плечами. Дубна это кажется за Дмитровым. Километров полста от Москвы.

– Московская область.

Фара оскалился:

– Соображаешь. А знаешь, чего там в этой Дубне замутили?

– Горнолыжный курорт, – предположил я.

– В штанах у тебя горнолыжный курорт, – подал голос Толян.

Фара смерил его взглядом.

– Толяныч, на твоем месте я бы про штаны ближайшие пару месяцев не шутил.

Толян под привычное уже хихиканье скрипнул зубами. Интересно, Фара не понимает, что каждый пинок, отвешенный им своему порученцу, или на каких ролях там Толян, аукнется потом мне? Или он решил меня чужими руками со свету сжить?

– Они там коллайдер построили.

– Йа, – скрежетнул немец. – Коллайдер «Ника». Ускоритель ноффый поколения.

– Интересно, – кивнул я, хотя ничего интересного для меня в ускорителях элементарных частиц не было.

Еще тогда, за несколько лет до анабиоза, когда все вокруг истерили по поводу БАКа, мне, честно говоря, было наплевать. Так почему меня сейчас должны взволновать сгнившие достижения издохшей науки?

– Немец говорит, это их коллайдер весь трандец устроил. – Фарафонов обвел рукой окружающее пространство. – Представляешь? Если бы не они со своей «Никитой», никто бы не заснул. И света этого дикого, из которого вы пришли, не было бы.

– И что? – я упорно не понимал, к чему он ведет.