Читать книгу: «Предел», страница 2
Мне стало не по себе, перед глазами замаячил обледенелый трамвай и людная остановка.
– Забавная у вас работа, – наигранно усмехнулся я и перешел к делу. – Почему заведение так называется? «Лесная школа»?
– Заведение как только не называется: шарашка, дурка, последний причал, – ответил доктор. – А «Лесной школой» обозвали наше детское отделение. У нас еще два взрослых: женское и мужское. И один хоспис для умалишенных пенсионеров. Масштабно работаем.
Я осмотрел его рабочий кабинет. Множество полок, на которых располагались всевозможные курительные трубки. Видимо, доктор коллекционировал их. Почетные грамоты и сертификаты на русском и английском языках. В шкафу у входа какие-то потемневшие от времени кубки и вымпелы. Над рабочим столом из темного ореха – портрет бородатого мужчины с подписью: «Владимир Михайлович Бехтерев».
– Расскажите о своих пациентах, – я включил диктофон. – Но только не обо всех подряд. О каких-нибудь особенных. Были же у вас такие в карьере?
– Этого сколько угодно, – радостно ответил он и достал бесцветную папку с вложенными листками. – Если вы, милостивый мой журналист, ищете материал для публикации, прошу вас ознакомиться с одним любопытнейшим дельцем.
Он протянул мне папку и уселся напротив, закинув ногу на ногу.
– О чем здесь? – спросил я деловым тоном.
– О, я с вашего позволения выражусь так: люблю собирать интересные случаи. То, что описано здесь, вам определенно понравится. Может, что-то для себя и почерпнете. Это личный дневник пациента.
Я открыл папку и начал читать, сожалея, что трачу время на ненужную информацию. Текст был следующий:
«Слякоть стоит неимоверная. Кажется, что небо – это та же слякоть, только душевная. Этакая последняя минута жизни божественного провидения. Отчаянная рвотная остервенелость. Бог еще что-то может, но уже ничего не хочет. Да и как сквозь это плесневелое марево смотреть на людей с облака? Что там в них «такого» можно разглядеть в подобную минуту? Но становится понятным… эта русская тоска по несбыточному. И зачем нужно было строить город там, где на тебя давит серость и неустроенность? Это вечное небо поэтов и влюбленных, от него так неуютно простому человеку. Жизненная сырость и душевная слякотность. Звучит так паскудно, что и произносить не хочется. Так бывает, холодом веет от этой реки. Таким смертельным, леденящим ветром пробирает до костей от этого гранита…»
Я закрыл папку и неуверенно спросил:
– Какой-то ваш очередной Наполеон?
– О нет, это Павел Первый. Да вы бы и не угадали. Так мало прочли из дела. Интересна вам эта тема? Он у меня в третьем корпусе квартируется, могу организовать аудиенцию с императором.
Я посмотрел в потолок, делая вид, что думаю. И после сказал:
– Меня интересуют дети. Очень странные и необычные истории, связанные именно с детьми. Мне как-то рассказали историю о… Чарли, – закинул наживку я.
Доктор тоже задумался. Но уже через пару секунд сказал:
– К сожалению, не могу похвастаться своими нынешними пациентами с подобным именем. Этика и все такое. Но могу показать вам наших выпускников прошлого. У меня здесь все заархивировано по годам и темам. Если вам нужны особенные дети, их есть у меня.
Он извлек из ящика стола небольшой альбом с надписью на обложке «Предел». Мои ладони стали мокрыми от волнения. Он аккуратно уложил его передо мной на стеклянный журнальный столик. Я погладил состарившуюся красную велюровую обложку и не нарочно улыбнулся:
– Странно. Сейчас все хранят информацию в ином виде. Сплошная цифровизация. А у вас здесь практически раритет.
Каждый разворот альбома был разделен на две части: в левой половинке детская фотография, справа ее взрослый аналог. Я это сразу понял.
– Ну вот, смотрите, – доктор ткнул пальцем в ребенка на первой странице. – В этом альбоме, который я называю «предел», я собрал самых интересных выпускников одного определенного периода. Тех, кто наиболее удивил или оставил неизгладимый след. Кстати, «пределом» нашу «Лесную школу» назвали они, эти дети. Да, Чарли её так, кажется, и назвал. Вот этого мальчика звали Андрей Грушевский. Но он просил называть себя Сайманом. Из той странной группы он был первым. Потом еще привозили подобных детей. Я имею в виду тех, кто вел себя как этот мальчик: был замкнутым и просил называть себя другим именем. И еще они обменивались отпечатанными на желтых листках машинописными текстами. Всё это давняя история, и поэтому я могу рассказывать об этом, не боясь преступить законы морали и врачебной этики. Я лично изучал их – чистая шизофрения. Наш профиль. Девочки из их компании шили себе крылья из старых простыней и собранных на чердаке перьев. А мальчики молча держали их за руки. Они вообще могли молчать днями напролет.
– Андрей, тем не менее, пошел на поправку, – я указал на его взрослую фотографию и вопросительно глянул на доктора Глясе.
– Да, он недолго пробыл в нашем заведении. Насколько я осведомлен, Сайман стал инженером и живет сейчас где-то в Подмосковье. Или, как и вы, блогерствует, сейчас это модно.
– Вы назвали его Сайман. Это по привычке?
– О да, – доктор замотал головой и, сунув трубку в рот, пробубнил: – Я их всех хорошо помню. Это было как вчера. Хотя и прошло около двадцати лет… да нет, гораздо больше. Вот смотрите.
Он перелистнул несколько страниц и указал на черно-белое фото. С него на меня смотрели очень взрослые глаза.
– Это Дима, – пояснил Артур Илларионович. – Он просил называть себя странным киношным именем Чарли. Вы об этом мальчике спрашивали?
Я вздрогнул. Но взяв себя в руки, присмотрелся к фотографии. Припухшие детские губы, ямочки на щеках. Черные взъерошенные волосы. Умные и не по-детски злые глаза. Казалось, что мальчик ненавидел фотографа, а вместе с ним и весь окружающий мир во время съемки.
Справа была вклеена вырезка из журнала Forbes. На ней красовался хорошо узнаваемый бизнесмен Дмитрий Владимирович Валтасаров.
– Ого! – вполне сдержанно произнес я. – И этот у вас лечился.
– Это может показаться удивительным, но у господина Валтасарова очень грустная история: он считал себя учеником демона времени. Неудивительно, что малыш чуть не съехал с катушек. Слава богу, сейчас это богатейший человек. Правда, поговаривают, что он чрезмерно употребляет алкоголь. Но имеет право, с такими-то деньгами и связями. Я приглашал его на столетие нашей клиники. Не приехал. Жаль, конечно.
Я глупо согласился, кивнув в ответ, и заинтересованно спросил:
– А как вы думаете, почему дети назвали ваш интернат этим необычным словом? Почему именно «предел»?
– Это не они, – уверенно ответил доктор, – это было отпечатано на желтых листках. Дети называли их кодексами. Да, кажется, так.
– Кодексами?
– Да, в этих своих кодексах они обменивались странными правилами поведения. Каждому из них запрещалось что-либо делать. Например, Чарли нельзя было смотреть на черноволосых женщин. А Саймону – на лысых мужчин. Алисе, наверное, самой странной девочке из этой компании – разговаривать со взрослыми. Еще ей полагалось все поджигать, и мы следили за ней, чтобы этого не случилось. Агата тоже не разговаривала, но только с отцом и матерью.
– Действительно, странная компания, – согласился я. – Кого-то еще покажете?
– Это Алекс. Он в отличие от остальной четверки вообще не разговаривал. Его мать, определяя мальчика к нам, рассказывала о домашнем насилии. На ее руках и шее были ужасные кровоподтеки, как сейчас это помню.
Я посмотрел на старое фото и, не найдя его взрослого аналога, спросил:
– А где он сейчас?
– Фото было, но оно со временем куда-то задевалось. Вы, безусловно, правы, давно нужно все оцифровать.
– Почему-то этот Алекс кажется мне ужасно знакомым, – прошептал я, проводя по фото указательным пальцем.
– Вот еще и еще, но хочу сделать уточнение. Дело в том, что первых детей с кодексами было всего пятеро, – доктор быстро показывал мне странных выпускников. – Позже, конечно, появлялись подобные случаи. Но со временем их становилось меньше. Ну или они, вероятнее всего, наблюдались в других заведениях. К сожалению, я не могу похвастаться аналитикой.
Я схватил доктора и, сильно сдавив ему запястье, замер.
– Боже мой! Что с вами? – нервно выкрикнул Глясе и поморщился от боли.
Но я вернул несколько перевернутых им страниц и уставился на изображение девочки. Здесь, на черно-белом фото, она была наголо обрита. Опустошенный взгляд, устремленный в никуда. Мешковатая больничная роба. Все те же тонкие губы и две ниточки несмелых бровей: я сразу узнал дочь Игоря и Оли Сокуровых. Мой взгляд перенесся правее: в кресле сидела молодая красивая женщина. Она улыбалась, игриво подмигивая фотографу. Ей было около сорока лет.
– Агата, – произнес Артур Илларионович, – наша выпускница. Она тоже из этой компании. К сожалению, я не помню ее настоящего имени. То ли Алина, то ли Алла.
– Анна, – поправил я дрожащим голосом, – ее зовут Анна. И… этого не может быть!
– Чего-чего не может быть? – переспросил Артур Илларионович и сунул пустую трубку в рот.
– Не может быть, чтобы она лечилась у вас несколько лет назад. Ей сейчас двенадцать. А на вашей фотографии сорок. Это какой-то фотомонтаж?
У меня закружилась голова. Я попросил стакан воды и, прикрыв ладонью глаза, откинулся на спинку кресла. Воспоминания резко всплыли из моей памяти. Скрежет тормозов трамвая. Перекошенное лицо водителя. Какой-то нелепый женский визг у меня за спиной.
Потом все кончилось. Я открыл глаза и увидел маму. Она гладила меня по волосам и плакала:
– Это чудо, что ты остался жив, – шептала она, – это чудо.
– Это все, что вы помните из детства?
Олег… Олег… Олег…
Я очнулся. Сделав несколько глотков, я окончательно пришел в себя. Я действительно разглядывал фотографию взрослой Анны и не верил своим глазам.
– Вы так удивлены и обеспокоены? Как будто призрака увидели. Неужели вам не знаком этот простейший процесс: человек просто садится в кресло, и его фотографируют. Что тут странного?
– Но этого не может быть!
– Не нервируйте меня, милостивый государь! – вспылил доктор. – У меня сохранились все данные детей. Я сейчас потружусь и, если будет угодно, дам вам координаты и сохранившиеся личные дела.
– Вы хотите сказать, что у вас есть адреса и телефоны взрослых выздоровевших людей с этих фото?
– Я же говорил, что клиника собиралась пригласить всех своих «выпускников» на столетие. Администрация специально готовилась: собирались данные, обзванивались люди.
Глясе встал и, набрав короткий номер на стационарном телефоне, что-то пробубнил в трубку. Через некоторое время в кабинет вошли две медицинские сестры. Одна из них поставила передо мной и доктором белоснежные чашки с кофейником. Вторая передала ему несколько картонных папок.
– О, я вижу, эта компания вас заинтересовала. К сожалению, папку с именем «Алекс» пока ищут, куда-то она запропастилась. Но ее сейчас донесут. А покуда можете ознакомиться с остальными детьми, – предложил доктор. – Вот этого, например, звали малыш Джонни. Он был самым младшим, здесь ему нет и шести лет.
Я провел указательным пальцем по фото мальчика и спросил:
– У него тоже потерялась взрослая фотография?
– Не знаю, – отмахнулся доктор. – Я этого паренька вообще плохо помню. Да он к той пятерке почти не имел отношения, общался с Чарли на переменах и после обеда. Вот буквально и все.
Я всмотрелся в глаза этого самого Джонни: выражение его лица мне тоже было ужасно знакомо. Но вот почему? Странное ощущение.
Я открыл один из документов и начал бегло читать.
Выбранная папка называлась «Алиса». В заглавии первой страницы значилась Виктория Тимирязева, одиннадцать лет. Поступила по обращению отца. На руках и голове ожоги. Далее шла стенограмма беседы с девочкой.
Спрашивает доктор Глясе: «Виктория Тимирязева. Это твое настоящее имя? Ведь так?»
Отвечает девочка: «С недавних пор меня следует называть по-другому».
Спрашивает доктор Глясе: «Алиса! Я уже слышал о твоем новом имени. Расскажи, пожалуйста, почему ты решила его изменить?»
Отвечает девочка: «Дело в том, что для Виктории уготовано иное детство, нежели для другой девочки. Для Алисы. Вика осталась там, где Вика. Она по-прежнему хорошо учится, слушает маму с папой. Ходит в зоопарк и кинотеатр по воскресеньям. Ездит к бабушке в деревню, ходит с друзьями на реку и читает книжки. Вику не за что избивать и сажать на цепь. Это для Алисы предназначены ожоги на руках и спине. И ваша «Лесная школа» тоже для Алисы.
Спрашивает доктор Глясе: «По-твоему, это две разные девочки?»
Отвечает девочка: «Когда я была взрослой, я тоже была глупой. Задавала такие же дурацкие вопросы и совершенно не понимала смысла происходящего. Виктория – тоже глупенькая девочка: эти испытания не для нее. А вот Алиса точно знает, чего хочет. Она доверилась своему наставнику и подписала свои кодексы. Когда девочка еще была Викой, она не была такой плохой. И ее не за что было наказывать. Но этот день и час наступил. Где-то взрослая Вика подписала документ. А в это время та девочка, что была Викторией, начала свой путь. А девочке по имени Алиса уготована другая участь. Я как агнец божий: иду на жертвенный алтарь ради этих двух девочек. Я за них страдаю».
Спрашивает доктор Глясе: «Ну хорошо, расскажи сейчас, о каких ожогах и цепи ты говорила? Надеюсь, Алисе можно об этом говорить?»
Отвечает девочка: «Охотно! В моих кодексах говорится, что моя кожа должна подвергаться изменениям. Это способствует максимальной выработке нужной энергетики. Сначала это исполнял мой дорогой папочка. Я хорошо помню тот день, когда Виктория ушла и на ее месте возникла Алиса. Я это почувствовала. Мы пришли в сауну. Мы и ранее так делали: я, мама и папа. Я как всегда отправилась в душ. Но мимолетно поняв, что Вики уже нет, уверенно направилась в мужское отделение сауны. Я стянула с себя купальник и вошла в парное отделение обнаженной. Мужчины, которые сидели здесь, включая моего папочку, открыли рты от удивления. Вика окончательно спряталась. Алиса же нагло приблизилась и вызывающе выкрикнула: ”Неужели не знаете, как это делается?!” Мой папочка соскочил с полки и прикрыл мою наготу полотенцем, на котором лежал. Спросил о чем-то. Но я оттолкнула его и, подбежав к раскаленной каменке, прислонила к ней свои руки. Запахло горелой кожей. Кто-то из мужчин выкрикнул, чтобы я прекратила. Вика плакала где-то в углу. Но Алиса ликовала. Тогда папа подхватил мое обессилившее тело и вынес из сауны. Кожа на руках до локтей сильно покраснела и вздулась. Он нес меня куда-то и постоянно говорил одно и то же слово: “Зачем …зачем…зачем…”»
Спрашивает доктор Глясе: «Алиса, ты сказала, что это задание было тебе предписано в неком документе. Кажется, ты назвала его…»
Отвечает девочка: «Кодексы, они так правильно и называются. Позже я еще несколько раз сжигала себе руки. Отцу пришлось приковать меня к радиатору отопления. По ночам я уходила на кухню и зажигала газовую плиту. Один раз подожгла себе волосы на голове. В этот момент на кухню вбежала мама. А я стояла посреди с горящей головой и, хохоча, кричала: ”Смотри, мамочка, как светло!” Папа не знал, что делать, и просто купил собачий ошейник и посадил меня на цепь. Потом привез сюда. Но это меня не удивляет. Это мое место, это для девочки по имени Алиса».
Спрашивает доктор Глясе: «Ты хочешь сказать, что твое посещение нашего интерната было запланировано в твоих кодексах?»
Отвечает девочка: «Так предупреждал Чарли. Он сказал, что мы все там встретимся. Что ему это нужно. Он не обманул меня. И остальных детей он тоже не обманет».
Спрашивает доктор Глясе: «Кто он, этот Чарли?»
В верхнем левом углу химическим карандашом было приписано: «Виктория Андреевна Тимирязева. Улица Химиков». Далее был номер дома и квартиры. И… контактный телефон.
– Вы позволите? – спросил я дрожащими от волнения губами.
– Да сколько вам будет угодно.
Я достал смартфон и набрал номер. Когда пошли гудки, я занервничал еще сильнее.
– Алло, – ответил приятный женский голос.
– Здравствуйте, – сосредоточившись, начал я, – меня зовут Олег Доронин. Я хотел бы услышать Тимирязеву Викторию Андреевну.
– Вы ее слышите, – спокойно ответила женщина.
И вот в этот момент я понял, что не готов к беседе с ней. Зачем позвонил? Что говорить? Я заерзал на месте, вытирая об обивку кресла потные ладони, перенося смартфон из руки в руку. Пауза затянулась. Горло онемело от отчаяния. И вдруг доктор встал, подошел ко мне и, выхватив трубку, спокойно произнес:
– Здравствуй, Викуся. Это доктор Глясе. Если тебе нетрудно, приезжай, пожалуйста, в «Лесную школу». Ты же недалеко здесь… на «Химиков». Подскачи, радость моя. Тут у тебя хочет взять интервью один импозантный мужчина из прессы.
При этом он еще несколько минут что-то слушал в ответ и увлеченно подводил черту, смеясь и повторяя:
– Да ну! Ах, вот оно что! Да и черт бы с ними! Хо-хо, дорогуша!
Затем он вернул мне смартфон и, спокойно усевшись напротив, выждав паузу, заговорщически прошептал:
– Она сейчас приедет.
Тем временем я еще раз заглянул в ее папку и прочел:
«На первом приеме в «Лесной школе» отец Вики рассказал, что все началось, когда дочь нечаянно обожглась. Это произошло, когда они были в гостях у друзей семьи. Прекрасный загородный дом в Подмосковье, собрались хорошие люди: гитара, шашлыки, посиделки под звездным июльским небом. Вика дружила и общалась с дочерью хозяев Леночкой: они подолгу разговаривали, делясь девичьими новостями и секретами. Обменивались куклами, вместе шили для них наряды и устраивали чаепития. Так было и на этот раз. Как потом рассказывала Лена, подружка перестала рассказывать смешную историю про щенка и странно обернулась. Как будто ее кто-то позвал. Вика встала и, поправив платье, молча направилась к выходу с усадьбы. Стальные кованые ворота были заперты, солнце уже село и наступили сумерки, возле калитки горел фонарь. Несмотря на окрики, Вика продолжала уходить. Лена последовала за ней. Подойдя к воротам, Вика остановилась, взявшись руками за витиеватые стальные прутья ограды. С той стороны к ней подошел высокий человек в странной шляпе. Он был одет во все черное. Девочка и незнакомец о чем-то поговорили, и Вика вернулась к мангалу, где ее отец готовил мясо и овощи на огне. Вдоль боковины мангала были сделаны специальные круглые отверстия для лучшего доступа кислорода к огню. Вика подошла к мангалу и не задумываясь сунула в одно из отверстий свой пальчик. Но тут же одернула руку и как будто очнулась от неведомого наваждения. На глазах у нее появились слезы. Девочке тут же была оказана первая помощь.
Тогда, со слов отца, на это невинное происшествие никто не обратил внимания. Но похожие случаи начали повторяться: Вика периодически обжигалась и обжигалась. Именно получала ожоги, а не ударялась. Это начинало настораживать.
Впервые серьезно заговорили об обращении к специалистам, когда Вика облила руки в спирте и подожгла. Случилось это в школе: на каникулах родителей учеников попросили помочь в наведении порядка. И многие, в том числе и родители Вики, взяли с собой детей. Девочка куда-то отлучилась из своего класса, а через десять минут принесла спиртовку из кабинета химии. На глазах у всех откупорила крышку с фитилем и, облив руку, щелкнула неведомо откуда взявшейся зажигалкой. Она размахивала горящей рукой над головой как адским факелом и пела какую-то детскую песню. Специализированная психиатрическая помощь была неминуема».
Пока мы ожидали Викторию, я вышел в коридор и набрал Киру.
– Привет! Как у тебя дела?
– У меня все как обычно: работа, дом и грустные унылые мгновения без тебя. Надеюсь, ты не утопаешь в женских прелестях, пресыщаясь командировочными девками в грязных гостиницах столицы?
– Ну и фантазия у тебя, – рассмеялся я и вкратце пересказал Кире, о чем будет мой репортаж: об Агате и той встрече, которая сейчас мне предстоит.
– Это очень странная история, неужели ребенок и правда мог сам себя поджигать? Это ужас, просто ужас какой-то, – сказала она и вдруг спросила: – Слушай, Доронин, а если бы твой самолет и на самом деле упал? Что бы я тогда делала без тебя? А ты без меня?
– Интересно, как выглядит этот чудак, изобретатель шампуня. Вернее, того ингредиента, который заставляет пахнуть скользкое мыльное варево как нежный цветок, – ответил я, – Если бы все люди мылись простой теплой водой, и каждый пах тем, чем пах, что бы осталось мне на память о тебе? Аромат женщины, немного нежности, немного любви, чуть-чуть обольщения, зелень глаз, умопомрачительная улыбка, легкий оттенок нигилизма, и перемешать все длинными стройными ножками. Шампунь с ароматом женщины – надо запатентовать.
– Ты, Доронин, наглый выдумщик, – заявила Кира. – Не верю, что ты забыл мой аромат «Лаванда у горного озера».
– Я же погиб, разбился в том самолете, – продолжал отшучиваться я. – Интересно, что-нибудь в твоем сердце екнуло? А у меня? Где она теперь, моя лаванда у горного озера? В воздухе невидимой ноткой повиснет шампунь с ароматом разбитого самолета. Кстати, некоторые религии говорят, что душа после смерти тела якобы покидает его. Я не знаю, что такое душа. Я ее не видел. Не измерял линейкой и не взвешивал на весах. По телевизору ее тоже не показывали.
– Все, прекращай давить на мою сознательность, – Кира рассмеялась. – Дай слово, что когда позвонишь в следующий раз, расскажешь, что там с тобой было после этой мнимой смерти. Куда там тебя понесло в череде перерождений? Только сильно страху не нагнетай, а то мне и так ужасно плохо без тебя. Иди уже, бери интервью у этой поджигательницы и знай… я тебя люблю. Ты понял меня, журналист Олег Доронин? И долго не задерживайся в психушке, а то вдруг понравится.
– Я постараюсь поскорее закончить все дела и вернуться, – ответил я.
Через несколько минут в кабинет вошла стройная женщина. Копна кучерявых рыжих прядей красиво ниспадала с ее плеч. Она сняла плащ и осталась в водолазке с длинным рукавом и юбке. Уставший пустой взгляд и видимая нервозность на лице.
– Проходи, Вика. Чаю?
– Спасибо, доктор, я буквально на минутку, проездом, из уважения к вам.
– Вот этот корреспондент интересуется вашим недугом прошлого. Как будто собирается писать об этом.
– О чем там писать? – женщина обратилась ко мне.
– Что вы помните о том времени… ну… когда находились здесь на лечении в детстве?
– Я вообще ничего не помню, – ответила Виктория. Было видно, что она заставляет себя говорить на эту тему.
– Совсем?
– Все, что мне осталось от детства, всегда со мной, – ответила она и резко сняла водолазку.
Я поморщился, хотя сделал это не специально. Руки, плечи и шея у нее были в рубцах. Спина тоже. Часть ожога залазила по шее на левую щеку, но теперь я понял, почему сразу этого не заметил; она умело затонировала всё косметикой.
– Вы об этом хотите написать, господин корреспондент? – спросила она, натягивая водолазку на голову.
– Алиса, Сайман, Чарли, – я перебирал в руках картонные папки, – здесь пока нет материалов на Алекса. Неужели вы ничего не помните? Может быть, малыш Джонни…
– Если Виктория не против, мы попутешествуем немного в прошлое, – Глясе указал рукой на кушетку.
Рыжеволосая женщина впервые улыбнулась и, поправив рукава, ответила:
– Только увольте меня от этих приготовлений. Впрочем, все как обычно.
– Речь идет о гипнотическом сеансе, – пояснил Глясе и, взяв гостью за руку, уложил ее.
Затем уселся к изголовью и начал щелкать пальцами. «Что это мне даст, неужели она что-то расскажет?» – подумал я.
Доктор некоторое время щелкал пальцами и что-то шептал. А затем громко спросил:
– Вика, расскажи, что ты видишь. Где ты и с кем?
– Я не Вика, – ответила женщина, – называйте меня Алисой. Я хорошо вижу все происходящее. Я вижу это как будто давнее воспоминание.
– Что это за воспоминание, Алиса?
– Девушка с копной распущенных рыжих волос и пожилой мужчина сидят за небольшим столиком у горящего камина в уютном кафе, – сказала она. – Я могу воспроизвести их беседу.
– Сделай милость, девочка моя, – попросил Глясе.
Женщина на кушетке нервно заерзала и, сосредоточившись, произнесла:
– Так, – говорит старик, – сначала я расскажу тебе о договоре. Или, как его правильно следует называть, о кодексе. Каждый человек, ищущий счастья в своей повседневной жизни, стремится к любой его ипостаси. И иногда готов на что угодно, лишь бы стать тем, кем желает более всего, например, богатым или здоровым. И тут в его жизни появляется он – джинн предела или Богль предела. Он хитер, беспринципен и видит вас насквозь. А потом подсовывает под руку бумажку. Там написано черным по белому, мол, даруется такому-то счастья воз и маленькая тележка. Дурацкая наивность, иначе не скажешь.
– А в чем же выгода этого Богля? – спросил Глясе.
– Рыжеволосая девушка аккуратно дует на свой горячий чай и внимательно слушает новоявленного учителя. Тот мир, в котором мы сейчас с тобой находимся, это простейший явный мир, отвечает ей пожилой мужчина. Слева и справа от него находятся миры-близнецы: левый мир – мир теней и правый мир – мир абсолютного света. Далее погружаться следует внутрь себя. Миры становятся все меньше и меньше. И самое интересное, что во всех тончайших оболочках этих миров ты существуешь одновременно, только в разных состояниях. Иногда просто как немое воспоминание о себе. Это сложно понять, пока не начнешь переходить из одного измерения в другое. Самое опасное – встретить самого же себя. Подобные казусы случались, но лично я не встречал путешественников между слоями с подобным опытом.
Мы отвлеклись. Расскажу о кодексе, говорит учитель. Появляется в такую минуту Богль предела. Подписываешь ты договор, то есть кодекс. И жизнь в ту же секунду начинает меняться. Хотел богатства? Получай. Хотел славы? На! Здоровья? Да хоть бессмертия. Но, как ты правильно заметила, у хозяина предела в том есть свой резон. Существуют такие виды энергии, которые вырабатывает человек, а именно, резонансы страдания. Науке неизвестны столь тонкие вибрации. А Богль собирает именно их. В пределе это называется компот или компонент. Основная валюта предела. Компонент человеческого страдания, самый дорогой из всех. Богль к тому же питается подобными энергиями и строит из них предел. Поэтому он всегда наготове со своими кодексами.
– А как человек вырабатывает этот компонент? – спрашивает девушка.
– Компонент способен вырабатывать только ребенок, и Богль проделывает один и тот же фокус с каждым, кто подписал свой кодекс. Ты веришь в астрологию?
– Да толком не вдавалась в эти дебри.
– Астрология утверждает, что звезды имеют влияние на судьбу человека. Для меня это означает одно – что судьба все-таки существует.
– И что?
– А это значит, что у твоей жизни как минимум несколько вариаций ее исполнения. И это чистейшая правда, а не мои домыслы. Представь себе, что твоя жизнь имеет несколько сценариев. Хозяин предела берет одну из возможных вариаций и делает из нее невыносимое существование.
– А, я поняла! – восклицает девушка. – Эти разные сценарии протекают в разных измерениях.
– Слава богу, ты неглупая, – старик продолжает, – он крадет одно из твоих детств. И питается этим. Или принимает в уплату за услугу.
– Но разве человеку не все равно? Вот возьмем меня, к примеру. Если верить этому черному из предела, я уже в далеком будущем подписала свои кодексы. Но я же не помню своего детства. И страданий никаких не помню. Но если вы рассказываете правду, они были?!
– Нет, – строго отвечает старик, – они не были, они есть. Твое детство проживается и проживается в отдельном измерении до бесконечности, и там маленькая девочка по имени Алиса испытывает адские мучения. Не когда-то, а всегда! Даже в данное мгновение. А если она не выполняет своих кодексов, Богль наказывает ее, забирая самое дорогое.
– То есть и я, и вы проживаем одновременно несколько жизней?
– Да. Кстати, именно по этой причине возникает некое чувство дежавю.
– Вы не рассказали, что будет, если встретить себя при путешествии в предел.
– Ощущение страха, ужасный дискомфорт и депрессия. Но все может погубить любовь.
– Любовь?
– Да, – старик прикрывает глаза и мучительно выдыхает, – Если дать понять материи, что сильно кого-то любишь, материя убьет его. Это случается по простому закону противоположностей. Вселенная в одной точке бытия оставляет более нужное, активное. Зачастую это ужасно. Причем это касается всего живого в окружении путешественника. Тем и опасно погружение в предел.
– Я поняла.
– Тогда пойдем далее. Сам предел – это мир с миллионами стен. Между каждыми из них существует собственный мир. Следует помнить, что Богль – это и есть время. То время, которое нас всех убивает. Но иногда он не просто выбирает жертву для выработки компонента. Он выбирает ученика, будущего хозяина предела. Тем самым заботится о пределе, о его существовании в далеком будущем. Как правило, Богль как вирус вселяется в одного из детей в окружении и начинает собирать вокруг себя нужный материал: души, которые будут кормить его предел своими страданиями. Все это предназначается особым детям. Детям, которые испытывают самые сильные страдания. Суть жизни подобного ребенка не имеет никакого значения, когда появляется единственная цель – стать этим поглотителем данного вида энергии. Только маленькое существо, испытывающее огромные, нечеловеческие страдания, может получить со временем вкус к компоненту. А затем строить предел и заботиться о нем. Стать хозяином предела. Такой мальчик или девочка убивает все вокруг себя, набирая внутреннюю черную силу. Так действует время. Так обмениваются энергии.
– А зачем он нужен, этот предел? Зачем Богль? И как он отдает пределу близких людей? Это что, какое-то жертвоприношение?
– Богль – демон, порождение самого предела, его составная часть. Но он обманывает тебя. Подписав с ним кодексы, ты становишься рабом предела. Маленькая девочка Алиса должна выполнять свои кодексы, а иначе рядом с ней будут происходить ужасные вещи: смерть близких, несчастные случаи и катастрофы. Став взрослой, Алиса так же продолжит выполнять кодексы. Это бесконечный круговорот страдания и, безусловно, это жертвоприношение.
– Хорошо, покажите фокус, – неожиданно просит Алиса.
– Хочешь, чтобы они все ушли, покончили с жизнью, полетели на Луну, полюбили цирк? – старик лукаво улыбается и закрывает глаза.
– Пусть для начала уйдут, – шепчет Алиса и начинает наблюдать за происходящим.
Музыка в баре умолкает. Кажется, время застыло и погрузилось в янтарь. Алиса четко это видит. И тут же все возвращается на круги своя. Но посетители встают и начинают удаляться. Даже официантки ушли из зала в подсобные помещения. Бармен сделал музыку тише и испарился. В кафе стало неуютно и одиноко.
