Читать книгу: «Тесинская пастораль. №6», страница 2

Проза моего села

Алексей Болотников. Из книги «Русские как существительные»

Как пить дать

Матрёныч докрашивал створки гаража, когда на горизонте объявился Гоча. Он был целеустремлен именно сюда, именно сейчас, сиюминутно… Впрочем, это не Гоча. Не совсем Гоча, некто в его прежнем облике и образе. Что-то неуловимо знакомое, но поразительно новое. Тот же рост, вес, походка, курчавая голова… Руки?.. Ноги?.. Точно, не Гоча – Георгий Федорыч! Собственной персоной, вышедший как Венера из пены морской, омытый океаном степей до блеска и даже до лоска. Так же высок, с разведёнными, словно для объятий, руками, горделивой подвижной головкой и враз покоряющей улыбкой. Как когда-то давно…

…В той жизни Гоша был знаменит. Лихо играл на гармони – бабы плакали. Молодой и озорной, пользовался знаменитостью своей для завоевания недосягаемой и смазливой Галки, да и для покорения остального женского племени, и чтобы среди пацанов харизмой выделяться. И гармошка – инструмент взращивания его знаменитости – первой покорилась ему. Пальцы на ладах и басах не играли – плясали. А лицо выражало всю гамму нежных и искренних чувств. Всё ему давалось по щучьему веленью. Даже присказку прижил: «как пить дать!». Мол, легко играть – как пить дать. Учиться – как пить дать… И выпивать стал – как пить дать.

Да и вся их большая семья – пять братьев и сестра – была знаменитой. Гармонь и баян покорились всей мужской её половине. Женщины в гармонисты не лезли. В каждом школьном классе был свой гармонист – из них, братьев гочиных… И полная монополия на гармошкин талант. А на концертах они сходились в битве гармоней. И всё же именно Гоша выигрывал главный приз. Так и определился в жизни – играть. Как пить дать. Освоил баян, садился даже за пианино. Мечтал о консерватории. Правда, педучилище закончил по специальности «учитель начальных классов», вырос до Георгия Федоровича, но это дела не меняло. По специальности работал мало. Играл. Концерты, смотры, фестивали… Свадьбы и похороны. Проводины и встречины.

Галка, точеная фигурка с пышной грудью и соблазнительными бедрами, покорилась без боя. Вскоре родила дочку. И в перерывах между сном и стиркой пелёнок восхищалась гошкиной виртуозностью. А в отсутствии его – для подъема настроения – выпивала по граммульке. Дальше – больше. И вообще далеко это зашло как-то удивительно быстро.

Разошлись супруги, когда дочка вышла из-под опеки. Поступила в ВУЗ. Галка пошла своим путем, а Георгий Федорович – прежним. Как-то незаметно он перешёл от активной концертной деятельности к активной бездеятельности. Попросили. А вскоре и вообще баян забросил. И перешёл из состояния Георгий Федорович в состояние Гоча.

– Я пить бросил, – сообщил Гоча свою новость, словно известие о падении Пизанской башни, – уже три месяца не пью.

– Ты что, заболел? Или влюбился? Хотя, по внешнему виду, с тобой что-то похлеще произошло. Что случилось, колись?

– Говорю же – пить бросил.

– А-а-а! Побрился! Помылся, поодеколонился… И-и-и… Как это – пить бросил? Как Павка Корчагин?

– Павка курить, вишь ты… А я – пи-и-ить.

– Пи-и-ить? Бросил? Ты? Не может того в природе произойти.

– А бросил – три месяца, вишь ты…

– Ой, Гоча… Шёл бы ты, а то у меня чёрная краска на гараже краснеет из-за твоего вранья.

– Матрёныч… Матрёныч, сам не веришь, позови мою племянницу… Я ей сообщу.

– Это уже было, Гоча. Раз триста пятьдесят. Твоя племянница при твоём образе в обморок падает… Хотя, погоди. Вроде ты как-то неуловимо… необъяснимо… каким-то другим боком? И пинжак постирал. И штанцы… Гладил, что ли?

– Да я уже в хор снова записался. В школе кружок открываю.

– Как это? Закодировался снова? По новой методе?

– Просто бросил. Не пью и не манит.

Матрёныч поставил краску на стул. Снял перчатки. Долгим взглядом посмотрел Гоче в глаза. Недоуменно махнул головой. И что-то сообразив, с досадой сплюнул.

– Так ты у племянницы занять хочешь?

– Зачем? Я пенсию получил, дочке две штуки отправил. Брюки, рубашку с галстуком купил

– Ничего не понимаю… Не пьёшь?

– …Нет

– Три дня?

– …месяца.

Матрёныч снова стал натягивать перчатки. Потом, обойдя Гочу кругом, подошёл к окну и постучал:

– Где ты там? Выйди, дядя нарисовался. Говорит, галстук купил. Где, кстати, галстук-то?

– Так он концертный… Да ты что, Матрёныч, правда мне не веришь, или придуряешься? Ты глаза-то разинь. Вишь ты, как я поправился? Три месяца в рот не брал, а ты – три дня, три дня… Скажешь тоже!

Матрёныч хмыкнул. Он знал Гочу, как облупленного. Как быка опойного, опускающегося в пьяную преисподнюю на рогах. Небритого и немытого. Бутылка – мать родная, победила его виртуозный баян, свалила со сцены, скатила в канаву. Жена гочина и сама спилась. А дочка оставила батю и маманю на произвол судьбы, проиграв в неравной борьбе… – как и отец – с дьявольским искушением.

…Была семья – лопнула. Да что это – новелла, что ли? Этаких Гоч до Москвы раком не переставишь… Идиома из другой оперы, но какая разница!

– У меня, Гоча, только один-единственный случай в жизни был, когда знакомый геолог пить навсегда бросил. Мы пьём, а он газировку из горла тянет. Мы пульку под стопочку, а он – книжки читает… Двадцать пять лет радемую не пьёт! Говорит, когда он служил в войсках брандербургского герцога, насмерть проспиртовался. Жена с офицериком связалась – простил. А вот сын… родная кровь… избегать стал – душа не вынесла. Себе поклялся, что ни капли за жизнь… Ты можешь поклясться?

– Как пить дать! – срезался Гоча.

…Гоча не пил больше года. Работать пошёл – ночным сторожем на колхозных складах. Выглядеть стал значительно свежее. И поговорить к автобусной остановке иногда выходил. Но жил на территориях чужих времянок и даже бань.

Правда, в хоре заново не прижился. Что-й-то с нервами не в полном ажуре. И кружок распался. И галстук концертный кошки заиграли. Такая, видно, канитель пошла по жизни, что невмоготу пересилить. Наехала, как пить дать, нужда несусветная.

В государстве – возня мышиная, словно делёж красной свитки на Сорочинской ярмарке. В телевизоре – такой шабаш ведьм и сатаны, что глаза повылазили. Пенсия – как пособие по погребению…

Не справился Гоча с трезвачом. Выпил пива – и пошло. Точнее, поехало. Даже понесло.

Последнее, что предпринял, не дает нам права точку поставить. Уехал из деревни к брату Толику. Говорят, снова пить бросил.

А Матрёныч всё гараж свой красит. Каждый год. И что надрывается?

Не знаю, откуда и как, но это пришло мне в голову…

«… Империя больна. Она беспрестанно сметает с полок миллионы декалитров алкоголя и в жажде своей ненасытна. У неё нет воли бороться с наркотиками, и она борется лишь за очередную дозу. Её самая страшная болезнь – нищета. Нищета воинствующая! Нищета телесная и духовная… Демоническая нищета! То есть подавляющая здравый смысл и благоразумие.

Империя каждое утро встает с больной ноги на больную голову. И в паралитической тряске спешит на работу. На пути своём она гнёт в три погибели телеграфные столбы, рушит автобусные остановки с пассажирами… Похмеляется на второй бок. Ширяется на последние бабки гремучей смесью бензин-бензол-хлорметана и отдыхает под гул молитвы и трёхэтажного мата.

Работодатель гнёт её в четыре погибели: унижением, обманом, угрозой и прочим беззаконием. Он делает вид, что платит. Она делает вид, что работает. Вместе они делают вид, что развивают нормальные производственные отношения, обустраивают новую империю.

Империя больна. Её лечит больная власть, развлекает больная массмедиа, защищает больное правосудие. Все вместе они и составляют «неутешительный диагноз»: требуется лечение…

Империя излечима. Ей следует уволиться с работы, покаяться, помолиться, вспомнить заповеди и традиционное народные методики лечения: веру, соборность, священность, духовность и совесть…. И да поможет ей бог!..»

Константин Болотников. Записки односельчанина. Часть третья. Жизнь на черновую³

Эту тетрадь я взял для того, чтобы в ней что-нибудь сочинять – что получится.

Первое сочинение называется:

«Кто такой я?»

Я – это личность, человек, когда-то родившийся и когда-то умерший. Однако, от и до – как-то жил. Что-то делал и что-то думал. Вот я почему-то родился не раньше, не позже, а накануне великих событий в нашей России, незадолго до Февральской революции. Значит, еще при Николае II-м. Но я, конечно, ничего не знал ни о Николае, ни о… Впрочем, ни о чём. Это естественно. Даже потом, когда стал кое-что понимать, всё равно не знал, что делается в стране и вообще в мире. Ладно…

Кто же я? Почему я появился – даже дело не во времени – а вообще? Почему я не мог появится в 18—19 веке, или ещё раньше? Почему я должен был узнать о разных выдающихся людях и обо всех событиях в мире только по книгам, по школе и из других источников? И поверить, что такие люди были, и всё так было… Мог ли я этому не верить?

Кто же я?

Имею и имя, и фамилию, как все люди. Ничем не отличаюсь от всех. А сам думаю: весь мир, все люди, всё, что происходит в мире, это моё восприятие. Если я исчезну – всё исчезнет. Поэтому я не могу исчезнуть.

Прожил 72 года. Пережил всякие лишение и болезни, а под старость поздоровел, пусть не совсем, но для такого возраста… я здоров.

Значит, я не должен исчезнуть ни в 80, ни в 90, ни в 100 лет. Потому что я не могу представить себя умершим, исчезнувшем. Умершим, лежащим в гробу – в жару, или в холод, не ощущая ни то, ни другое. И чтобы – был спущен в могилу, закопан землей… Нет, это я не могу представить себе.

Мои сестры и мать – долгожители. Хотя мать и сестра одна – умерли, я должен их пережить. Я не должен умереть. Конечно, организм естественно стареет, но он должен заново возродиться. Пусть в 21 веке, но – должен. Этот Костя может умереть по старости, износится организм. Но я должен опять появиться на свет, опять должен начать жить с детства, со школы и т. д. Жить другой жизнью, в зависимости от жизни того времени. Ладно, не будем загадывать на будущее столетие, пока хочу дожить [до времени], когда вырастут мои внуки и правнуки.

Эх ты, жизнь, жизнь… будущее…

Мемуары?.. Мемуары!

Их пишут разные «выдающиеся», то есть ученые, композиторы, артисты, писатели и т. д. Чтобы увековечить свою жизнь и деятельность. А что толку? Умрут – и не будут знать, что о них думают и говорят. Для потомства? Эх! Ладно…

Вот я задумал написать свои мемуары, описать свою жизнь в подробностях, чтобы сохранить в памяти. Хотя, по правде сказать, многое улетучилось. Когда думаю об этом, о написании – возникают разные мысли. Но, боюсь, что в момент написания не все возникнут. Может, потом что-нибудь будет возникать, и хоть задним числом – вставлять.

Когда я просил у Маши стержни, она спросила «что пишешь?» Сказал: «Мемуары». Она говорит: «Потом издашь?» Эх, Маша! Кто их будет издавать? Хотя почему бы и нет?

Пишут всякие-разные, не только выдающиеся, но и менее… то есть разные. И жизнь их не очень отличается от моей. В моей жизни тоже есть кое-что поучительное. Может, я не смогу так философски описать, как некоторые. Читаю некоторые книги, там развивают такую философию – понять невозможно. Я буду писать просто, без философии, что как было. И что думал.

Итак, всякая жизнь начинается с рождения. И я тоже однажды родился.

Это произошло 5 января 1917 года в деревне Лялино Саянского района Красноярского края. И вот удивительно: я вроде как помню свое рождение. Это трудно описать. Не помню до трех-четырех лет ничего, а это помню. Как какой-то сон, хотя у детей такого возраста снов вообще не бывает. Свое раннее детство 1922-23-24 года я помню очень смутно. Только, наверное, с 1925 года могу более подробнее вспомнить кое-что.

Помню свою деревню Лялино, где я родился. Деревня как деревня, в несколько десятков домов⁴. Лесок, видимо. И речка была почти рядом, где мы играли с братишкой Алешой. Старших братьев я почти не помню, вроде их и не было. Старшая сестра Парасковья, наверно, уже была замужем в другом селе. Но остальных – Екима, Евмена, Наталью – я по тому времени не помню. Из родни недалеко от нас жила моя крестная… Один раз меня водили к ней. Один раз в жизни меня водили в церковь в с. Малиновка, где меня крестили на причастие. Больше, кажется, я в никаких церквах не бывал. Родители хоть и верили в бога, но, по-моему, очень религиозными не были. Праздники справляли, в церковь, по-моему, они не ходили. В деревне у нас её не было.

Ходил я тогда в длинной рубашке, вроде платья, без штанов.

Примерно в 1926-м мы переехали в другую деревню, которая называлась Пермяково, но ее люди звали как-то иначе. Там я начал учиться в первом классе. В то время в стране председателем Совнаркома был Рыков⁵. Это я запомнил потому, что в школе был его портрет. И что-то учительница о нём говорила. Проучился я в этом классе всего 3 месяца.

Как выучил азбуку и чему научился – не помню. И почему только три месяца… Наверное, мы оттуда уехали.

Однако уехали не зимой, а летом. Вот и поехали на юг, в Минусу. До станции Уяр добирались на лошадях. Поездом очутились в Абакане. Потом на пароходике добрались до Минусинска. В Минусинске остановились в заезжем доме по Бограда, рядом с базаром. Там я впервые увидел велосипед. Почему-то он мне запомнился.

Ну, ладно… Мои родители выехали из Белоруссии в 1913 году. По какой причине – я так и не узнал.

(продолжение в «Тесинской пасторали» на 2017—2018 гг.)

Елена Соколова. Не придуманная история о поисках любви

День обещал быть солнечным. Галюсе пришло в голову поехать по грибы в бор. Сегодня был первый день отпуска, и я, несмотря на странность поездки, с удовольствием согласилась. Люблю бродить по лесу!

– Ну, ты где? – орала в трубку Галка. – Я устала стоять!

Чертыхаясь, пулей полетела вниз по лестнице. У подъезда стояла красавица «Субару» ярко-красного цвета. Рядом нервно курила сигарету моя подруга, высокая блондинка с раскосыми зелёными глазами. Большая грудь, тонкая талия и длинные ноги, всегда приковывавшие к себе мужское внимание. Вот и сейчас, скользнув взглядом, я увидела восхищённые взгляды соседских мужиков.

Как и надо было ожидать, грибов в лесу не было. Умотавшись от ходьбы по холмам и перелескам, набрав грибочков лишь на небольшую жарёху, мы решили оставить это занятие и искупаться в ближайшем озере.

Какие же у нас места! Не устаю удивляться пейзажам Сибирской земли. Как хорошо и спокойно. Душа поёт… Одно огорчает: не хватает ей хозяина, любящего и заботливого. Вода, прохладная и прозрачная, манила к себе.

Поймав хитрый Галюсин взгляд, поняла: день на этом не закончится.

– Ну, поедем ко мне готовить ужин? – подтвердила мою догадку подруга.

– А почему нет? – подумала я. – Первый день отпуска, первая поездка по грибы. Грех не отметить.

Домой ехали с песнями. Мысленно каждая из нас уже жарила грибы и доставала запотевшую бутылочку из холодильника. Какой русский не любит быстрой езды… к накрытому столу?

Когда две взрослые женщины встречаются, чтобы поболтать… стопочка за стопочкой… Галюся рассказывала мне об очередных ухажёрах. Конечно же, случались иногда достаточно длительные отношения с мужчинами и у меня, однако, в сердце не запал ни один из них.

Выпив в третий раз «за любовь», Галюся затянулась сигаретой и, пуская дым колечками, снисходительно произнесла:

– А хочешь, подарю… номер телефончика?».

– Ты что, с ума сошла, – отмахнулась я. – По телефону никогда не знакомлюсь!

– Ничего, – захохотала Галюся, – у всех бывает первый раз! Никитой звать, между прочим.

Имя Никита мне всегда нравилось, но среди знакомых мужчин с таким именем не было никого.

Выпив ещё по рюмочке, мы затянули одну из наших любимых песен.

День близился к вечеру, в окна стал заглядывать мягкий оранжевый луч заката. Мы пели про большую любовь, про мужчин, которые нас не понимают. Спиртное делало понемногу своё дело. Сердце заходилось немыслимой тоской по тому единственному в мире, который «полюбит, поймёт, возьмёт за руку и никогда не отпустит».

Телефонный звонок прервал нашу идиллию. Галюся уединилась с телефоном в руках, и по её воркующему голосу стало понятно: звонит Он.

Оставшись одна на кухне, я загрустила, мысли плутали вокруг да около. Где же ты, мой единственный и самый лучший мужчина? Почему до сих пор твоя тропинка не сошлась с моей?

– Ну, звонить будем?

От неожиданности я даже не успела ничего сказать, и только мотнула головой.

– Звони.

Путаясь в цифрах и плохо соображая, что делаю, я набрала названный номер.

– Ой, Галь! А у меня связи нет – «Слава Богу!» – подумала с облегчением.

– Вот поэтому у тебя связей и нет. Звони с моего.

Галюся быстро набрала номер и сунула трубку мне под ухо.

– Говори! – приказала она.

– А никто трубку не снимает! – съехидничала я в ответ. И была готова уже сбросить сигнал вызова, как в этот самый миг в трубке раздалось:

– Алло.

Все слова, которые обычно мне приходится произносить в такой момент, просто исчезли из моего словарного запаса, и он стал равен нулю.

Появившийся перед моим носом стиснутый Галюсин кулак дал понять, что выбора нет, надо что-то говорить. Искоса поглядывая на него, я нерешительно выдавила:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – вежливо ответила трубка.

– Это Никита? – и вдруг все поплыло перед глазами, руки затряслись, а голос задрожал. И я поняла, что сейчас, ляпну какую-нибудь глупость. – Я по объявлению. – да уж, очень остроумно. Какое объявление? Говорила мне мама: не знаешь, что сказать, лучше молчи, умнее будешь.

– Мне дали ваш номер телефона.

Видимо, ангелы всё-таки были на моей стороне и пришли на помощь, потому что на другом конце провода раздался приятный мужской смех.

– Да, да я вас слушаю. – я почувствовала, что там улыбаются. Смех и невидимая улыбка вернули мне уверенность, и я снова обрела дар разумной речи.– Давайте познакомимся? Как вас зовут?

– Елена, – выдохнула я. – А кто вы по знаку Зодиака?

– Вот так сразу? А это имеет значение?

– Конечно. Я, например, типичная Дева и этим всё сказано. А кто всё-таки вы? – моя настойчивость начинала меня пугать, как говорят: «Остапа понесло».

– Я Телец.

Настала моя очередь рассмеяться.

– Ну, тогда мы просто обречены, – произнесла я, как будто прочитала приговор.

– Это почему? – недоумение и интерес явно прослушивались в его голосе.

– Да потому что по гороскопу мы просто идеальная пара, и головокружительный роман нам обеспечен! – Такого словесного потока, да еще с такой уверенностью я от себя не ожидала. Видимо, давала о себе знать выпитая «Вода жизни».

…Я повеселела и села на своего любимого конька. Гороскопы были моей слабостью. Можно сказать, строила жизнь по ним. Ничего особенного они в мою судьбу не привносили. Но, однако, наполняли её «кармическим содержанием».

– А вы купаться любите?

– Люблю. – хотя если честно, мои купаться и плавать – лишь барахтанье. Я люблю первое и не умею второе.

– А давайте встретимся? – вдруг предложил он.

– А давайте. Когда?

– Сегодня. Искупаемся, поговорим.

– Хорошо, жду.

Как только я положила трубку, рассудок постучался в мою голову. «Ты, взрослая женщина, назначила совсем незнакомому мужчине свидание, да еще в такое позднее время? А если он маньяк какой-нибудь?»

Видя смятение в моих глазах, Галюся, наблюдавшая за мной на протяжении всего разговора, изрекла:

– Ну?

– Нет, какое свидание? Посмотри на меня? – без тени сомнения и с непонятно откуда взявшейся смелостью я вновь набрала его номер. – Мы не можем сегодня встретиться! Во-первых, уже поздно, во-вторых, собирается дождь, и я…

– Почему вы отказываетесь? Это из-за неуверенности в себе? – его вопросы поставили меня в тупик. Конечно, я могу признать в себе определенные недостатки, и критику коллег и друзей переношу вполне адекватно, но признаться в собственной неуверенности тебе? Это уж слишком.

– Нет, просто погода портится. Может, перенесем нашу встречу на другой день?

– Знаете, – сказал он. – Давайте ничего не будем откладывать на потом. Встретимся и решим, что делать дальше. Если мы понравимся друг другу, то пусть всё скорее начнётся. А если нет – то пусть быстрее закончится.

Его логика была железной, и я сдалась. Бросив еще один взгляд в зеркало, поняла, что с дамочкой, отразившейся в нем надо срочно что-то делать.

– Не дрейфь, подруга. Прорвёмся… – по всей видимости, Галкина голова уже что-то придумала. И это что-то, по её мнению, должно меня спасти.

– Сейчас всё организуем! – Галка метнулась в ванную и притащила внушительных размеров косметичку.

Выбора у меня больше не было…