Читать книгу: «Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия», страница 14

"И в течение трёх дней ты не будешь играть с Ольгой и Володей, и не будешь кататься с горы, и не будешь навещать осла Магара Мартиновича, и не будешь есть десерт", – возмущённо перечисляла Шелли, добавляя всё новые и новые ужасные наказания, какие только могла выдумать.

"А где Эра?" – громко спросил с порога Дока, вернувшись из амбулатории к вечернему чаепитию.

"Она плохо себя вела, – вместе ответили Нана и Шелли. – Теперь отбывает наказание в постели. И, пожалуйста, не заходите к ней и не проявляйте сочувствия. Она этого не заслуживает. Только послушайте, что она натворила, и Вы придёте в ужас".

Они поведали Доке всю историю, а Эра сидела в кровати, вытянув насколько возможно шею и напрягая слух в ожидании, что же он ответит. Но она не смогла разобрать его слов и мучилась вопросом, был ли он тоже напуган и зол. Она никогда не видела Доку в гневе, ни разу не слышала его ругающимся, не бывало даже, чтобы он сердился. Что он сделает сейчас? И она терзалась неизвестностью, ворочаясь в постели, заламывая пальцы рук и поджимая ноги. Она думала, что если и Дока отвернётся от неё, то скальп снимут точно. Она услышала, как Шелли протопала по коридору, сердито выговаривая: "Вы неисправимы, Дока. Вы слишком снисходительны. Знаете ли, всему есть предел". И Эра всерьёз задумалась над тем, что та имела в виду.

Она точно знала, что Шелли пойдёт вниз, дабы проверить, что происходит на кухне, как она всегда делала после чая, и что Нана уже устроилась, чтобы поиграть в свой обычный дневной пасьянс, и что Дока сейчас пойдёт в свою комнату и будет читать там до ужина. Вскоре до неё донеслись его шаги по коридору, и, пока она прислушивалась с бьющимся сердцем, он, резко остановившись перед её дверью, осторожно приоткрыл её и просунул голову внутрь.

"Мне запрещено входить, – прошептал он. – Но я очень бы хотел узнать, весело ли тебе было. Я тоже видел медведя, и он настоящий красавец. И я прекрасно знаю дядю Прокопия. Он славный малый. И я много раз лечил Маню от зубной боли. Она ест слишком много сладкого. Так что, видишь ли, ты попала к моим друзьям. И если вы замечательно провели время вместе, то я несказанно …"

"Дока, ну пожалуйста, что я Вам говорила!" – прервал его голос Шелли из дальнего конца коридора (она, очевидно, вернулась с кухни раньше, чем он ожидал).

Дока, моментально убрав голову, закрыл дверь и печально побрёл в свою комнату. После его слов Эра почувствовала себя гораздо лучше, хотя ей ещё пришлось написать сто раз: "Я больше никогда не сбегу", – и она ненавидела оставаться в постели, когда ей так хотелось побегать и поиграть.

Но, увы, её наказание на этом не закончилось. Две недели спустя она проснулась с тяжёлой головой и лихорадкой. После чего на всём теле выступили маленькие красные пятнышки, и Дока сразу же объявил, что у неё ветрянка.

"Что ж, над пролитым молоком не плачут, но так всегда бывает с непослушными маленькими девочками, которые сбегают и путаются с грязной толпой и вонючими медведями. Вне всякого сомнения, она заразилась ветрянкой от его шерсти!" – угрюмо заметила Нана. И Шелли, кивнув головой, согласилась: "Йа, геви́сс!"³⁰

Но больше ничего подобного они не говорили, и как только жар и головная боль отступили, они сделали всё от них зависящее, чтобы Эра не скучала в постели. Прежде всего, они смастерили ей новый кукольный домик из красивой белой деревянной упаковочной коробки, и раскрасили его, и сделали перегородки, разделив пространство на четыре комнаты, обставленные новой картонной мебелью и населённые новыми бумажными куклами, вырезанными из немецкого журнала. Потом из Петербурга в спешном порядке прибыла Маззи, как делала всегда, когда Эра заболевала, и привезла с собой много замечательных подарков. Для нового домика как нельзя кстати подошла одеколонная лампа, которая, когда её зажигали, горела красивым голубоватым пламенем, придававшим всему таинственный вид, и так сладко благоухала. А ещё имелся сервиз для бумажных кукол со всевозможными фарфоровыми тарелочками, ножичками, вилочками, ложечками и зелёными стаканчиками в серебряных подстаканниках, такими крошечными, что ими мог бы прекрасно пользоваться и комар. Но лучше всего было маленькое пианино, которое можно было поставить поперёк кровати, чтобы Эра продолжала практиковаться, играя "Весёлого крестьянина", как она делала каждый день до этого на старом отцовском "клавесине".

В довершение Маззи выставила на полу очаровательный игрушечный немецкий городок из дерева, вырезанный в Нюрнберге. В нём было несколько улочек с причудливыми старомодными домами и торговыми лавками, и школа, и кирха с высоченным шпилем, и малюсенькие фигурки мужчин, женщин, детей и всяческих животных. Как объяснила Шелли, человек, одетый в красно-зелёный костюм, был сторожем, обязанным ночью оповещать жителей о времени, выкрикивая каждый час:

"Хе́ррен унд Да́мен,

Зи му́ссен шля́фен.

Ди ур хат и́бен

Зин гешля́ген".³¹

Окна в домах были из настоящего стекла. Заглянув в них, Эра с удивлением обнаружила, что комнаты полностью обставлены самой миниатюрной мебелью, какую она только могла себе вообразить, также сделанной из дерева, выкрашенной в яркие цвета и приклеенной к полу, дабы она не падала и не перекатывалась.

Ради таких милых игрушек стоило подхватить и ветрянку. Пока её держали в постели, Эра просила по вечерам зажигать одеколонную лампу и ставить её посреди городка, где она горела, как настоящий уличный фонарь, в то время как либо Маззи, либо Шелли, любезно передвигая сторожа по улочкам, напевала:

"Хе́ррен унд Да́мен,

Зи му́ссен шля́фен".

Джери дремал неподалеку в своём излюбленном месте – на покрытой ковром плетёной корзине, которую Нана всегда брала с собой в Англию в качестве дополнительного багажа. Теперь же та стояла рядом с комодом. Во сне Джери слышал, как поёт Маззи, и начинал подтявкивать тоненьким дискантом, что звучало так, будто он присоединялся к хору и исполнял свою партию: "Яп-пап-пап-пап-пап".

Это были поистине прекрасные дни, даже несмотря на то, что ветряночная сыпь начала подсыхать и чесаться.

"Не расчёсывай лицо или любое другое место, – предупредил Дока. – Потому что если ты будешь это делать и сдерёшь хотя бы одну корочку, то там останется след на всю жизнь".

Эра послушно убрала руки от лица (хотя и почёсывалась в некоторых местах на теле, когда никто не видел), пока однажды в задумчивости не содрала две засохшие корочки с переносицы прямо между бровями.

"А теперь посмотри, что ты наделала!" – укоризненно воскликнула Маззи, и Дока, кивнув, сказал: "Да, теперь у тебя на лице навсегда останутся две ямочки". И Нана с Шелли поцокали, качая головами, и Эра горько заплакала, испытывая сильную жалость к своей переносице. Однако было слишком поздно что-то менять, и, как и предсказывал Дока, эти две еле заметных ямочки прошли с ней сквозь года.

Когда она поправилась, и ей разрешили вставать и играть, Маззи вернулась в Петербург, а жизнь с Докой, Наной и Шелли потекла как прежде.

Великий пост и Пасха

Длительность Великого поста – семь недель до Пасхи. Начиная с его первого дня Маша, Наташа и все остальные слуги ели только чёрный хлеб с огурцами, редиской, грибами и капустой и пили квас и чай. Обычно в течение первой недели они "подтверждали своё благочестие" – ходили два раза в день в церковь, постились, не помышляя даже притронуться к мясу, яйцам, молоку или маслу, читали священные книги, вспоминали свои прегрешения и наконец в последний день шли на исповедь.

Было очень интересно наблюдать за ними, входящими в детскую с серьёзными лицами и опущенными глазами и просящими у всех прощения за совершённые грехи. Правильным ответом на это являлось: "Бог простит", – с последующим торжественным поклоном и без добавления каких-либо иных слов. Но Нана и Шелли, будучи иностранками, неизменно забывали, что положено говорить и делать в таких случаях, вследствие чего выглядели приятно удивлёнными столь внезапным раскаянием девушек. И спешили, похлопывая тех по плечу, объяснить, что нужно и впредь вести себя хорошо, никогда не забывая вытирать пыль в комнатах или подметать полы – особенно под кроватями – и первым делом с утра приносить горячую воду.

Конечно же, всё это было неправильно. Поэтому Маша и Наташа выглядели изумлёнными и потрясёнными, спешно покидая комнату и бормоча друг другу вполголоса: "О Господи, ну почему же Мизженигс и Елена Николаевна (так они звали Шелли) распекают нас в такие важные дни и забывают простить наши грехи?"

А Дока смеялся и пытался в очередной раз втолковать Нане и Шелли, как им следовало поступить. Но это было бесполезно. Нана восклицала: "Ого?" (её любимое выражение, из-за которого Мики дал ей прозвище "Ого мисс Дженнингс") – а Шелли: "Ах, вот как?" – обе с интонацией неподдельного удивления, как будто всё услышанное было очень ново и поразительно. И на следующий год они снова повторяли ту же ошибку, к безысходному отчаянию Маши и Наташи.

Но вот наступает Святая или Страстная неделя, и семья приезжает, чтобы провести Пасху с Эрой в Троицком. Поскольку вся она не может уместиться в одном крыле, Большой Дом вновь целиком открывается после двух недель колоссальной уборки, во время которой Осип и Афанасий с множеством деревенских девушек и под пристальным присмотром Шелли натирают полы воском, моют окна, выбивают ковры и мягкую мебель, приводя всё в образцовый порядок. Когда работа заканчивается, в доме пахнет мылом, воском, полиролью и крестьянками, и Эра бегает по комнатам, вдыхая этот приятный запах и удивляясь, почему он не может длиться вечно.

Теперь всё готово, дом сияет, большие голландские печи испускают ровные волны тепла, а вазы наполнены цветами из оранжереи. Самовар поёт на столе в столовой, и лампы зажжены, ведь пришло чайное время, и семья будет рада выпить и съесть что-нибудь горячее после долгой поездки со станции в открытых санях. Пасха в этом году ранняя, и снег всё еще лежит на земле.

"Они едут, они едут", – кричит Маша, которая до этого, завернувшись в свою большую шерстяную шаль, высунулась из окна в конце коридора и прислушивалась к звону троечных бубенцов вдали. При этих словах все бегут вниз, причём Эра одета в шубу, чтобы не простудиться, когда распахнутся большие двери. Бубенцы заливаются всё ближе и ближе. Раздаётся хруст полозьев, когда сани влетают во двор. Кучер Иван, везущий в первых санях Генерала и Маззи, орёт: "Тпррр". Лошади останавливаются, тяжело дыша и качая головами, так что бубенцы продолжают петь красивейшим переливом. Слышатся голоса, приветствия, вопросы: "Как поживаете?", "Как здоровье?", "Как дела?", – и входит вся семья: Генерал, Маззи, Ольга и Мики, Профессор, Юлия, камердинер Генерала Карпыч, прочие слуги и горничные.

"Моя Малышка!" – восклицает Маззи, обнимая Эру.

"Эй, Губернаторша!" – ревёт Генерал, поднимая её на руки и царапая лицо своими колючими усами.

"Кто же это, если не наша главная Мартышка из мартышек, Водочмока собственной персоной, ещё более некрасивая с этой парой дырок во лбу", – вопит Мики, а Ольга степенно замечает в своей нынешней взрослой манере: "О, как ты поживаешь, Эра, какой большой девочкой ты становишься!" – и покровительственно гладит её по голове, подставляя затем свою холодную щёку для поцелуя. Но Эра терпеть не может, когда с ней так обращаются, а потому отталкивает руку Ольги от своей головы, отказываясь её поцеловать.

"Милое дитя, такое же невоспитанное и грубое, как всегда", – бросает Ольга, подняв брови и одаривая Эру особенно ненавистным ей ледяным взором.

А Эра вспыхивает и парирует: "Сама ты грубая и невоспитанная!"

"Тихо, тихо, девочки, – строго одёргивает Шелли. – Перестаньте обе. Не начинай дразнить свою младшую сестру, как только войдешь в дом, Ольга, и ты, Эра, мило поприветствуй свою дорогую старшую сестру. Ну же, поцелуйте друг друга", – что они и делают, хотя и с некоторой опаской.

"Я тебя не виню, Ольга, за то, что не хотела целоваться с Водочмокой. Я, как только это сделал, сразу понял, что она воняет как настоящая мартышка", – отмечает Мики.

После чего Эра возмущенно вскрикивает: "Это неправда, я не воняю как мартышка!" – и Шелли снова приходится их успокаивать.

Затем они все идут в столовую. Маззи занимает своё обычное место у самовара во главе стола прямо напротив Генерала. Эра поглядывает на всех молча и растерянно, ведь после долгих зимних месяцев, проведённых с Докой, Наной и Шелли, она напрочь отвыкла от такого количества разговоров, споров и смеха.

Генерал обсуждает возможность охоты на волка с управляющим Николаем Ивановичем, забежавшим поприветствовать семью. Поскольку событие торжественное, тот одет в сюртук, и его волосы набриолинены. Маззи подробно расспрашивает Нану о цветах в оранжерее; Профессор уже спорит с Шелли о политике и Кайзере; Мики занят поглощением сливового пирога, в то время как Ольга спокойным ровным тоном, как и подобает взрослой девушке, готовящейся к первому выходу в свет, рассказывает освободившейся Нане всё о придворном бале, на котором она будет присутствовать после того, как её представят императрице.

Эра слушает вполуха, а сама думает об уютных чаепитиях наверху в игровой комнате, и зябнет в огромной столовой, и испытывает одиночество посреди непривычного шума. Вскоре, допив молоко, она выскальзывает из-за стола и поднимается в игровую комнату, где Маша уже, как водится, задёрнула шторы и зажгла лампу на квадратном столе, используемом Наной для игры в пасьянс. Сегодня в крыле очень тихо. Но пока Эра стоит в центре комнаты, пытаясь решить, с какими игрушками хочет поиграть, резкий порыв ветра с рёвом врывается в дымоход, дребезжит оконными стёклами, а после, завернув со скуляще-свистящим звуком за угол дома, затихает, лишь слегка постанывая вдалеке.

"Вальдемар До и его дочери вновь вышли из дома³²", – шепчет она, думая при этом и о другой любимой сказке Андерсена про Четыре Ветра и их Мать³³. И она присаживается на один из позолоченных стульчиков большого кукольного дома, слушая и следующий порыв ветра, и последующий, и все остальные, быстро проносящиеся один за другим. Старый серый попугай Попка крепко спит в своей клетке, примостившись на одной ноге и засунув голову под крыло. Он тихонько раскачивается взад-вперёд и издаёт еле слышный забавный звук, похожий на "кррр-р". Золотые рыбки висят не шелохнувшись в своём аквариуме, Джери храпит в кресле Наны, и даже кукла Эсмеральда, прикрыв восковые веки, окаймлённые длинными чёрными ресницами, дремлет под розовым шёлковым одеялом.

"Внизу все такие шумные, а здесь наоборот все спят", – уныло размышляет Эра, желая, чтобы хоть кто-нибудь – но старый, а не молодой – пришёл и поведал ей интересную историю. Внезапно до неё доносятся звуки открывающейся и закрывающейся двери в конце коридора и приближающихся знакомых шагов Юлии, которых она не слышала уже несколько месяцев.

"Юляша, Юлькинсон, душенька моя, я здесь", – кричит она. И в комнату входит её старая подруга, одетая, как обычно, в строгое чёрное шёлковое платье и чепец в тон, приколотый на макушке. Тяжёлая круглая золотая брошь с жемчужиной посередине схватывает её высокий воротник, и такие же серьги покачиваются под лентами чепца.

"Что стряслось, Петушок? – мягко спрашивает она. – Почему ты совсем одна? Я заглянула в столовую, но тебя там не было, поэтому решила поискать здесь".

Эра тут же бросается на шею к Юлии Артемьевне и, полусмеясь, полуплача, умоляет рассказать ей что-нибудь.

"А что тебе хотелось бы услышать?" – серьёзно спрашивает Юлькинсон, и Эра, не раздумывая, отвечает: "Ту историю о паломнике, которому снились ангелы и святой пророк Илья, и который потом решил отправиться в Иерусалим".

"Отлично", – одобряет её выбор Юлькинсон и, устраиваясь с Эрой поудобнее на диване, начинает:

"Жил когда-то очень старый человек, и звали его Клим. Он был богобоязненным крестьянином и вёл столь праведную жизнь, что все в деревне уважали его. Однажды жаркой летней ночью, лёжа на своей прохладной печи, он увидел чудесный сон. И в этом видении ему явился сонм сияющих ангелов, вошедших в его хижину и столпившихся вокруг печи. В изумлении он уставился на них, а после немного струхнул, решив, что, похоже, настал его смертный час, и они пришли по его душу. Но в тот миг, когда он собрался вытянуть ноги, скрестить руки на груди и испустить последний вздох, он услышал глубокий и красивый голос, внезапно наполнивший всю хижину.

'Ты не умер и не умираешь, Клим, – молвил он. – О нет, ты проживёшь сто и более лет. Но открой свои уши и прими благую весть, которую я принёс тебе'.

'А кто ты, о господин мой?' – вопрошал Клим, дрожа всем телом, ведь хотя он и слышал прекрасный голос, но не лицезрел никого, окромя ангелов. Те же ничего не говорили, а лишь тихо пели, играя на своих золотых арфах.

'Я Илья-пророк', – ответил Голос. И эти слова разнеслись по всему миру подобно раскату грома, а все богобоязненные христиане, оторвавшись от своего праведного сна, набожно перекрестились и пробормотали: 'Илья-пророк ездит по небу, ибо его золотая колесница нынче прогрохотала над нашими головами. Знамо дождь будет, и нам след затворить окна'.

И вновь пророкотал величественный Голос, возвестивший: 'Вот послание Господа нашего к тебе, Клим Петрович. Внемли же и повинуйся. Поутру, едва забрезжит рассвет на небе, ты встанешь и тронешься в дальний путь по полям и лесам, холмам и долинам, рекам и морям, пока наконец не вступишь в Иерусалим Золотой. Там взору твоему предстанет такое, чего очи твои вовек не видели, а также будет ожидать новое послание'.

Сызнова мир сотряс ужасающий грохот, и добрые христиане, прошептав: 'Воистину, это Илья', – перекрестились, надеясь, что дождь не будет слишком сильным.

После этого Голос смолк, и ангелы один за другим исчезли, и в хижине стало темно и пусто. Тогда Клим проснулся, дрожа как лист, и, открыв глаза, увидел, что по-над землёй разливается рассвет.

'Самое время идти', – подумал он и, вставши, помолился, собрал в холщовый наплечный мешок постельное бельё да чистую рубаху, выпил стакан холодной воды, съел кусок чёрного хлеба, трижды осенил себя крестным знамением и, отворив дверь, вышел навстречу восходящему солнцу".

Округлив глаза и затаив дыхание, Эра прижалась к Юлии, как вдруг магию повествования разрушил топот ног вверх по лестнице и дальше по коридору, а затем в комнату ворвался Мики с криком: "Беги принимай подарки, Водочмока. Тебе все кое-что привезли и сейчас распаковывают вещи".

И хотя Эру очень расстроило, что чудесная история Клима оборвалась на таком захватывающем месте, но подарки есть подарки, и после умоляющего взгляда, на который её старая подруга тихо ответила: "Беги, Петушок, беги. Я дорасскажу позже", – она издала восторженный вопль и со всех ног помчалась вслед за Мики вниз по лестнице.

Семья обнаружилась в гостиной, где деловито распаковывался большой сундук и разворачивались бумажные пакеты с подарками для тех, кто оставался в Троицком на всю зиму. Доке вручили галстуки, носовые платки и книги. Нане и Шелли досталось по шёлковому платью, паре перчаток, флакону духов и несколько милых безделушек. Маша и Наташа получили кашемировые наряды и яркие шали. А Павла, Ивана, Герасима, Афанасия и Осипа одарили рубашками, шарфами и всяческими вещами, полезными в хозяйстве. Никто не был забыт. Среди подарков нашлись даже орехи для Попки, столь им обожаемые, новый ошейник для Джери и клетка для канарейки. Эре были выданы: новое весеннее пальто и шляпка, которым она не уделила особого внимания, поскольку одежда её не очень интересовала; и летнее приданое для её куклы; и игрушки; и книги … книги по астрономии, книги о цветах, книги о насекомых и жуках и – о чудо! – иллюстрированное издание с пятью поэмами Лонгфелло, включая её любимого "Деревенского кузнеца". Эра с первого взгляда пришла в восторг от этой книги и удивлялась, как Маззи вообще смогла догадаться купить именно её.

Когда все подарки были распакованы, розданы и с восхищением осмотрены, и Эра питала надежду, что за этим занятием все позабыли про время её отхода ко сну, Нана, неожиданно повысив голос над шумом и хлопнув в ладоши, сказала твёрдым тоном, не допускавшим у любого обитателя детской даже мысли об ослушании: "Пожелай-ка всем спокойной ночи, Пташка, и марш наверх".

Мики заулюлюкал и вскричал: "О, так тебя всё ещё отправляют спать в половине восьмого, Водочмока. О-хо-хо, какая же ты ещё кроха!"

И Эра бросилась вверх по лестнице, едва сдерживая рыдания, ненавидя необходимость ложиться спать тогда, когда совсем не хочется, свой ужасный возраст и чудовищное время – половину восьмого, когда только младенцам пора в кровать.

Страстная неделя была волнующей и насыщенной необычными событиями. Теперь уже вся семья блюла своё благочестие и, как это делали Маша и Наташа в течение первой недели, постилась, читала священные книги и дважды в день посещала храм. Все, кроме Эры, считавшейся слишком маленькой для столь строгого следования обрядам и, кроме того, уже совершившей многое перед Рождеством, что находили вполне достаточным для её возраста. В дополнение к этому, в деревне постоянно бывали случаи скарлатины, или брюшного тифа, или какой-либо иной инфекционной болезни, и Маззи боялась возможности её заражения, особенно после недавно перенесённой ветрянки. Посему Эру вывозили в церковь только дважды за всю Страстную неделю: один раз утром на исповедь и причастие и один раз днём для целования Плащаницы. В тот день, пока они ехали в старом возке, раскачивавшемся своим обычным образом и заставлявшем Эру чувствовать себя не очень хорошо, Маззи отвлекала её, рассказывая о страданиях Христа и Его распятии столь трогательно и красочно, что маленькая Эра разрыдалась и проплакала до момента прибытия. Храм был пуст, поскольку служба в этот час не проводилась, но при этом натоплен, и там сильно пахло ладаном.

В центре на возвышении стояла Плащаница —изображение Иисуса Христа в натуральную величину, лежащего в своей могиле и окружённого пальмовыми ветвями и цветами, присланными из оранжереи садовником Семёном. Когда Эра со слезами, всё ещё текущими по щекам, и бьющимся сердцем последовала за Маззи по трём покрытым красным ковром ступеням, ведущим к Плащанице, она, помня наставления, поцеловала кровоточащие раны сначала на ногах Иисуса, затем на его руках и наконец Священное Писание и крест, которые лежали там же. И покуда она низко склонялась, дабы совершить сей обряд почитания, сладчайший аромат розового масла, покрывавшего Плащаницу, достиг её ноздрей, а само оно, попав на губы, вскоре наполнило её рот своим вкусом. Разнообразные цветы, выставленные вокруг и тоже источавшие сладкий запах, выглядели в мягком мерцающем свете сотен церковных свечей, горевших в массивных серебряных подсвечниках, как гигантский натуральный венок с вплетёнными в него блестящими зелёными пальмовыми листьями.

В усадьбе полным ходом шли приготовления к Пасхе. Большой Дом был ещё раз вычищен сверху донизу, хотя никакой необходимости делать это так скоро после прошлой уборки не было. Непрерывный поток крестьянских ребятишек тёк через задний двор, доставляя поварам всё необходимое для пасхального стола: мясо от пастуха; молоко, сливки и масло с маслобойни; овощи и фрукты из теплицы.

Огромная кухня была самым главным центром деятельности в те дни. Там готовили потрясающие блюда: сыровяленые ветчины; жареных индеек, гусей, уток и кур; телятину и говядину; молочных поросят с хреном; заливные, холодцы и студни; разнообразные соусы, а также знаменитые и важные для этого праздника куличи и пасхи. Кулич – это круглый и довольно высокий сладкий хлеб из белой муки с изюмом внутри, покрытый сверху глазурью, в самом центре которой выведены буквы Х и В, обозначающие выражение "Христос Воскрес". Тогда как пасха – это сладкий творог в виде усечённой четырёхгранной пирамиды, символизирующей Гроб Господень и также имеющей буквы Х и В, либо выдавленные на её сторонах, либо составленные из изюма. Иногда поверх неё прикрепляют бумажную розу, обычно красную или розовую. Куличи и пасхи всегда готовили загодя, чтобы священник мог освятить их на специальной небольшой церемонии. Их заворачивали в белые салфетки, аккуратно укладывали в сани, а затем повар отвозил их в церковь, где они выставлялись рядом с куличами и пасхами крестьян, ожидая своей очереди на освящение.

К пасхальному столу нужно было приготовить десятки сваренных вкрутую яиц и раскрасить их в различные цвета, отдавая предпочтение красному как самому главному на Пасху. Это была приятная работа, выполнявшаяся каждый год на квадратном письменном столе Наны в игровой комнате. Для этой цели с него убирали красивую скатерть винного цвета, после чего повсюду расстилали старые газеты и наконец выставляли большие фарфоровые чаши с разнообразными красителями вместе с корзинами полными варёных яиц. Затем все, то есть семья вместе с Наной, Докой, Шелли и Профессором, устроившись на простых венских стульях, специально перенесённых наверх по этому случаю, приступали к важнейшему заданию. Как же Эра обожала этот ритуал! Она аккуратно опускала яйца в разные чаши, затем выкладывала их на несколько минут сушиться на газетах, после чего сортировала по цвету и очень осторожно, тоненькой кисточкой, окунутой в золотую краску, помечала их всё теми же священными буквами Х и В. Но яйца, побывавшие в руках Ольги, неизменно становились самыми красивыми. Будучи настоящей художницей, она своей кистью с золотым кончиком вырисовывала изумительные картинки и узоры, выделявшиеся чу́дным кружевом на фоне насыщенного красного, синего или фиолетового цвета, покрывавшего яйца.

Мики любил рисовать маленькие золотые кораблики, бегущие по колышущимся золотым волнам с расправленными, сильно надутыми воображаемым ветром парусами, а Нана и Шелли предпочитали наносить на одну сторону яиц мелкие изображения при помощи декалькомании³⁴. Генерал посмеивался над ними, утверждая, что их яйца ни капельки не похожи на русские, но они и не возражали против этого, резонно замечая: "Зачем им быть похожими, если мы сами не русские?"

Как бы то ни было, всем чрезвычайно нравилось создавать такие разные произведения искусства, и творческий процесс шёл непрерывно в течение нескольких часов до тех пор, пока последнее яйцо не было разукрашено и высушено.

Но вот всё закончено, яйца с горкой заполняют корзины, газеты пропитаны краской, протёкшей, к отчаянию Наны, и на её стол. Маша и Наташа осторожно уносят чаши с красителями, а дорогостоящие миниатюрные бутылочки с золотой краской Шелли бережно прячет в специально отведённый для этого шкафчик.

Семья устала, но торжествует, потому что разве не всё теперь готово к Пасхе? "И это была непростая работёнка!" – замечает Генерал, потягиваясь и покряхтывая так громко, что попугай Попка просыпается и сердито объявляет: "Ужин подан".

Пальцы Эры покрыты краской. По словам Мики, они выглядят точно так же, как "противные тонкие извивающиеся рисованные червяки". Кроме того, у неё весь передник в разноцветных разводах и синее пятно на кончике носа. "Что ж, – любезно говорит Мики. – Оно уже никогда не отмоется, и тебя всю жизнь будут называть Мисс Синий Нос, не так ли, Ольга?"

И Ольга с полной серьёзностью отвечает: "Ну конечно, и только представь, как мы будем гордиться нашей дорогой младшей сестрой с этими двумя прелестными дырочками над носом, который так и останется синим, заставляя всех думать, что она слишком любит вино".

Эра возмущённо издаёт протестующий вопль, и Генерал, ничего не слышащий, но всё замечающий, резко спрашивает: "В чём опять дело?", и Ольга с Мики, тут же замолчав, выглядят добродетельно и невинно.

"Почему я не могу пойти с вами на ночную службу?" – начинает канючить Эра, и Генерал снова моментально реагирует: "А теперь-то что?" Как только Маззи объясняет ему, он решительно произносит: "Нет, разумеется, ты не можешь пойти с нами, ты ещё слишком мала". И тогда Ольга с Мики снова начинают хохотать, восклицая: "Ха, ха, ха, слишком мала, слишком мала!" – а Эра кладёт голову на стол и рыдает.

"Водочмока, Водочмока, неудивительно, что я зову тебя Водочмокой, ведь ты всё время ревёшь", – скандирует Мики. Но по счастью в этот миг вбегает Маша с известием, что прибыли гости, и все спешат вниз, чтобы узнать, кто это.

Они обнаруживают там старого господина и госпожу Юдиных вместе с дочерями Сашей и Нюрой, и те торжественно заявляют, что приехали провести Пасху у них. Генерал и Маззи радушно приглашают: "Входите, помолитесь и обогрейтесь", – а после велят слугам поторопиться и приготовить гостевые комнаты для Юдиных.

Эра думает, что старый господин Юдин похож на льва, потому что у него густая серебристая грива, пушистые брови и много растительности на лице, включая усы, бороду и бакенбарды. Из ушей у него тоже торчат пучки седых волос, и Эра задаётся вопросом, не оттого ли он так глух. У него есть манера урчать про себя, когда он молчит, и рычать всякий раз, когда он говорит.

Госпожа Анна Григорьевна Юдина – женщина невысокая и настолько толстая, что можно подумать, что её талия обвязана большими мягкими подушками.

"Этого не может быть", – шепчет Эра Мики, а тот в ответ радостно подначивает: "Ты ущипни её, Водочмока, и проверишь".

И, к ужасу Маззи, она действительно щиплет госпожу Юдину, которая, подпрыгнув в воздух со страшным визгом и приземлившись обратно с тяжёлым глухим ударом, от которого дребезжат оконные стёкла, начинает кричать, что кто-то воткнул в неё булавку. Поскольку единственным человеком, находящимся рядом, является Эра, то все обращают укоризненный взор на неё. А она стоит, покраснев от испуга, и просит тоненьким голоском: "Пожалуйста, простите меня, Анна Григорьевна, это была ошибка".

"Ошибка? Ах ты, маленькая лгунья! – шепчет ей на ухо Мики. – Значит, это была ошибка, ха! Что ж, тогда и это ошибка". И он щиплет её за то же самое место, за которое она ущипнула бедную госпожу Юдину, заставив и Эру визжать и подпрыгивать.

Старшая дочь Юдина – Александра Васильевна или Саша – примерно ровесница Мэри. Она невысокого роста и плотненькая, но ещё не толстая, как её мачеха, и имеет милое, доброе и приятное лицо с мелковатыми чертами. Единственное, что в ней не нравится Эре, это волосы, спускающиеся до бровей и похожие на довольно пыльный парик.

Нюра или Анна Васильевна – младшая его дочь, на два года старше Ольги – столь мала ростом, что напоминает карлика. Держит одно плечо выше другого, имеет дёрганную манеру поведения и, обладая тонким высоким голосом, трещит без умолку. Считая себя очаровательной, заигрывает со всеми, но особенно с мужчинами.