Читать книгу: «Отчина. Связь веков. Исследование рукописи»
© Алексей Аимин, 2018
ISBN 978-5-4485-4052-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ОТЧИНА
От автора
Проделав данную работу, я немного засомневался в ее целесообразности. Это было мое первое историко-этимологическое исследование, касающееся не только истории России, но и истории Православия. Набравшись храбрости отправил рукопись на проверку настоятелю Псково-Печерского монастыря:
Ваше Высокопреподобие уважаемый отец Наместник Архимандрит Тихон. Прошу вашего благословения на издание исторического очерка-эссе «Отчина. Сяззь веков», рассказывающего о славном пути Вашей обители. Буду рад замечаниям.
Получаю ответ:
Уважаемый Алексей Аимин! Молимся о Вашем здравии и спасении.
С уважением – Наместник Архимандрит ТИХОН
06.10.2009
– — – Original Message – — —
From: А. А. Аимин
To: webmaster@pskovo-pechersky-monastery.ru
Sent: Saturday, October 03, 2009 9:38 PM
Subject: Рукопись
И хотя благословения архимандрита я не получил, мне было достаточно и того, что мне не было сделано замечаний по истории обители. Теперь с чистой совестью предлагаю этот труд вашему вниманию.
По страницам рукописи
Эта небольшая книжица в 80 страниц попала ко мне случайно. На два дня мне ее дала заведующая Лужской городской библиотекой. На коричневом картоне самодельной обложки была аккуратно наклеена темно-синяя ткань. Мелкий рисунок с золотистой вязью, потертые уголки, зеленоватый срез бумаги подсказывали, что впереди меня ждет необычное чтение.
Вот так выглядел «Самиздат» вековой давности
Раскрыв книжицу, я понял, что не ошибся. Это была аккуратно отпечатанная рукопись, набранная на пишущей машинке. Судя по не четкой пропечатке синеватых букв, в моих руках был ее четвертый или пятый копировочный экземпляр.
На пожелтевшем титульном листе прочел:
Леонид Зуров, Отчина, 1928 год.
На следующей странице следовала авторская преамбула:
«Очерки «Отчина» – результат весенней работы в Псково-Печерском монастыре. Пользуясь гостеприимством Обители, я смог просмотреть рукописную библиотеку, хранящуюся в ризнице, сделать зарисовки букв, концовок, водяных знаков и кожаных тиснений.
В библиотеке мне удалось обнаружить заброшенную икону с рисунком обители конца царствования АЛЕКСЕЯ Ми-хайловича и богатую киноварными буквами рукописную книгу XVI века государева дьяка Мисюры Минейхина».
Мисюрь Минехин был уверен в величии Православной веры и всю свою жизнь и все свои силы положил на укрепление рубежей Московии. Это в его проповедях громко зазвучало:
«Москва – третий Рим.
Бегло пролистав рукопись, понял: не беллетристика. На научный труд тоже не похоже: ни цифр, ни дат, ни каких-либо глубокомысленных выводов.
Зато в душу сразу же запали фразы:
«Тихо на белых крыльях летел в обители день».
«Звонкое безлюдье царило окрест».
Это же поэзия!
Перелистываю еще несколько страниц – ну конечно, поэзия – лирическая, патриотическая, эмоциональная:
«Ветры, сметавшие песок с корней, несли тоскующий плач псковитянок».
«…и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь».
Но кто же автор? Какова его судьба?
На титульном листе рукописи обозначена дата – 1928 год. Псково-Печерский монастырь тогда находился на территории Эстонии. Несомненно, автор был глубоко верующим человеком. Может, Леонид Зуров был священнослужителем или паломником, посетившим монастырь в те очень непростые для православных годы? Обо всем этом я узнал позже.
В то время его имя еще ничего не говорило и этот вопрос я оставил на потом и решил зайти с другого конца.
Но что же тогда у меня в руках, перепечатка с уже вышедшей книги или перепечатка с самой рукописи? Об этом тоже пока остается лишь строить догадки.
А пока раскрываю и вчитываюсь…
Титульный лист
Вчитываясь в пожелтевшие страницы, интуитивно начинаю понимать главную задумку автора. Не претендуя на какое-либо признание и не преследуя личных целей, Леонид Зуров хотел донести до современников и потомков правду о мужестве русского народа, монашеского подвига и роли православной церкви в истории Российского государства.
Стиль самого повествования показался мне необычным и довольно сложным, иногда приходилось вчитываться в текст и возвращаться назад. Но именно этот необычный язык стал главным связующим звеном между прошлым и будущим, между нами и печерскими и псковскими летописцами. Леонид Зауров обращается к событиям, уже описанным до него. Вот, например, как рассказывает неизвестный очевидец событий в рукописи 1582 года1 о начале Ливонской войны:
«Когда достиг государь Лифляндской земли, прослышали жители Лифляндской земли, немцы, о царском на них нашествии, пришли в смятение и зашатались от страха, как пьяные, зная о сильном и храбром войске его и осознавая бессилие свое».
В «Отчине» о начальном этапе войны повествуется столь же образно, но гораздо ярче и поэтичней:
«По мерзлой земле запрыгала пушечная пальба, зарево задрожало над замками, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев».
Читая очерки Леонида Зурова, как бы слышишь разговорную речь того времени. И хотя стилистика повествования в «Отчине» иногда напоминает тексты иноков-летописцев, в ней явно присутствуют и элементы былинной напевности, заимствованные из устного народного творчества:
«…где спали горбатые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох».
Поначалу мне захотелось выписать для себя лишь отдельные, особо задевшие меня строчки. Затем начал набирать небольшие отрывки из текста – может, пригодятся. Но в конце концов решил полностью перевести текст рукописи в электронный вид, сам еще не понимая для чего.
Набор текста творческой работой назвать трудно, однако для меня это занятие превратилось в увлекательное путешествие в прошлое, в том числе и в историю развития русского языка. Не замеченные при первом прочтении слова и фразеологические обороты яркими мазками дорисовывали созданные Л. Зуровым образы. Они же подарили мне и небольшие филологические и этимологические открытия. В очерке «Малая обитель» читаю:
«В перемирные годы закладывал Псков стены каменные».
Здесь идет речь о событиях, происходивших после 1482 года. Тогда, после осады Изборска и Пскова (1480—1481 гг.), с Ливонским орденом на 10 лет был заключен мир. В то время на жизнь одного поколения псковичей выпадало несколько войн, потому народ этим коротким мирным периодам и дал такое точное определение – перемирные годы. Там же перечисляется помощь, оказанная местным населением нарождающейся обители:
«Мужики подарили им мерина и поженки из былья чьих-то перебитых Литвою жильцов».
Поженки здесь прочитываются как сельскохозяйственный инвентарь, производное от пожня (сжатое поле) – то есть поле, которое обжали. И тут возникает ассоциация со словом пожитки, ведь хлеб на корню в период переработки и закладки на хранение называли житом. Житом именовали и хлеб, оставленный крестьянином для себя, в отличие от излишка, который, превращаясь в товар, уже назывался зерном или хлебом. Слово пожитки могло означать все необходимое для выращивания и хранения жита: соху, серп, цеп, вилы, мешки, лари – первое и самое главное крестьянское имущество. И лишь потом, когда от жита образовалось слово жизнь, значение слова пожитки стало шире: общее название имущества, необходимого для жизни.
О возведении первой в обители деревянной церкви Леонид Зуров пишет так:
«На горе срубили они церковь Антония и Феодосия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце».
Что такое бильце? В старину многие монастыри за бедностью не имели возможности отлить колокола, потому вместо них применялось било. Оно могло быть деревянным, медным, железным. Ну а бильце – это всего лишь маленькое било.
Било
А вот еще одна интересная догадка. В начале очерка «Корнилий» идет перечисление занятий будущего игумена Псково-Печерского монастыря в период отрочества:
«…свечи скал, дрова рубил, и был искусен в письме иконном».
Так вот скал не что иное, как форма глагола скалить (скатывать). В те времена свечи еще не отливали, а скатывали из разогретого и размятого воска, заложив внутрь фитильную нить. Кстати, наиболее вероятно, что именно от глагола скалить произошло известное нам слово скалка.
В том же очерке описывается благословление игумена Корнилия на начало строительства каменных стен. При перечислении наемных рабочих называются две не встречающиеся в современном языке специальности – стенщики и ломцы. Если со стенщиками все понятно – это каменщики, то ломцы давно ушли в историю. Это были рабочие каменоломен – на Псковщине их называли выломками. В русском языке осталось название их основного инструмента – лом.
В очерке об осаде Пскова рассказывается, как крестный ход из Печер встретил «…гонцов, что, надев на копья шапки, кликали по деревням, чтобы все жгли свое обилье и ехали в осаду». Обилье в данном случае означает то, что невозможно было увезти с собой или спрятать. Впоследствии от корня этого забытого существительного произошло слово изобилие.
В очерках Л. Зурова многие слова и выражения поначалу могут показаться непонятными, на самом же деле они являются прародителями современной лексики. Например:
сумежьи земли – земли, прилегающие к меже, границе, т.е. приграничные;
отынил – производное от отынить, то есть поставить забор, тын; отгородить;
кольчатый панцирь – спаянная из колец кольчуга (от слова кольцо);
ротовище – древко с высверленным отверстием, внутрь которого вставлялся наконечник копья;
подъезды и навести – дороги к монастырю, второе – от глагола вести, отсюда навестить;
«…и многие стопицы потянулись к лесному монастырьку».
Стопицы – это тропинки и дорожки, протоптанные к обители богомольцами.
Неоднократно в рукописи встречается определение, от которого также веет поэзией: обозерские рыбаки. Так называли рыбаков с Псковского и Чудского озер, соединенных широкой протокой. Это сложное слово звучало бы менее красиво, будь оно образовано от словосочетания два озера.
Нет никакого сомнения в том, что автор очерков был талантливым человеком, ему часто удается всего лишь одним словом расцветить целое предложение:
«Приступая к работе, начиная затвор в тишину, становились они на молитву».
«…ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись груженые белым льном ладьи».
«Оставив мирской мятеж, ушел он из Пскова, и в Печерской обители возложили на него иноческий образ».
Удалось Леониду Зурову передать и эмоциональную сторону жизни в те тяжелые и скорбные для Пскова и Новгорода годы. Простыми образами и обычными словами он смог передать ужас и страдания от несчастий, обрушившихся на русских людей:
«В чужих следах были поля. По весне не зацвели посеченные сады, пчелы не прилетели на разоренные пасеки», – пишет автор об опустошительных набегах литовцев;
«В заморных, заколоченных домах, живые, не смея выйти на улицу, помирали голодной смертью, а бежавшие в леса питались листьями и мхом» – это горестное описание эпидемии чумы;
«Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады» – так повествуется о невиданном пожаре в Пскове.
О трагических событиях XVI века рассказывается в очерке «Корнилий». Иван Грозный объединял русские земли мечом и кровью. Порубежные лифляндские территории он тоже хотел присоединить к Московии. В 1559 году началась Ливонская война. Татарская конница Тохтамыша сеяла в Ливонии ужас:
«Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов и молодых дворян в заросшие кустами овраги. С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и дорогам Москву».
Но за кратковременными победами последовали поражения. Грозный видел причину военных неудач в предательстве воеводы Андрея Курбского, перешедшего на сторону Литвы, и в готовящихся заговорах. Царь считал, что Псков и Новгород не излечились от «вечевой заразы», и опасался, что они могут перейти на сторону Литвы. Грозный решил упредить измену и сам пошел во главе опричников карать русский народ:
«На вороных конях, то шагом, позванивая в трубы, то с присвистом и гиком, пуская пылью, шла верная в своем сиротстве опричина».
Из всех исторических личностей, представленных в очерках, наиболее точен портрет Ивана Грозного. Автору удалось ярко выразить внутренние терзания царя. Мы видим жестокого затравленного тирана, ненавидевшего всех, в том числе и свое окружение. Убивал и каялся государь, убивал и каялся:
«От поклонов был темен, словно закопчен его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными веревками».
Средневековые авторы и нынешние историки отмечают характерную особенность натуры Ивана IV – непредсказуемое чередование гнева и раскаяния. Об этом мы находим сведения и на официальном сайте Псково-Печерского монастыря: «Свидетельством раскаяния царя Иоанна Васильевича служат щедрые пожертвования Псково-Печерскому монастырю, сделанные им после кончины Корнилия и, как утверждают, именно в память этого мученика. Он оказал обители много благодеяний и много способствовал украшению ее, наградил селами, золотом, разными книгами и многими другими потребными вещами, а из собственных его царских вещей в память оставил цепь золотую, в коей 19 звеньев золотых, монет весом 42 золотника, нож, вилку и ложку в серебряной оправе, орчаг седельный, трубу военную и денежный кошелек, два ковша серебряных весом оба 1 фунт и 87 золотников».
Пропитан глубоким патриотизмом и уважением к подвигу наших предков очерк «Осада Пскова». Набатом отдается в сердце описание батальных сцен:
«Посеченные грузно оседали на землю, их заступали другие. Цепляясь за наваленные, как ржаные снопы, теплые трупы, отползали раненые и, умирая, крестились на знаменный лик.
Всем казалось, что медленно течет солнце. Пот бежал по серым от пыли, забрызганным кровью лицам».
Читатель ощущает себя рядом с защитниками города. Видимо, это дано было прочувствовать и самому автору, иначе не смог бы он так искренне описать драматическую оборону Пскова.
Время летит быстро. Леонид Зуров был ближе к событиям, происходившим четыреста-пятьсот лет назад, почти на век. Но за это неполное столетие мир изменился не меньше, чем за все предыдущие века. Сегодня уходит в прошлое официальный, подкорректированный государями и вождями взгляд на историю. В поле зрения современных исследователей попадает все больше исторических материалов, среди которых и первоисточники, когда-то недоступные для рядовых граждан. «Отчина» именно такой исторический документ, хотя это прежде всего литературное произведение.
Конечно, не все в рукописи соответствует имеющимся официальным версиям, особенно это касается первых двух очерков. Документальных источников о возникновении Печерского монастыря не сохранилось, и потому автор опирался на предания и легенды. И пусть Леонид Зуров не сделал больших исторических открытий, но ему удалось передать дух времени, который стоит большего, чем сухие цифры и факты. Сегодня нам всем очень важно ощутить связь между прошлым и настоящим, между нами и нашими далекими предками: крестьянами, пушкарями, стрельцами, иноками святой обители, защищавшими свою отчину, творившими историю родной земли. Мне радостно, что труд Леонида Зурова сохранился до наших дней. Очень надеюсь, что через восемьдесят лет после создания, «Отчина» наконец дойдет до широкого круга читателей.
Малая обитель
В эти годы был страшен дальний храп коней и шум пустых обозов. В чужих следах были поля. По весне не зацвели посеченные сады, пчелы не прилетели на разоренные пасеки. Гуляла по Псковщине Литва, жгла деревни, гонялась за беглыми и наконец ушла, оставив боры, мхи, поля с угольем и трупье на месте сеч.
По широким дорогам гнали псковских полоняников. Шли они, не поднимая глаз, босые, без шеломов и кольчуг, в белых долгих, без подпоясок, рубахах, связанные одной веревкой.
Ветры, сметавшие песок с корней, несли тоскующий плач псковитянок. Многие погибли в те годы в лесах голодной смертью, многие пошли по миру, прося подаяния, показывая свои рубища, изъязвленные ноги и своих малолетних детей.
Славна земля Твоя, Святая Троица!
Широки Твои поля, Святая Троица, а трудно пашню пахать…
Из-под Юрьева Ливонского2 возвращались пленные с Литвы. Встретили они старика, что брел без хлеба и денег, с одной лишь иконой, отрока подобрали у пожарища. Ратный пристал по дороге, не оправился он от ран, шел в рваном кафтане, в подбитом паклей шеломе, волоча за собой тяжелый боевой топор. Впереди шел крестьянский сын, за ним старик, неся в руках завернутую в чистую холстину икону, отрок, затем два мужика и служилый человек.
Подошли к Тайлову, но заночевали в бору. Близ ручья, на сухом месте под елями, настлали они порубленного березнячку. В котел с водой искрошили сухой ломоть хлеба, что дал мужик, остерегший их от изборского пути. Благословил старик место ночное, и, опорожнив котелок, легли они на тощее сердце. Усталость томила, и, прижавшись плечо к плечу, уснули они под шорох вершин.
Валуны в окрестностях монастыря
Что-то толкнуло старика разбудить странных людей. В забытьи прижавшись лбом к холодеющей земле, услышал он предостерегающий гул.
Близка была деревня, вдали за туманом пропели петухи. Еще не тронуло солнце вершины елей, как, пробив перед иконой поклоны, они тронулись в путь стороной от дороги.
Не долго держалась тишина. Конский топот разбудил дорогу, пробежали мужики, а от отставшего они узнали, что напала на Тайлово Литва. Потом бледное зарево взошло против зари.
Мужик их вывел в овраг к ручью, заросшему орешником, папортью и вербьем. На круче, над тремя мхом подернутыми валунами, дубы несли свою могучую зелень. Крестьянин провел их на дно оврага и указал на запутанный корнями сосен узкий, поболее лисьего, пещерный вход.
Первые проведали об их жизни изборяне, лесовавшие белку, и копавшие на горшки глину пачковские бобыли3. Видели они у камней молившегося старца. Принесли они и положили на пни хлеб и сушеную рыбу.
Был молчалив глухой овраг со скатами, поросшими мхом и брусникой. У берегов ручья лежали выгнившие, заросшие грибами березы.
Рой прилетел на липу. Смастерил отрок две бор-ти4 и поставил их на поляне. По утрам отрок ловил в речке щук, а по вечерам слушал старца, учился стоять на молитве и подпевать.
Но миновали глухие времена, и потянуло мужиков к пашне. Благословил их старец на уход и сказал, что чист путь всем, а не покинет он пещеры и кончит здесь жизнь в молитве по Пресвятой защитившей их Богородице.
Служилый упал ему в ноги и попросил благословить на подвиг пустынного жития, а отрок, заплакав, сказал: «Уйду от тебя, коли силою прогонишь».
В день ухода остальных у дубов на вечерней молитве перед иконой Успения дали они обет целомудрия, послушания и нищеты.
В Пскове при соборе Святой Троицы жил священник по имени Иоанн, по прозванию Шестник – пришлый, ушедший из Юрьева Ливонского, когда крыжаки5 там стали привлекать к латинской вере. Был он велик ростом, густоволос и круглый год ходил с непокрытой головой и в кольчуге.
Потом на Псковщину пришла весть, что оставшиеся в Юрьеве его друг просвитер Исидор с прихожанами и малыми детьми во время Водокрестия были умучены – брошены под лед Амовжи. Весной после водополья обрели их тела нетленные в трех поприщах6 от града на песчаной косе, где их и захоронили на буевище7 у святого Николы.
На торгу он узнал о старце, о пещере при истоке Каменце. Взяв благословение, раздав рухлядь нищим, закинув торбу на плечи, босым пошел к Каменцу.
У пачковских бобылей оставил он домочадцев, спустился к пещере и покаялся во всем Марку, сказав, что не нищеты ради пришел он к нему, а ради покаяния и подвига.
Трудами своих рук начали они вместе копать церковь в горе. По вечерам молились в пещере, и путникам, проходившим горой, казалось, что вершины поют.
Горе их посетило. За молитвой под дубами отошел Марк. После смерти жены, принявшей монашеский образ, отошел в Псков Иоанн и вернулся иеромонахом Ионой.
В съезжем шатре, объехав старую валовую межу, договаривался князь с послами. Друг другу кланялись, обещая через рубеж и стержень не вступаться, пожен не косить, леса не сечь. Целовали крест, призывая на обидчика гнев Божий, и, приложив к грамоте руки, отправились к своим землям.
Мирные шли годы. Заря румянила башни Де-тинца8. Уронив искры от крестов в седую утреннюю воду, выплывал из тумана Псков. Пахарь, вышедший на пригорок, разбившая на холмах свой стан княжеская рать, рыбак, возвращающийся с лова, видели над озером белый, словно отлетающий град.
После ранней, погрузив на корабли вынутые из церковных подвалов коробья с товарами, торговые люди-псковичи поднимали паруса. Выходя на чистый озерный путь, медленно заворачивали серые паруса, ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись груженые белым льном ладьи.
В перемирные годы закладывал Псков стены каменные. Принимал и встречал новгородского владыку, что приезжал детей своих псковичей благословить. А то высылал Псков князя с ратью церкви ставить, сено косить и рыбу ловить.
В лето, когда обильные плоды дали лесные яблони, была закончена ископанная в горе церковь. В Псков отправился Иона просить об освящении храма. И не получив ответа, ибо не было на Псковщине церкви в горе, кормясь по пути, пошел в Великий Новгород, припал к ногам владыки и не встал, пока не вымолил благословения.
Крестьянин Дементьев отрезал от своих пожен поприще земли и отынил его от зверя и лихого человека. Зеленый бор радостно шумел по утрам. В нем инок на приисканных деревьях подвесил дубовые борти и подкуривал их осиновым листом для пчелиного здоровья. На откосе в роще мелких лип разрослась пасека. Было там радостно и звонко.
Мужики подарили им мерина и поженки из былья чьих-то перебитых Литвою жильцов.
На расчищенной делянке посадили иноки вишенье и яблонье, вспахивали полосу под рожь и ходили косить в Тайлово, где во мху лежало глухое озерцо. Пчелы дарили воск, сосны и ели – ладон. Гнули иноки полозья санные и жили трудами своих рук.
А по смерти Ионы обрели на нем вросший в тело кольчатый панцирь.
Икона Иоанна Печерского
На горе срубили они церковь Антония и Феодосия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце.
Но попустил Бог. Изгоном проходила Литва. Пограбила она пачковских жильцов, и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь. Не тронув пещеры, бежала Литва из обители, оставив тела посеченных иноков.
На окруженной бором поляне, где спали горбатые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох. Сняв с побитых доспехи, ушли изборяне.
Погорелую обитель принял игумен Дорофей.
Крестьяне привезли в дар бревна на церковные строения, мох для мшения, три нивы вскопали своими конями. На бедность пожаловал монастырь Снетогорский лещей вяленых, а Мирожский – хлеба. Торговые люди, псковичи Федор и Василий, от своего праведного имения поручили иконописцу именем Алексию, прозванием Малому, славному на весь Псков и Великий Новгород благочестием и строгим житием, написать образ Пречистой Богородицы, честного и славного Ея Успения.
На мощах, растворив краски, писал Малой. В лето 1521 года поставили образ в церковь. Начала Богородица чудеса творить. Исцелила чернеца и отрока бесноватого, нищего изборянина освободила от давних страданий.
Государев дьяк Михаил Мисюрь, прибывший в Псков с наместником и стрельцами, осматривая волости, заехал в обитель. Полюбился ему храм под земляными сводами, над которым ликовала молодая зелень.
Стал он часто наезжать в обитель, живя в келье, помогал казною, расширил монастырь под горой, с игуменом установил чин церковный, службу вседневную, устав монашеского жития и к уставу свою руку приложил.
Под немецким рубежом в Тайлове-погосте, близ Ново-Городка9, созывал на молитву монастырь погорелый, самый младший из братии Псковской.
Леонид Зуров
