Читать книгу: «Чёрный бриллиант», страница 6

Глава 11
Прадед Григорий и прабабушка Евдокия

– Ну так вот, – начала бабушка свой рассказ, откусывая с помощью специальных щипчиков маленькие кусочки сахара от больших полупрозрачных кусков и наполняя ими сахарницу. – Гриша, наш с Катенькой папенька, был младшим сыном известного на весь околоток купца второй гильдии, Григория Григорьева.

– А что значит купец второй гильдии?

– Стало быть, размер его капитала составлял не менее 8000 рублей, и имелась гильдийское свидетельство, дающее право на торговлю. Так вот, его младший сын Гриша, названный в честь отца, влюбился в дочь зажиточного крестьянина, кулака, как сейчас их называют, Евдокию, твою прабабушку. А та была влюблена в Федю Мешкова, бедного, как церковная мышь. Федя тоже был влюблён в неё без памятства.

В моей голове сразу же всплыл образ прабабушки по маминой линии. Однажды я её видела, когда мы с мамой приезжали в гости к бабушке с Дальнего Востока во время летних каникул.

У неё были мелкие черты лица, расчёсанные на прямой пробор ярко-рыжие волосы будто выкрашенные хной, без единой седого волоска, несмотря на преклонный возраст, закрученные сзади узлом. Она была очень миниатюрная, с красивыми изящными кистями рук, я бы даже сказала, утончённая. Ещё, будучи ребёнком, я отмечала какую-то несуразность между обликом прабабушки и её крестьянским происхождением.

– Так вот, прабабушка твоя, Евдокия, сговорилась со своим возлюбленным, что тот её выкрадет, – продолжала бабушка Аня. – В назначенный день и час Федя подъехал к её дому на дровнях, прихватив с собой тулуп, так как дело было зимой. Она выбежала к нему тайком. Он схватил её в охапку, накинул тулуп, усадил в сани и погнал лошадь в небольшую церквушку, заранее договорившись со священником, чтобы тот их обвенчал.

Ужо не знаю, как твой прадед прознал про это, но в километре от той церквушки он поджидал их в санях, запряжённых тройкой лошадей. Папа был под два метра ростом, сильным, задиристым, победителем всех кулачных боёв. Невесту, конечно же, он отбил, несмотря на её сопротивление и крики, и привёз прямо в родительский дом.

Что тут было, словами не описать. В старообрядческой среде украсть чужую невесту да привезти в дом без благословения родителей, не обвенчавшись, считалось таким позором, что помилуй Бог! Но папенька был очень упрямым. Всегда добивался своего.

На следующее утро усадил чужую невесту в сани, да и повёз её в местную церквушка, где они и обвенчались. Родители лишили его за этот неслыханно дерзкий поступок наследства и всяческой материальной поддержки.

– А что прабабушка? Она ведь могла не дать согласия, и всё. И священник не смог бы их обвенчать.

– А что ей оставалось делать? Позора не избежать. Обратно в дом родителей путь заказан. Кто бы её, опозоренную, замуж взял? В те времена матушка с батюшкой подбирали пару своим чадам. Чтобы из приличной семьи человек был, не пил, не курил. И также в отношении девиц. Не то, что нонче – женятся по любви, а через год расходятся, мол характерами не сошлись. А в старину иначе было. Слыхала поговорку «стерпится-слюбится»?

– Ну и как, слюбилось? – задала я глупый вопрос.

– На счёт любви не скажу. Не знаю. А то, что было промеж них уважение и забота друг о дружке, так это точно. Иначе, как Дунюшка и Гришенька, друг к другу не обращались. А ежели какие-то разногласия случались, то по имени-отчеству – Григорий Григорьевич и Евдокия Антоновна. Во всяком случае, мы с Катенькой, твоей двоюродной бабушкой, всегда чувствовали согласие в семье.

Я прекрасно помнила тётю Катю, как мы называли её с Машей. Она была статной красивой женщиной, с прекрасной фигурой, обладающая изумительным вкусом, всегда модно одетая, не зависимо ни от каких жизненных обстоятельств.

Часто вспоминаю её слова: «Главное для женщины – это красиво уложенные волосы и элегантная обувь».

По сравнению с бабушкой тётя Катя мне казалась легкомысленной. Будучи трижды замужем, она не была счастлива ни разу, но никогда не унывала. Один из её мужей, Пётр, был по фамилии Великий. Приняв фамилию мужа, тётя Катя стала Екатериной Великой. К сожалению, она умерла несколько лет назад.

– В то время, – продолжала бабушка, – жениться без благословения родителей было не только позором, но и большим грехом. Сначала папины родители хотели выгнать его вовсе из дома, но потом сжалились, выделив для молодой семьи баню для проживания.

Папа никогда не боялся трудностей. Кроме того, он был очень рукастым, смекалистым и предприимчивым. Через год он уже срубил избу, куда перебрался с молодой женой. Правда, братья помогли.

Мама тоже была трудолюбивой и рукодельной. Она перевезла в своё новое жилище сундук с приданым, которое её родители собирали годами, сама навязала всяких салфеточек и занавесочек. В восточном углу дома, как полагается, расположила киот с иконами и лампадой, полученными от родителей, в конце концов простившими её проступок, украсив его собственноручно вышитым рушником. В общем, обустроила избу так, как предписывал популярный среди староверов «Домострой».

Окромя того, она хорошо готовила, могла выпекать хлеб в печи, пекла пироги с разной начинкой, готовила изумительный квас. В доме была чистота и уют.

Уже с начала посевной и до поздней осени мама работала в поле от зори до зори. При этом ещё успевала сходить в лес по грибы и ягоды и сделать заготовки на зиму. Папины родители, в конце концов, её полюбили.

Видя, что и сын их не промах, выделили ему небольшую ссуду. И папа развернулся во всю мощь. У него появились связи с торговыми людьми. Сначала он открыл скобяную лавку. К этому времени уже родилась Катенька. Потом начал торговать зерном, крупой, сахаром, разными тканями, посудой и другой всячиной. Всего и не упомнишь. Для этого были построены лабазы. И лавка уже стала настоящим магазином. Завели корову, лошадей, поросят, птицу всякую.

Мама уже не могла справиться с таким большим хозяйством, тем более к этому времени родилась я. Папа нанял двух работников ей в помощь, Ивана и Глашу, а сам целыми днями по торговым делам пропадал.

В общем, дела твоего прадеда Григория, пошли в гору. По уровню богатства он уже почти достиг отца, и был в городе, куда мы переехали, известным и уважаемым человеком. Семья жила уже не в рубленной избе, а в большом двухэтажном доме с мезонином и садом. Папа нанял ещё двух работников. Хозяйство росло как на дрожжах. Но тут грянула Первая мировая война. Папеньку нашего мобилизовали. А мама в это время была в положении.

Андрюшенька родился уже в его отсутствие. Мы с Катей его обожали, чуть ли не дрались за право понянчить братика, хотя сами были ещё малыми детьми.

Когда папа вернулся с фронта, Андрюшеньке уже шёл третий годочек. Встреча была неожиданной. В это время мы с Катей помогали Глаше собирать урожай в саду, а братишка «скакал» вокруг нас на палке с головой лошадки. Увлёкшись работой, даже не заметили, как к калитке подошёл человек. Мы не сразу распознали в нём отца.

Человек опирался на костыль. Шинель на нём была грязной и рваной, щёки впалыми, с нездоровым румянцем, борода всклокоченной, а глаза красными и потухшими.

Мама, увидев папу в окно, выбежала на крыльцо, вытирая мокрые руки передником, и бросилась в его объятья. Радости не было предела. Они долго стояли, обнявшись, молча, не веря своему счастью.

Потом он расцеловал нас с Катей и, схватив Андрюшку в охапку, прижал к груди, целуя и приговаривая: «Сыночек мой, родной сыночек! Кровинушка моя!» По его щекам текли слёзы. Прежде он никогда не позволял себе показать ни малейшего проявления слабости. Да и потом мы никогда не видели в его глазах слёз. Так что и мы с Катей не удержались, всплакнули.

Андрюшка от неожиданности, да ещё видя, что все вокруг, даже Глаша, плачут, так испугался, что разразился громким рёвом, вырываясь из папиных рук. С трудом удалось его успокоить.

Помню, как папа был поражён, когда увидел ухоженные поля с колосящейся рожью и пшеницей. Ведь все мужчины, нанятые до войны на работу, были мобилизованы на фронт. Можешь себе представить, Танюша, как две хрупкие женщины, хотя о Глаше этого, конечно, не скажешь, смогли вспахать и засеять два огромных поля зерном? Мы с Катенькой, конечно, помогали, чем могли: присматривали за братишкой, кормили скотину, готовили еду и поочерёдно носили нашу стряпню и питьё маме с Глашей прямо в поле. В основном это была картошка в мундире и кое-что из овощей, краюха хлеба, квас или молоко, а то и просто вода. Для Андрюшки научились готовить молочную кашу.

Мама с Глашей возвращались с работы за полночь и падали в кровати даже не имея сил раздеться. А через 3—4 часа – снова в поле. Да ещё корову нужно было успеть подоить.

Папа этот подвиг, как он считал, запомнил на всю жизнь. Как только оправился от ранения (слава Богу, рана оказалась не слишком серьёзной – осталась только хромота), после первой же своей поездки по торговым делам щедро одарил маму и Глашу. Да и о нас с Катенькой и Андрюшкой не забыл.

После войны началась такая неразбериха, короче говоря, смута. Сначала революция, потом Гражданская война. Несмотря ни на что, папа продолжал упорно трудиться. Постепенно его дела, запущенные во время всех этих событий, начали выправляться.

Он ужасно любил нас с Катенькой, а в Андрюшеньке так просто души не чаял, и баловал всех без меры. После каждой деловой поездки привозил нам дорогие игрушки. Помню, сколько было радости, когда он привёз Андрюшке деревянную лошадку-качалку. Так тот не слазил с этой лошадки целыми днями, крича: «Но, лошадка! Вперёд!», – размахивая при этом деревянной саблей, выструганной папой. Наверное представлял, как идёт в атаку на врага.

По мере того, как мы с Катенькой подрастали, нас больше начали интересовать наряды, чем куклы. И папа разрешал выбирать любую из понравившихся тканей, которые он привозил из разных уголков России для торговли, и заказывать наряды на свой вкус у местной белошвейки. Так что мы были первыми модницами в городе.

Но не думай, Танюша, что мы катались, как сыр в масле. Вставали рано. Помогали маме по хозяйству, несмотря на то, что была прислуга. Когда подросли, стояли за прилавком в магазине, отпуская товар. Самостоятельно вели журнал, в котором тщательно записывали кому какой товар и на какую сумму отпустили в кредит.

К сожалению, в нашей среде учёба касательно девочек не очень поощрялась. Папа считал, что вполне достаточно церковно-приходской школы.

Однажды в наш магазин, уж не помню за чем, зашёл один паренёк. Он был высокий, статный, голубоглазый, с кудрявым светло-русым чубом и наглой улыбкой. Я обомлела, – сказала бабушка, зардевшись при этом.

– Гриша, – представился он. – А тебя как зовут, красавица?

– Аня, – ответила я еле слышно, потупив глаза в пол.

Не помню, как отпускала ему товар. Этот Гриша не шёл из моей головы ни днём, ни ночью. Я поняла, что влюбилась. Он стал наведываться в наш магазин чуть ли не каждый день под различными предлогами.

Вскоре начали встречаться тайком от родителей. Даже Кате ничего о нём не сказала. Максимум, что я позволяла своему возлюбленному, так это поцелуй в щёчку. Да и он вёл себя скромно и уважительно по отношению ко мне. По другому и быть не могло. У староверов воспитание было очень строгое. Родителей уважали, ослушаться не смели.

Катюшка, правда, была бедовая. Бывало, отрежет тайком ткань от рулона в магазине да и подарит какой-нибудь подружке отрез на платье. Я хоть и не поощряла её, но никогда не сдавала. Думаю, папа догадывался, но не подавал никогда вида.

Глава 12
Староверы

Бабушка рассказывала с таким упоением, вспоминая своё детство и юность, что казалось, будто она полностью перенеслась в те далёкие времена, а за столом напротив меня осталась лишь её оболочка, энергично режущая овощи для борща. И хотя я предлагала свою помощь, она наотрез отказалась, сердито помотав головой будто боялась, что какая-то мысль из нескончаемого потока воспоминаний, напоминающих вешние воды, прорывающие плотину в половодье, может выскользнуть и уплыть в неизвестном направлении.

– Каждое воскресение и, конечно, в церковные праздники, – продолжала она, – ходили всем семейством в моленную. Слава Богу, после Манифеста 1905 года старообрядцам разрешили строить молитвенные дома.

Я, конечно, краем уха слышала о гонениях староверов после реформы патриарха Никона. Но поскольку была крещена в православной вере, никогда не задумывалась над этим.

– Бабушка, а куда бежали староверы и где осуществляли свои обряды до 1905 года? – поинтересовалась я.

– Кто бежал в дремучие леса, где строили скиты, отгораживаясь от всего мира, кто подался за границу. Многие пустили корни на «Русском Севере». Тогда в это понятие входили также псковские и новгородские земли. Зажиточные староверы устраивали моленные в своих домах, причём не только для себя, но и для своих единомышленников. В палатах, например, боярыни Морозовой действовал небольшой женский монастырь.

Перед моими глазами вдруг предстала картина В. Сурикова «Боярыня Морозова», которую я когда-то видела в Третьяковской галерее, но прежде никогда не задумывалась над её смыслом. И даже вспомнилось моё отрицательное отношение к этой богатой барыне, закованной в кандалы, как к раскольнице. Ведь само слово «раскол» для меня имело всегда негативное значение.

Только теперь я осознала весь смысл этого церковного раскола и поняла, кто являлся его истинным виновником, а также величие подвига этой необыкновенной женщины, пожертвовавшей не только своим благополучием, но и самой жизнью за веру.

Значительно позднее, интересуясь её судьбой, я узнала много интересного. Оказывается, Феодосия Прокофьевна Морозова, Соковнина в девичестве, была очень высокопоставленной особой по своему рождению и положению в обществе, а её отец – окольничим, то есть особой, приближённой к царю, муж, Глеб Иванович Морозов – родственником царствующей семьи Романовых. При царском дворе Алексея Михайловича она занимала должность верховной боярыни. Феодосия Морозова была очень богата, ездила в карете, украшенной мозаикой и серебром, запряжённой двенадцатью лошадьми.

Не поддержав реформу Никона так же, как и её сестра, княгиня Евдокия Урусова, она тайно постриглась в монахини под именем Феодоры. Даже пытая их на дыбе вместе с женой стрелецкого полковника, Марией Даниловой, палачам не удалось убедить этих самоотверженных женщин отказаться от своей веры. Они были заточены в земляную тюрьму и уморены голодом.

Приближалось время обеда. Лаура уже давно вернулась с прогулки и включилась в кулинарный процесс.

– Да, -продолжала бабушка своё повествование, помешивая закипающий борщ поварёшкой и пробуя на вкус специальной ложечкой. – Сколько народу тогда погибло за веру одному Богу известно.

На сковороде зашипели котлетки. Из-под крышки маленькой кастрюльки выбивался пар от кипящей воды с варившейся в ней молодой картошечкой.

Я начала накрывать на стол.

– Сейчас ужо пообедаем и пойдём погуляем с Лёнечкой, если не возражаешь. Дадим Лауре немного отдохнуть. А то наш прынц (она специально произнесла это слово с буквой «ы») датский по ночам спать не желает.

– Конечно, бабушка. С удовольствием.

После обеда мы положили малыша в коляску и отправились на прогулку.

Было тепло и безветренно. Неподалёку протекала Волга, и мы спустились к набережной, продолжая беседовать.

– Бабушка, почему всё-таки староверы не приняли новой веры?

Задумавшись на минуту, она ответила:

– Ну, во-первых, староверы всегда крестились двуперстием, а не тремя перстами, то есть «антихристовой щепотью», как предлагал Никон, потому как тремя пальцами берут табак. Староверам, кстати, курить запрещено. Во-вторых, новая вера в крёстных ходах заменяла движение «посолонь», то есть по солнцу, на противоестественное движение против солнца. Потом, в литургии правая и левая сторона менялись местами. А это старообрядцами воспринималось как колдовской обряд. Я уже не говорю о том, что мужчин заставляли брить бороды со времён Петра Первого. Это вообще воспринималось как оскорбление мужского рода.

– А почему некоторых староверов называли беспоповцами?

– Знаешь, внучка, в 17 веке жил некий протопоп Аввакум. Он служил в Казанском соборе в Москве. Так вот, он не отступил от своей веры, ушёл со службы вместе с паствой и начал проповедовать в сарае для сена. Аввакум говорил: «Иногда и конюшня лучше церкви бывает». Этот сарай считается первым старообрядческим храмом. Так и повелось, что у староверов молельные дома были без алтаря. Поскольку после раскола Русской Церкви большинство священников отошли от истинной веры, службу стали вести наставники.

Ещё Иоанн Златоуст говорил: «Если епископ не находится среди своего стада, чтобы руководить им, то пусть овцы сами возьмут на себя обязанности пастыря». Вот так-то, внучка. Ответила я на твой вопрос?

Я кивнула головой, удивляясь, откуда бабушка, полуграмотная женщина, столько всего знала.

Пока мы гуляли по набережной, прошло часа два. Лёнечка проснулся и начал капризничать, давая нам понять, что ему пора бы перекусить. Пришлось возвращаться домой.

Лаура успела отдохнуть за это время и поджидала нас к чаепитию. Пока она кормила ребёнка, мы с бабушкой пили чай из блюдец с наколотым утром сахаром вприкуску. Мне казалось, что такого вкусного чая я никогда прежде не пила.

После ужина бабушка рассказала, что в их городе на моленной уже были главки, и купола с восьмиконечными крестами, и колокольня. Каждое воскресение и церковные праздники ознаменовывались Благовестом – наиболее древним звоном Церкви Христовой, а потом колокольным звоном в соответствии с церковным уставом.

В этот день я многое узнала о старообрядцах и купечестве, но тайна серёжки оставалась не раскрытой. Однако мне не хотелось торопить события.

Глава 13
Дедушка Сергей и бабушка Анна

На следующее утро муж Лауры, как обычно, отправился на службу. Она отсыпалась после бессонной ночи, так как Лёнечка заснул только под утро.

А мы с бабушкой, прихлёбывая чай из блюдец, продолжили беседу, которая, кстати сказать, доставляла нам обоюдное удовольствие.

– Ну как, Танюша, выспалась хоть? А то наш младшенький ночью жару давал.

– Всё в порядке, бабуля. Спала без задних ног.

– Небось утомила я тебя вчера своими рассказами-то?

– Ну что ты?! Они мне как бальзам на душу.

– Ты пей, пей чаёк-то. Мелису и мяту сама заготавливала. У меня ещё много есть, что рассказать тебе. Ларии мои россказни наскучили. Да и некогда ей со мной лясы точить.

– Почему Ларии? – спросила я удивлённо.

– Лария – её настоящее старообрядческое имя. Это она уже сама себя Лаурой назвала на современный манер… Как Григорий Иванович мой помер, так и поговорить не с кем стало, – продолжала бабушка, вытирая внезапно нахлынувшие слёзы краем передника. – Такое вдруг чувство одиночества накатывает, что хоть волком вой. Хорошо хоть ты приехала.

– Бабуленька, дорогая, – я подошла к ней, обняв за плечи и уткнувшись в её седые мягкие волосы, пахнущие душистыми травами. – Ты совсем не одинока. С тобой ведь рядом Лаура, внучок и зять хороший. Дочка тебя любит. Да и мы с мамой не так уж далеко живём. А Маша так совсем рядом. Соскучишься, села в поезд и приехала к нам в гости. Лаура с Леонардом проводят, а мы встретим. Надеюсь, зять не обижает?

– Нет. Что ты? Дай Бог каждому такого зятя. Всё правильно ты говоришь, внученька. Только живём мы в разных мирах. Они молодые. У них свои интересы и заботы. Молодёжь-то живёт будущим, а старики – прошлым. Вот помню, сядем мы с Гришенькой за кухонным столиком друг против друга, смотрим друг другу прямо в глаза и наглядеться не можем, будто сто лет не виделись. Не знаю, что он думал в эти минуты, а я благодарила Бога, что хоть на старости лет послал мне такое счастье.

Станем вспоминать о нашей юности и о прошлых жизнях, прожитых друг без друга. И от этих разговоров то такая благодать разольётся по сердцу, то грусть нападёт от потерянного времени, прожитого врозь. Ведь как я подсчитала, Танюша, у меня, почитай, шестая жизнь пошла, последняя.

– Бабуля, ты что, веришь в переселение душ?

– Да я понятия не имею, что это за переселение такое.

– Ну это теория такая у буддистов. Будто после смерти человека его душа переселяется в нарождающуюся жизнь.

– Что за ересь?

– Тогда объясни, что ты имеешь в виду?

– Ну вот, смотри. Беззаботное детство и юность -это одна жизнь. Первое замужество и рождение детей – вторая. Смерть мужа и ребёнка, раскулачивание и нищета – это третья жизнь. Война и концлагерь – вот тебе четвёртая. Второе замужество, рождение ребёнка и потеря любимого человека – это пятая жизнь. Стало быть, теперь наступила шестая, последняя.

– Бабуленька, так ведь это просто этапы одной жизни.

– Для тебя может быть и этапы. А для меня целые жизни. Поживёшь с моё, внученька, тогда поймёшь.

Только теперь, прожив большую часть своей жизни, вспоминая бабушкины слова, я начинаю понимать, что она имела в виду. Кто-то проживёт длинную жизнь, но одну, а всю биографию его можно описать несколькими словами: родился, учился, работал, женился, вышел на пенсию. Другой может прожить короткую, но такую яркую жизнь, что память о себе оставит на века. А третьих жизнь помотает по таким крутым виражам, что из каждого он выходит другим человеком, с другим мировоззрением, вплоть до того, что вор может стать честным человеком и наоборот, трус явит человечеству чудеса невиданной храбрости, а храбрец – струсит, грешник вдруг станет праведником, а праведник совершит грехопадение. Такой человек меняется не только внешне в силу закона времени, но и внутренне, меняется его отношение к жизни и общечеловеческим ценностям, к окружающим людям и даже к самому себе. Недаром же существует выражение «он стал другим человеком».

И все эти метаморфозы происходят с ним в силу воздействия на него факторов внешней среды, порой непостижимым образом связанных с какой-то Высшей Силой, ведущей этого человека по дороге, называемой судьбой.

И ещё я поняла, чем больше превратностей судьбы испытывает человек, тем больше жизней он проживает, тем становится мудрее.

Однако я немножко уклонилась от темы. Пора вернуться к любимой бабушке.

– Так ты, бабуля- философ, – сказала я.

– Это жизнь делает людей мудрыми. Никакие университеты хитростям и мудростям не обучают.

– Бабушка, а почему ты не вышла сразу замуж за Григория Ивановича, раз вы так любили друг друга?

– На то была воля Божья. Иначе бы не родилась твоя мама, и ты с Машенькой, – ответила она с улыбкой.

– Ты уклоняешься от ответа, ссылаясь на судьбу, а я спрашиваю про житейские обстоятельства.

– Какая же ты у меня любопытная! – усмехнулась она. – Ну так слушай. Появился в нашей округе молодой человек, сын богатого промышленника и обедневшей дворянки.

Я поняла, что речь сейчас пойдёт о моём дедушке и его родителях. Поэтому, затаив дыхание, приготовилась слушать. Но тут раздался крик Лёнечки. Бабушка взяла его на руки и стала качать, велев мне подогреть молоко и наполнить бутылочку с соской. Напоив его молоком, положили в коляску и отправились на прогулку, оставив для Лауры завтрак на столе.

– Это был мой дед Сергей? – с нетерпением спросила я, как только мы вышли на улицу.

– Да. Именно так, – произнесла она, погрузившись в воспоминания.

– А как он выглядел?

– Серёжа был высоким, стройным, хорошо образованным и обходительным молодым человеком. Твоя мама очень на него похожа. Такая же светловолосая и голубоглазая. Так вот, – продолжала бабушка, – твой дед Сергей в то время был одним из самых завидных женихов в нашей округе, несмотря на то, что после революции практически всё состояние его родственников было национализировано.

Всё же в нэпманские времена его отцу, принадлежащему к династии «спиртных королей», удалось наладить отдельно от братьев производство вино-водочных изделий и подняться, но вскоре он умер – сердце не выдержало. Кое-что тот всё же успел сделать. Семья жила в добротном двухэтажном каменном доме с колоннами и в то время не бедствовала.

Сергей остался с матерью и старой нянькой. У них на службе состоял садовник, кухарка и несколько человек прислуги. После смерти отца он продолжил его дело.

И вот однажды, нежданно-негаданно, Сергей Иванович, как все уважительно называли его, засылает сватов к моим родителям просить моей руки. Я тогда толком и не знала его вовсе. Только слышала о нём, да пару раз видела, и то издалека.

– И ты согласилась? – воскликнула я с некоторым изумлением, зная о бабушкиной первой любви.

Она на мгновение задумалась. Мы присели на скамейку. Я продолжала с усердием качать коляску, боясь, что ребёнок может проснуться и помешать рассказу, всё больше будоражащему моё воображение.

– Ну как тебе сказать, Танюша. Можешь себе представить, как были польщены этим предложением мои родители? Кроме того, не забывай, что в старообрядческой семье воля родителей – закон. Они сразу же привели в пример историю своей женитьбы. «Видишь, Нюра, какая крепкая и любящая семья у нас получилась? А выйди я замуж за Федю, и представить страшно, что бы со мною было сейчас», – говорила мама, ласково глядя на отца. А тот кивал головой, пряча улыбку в окладистой бороде: «По молодости, доченька, можно много глупостей наделать. Потом за всю жизнь не расхлебаешь».

К слову сказать, твой дед был недурён собой, образован и, по тем временам, достаточно обеспечен. Погоревала я три дня, да и согласилась.

– А как же Григорий Иванович, твоя первая любовь?

– В нашей среде, Танюша, не принято было перечить родителям. Я тебе уже говорила. Да и не видела я Гришу с тех пор и до того самого дня, когда мы случайно с ним столкнулись, как нагадала цыганка. Видно, не судьба была.

Начал моросить дождь. Лёнечка проснулся и закапризничал. Пора была возвращаться домой.

За вечерним чаем бабушка утолила моё любопытство, рассказав о своей хоть и не долгой, но счастливой жизни с моим дедушкой.

– Когда я первый раз вошла в дом мужа, едва не ахнула от удивления. Изнутри он мне казался настоящим дворцом. Мягкая мебель была обита дорогой тканью в тон портьер. Ужо в тканях я разбиралась не хуже какого-нибудь приказчика, помогая отцу сортировать товар в семейной лавке. По углам гостиной были расставлены напольные вазы с цветами, посредине большой дубовый стол со стульями, две горки с дорогой посудой, по стенам развешены картины. С потолка свисала хрустальная люстра.

Первым моим чувством был испуг. Хоть моя семья и жила в достатке, такой роскоши я никогда не видела. Хотелось бежать, куда глаза глядят. Мне казалось, что даже прислуга исподтишка смеётся надо мной.

Твой дед, к счастью, был очень чутким человеком. Он сразу всё понял и поспешил мне на помощь. Представив мне прислугу, он всех отпустил со словами: «Все могут быть свободны. А я пока покажу дом вашей новой хозяйке».

Кровь прилила к моим щекам. Ни одного имени от страха и смущения я, конечно, не запомнила. На ватных ногах последовала за своим мужем.

«Анечка, не надо стесняться. Это теперь и твой дом. И не забывай, что ты в нём хозяйка наравне с моей мамой. Кстати, ты ей очень понравилась», – сказал Серёжа.

Хотя его слова немного меня ободрили, я чувствовала себя неловко. Когда мы остались одни, поведала ему о своих страхах. Он смотрел на меня с такой нежной улыбкой и чувством умиления, что я невольно улыбнулась.

«Анечка, ничего не бойся. Я всегда буду рядом. Тебя здесь никто не обидит», – пытался он меня успокоить. Я была преисполнена к нему таким чувством благодарности, которое, наверное, потом и переросло в любовь.

Мы жили душа в душу. Серёжа ни разу не повысил на меня голос. А если я каким-то своим поступком или высказыванием вызывала его недовольство, он строго говорил: «Нюра, ты не должна так поступать».

Все домочадцы ко мне хорошо относились. И я платила им тем же. Мы подружилась и с Еленой Николаевной, и с Акулиной Васильевной, няней твоего деда.

Вскоре нэп стал сходить на нет. Наш дом был национализирован и превращён в типографию, а во время войны уничтожен немцами.

Когда нас выгоняли из собственного дома, я была беременна твоей мамой. Комиссары не разрешили нам взять ничего, даже пирогов вынуть из печи. Лишь Елена Николаевна сумела вынести старый саквояж, на который никто не обратил внимания, о судьбе содержимого которого ты уже знаешь.

Я чувствовала, что самое интересное бабушка приберегает напоследок. Но чаепитие затянулось за полночь. А ей нужно было отдохнуть. Поэтому, милостиво отпустив её спать, и сама направилась восвояси.

В субботу утром Лаура с семьёй отправилась на дачу к друзьям. А мы с бабушкой, проводив домочадцев и почувствовав некоторое облегчение от того, что никто не помешает ей предаться воспоминаниям, а мне – насладиться ими и вобрать в себя, продолжили беседу.

– Бабушка, где же вы жили после национализации вашего дома?

– Сначала у моих родителей. Серёжа пытался устроиться на работу. Но его нигде не принимали, учитывая не пролетарское происхождение. Когда открыли торгсины, он понемногу начал менять золотишко и серебро, припрятанные Еленой Николаевной, на продукты, пока кто-то его не сдал. Я ждала в это время второго ребёнка.

Папу тоже вскоре раскулачили. Пришлось ехать в какую-то глухую деревню к дальним родственникам. Будучи очень предприимчивым человеком, он начал выделывать кожи и продавать. В то время это был очень востребованный товар. Если бы не папа, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

У меня родился мальчик, но вскоре умер, – с горечью произнесла бабушка. – Елена Николаевна, не выдержав испытаний, слегла. У неё обнаружили чахотку, и вскоре она умерла, успев открыть мне тайну своей жизни. Её похоронили на деревенском кладбище. Твой дедушка так и не узнал ни о смерти матери, ни о сыне.

Я с нетерпением ждала когда же бабушка откроет мне тайну Елены Николаевны. Казалось, она специально медлит, чтобы помучить меня ожиданием.

– Сейчас попьём чайку, а то в горле что-то пересохло, и продолжим, —после паузы, казавшейся мне вечностью, произнесла она.

А я про себя подумала с некоторой раздражительностью: «Ну сколько же можно пить чай? Уже два раза пили».

Бабушка нарочито медленно, уже в который раз, доставала чашки с блюдцами из буфета, неторопливыми движениями заваривала чай и разливала по чашкам, в то время когда я сгорала от любопытства.

Наконец-то чашки были наполнены ароматным чаем, и я вздохнула с облегчением.