Читать книгу: «Город горького шоколада», страница 5
В кузнице лауреатов
Что ни говорите, а я до сих пор удивляюсь той тяге к знаниям, которая была свойственна этому поколению. Пережившие войну, помнившие, что такое настоящий, изнуряющий голод, который невозможно было бы утолить и тонной сникерсов (да и слов-то таких тогда в обиходе не существовало), эти люди готовы были и дальше ограничивать себя в еде, одежде и сне, лишь бы продолжать учебу…
Вот и Александр Николаевич в 1947 году подал документы в Московский энергетический институт (МЭИ). Поступал на факультет «Автоматика и вычислительная техника», но поскольку нуждался в общежитии, а этот факультет общежития не имел, то пришлось пойти на другой факультет, на электроэнергетический.
Через год ему как отличнику и к тому же имеющему чистую анкету (то есть никто из родственников не был ни осужден, ни в оккупации не побывал) предложили перейти на спецфак – физико-энергетический факультет. В том же МЭИ.
– Там не было первого курса, и попасть туда можно было только со второго курса. По завершении 4 курса нам объявили, что нас всех переводят в Московский механический институт (ММИ). И я в 1953 году оканчивал уже ММИ. А в 1954 году он стал называться Московским инженерно-физическим институтом (МИФИ).
– Каковы были требования в тогдашних вузах?
– С нас шкуру драли (смеется). Мы же на спецфаке учились. Всю технику нам читали плюс университетский курс по физике и математике.
Кстати, у нас ни одной девушки на курсе не было… Мы не знали, что такое с девушками встречаться, «любовь крутили», как правило, по почте.
Моя будущая супруга училась в Ленинграде в университете, а я в Москве. А родом мы с одного города. Иногда я, накопив деньги на билет, приезжал на праздники в Питер. Мы ходили там в театры, в кино, в музеи. Недолго. День, два. Когда она ехала домой через Москву, аналогично проводили время и в Москве. Мы не мучились, честно говоря.
Это было послевоенное время, мы все были отличники или около, и вот эта жажда знаний была главной. Понимаете, в чем дело? И это было не напускным чем-то, а естественным.
Когда мы собирались, говорили: «Слушай, я вот читал в той книжке, у такого-то автора, приведена вот такая электронная схема…» Сейчас я понимаю, что наш уровень знаний был скромным, выходец из института – это лишь начало, фундамент, еще не устоявшийся. Но все равно это был наш интерес, и это был главный интерес жизни.
И у нас не вставал вопрос, какую зарплату мы будем получать. Не вставал. Мы знали, что зарплата будет маленькая.
С третьего курса мы были уже распределены по научно-исследовательским институтам (чаще всего – по академическим), и два дня в неделю мы занимались в этих институтах.
Я был с товарищем в физическом институте Академии наук. Тогда этот институт считался головным в стране. Директором был Сергей Иванович Вавилов. Там начинали все сегодняшние Нобелевские лауреаты. Я хорошо лично знал (и он ко мне тоже хорошо относился) Павла Алексеевича Черенкова, автора знаменитого эффекта Вавилова-Черенкова.
– «Свечение Черенкова» – его именем названо?
– Да. Совершенно верно. Он тогда еще не был Нобелевским лауреатом, но его книга уже была издана. Гинзбурга рядом с нами я часто видел. Он был тогда молодой, вёл себя несколько, как мне тогда казалось, высокомерно… Будущие лауреаты Нобелевской премии Г.Н.Басов и А.М.Прохоров тоже там трудились. Больше Прохорова встречал. Но они все оттуда. Тамм, Франк – тоже лауреаты, вместе с Черенковым…
– Чем еще запомнились студенческие годы?
– Экспедициями на Памир. Мы работали в лаборатории космических лучей. Там был подход такой: аппаратуру ты налаживаешь сам. Вот мы получили аппаратуру, которая только что из-под монтажа. Она только-только «задышала». Нам ее отдали – езжайте на Памир. Уже времени нет. Приехали и месяц мы ее там налаживали. Сами понимаете, студенты, а аппаратура – такой не было в мире ни у кого. Сейчас она кажется мне примитивной, а тогда – не было.
Студенты-физики университета изучали сами космические лучи, а мы – аппаратуру, которая обеспечивает их работу. Это было замечательное время. Конечно, трудились с утра до вечера…
Это была школа!
Я потом, когда приехал, с этой аппаратурой уже лично с товарищем вдвоем на уровне земли измерял, а потом в метро на станции «Кировская» (сейчас остановка «Чистые пруды» называется) мне дали комнатушку… Там, под землей, оказывается, много комнатушечек, малюсеньких-малюсеньких! Я там еще налаживал эту аппаратуру и проводил измерения. Чтобы можно было изучать, как космические лучи проходят землю. Мы изучали мезоны. Есть такие частицы с промежуточной массой между электронами и протонами.
Это было интересно. Очень. Мы многого там еще не понимали из физики, в электронике мы тоже многого не знали. По большому счету. Но это было интересно. Знали, что искать. И как раз там мы и получили известие, что нас переводят в ММИ. А мы не хотели. Потому что энергетический институт тогда был отменный институт. Колоссальный институт. А в ММИ еще шел период становления.
– После окончания института как вы попали в наш город?
– Когда началось распределение, я только потом узнал, что на меня подали три заявки: в аспирантуру, в физический институт (куда я и сам хотел перейти, продолжать свои работы) и еще… Один знакомый физик мне сказал: «Хотите встретиться с Федоровым?» Вы папанинцев знаете? Вот там среди них был Евгений Константинович Федоров, метеоролог. Он был директором Геофиана (Геофизический институт) и набирал студентов, причем старался набирать студентов по рекомендации. И вот нас двоих порекомендовали. Мы пришли к нему. «Вот, ребята, я вам предлагаю устроиться ко мне на работу». – «Да мы не москвичи!» – «А неважно, вы в Москве жить не будете, вы будете жить по экспедициям». – «Ну, тогда ладно…»
Не пустили. «Нет. Вы будете работать в другом месте. Вот вам заявка, объект Мурашова…» Это сюда, в «Сороковку». Кстати, я здесь так и не встретил никакого Мурашова… Другим называли другие фамилии…
Я говорю: «У меня есть невеста. Я уже закончил, а она – на пятом курсе…» Мне говорят: «Мы вам не советуем жениться сейчас. Мы вам ее пришлем…»
– Прислали?
– Да. Больше полувека вместе прожили… А тогда нам выдали деньги, подъемные, и мы с товарищем приехали сюда. С Комиссаровым. Годом позже приехал Думанов. Мы с ним в одном общежитии жили, учились на одном факультете. Достаточно близкие друзья с ним были.
– «Взяли под козырек» и поехали?
– Время тогда было совсем другое: старшие тебе говорят, значит, исполняешь. Я привык…
«Он мне родня по юности…»
Когда я впервые услышал песню Юрия Шевчука, в которой была эта строчка («Он мне родня по юности»), то понял, что Шевчук – поэт. Не «автор текстов» своих песен, а именно – поэт. Потому что уместить в одной строчке десятки томов философско-психологических изысканий о ценности юношеской дружбы, найти подходящий образ, уникальную метафору может только настоящий Поэт. Причем знающий, о чем говорит, и отвечающий за свои слова.
И ведь, действительно, нередко те, кто делил с нами в юности один сухарик, кусок сахару или сухие портянки, становятся ближе родни по крови. «Родня по юности…»
И хорошо, когда есть о ком вспомнить, спустя десятилетия, и сказать: «Это мои друзья…»
Наверное, поэтому Александр Николаевич Кононов с особой теплотой рассказывает о своих институтских друзьях.
– У нас в группе было три Александра. Первый – Саша Лебедев, фронтовик. Большой, высокий. Не отличник, но учился очень хорошо. Главной его особенностью было: каждое второе слово – мат. Фронтовик… Сам он был родом из Загорска. Но, что самое удивительное, на экзаменах, когда он отвечал, то не матерился. Так вот он был – Саша.
Второй – чуть меня постарше, но тоже с 1930 года – Сашка Комиссаров. Это вот мой друг, с которым мы сюда приехали. Он отличался несколько хохлятскими черточками, некоторым упрямством. Но мы его выбирали старостой, он скрупулезно относился ко всему. Он был – Сашка.
А я был самый младший из троих, не очень серьезный – Санька.
То есть была такая градация по именам, и сразу было понятно, о ком идет речь. Как-то это произошло само собой.
Если Сашка был старостой, то я был комсоргом, заводилой в таком плане…
Меня больше привлекала динамика, а его – фундаментальность.
– И сюда вы попали с Комиссаровым?
– Да. Я по специальности инженер-физик, а профессия – физическое приборостроение.
На работе я числюсь с 19 марта 1953 года. Как меня оформили в Москве. Приехал сюда в апреле 1953 года и вышел на работу. А осенью мне говорит начальник хозяйства Семен Николаевич Работнов (он преподавал в МИФИ и был завкафедрой физики): «Слушай, Саш, там у нас физика нет, преподавателя, иди им расскажи про физику».
Это было сказано таким тоном, что я подумал, что надо в течение часа-двух рассказать что-то такое. Я пришел, а оказалось, мне предлагают читать физику в техникуме (это была тогда единая организация с институтом, с единым директором). И я ни много ни мало преподавал физику в этом самом техникуме. А потом стал преподавать в институте. И с тех пор я преподаю, по сегодняшнее время.
– А начинали вы, по сути, в период становления МИФИ?
– Да. Я пришел на второй год работы института в нашем городе. Там ничего еще не было организовано. И вот мы с Комиссаровым стали уже преподавать. Как-то идем: «Ба! Марс Думанов! Ты откуда появился?» – «А я с Красноярска, у меня здесь стажировка…» С Марсом мы были знакомы и по учебе, и по жизни в общежитии. Мы жили в общежитии спецфака, оно было компактное, в нем жили студенты только нашего факультета, аудитории тоже были компактные, вход – по отдельным пропускам.
И вот мы Марсу и говорим: «Давай-ка к нам в институт. Преподавать…» Так он начал работать в нашем институте.
Мы, кстати, вместе получали Государственную премию. Он тоже стал лауреатом, вместе со мной. Я был руководителем этой группы, всей, которая туда входит, потому что наше ОКБ головное по министерству было. Я был начальником ОКБ КИПиА, а вот Марс Юнусович – приборист этого завода, еще был с Томска-7 главный приборист, с Красноярска-26 главный приборист, из московских институтов… Такая вот команда была…
– А в институте что преподавали тогда?
– Здесь мы с Думановым много работали по организации кафедры «Электроника и автоматика». Марс преподавал «Теоретические основы электротехники», «Электротехнику» и ряд других предметов электрического направления. Я потом преподавал дисциплины приборного направления, тоже электрические, только более компактные, направленные на приборы. Марс развил бурную деятельность, и мы друг с другом часто советовались, обсуждали…
– Кто еще вместе с вами приехал в Озёрск?
– Кроме Саши Комиссарова, который впоследствии погиб в автокатастрофе, со мной вместе приехали Спирин (в последнее время он был директором завода 156), Толик Жаров (он был главным инженером завода 23). Вот нас четверо. А следующий поток был – Думанов, Галустьян (начальником ИВЦ работал в последнее время), Мозговой (главный приборист завода 25) и кто-то еще… Толя Никифоров, по-моему. Он потом уехал в Мурманск на атомную станцию.
– А над чем вы работали с Комиссаровым?
– Вы, наверное, знаете, что есть специалисты «понемногу обо всем», а есть – «всё о немногом». Я, скорее, представитель первого (к сожалению, хотя мне так хочется многое знать о немногом), а он был больше представитель второго.
По-моему, для руководителя больше нужно «понемногу обо всем». И меня, как правило, назначали руководителем группы, а его членом группы. Я – начальник лаборатории, он – руководитель группы. Я – начальник ОКБ, он – начальник лаборатории. Вот так мы шли. Но при этом, что касается знаний, он копал глубже. Я порой ему завидовал. Искренне.
Я студентам все время напоминаю: не стесняйтесь говорить, что вы чего-то не знаете. Я, например, не знаю больше, чем вы. Они протестуют: «Нет! Нет!» Тогда я им начинаю объяснять, почему так считаю. Про сферу и соприкосновение с незнаемым. Чем больше познанного, тем больше неизвестного. «Согласны?» – «Да, согласны…» Но, тем не менее, не стесняйтесь говорить, что не знаете. Это вовсе вас не будет как-то принижать.
Мне до сих пор так много хочется узнать, но…
Уже нет той памяти. Только профессиональная осталась. Вот если по профессии нужно что-то, я хватаю. А вот что-то факультативное – уже нет…
Так что я должен это учитывать.
Двадцать пять процентов Кононова
О своей работе в МИФИ Александр Николаевич говорит, что это лишь двадцать пять процентов от его общей деятельности («Сейчас уже десять», – с грустной улыбкой поправил он сам себя). Но, как ни парадоксально, эти двадцать пять процентов — как та самая верхушка айсберга, которая видна над поверхностью океана. Но и по ней можно сказать о многом…
– Что побудило вас прийти работать в вуз? Какой мотив вами двигал? То, что это не деньги, мы уже поняли…
– Есть мотив. Но в то же время его нет. Я все время в своей жизни помогал кому-нибудь учиться. Например, последние годы в школе я помогал Вальке Юханову (у него корни в Дагестане, по-моему). Он отменно играл в футбол, и я ему страшно в этом завидовал. В детстве я тоже играл в футбол в детской спортивной школе, по-настоящему, мы там тренировались, были большие команды и т. д. Так вот Валька был у меня учителем в футболе, а в учебе ему помогал я.
И помогать кому-то для меня было не то чтобы удовольствие, а какая-то потребность, мне это доставляет определенное удовлетворение. Это внутри сидит. Как-то это соответствовало складу характера.
Потребность сказать что-то людям, если им это нужно и если я это знаю. Это есть.
Хотя я сторонник не столько обучать людей чему-то, сколько сторонник как-то повлиять на их взгляды, мобилизовать их на что-то. Вот это я пытаюсь делать и даже развиваю в себе сейчас это качество, хотя оно у меня было всегда. Но сейчас это просто необходимо.
– Кем вы работали в нашем ОТИ МИФИ, на каких кафедрах, какие дисциплины преподавали?
– Я все время работал (кроме небольшого перерыва) на кафедре «Электроника и автоматика». Она по-разному называлась. Я читал тьму разных курсов. Причем старался, прочитав что-то, брать какой-то другой курс. Тот, который, считал, что нужно освежить в памяти, что-то систематизировать, обновить, получить какие-то новые знания в связи с этим… Я же сам-то институт когда кончил! А жизнь изменяется. И я брал эти курсы.
Например, курс «Вычислительная техника». А там в основе лежит двоичная техника решения логических задач. А нам этого в институте не читали. Я взял этот курс и читал. Несколько лет.
– Как в старом добром анекдоте про учителя, который говорит: «Ну, я им объяснял-объяснял, объяснял-объяснял, объяснял-объяснял, что даже сам понял…»
– Да-да!.. Это про меня… (Смеется.) И я читал много таких курсов. Стали говорить про экологию, я стал читать «Экологический мониторинг». Базу я знаю. Измерение, определение параметров…
– Где, казалось бы, автоматика, а где экология…
– А видите, в чем дело… Экологический мониторинг предполагает определение количества где-то каких-то вредных веществ. А моя профессия, моя докторская диссертация – «Дистанционно-аналитический контроль в технологических продуктах радиохимии». Аналитический контроль – это определение состава. То есть практически то же самое. Только здесь технологический процесс, а там окружающая среда: воздух, вода, почва. Другое дело, что тут совсем другие условия, другие концентрации, другое соотношение… Поэтому я кое-что почитал дополнительно.
Кстати, я работал несколько лет научным руководителем Челябинского городского экоцентра. Платили мне там копеечное жалованье (смеется). Но… Я не дергался. Зато я узнал Челябинск. И узнал его изнутри. Какой завод что выбрасывает. И что именно. Мне эта работа дала многое.
– Что вы еще читали в институте?
– В институте я читал разные курсы, но все они были связаны с приборостроением. «Экологический мониторинг» – это ведь тоже приборостроение. Методы и средства измерения. Мало прибор сделать, прежде надо метод предложить.
А потом пришли такие странные времена…
Если при Марсе Думанове мы приглашали ребят-специалистов с заводов, мы с ними контачили, они критиковали наших выпускников и говорили: «Вы им этого не давайте, а вот этого не даёте…» Но это были конструктивные разговоры… То при Бочарове такой разговор прекратился. Он считал так: «Я не пойду к директору чего-то просить! Просителем не буду!»
– То есть порвалась связь института с комбинатом?
– Да-да. Осталось что-то на личных контактах, но как системы – такой связи не стало. Этого и сейчас нет.
Какой дорогой идете, товарищи?
Уж слишком раздражает его независимость, а более того – вечная неуспокоенность.
Профессор Кононов постоянно предлагает какие-то новые идеи, касающиеся обновления тех или иных курсов в соответствии с требованиями времени. А кому хочется что-то менять, когда всё как бы «устаканилось»? Да, наука не стоит на месте. Да, нужно думать о завтрашнем дне… Но, может быть, лучше завтра подумать о послезавтрашнем, а сегодня как-нибудь и так сойдет? Александр Николаевич считает, что нет, «не сойдет»…
– Вот, в частности, что такое – сегодня. Я пришел к директору ОТИ МИФИ Тананаеву, его я знаю давно, и говорю: «Я хочу читать два новых курса. Для первого курса я хочу читать «Введение в специальность».
В свое время я читал такой спецкурс, и мне понравилось. Во главу угла ставится: что такое специалист, профессионал.
– А из чего складывается профессионал, на ваш взгляд?
– Вот об этом и речь! Из его профессионализма как специалиста, его порядочности как человека, его патриотизма как гражданина. И вокруг этого мы со студентами устраивали доклады, сообщения, кто что предлагает, какой перечень характеристик относится к положительным, какой – к отрицательным.
Я пришел сейчас, а у меня в аудитории шесть человек всего. Раньше большие группы были, до тридцати человек.
– Это что – свободное посещение?
– Нет. Не набрали. Даже на бюджет. Сейчас, правда, еще перешли с программистов. Теперь у меня восемь человек. Это уже что-то…
Я всё пытаюсь, чтобы они поняли, в чем профессионализм заключается. В профессионализме я им рассказываю не только метод, но и плюс – куда это всё применить. Вся моя карьера строилась и заключалась в том, что я пытался узнать, кроме своих приборов, сферу их применения. Технологию. И вот сейчас мои крупные предложения связаны с основной технологией реакторов и радиохимии. Вот и им я пытаюсь рассказать…
– О чем?
– Я им пытаюсь рассказать, что такое замкнутый топливный цикл. Я им пытаюсь сказать, что им посчастливилось, что они живут на переломе: кончился первый этап развития атомной промышленности, и впереди колоссальный скачок.
И в связи с этим я Тананаеву предложил прочитать для всех специальностей курс «Замкнутый топливный цикл». Механики – с одним уклоном, физики – с другим, химики – с третьим… Химикам читают, но только часть этого цикла. Я приходил с этим и к Степанову. Он прямо меня не посылал, но дал понять, что его это не касается. Ларькова это тоже не интересовало. Тананаев согласился. А потом, хоть Тананаев уже и ушел, мне все-таки выделили 12 часов прочитать. Накануне научной конференции у нас здесь, в институте. Три дня по четыре часа.
Планы я раздал о том, что там собираются читать. Все кафедры ознакомились. За все занятия ни одного преподавателя ни с одной кафедры не было. Ни один не пришел. Студентов – только Изарова, завкафедрой, пригнала две группы. Сняла с других занятий. Кое-кто проявил определенный интерес, кое-кто слушал по необходимости – заставили. Но этот курс все-таки рассчитан больше на выпускников. А уж для преподавателей точно нужен.
Все должны знать, для кого мы готовим своих специалистов (механиков, электриков, программистов – не важно) и зачем всё это нужно, во имя каких глобальных проблем. Я стараюсь об этом рассказывать. Может быть, не все понятно. Но нельзя этим пренебрегать.
И беспокоит, что игнорируют как раз те, кто должен всему этому учить.
«Молодежь-молодежь… Не задушишь, не убьешь…»
Вот не сидится профессору Кононову спокойно на месте. Не одно, так другое. Вот, например, инициировал со своими студентами создание общественной организации «Молодежь «Маяка». Для того чтобы вести контрпропаганду в ответ на все происки ангажированных «зеленых». И не просто контрпропаганду, а научно-просветительскую деятельность, основанную не на политике да идеологии, а на последних достижениях технической мысли.
– Знаете, кто оказался одним из главных наших оппонентов? В нашем городе – Евгений Рыжков, тогдашний руководитель Центра по связям с общественностью ПО «Маяк». А в Челябинске – экологический департамент, он тогда по-другому назывался. Рыжков был моим студентом, я с ним на «ты». Говорю: «Жень, считай меня и моих студентов твоими подчиненными. Твоим резервом. Командуй!» – «А этого не надо! Заниматься этим должны профессионалы! А ваше участие здесь только вредит!»
– А «любимая» женщина Евгения Георгиевича Рыжкова – товарищ Миронова – к вам обращалась?
– О! Не то слово! Мало того, были попытки меня завербовать.
– «Озеленить»?
– Да ну! Там у них чистейшей воды выгода на первом месте.
– Так это же старая шутка: почему «зеленые» называются именно «зелеными?» Потому что с ними расплачиваются именно «зеленью»…
– Причем нахально… Самым беспардонным образом… Я знаю про эту платную подноготную.
– И что же это за история с «вербовкой»?
– Поскольку я иногда высказывался с критическими замечаниями, то Миронова подумала, что я такой колеблющийся, сомневающийся, меня можно перевербовать. И пригласила меня на обучающий семинар. Я приехал туда вместе с председателем нашей молодежной организации Татьяной Костаревой.
Там два американца и один норвежец рассказывали всей той братии (а собирались там в каком-то профилактории, в рекреации, человек двадцать пять), что если в вашей зоне строят атомную станцию, что нужно сделать, чтобы ее не строили.
Мы пришли, чуть опоздав на начало. После окончания первого такого заседания вдруг ко мне один подходит, другой, третий: «Здравствуйте, Александр Николаевич!» Одна дама меня вообще вывела из себя: «Здравствуйте, Александр Николаевич! Вы недавно к нам в 117 цех приходили!» А 117 цех – самый закрытый цех завода 20. Сейчас-то, может быть, уже и ладно, там уже и американцы побывали, а тогда для меня это был шок.
А дальше всех их разделили на три группы. Для игры. Дали задание: «У вас такие-то исходные данные, у вас – такие-то, у вас – такие-то. Вы нашли в проекте то-то и то-то…» И вот здесь я сделал колоссальную промашку. Поднял руку и спросил: «Скажите, задача какая: исправить эти недостатки или добиться прекращения строительства станции?» Всё.
Миронова, как я понял, специально меня подняла, представила, чтобы американцы слышали, какого жирного карася она припасла…
– А карась оказался «засланный»…
– Да… Не только не пригласили нас на обед, но даже не дали нам машину доехать от профилактория (километра два или три), пошли пешком… Вот вам пример.
– То есть после обеда вы уже не участвовали…
– Я, во-первых, в обеде не участвовал (смеется). Кстати, там половина людей была из нашего города. Во главе с Усачевым, тогдашним председателем нашего городского комитета экологии, там был Мишенков с ОНИСа, были и другие…
Или вот «зеленые», мироновцы, Надя Кутепова, организовали в Худайбердинске антиядерный слет, лагерь. Мы туда поехали самостоятельно.
И в Худайбердинске мои студенты разбрелись с теми студентами, с «зелеными». Надя Кутепова была вне себя. Почему? Все те «зеленые» студенты, которые пришли, были, как правило, экономистами, юристами. Среди них не было ни одного технаря, они не знают, что такое атомная энергия, они не знают азов, а наши ребята – с пятого курса, химики-технологи, киповцы и другие… Их оппоненты: «А мы этого не знали… А мы этого не проходили…» И организаторы попытались нас побыстрей куда-нибудь сплавить.
– То есть получилось примерно то же самое, как знаменитые диспуты между студентами кафедры научного атеизма и семинаристами, которые были прекращены из-за «бледности» студентов-атеистов…
– Да… А нам туда запретил ехать Садовников. Я сначала туда поехал со своими внуками. Вот всепроникающий бюрократизм, где только для вида флаги развеваются, а все остальное…
– Сейчас, по-моему, про «Молодежь «Маяка» не слышно?
– Да… А вот как закончилась наша молодежная работа.
Однажды я пришел согласовать с гендиректором письмо, мы с «Молодежью Маяка» решили послать письмо министру Адамову, нормальное такое письмо, конструктивное.
«О! Как ты мне нужен!» – говорит Садовников (а он одно время работал у меня в лаборатории). Оказывается, его тогда прессовал Адамов, говоря о необходимости развития радиоизотопного производства. Рынок огромный, исчисляется многими миллиардами. И Садовников увидел во мне пользу…
Молодежи он сказал: «Подавайте заявление, я лабораторию создаю такую». А мне сказал: «Я тебя перевожу на должность зам. начальника ЦЗЛ по этой работе».
Мало того, мы потом ходили на оперативку к гендиректору, и он сказал всем директорам заводов: «Вот их привечайте».
И мы ездили на разные заводы, нам, действительно, шли навстречу. И мы составили план развития «Молодежи».
Я с одной стороны работал по радиоизотопам, готовил мероприятия. А потом с молодежью, когда мы первый этап провели, у нас по плану была встреча с гендиректором. Посылаем ему записку, что тогда-то хотели бы с ним встретиться, он не приходит. Посылаем вторую записку – он опять не приходит. Посылаем третью записку… Наконец, ладно, соглашается, встречаемся в музее. Туда же приходит В.Л.Кузнецов (профсоюз), Глаголенко и Ровный, кто-то еще…
Молодежь начинает рассказывать: «Вот по такому-то плану мы проходили то-то и то-то. Ознакомились с тем-то и тем-то. Теперь мы переходим ко второму уровню работы. Мы хотим участвовать в конверсии, мы хотим участвовать в работе техсоветов, мы не требуем себе денег, мы хотим работать…»
– То есть они как раз нацеливались на работу по радиоизотопному производству?
– Они в принципе нацелены были на конверсионное направление. Изотопы – это частный случай конверсии. И что же дальше? Товарищ Садовников выходит и начинает следующий монолог: «Вы вот здесь говорите о работе на техсоветах. А что вы знаете, чтобы в техсовете работать? Да чтобы работать в техсовете, знаете, какой нужен объем знаний?! А по конверсии? Что вы знаете? Что мне с вами делать? Вот мне нужен человек на должность директора завода 23, может быть, вы готовы и туда, скажете?» Один говорит: «Я готов!» Пошутил, конечно. А дальше Садовников закончил следующим: «Вот что, парни. Вы – общественники, идите на дискотеку, там и тусуйтесь. Извините, я должен вас покинуть, меня ждут люди».
Потом взял слово Глаголенко. Продолжил примерно в этом же духе: «Вы ничего не знаете, а ваша зарплата, что она стоит? Мне нужно столько-то миллиардов для реконструкции завода 35…»
И все остались как оплеванные. То есть Садовников нас в свое время «благословил», дал команду, чтобы нам помогали, а здесь-то?
А потом в газете «ПрО «Маяк» появилась заметка об амбициях молодежи. Дескать, им лишь бы хапать и так далее. С негативным подтекстом.
– Почему же произошел такой поворот?
– А я потом понял: на Садовникова давил Адамов. Потом Адамова сняли. И у Садовникова проблемы эти кончились. А то, как он обошелся с молодежью, – это было хамство, и в советское время его бы назавтра выгнали с рабочего места. С директоров он бы вылетел. А сейчас никому до этого дела нет.
Но молодежь еще продолжала какое-то время заниматься. Татьяна Костарева, председатель этой молодежной группы, стала депутатом горсовета. Там она тоже стала гнуть линию справедливости. Сразу разглядели, что она не поддается влиянию, и в следующий раз ее уже не выбрали. Система ее отвергла…
