Читать книгу: «Вечнозелёная молодость»

Шрифт:

«Напиши что-нибудь о нашей учебке,
я себе даже псевдоним придумал!»
(А. Коробко)

Редактор Светлана Евгеньевна Левина

ISBN 978-5-0053-7713-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новобранцы

I

Я начал перелистывать обратно книгу своей жизни, наполненную фотографиями, кусочками видео, океаном эмоций. Листы поднимались и опускались быстро-быстро как крылья колибри, но к искомой дате стали замедлять своё движение, пока совсем не остановились.

«Ага, вот он я! Сижу на призывной московской „Угрешке“ в смятении, робости и фатальной решимости одновременно». Был известен род войск (кое-что о службе в погранвойсках я уже знал по рассказам двоюродного брата), но вот с местом службы была неопределённость.

Брата поначалу отправили под Ленинград в школу сержантов, а позже перекинули в Киргизию на китайскую границу. «Хорошо б и меня под Ленинград. Всё же полгода службы в крупном городе, да и родители могли бы приезжать повидать меня на поезде. Город-то, как родной! И родной брат здесь пять лет учился, семьёй обзавёлся, детьми. А если не туда?» Сделалось, как-то грустно.

Тут мою тоску развеял симпатичный белокурый парень.

– Ну, что, Москва, грустим? – с напущенной весёлостью спросил он.

– Да, чего-то как-то… – замямлил было я.

– А всё, теперь капец мамкиным пирожкам. Два года не увидим. Пойдём-ка лучше винца выпьем, и ими закусим. Сидеть нам тут, видимо, долго. Кстати, меня Вадик зовут! – парень шагнул поближе и протянул мне руку, выдыхая винный угар.

– Саша. Да я это дело не очень, так, если за компанию…

И мы примкнули к «тёплому», во всех смыслах, коллективу, участники которого то и дело ныряли в сумки-рюкзаки-чемоданы. Обсуждения были ещё весёлыми, бравурными. Что, если будет дедовщина, мы там одной левой наведём порядок (конечно, все разрядники, самбисты-каратисты-дзюдоисты).

Но мне такая перспектива не светила. Правда, второй взрослый у меня присутствовал… ПО ШАХМАТАМ! Как этой спортивной игрой победить зарвавшегося сослуживца, сложно было даже и представить. «Везёт же им», – думал так я, не подозревая, что все эти «борцовские» разряды ерунда по сравнению с системой, породившей уродливое явление – ДЕДОВЩИНУ.

А пока было веселье! Вспоминали, кто какую группу слушает, кто, где учился, со сколькими девчонками переспал и как «загремел» в армию. Были и такие ребята, возрастные, до последнего «отмазывающиеся» от призыва, прятавшиеся по квартирам у дальних родственников, но всё же пойманные участковыми. «Как им быть? – думал я. Командовать ими буду юнцы!» Вспомнилось, как мы в школе смотрели на ребят, которые были старше на год-два. Много было и тех, кто по лености своей оказался за бортом института или не поступил туда, пытаясь проскочить «на шару».

Вадик был из таких. Смазливый и красноречивый, неплохо знающий английский, он хотел поступить в МГИМО, но… девчонки и гулянки помешали этой радужной перспективе. Теперь весельчак развлекал призывной народ, травя анекдоты, подначивал и всячески задирал служивых из роты обеспечения, приставленных к нам.

Казалось, что время должно лететь быстро. Но я уже пару раз выходил к таксофону звонить родителям. Утомительно было сидеть в незнакомом помещении полдня, вспоминая, что ещё в семь утра ты был дома. А отсчёт дням-то пошёл, военная служба уже началась!

Наконец, в шестом часу к нам подошёл капитан погранвойск и зачитал список. В нём была моя фамилия. Вадик тоже попал в «счастливчики». Офицер с иронией озвучил пункт нашего назначения: «Владивосток». Тут даже самые смелые оптимисты взгрустнули.

Разрешили напоследок позвонить близким, предупредить, куда мы отправляемся. На сборы, туалеты, дали полчаса и позже на площадке перед «Угрешкой» нас посадили в жёлтый «Икарус».

Автобус тронулся в сторону аэропорта «Домодедово», вихрастые головы парней «втиснулись» в окна. Призывники жадно разглядывали и запоминали силуэты людей, домов, скверов, улиц, пролетающей мимо родной Москвы. Что будет с нами через два года? Этого мы не знали. Зато были уверены, что вернувшийся сюда после службы будет счастливчиком!

II

154-я «тушка» оторвалась от «взлётки», обрезая три десятка пуповин города-матери от своих сыновей. Как описать эти чувства? Ты вдруг становишься взрослым и, одновременно, беспомощным, будто тебя кидают в воду, чтобы ты САМ научился плавать. Теперь надежда только на себя, да ещё, может быть, на этого парня, что так же серьёзно смотрит сейчас в иллюминатор.

Вадик сидел рядом со мной и Артёмом из нашей команды. На время перелёта, до самой учебки, они стали моими сотоварищами. Делились продуктами, воспоминаниями, шутками, а что ещё делать в такой ситуации?

Балагур и шутник, спустя несколько тревожных минут после отрыва, опять взялся веселить. Но я уже слабо реагировал на его экспромты. Бессонная ночь перед проводами, ранний подъём, ожидание, выбили меня из колеи, и я провалился в сон, который длился прилично. Лёту до города-порта было почти девять часов.

Конец моих сновидений пришёлся на посадку лайнера. Огромное солнце вставало над посадочной полосой. Именно тут начинались советские СУТКИ, на Дальнем Востоке! «Солнышко, знаю, что через десять часов ты передашь привет родным от меня из этих мест!» – мысленно посылал я своим весточку. А они проснутся непривычно, потому что меня рядом нет. Я уже где-то там, ДАЛЕКО!

Сели легко. Вот уж и трап подали. На выходе из лайнера сразу почувствовался солёный привкус океана. Мы построились в здании аэропорта, капитан сверил список, проведя перекличку и, скомандовав: «На-пра-во, ша-гом марш!», – повёл нас к автобусу-«лиазику». Теперь уже вихрастые головы призывников-москвичей с любопытством разглядывали незнакомый город, разбросанный по многочисленным сопкам. Местами в просвете между ними проглядывал залив «Золотой Рог».

«Океан, море!» – вот что вселяло в нас какую-то отраду. Встреча с такой красотой не сулила каких-то злоключений и неизвестности. Кто ж из москвичей ни разу не отдыхал на море, таком нежном и ласковом в лучах восходящего солнца?!

А на дворе-то двадцатые числа мая, всё цветёт, благоухает. «Любовь», – слово просто звенит в воздухе! И наши мальчишеские сердца, ещё полсуток назад наполненные этим чудом, вдруг должны делать какие-то вещи, которые этой самой «любви» противоестественны!!! «Да где-же справедливость? Почему я? Почему должен?»

– Так надо, – говорит мне кто-то внутри, голосом старшего брата-подводника, – так положено. Будь мужчиной!

– Э-эх, ничего не попишешь! – соглашаюсь я.

Диссонанс, разрыв между «надо» и «любовь», как пропасть. Но именно в этот разрыв, чтобы как-то склеить, проторить дорожку, к великому чувству, я буду два года писать письма, стихи, звонить по телефону, стремиться. Время уже пошло, время бежит. «Солдат спит, служба идёт», – вот и пойми нас, русских!

Стоп! Выходим. Какое-то двухэтажное здание в центре Владивостока. Нас запускают в помещение, там – койки. «Приежка» – так называют её служилые погранцы. Вон они, разодетые, с иголочки, счастливые с чемоданами, «дембеля». Взгляд снисходительный, сочувствующий. Гремят напутственные слова, типа: «Служи сынок, как дед служил», – или: «Полгода до года и год, после года». «Всё нормально, будь «золотой серединой!» – пожалуй, этот совет мне понравилось больше всего.

Нас совсем недолго продержали в «приежке» (поджидали призывников из других регионов) и, выдав сухой паёк, отправили пешей колонной на морвокзал. А солнце припекает, а море – вот оно, протяни руку, облизнёт-поцелует!

Но вместо такой детской, морской радости, стали ожидать посадку на паром, наворачивать «сухпай». Парни разбились на группки по интересам, землякам. Из разных таких компаний доносился смех, громкое обсуждение. Ещё началось соревнование за титул «самого-самого», правда, непонятно чего. В сторону соседних коллективов неслись скабрезные шутки, всяческие подтрунивания. Где-то недоброжелательно поглядывали на оппонентов.

К посадке на судно, разбитая на мелкие части призывная команда объединилась в два лагеря: «москвичи» и «не москвичи». Причём, «москвичи» специально не делали этого, их как бы вытеснили морально из общего коллектива. Как гвоздём был прибит ярлык «самых умных», «ленивых», «хитрых», «живущих на богатстве всей необъятной страны». К «столичному» коллективу отнесли и призывников из европейской части СССР.

Наш паром отшвартовался от причала, и партия непонятного противостояния перешла в эндшпиль. На полубаке восседал долговязый парень. Он размахивал длиннющими руками как чайка и горланил. Ни дать, ни взять – вожак стаи. Было смешно наблюдать, как поодаль, за бортом, пытаясь нагнать наше судно, кричали его крылатые собратья. Правда, своими криками он обращался не к пернатому коллективу, а к ребятам, стоявшим вокруг него. Речь шла всё о том же «мы – такие», а вы, «москвичи – плохие». Коллектив вокруг оратора называл его «Сварной».

Мне его кличка напоминала слово «сварливый». И как оказалось, я сильно угадал. Макс, а именно так звали долговязого оратора, по характеру оказался именно таким. Парень он был неплохой, «рукастый», да ещё и классный сварщик (что тоже отразилось в его прозвище), но любая просьба к нему даже своих друзей – «немосквичей», любое предложение, вызывало в нём отторжение. Он начинал негодовать и бурлить, как закипающий чайник, но выкипев до основания, приняв иную точку зрения, шёл и делал, всё ещё бубня себе под нос своё видение проблемы.

«Москвичи» же стояли и слушали Вадика. Его «уколы» противоположного лагеря совсем не обижали. Напротив, он подтрунивал над заносчивыми соперниками, превращая всю серьёзность их претензий в безобидные шутки.

Сибиряк Саня Королёв, вторя Максовым речам, вдруг вспомнил, как кто-то ему рассказывал про одного москвича, к которому приезжие земляки обратились за помощью в столице, и он им отказал. И от себя добавил гвоздём: «Да, все они такие!»

Затем Сварной перешёл на тему профессиональных успехов. Что, дескать, у него шов свариваемого металла, как шов у хирурга, оперирующего человека. Тонкий и ровный. И что только «немосквичи» умеют так.

Вот тут «понесло» меня. Я долго терпел претензии и, отстранив в сторону нашего «лидера», прям в лицо сказал Максу, что он не прав!

– Знаешь, Сварной, мой родной дядя – сварщик. Я лично видел у него знаки отличия «мастер – золотые руки». В Москве есть Дворец Съездов, где заседает Верховный Совет, слыхал?

– Ну, есть такой, и что? – недовольно буркнул Макс.

– Около него въезд на территорию Кремля. Стоят чугунные ворота. Так вот их сваркой занимался мой дядя! А про тебя там что-то не слышали!

Макс в ответ исполнил замученное «москвичи-самые «умные», но довод был настолько сильный, что темы «непрофессионализма» москвичей он больше не касался.

Шли мимо острова, с патриотичным названием «Русский». Несколько двухэтажных домиков, казарм. Всё какое-то утлое, неприглядное. Этот кусочек суши казался заброшенным и унылым. Сопровождавший нас сержант сказал, что там «моремановская» учебка и, построже добавил: «А также пограничный дисбат!»

Тут уж приуныли все. Назад пути нет – море. Будешь не соответствовать – дисбат на острове. «Мама, где ты?»

На берегу нас уже встречали, чтобы сопроводить до гарнизонной бани. Я вдохнул плотный тёплый морской воздух с привкусом ламинарии, насыщенный парами соли, и сошёл с трапа на причал. Может это южный курорт?

Нет! К знакомому морскому запаху примешался тошнотворный аромат. Попахивало свиными испражнениями и пищевыми отходами. Народ стал морщить носы.

– Чем так воняет? – раздалось из толпы.

– Это – подсобное хозяйство, подхоз! – ответил сопровождавший нас погранец.

Мы построились в колонну и зашагали по наезженной грунтовке от берега. Учебный отряд располагался на вершине двух пологих сопок на территории примерно пятнадцать квадратных километров. Вся система жизнеобеспечения находилась тут же, кроме подачи электроэнергии и выпечки хлеба. Площадь была огорожена колючкой (системой) и охранялась нарядами. Несколько казарм, пищеблок, здание штаба, клуб, склады, армейский магазин, стрельбище, да дом для семей военнослужащих, вот и вся цивилизация этого военного городка. В центре и по краям его было большое количество дикорастущей зелени. Влажный морской климат позволял растениям достигать невероятных размеров. Листья лопухов в полчеловека, в Средней полосе России такого и не увидишь!

Бабочки волшебных расцветок порхали над цветущим диким лилейником с запахом мандарина. Массивные жуки, со звуком тяжёлых бомбардировщиков зависали над местами посадок среди густой сочной травы. По количеству зелени – это место мне напомнило Никитский Ботанический сад под черноморской Ялтой.

А пока мы в ногу шли мимо этой красоты в храм превращения призывников в солдаты.

Все наши вещи в предбаннике «перешерстили», разрешив оставить только средства личной гигиены, конверты, ручки. Даже катушки с иголками сгинули в круговерти фильтрации. «Ах, мамочка, все твои хитрости в прятании денег пропали даром!» Валяется где-то сейчас в бухте Паровозной та катушечка с двадцатью пятью рублями внутри.

Те, у кого стрижка не совпадала с «уставной» (а их было большинство), тут же стригли машинкой «под Котовского». Гражданскую одежду («гражданку») можно было забрать с собой и отправить домой, но в большинстве случаев новобранцы просто оставляли её тут же, чем пользовались ушлые «фильтровщики», отбирая самое модное себе на «дембель». Впрочем, что там было модное? Все старались одеть на призыв что-нибудь неброское, ношенное. Однако для отслуживших два года вдали от цивилизации «дембелей» и эта одежда казалось яркой, невиданной. В стране, после объявления гласности и демократизации общества каждый год всё менялось. Раскованнее и ярче становились люди, а мода опережала эту тенденцию на три шага!

Баня, правда, оказалось общей душевой. Перед входом стояли фельдшеры из санвзвода в белых халатах и макали в тазик с пахучей жидкостью тряпку на палке. Со стороны было похоже, что это маляры и они собираются что-то красить. Однако «красили» они нас. Следовала команда: «Поднять руки вверх!». И пахуче-жгучая тряпка елозила у нас подмышками. Затем следовала более унизительная команда: «Нагнуться!». Теперь тряпка яростно жгла около заднего прохода. И последним этапом звучало: «Повернуться лицом!» Оружие «экзекуторов» обильно смазывало волосы на лобке и в паху. «Свободен!» Тут уже вприпрыжку народ бежал в душевую, попискивая от адского жжения.

Мы набились в душевой как сельди и начали смывать с себя остатки гражданской жизни вместе с дизенфекционным снадобьем.

– Эй, Лёва, – позвал меня Саня Королёв, – дай вехотку!

– Че… чего? – недоумевая о чём идёт речь, спросил я.

Королёв уверенно показал мне на мочалку.

– А-а-а, мочалку, на! – и передал ему видавший виды банный предмет.

В общий банный слив потихоньку уплывали наши надуманные противоречия и споры «москвичей-немосквичей».

Выдали военную форму. Да не просто гимнастёрки, а настоящие камуфляжи «Берёзка» или «камки», как здесь их называли! Такая униформа стала недавно применяться в погранвойсках, хотя разработана была ещё в 1982 году. Правда вместо высоких ботинок «берцев», введённых позднее, мы ещё получали кирзовые сапоги и портянки.

Вот, где «немосквичи» были явно выше нас на голову. Про такое искусство, как быстро намотать портянку на ногу мы «москвичи» читали только в сказках, да в исторических произведениях. Урбанизм, отвыкли, забыли. И в самом деле, портянка оказалась гораздо практичнее и удобнее носков в полевых выходах и при ненастной погоде!

В здешних условиях постоянной влажности перед сном портянки наматывались на сапоги или уносились в «сушилку» на батарею. Солдат, забывший это сделать, карался не только сержантами, но и инфекцией, распространявшейся по ногам от сырости. Такая болячка называлась «розочкой». Лопнувшая мозоль, порез на ноге, с намотанной на неё влажной портянкой поражались бактериями и представляли из себя покраснение вокруг раны. И если вовремя не обратиться в санчасть с этим заболеванием, можно было попасть в госпиталь с серьёзным осложнением. Сепсис вокруг «болячки» увеличивался с геометрической прогрессией и по цвету напоминал алый цветок-розу с центром бутона в виде раны.

Мы мотали портянки, чертыхаясь про себя, не понимая, почему нельзя просто надеть носки. Впрочем, для кого-то это было делом вполне привычным.

Пыхтели рядом со мной близнецы – братья Четвёркины.

А я с загляденьем смотрел, как барнаулец Вовка Шигов буквально за секунду намотал кусок белоснежной ткани на ногу и сунул её в новенький «кирзач». У меня на это ушло четыре попытки. Пыхтел-сопел, и всё же получилось. Не так ажурно, конечно, но при ходьбе не сбилось. Вот он – первый шаг в воины!

Теперь уже чистые, без домашних запахов, молоденькие солдатики стояли возле одноэтажного здания бани в ожидании дальнейших приказаний, присланных сюда нескольких из учебки сержантов.

«Молодые»

I

Нас разбили повзводно и приставили младшего сержанта Синюшкина, чтоб командовал нами. Он был лишь на полгода старше меня по призыву, но младше по возрасту. Однако, те шесть месяцев, проведённых им в этой сержантской учебке, делали его на ступеньку выше. Иерархия, ничего не поделаешь!

Теперь мы направились в казарму. Снаружи она напоминала недавно построенное общежитие из красного кирпича. Само здание было новее, чем основная часть строений гарнизона. Пожалуй, только клуб был одного года постройки с ним.

Пока мы шли, нас рассматривали те, кто здесь служил более полугода. Они кидали в нашу сторону «армейские» шуточки: «молодые», «духи», «свежее мясо». Это казалось диким. Отрезанным от «гражданской жизни» «срочникам» поневоле приходилось дичать на закрытой территории учебного отряда. В уставной жизни военных гарнизонов нет места сантиментам и ласковым словам! (Представьте, если бы было наоборот? «Лёвушкин, дружок, будь добр, ляг на землю, откинь левую ножку, закрой левый глазик, и целься из автоматика во-о-он в ту мишеньку. А теперь нажми пальчиком на спусковой крючочек. О, попал?! Ай, да золото, ай да молодец! Ну, давай, вставай, отряхивайся, дай я тебя расцелую!» А? Каково!) Всё чётко и коротко: «Застава, к бою! Огонь! Прекратить стрельбу! Встать! Разрядить оружие!»

Вот в такую среду окунулись «молодые», переступив порог четырёхэтажной казармы и теперь уже нашей 4-й учебной заставы. «Четвёрка» называли мы её меж собой. Она пахла кирзачами, краской, свежевымытыми полами, кожей, машинным маслом. Стены её были пропитаны солдатским дыханием, потом армейских будней, снами с воспоминанием о «гражданке». Помещение блестело каждый день, ряды кроватей были равны, как разлинованная шахматная доска. Собственно, мы и были шахматными фигурами-пешками. Немногие из нас желали прорваться в ферзи, но уж быть «съеденным» противником никто не хотел. Этому нас и должны были научить здесь! С другой стороны «шахматной доски», «за океаном», уже проигрывались и не раз варианты уничтожения наших диспозиций.

Молодых курсантов построили в коридоре («взлётке»). Из офицерской комнаты вышел пограничник средних лет в форме капитана. На его кителе красовалось два небольших ряда орденских планок. Среди них я отметил пару известных мне наград, связанных с выполнением интернационального долга в Афганистане.

– Товарищи курсанты! – обратился к нам капитан сквозь чуть зажатые зубы, – вы находитесь на 4-й учебной заставе. Я – её начальник, капитан Камешков Александр Алексеевич. Кто-то из вас после распределения останется в моём подразделении, кого-то перебросят в другие. Но на ближайшие полгода наш учебный отряд будет вашим домом, а мы со старшиной – вашими папами и мамами. Ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – нестройно ответили мы.

– Ну, раз ясно, тогда чешите пуп колючей проволокой! – серьёзно сказал он.

Потом до нас дошла информация, что на войне в Афганистане капитан Камешков получил контузию, оттого и разговаривал сквозь зубы. У него был свой армейский юмор, к нам он относился свысока и жёстко. Но искренне радовался, если его бойцы или застава в целом показывала по отряду приличные результаты! После распределения с каждым из нас он провёл личную беседу. Спрашивал про родителей, кто и чем занимался. Было видно, что это опытный офицер, знающий цену коллектива.

До отбоя в казарменный туалет ходить почему-то запрещалось. Все ходили в гарнизонный. Сделанное из бетона здание метров пятнадцати длинной вмещало в себя приличное количество страждущих по большой или малой нужде. В бетонном полу зияли дырки, огороженные друг от друга небольшими, сантиметров сорок высотой, перегородками.

Мне, привыкшему к запирающейся кабинке отдельного туалета, это было настолько дико, что я терпел «до последнего»! Ну и запашок из этого строения шёл просто шедевральный, особо не засидишься, не задумаешься. Хорошо было тем, кто курил, табак хоть как-то перебивал «ароматы»!

Однажды сержант Гаврюшин поделился с нами историей про этот туалет, произошедшей в годы его «курсантского» обучения. Один из погранцов с боевым оружием хотел присесть на гарнизонное очко по большой нужде. Да из раскрывшегося подсумка в дыру упал снаряженный магазин с патронами! Что делать? Туалет бетонный! Пришлось его разбирать. Сняли даже бетонную плиту с очками. Краном (благо такой имелся в отряде). Выкачали все фекалии в бочку. Опустили туда «проштрафившегося» курсанта и тот в остатках пахучей «роскоши» нашёл злополучный магазин. Такая вот суровость за каждый подотчётный патрон!

На обед от казармы было идти недалеко, в строю! По территории учебного отряда можно было перемещаться только так. Одиночек и вальяжно разгуливающих солдат быстро «принимал» военный патруль. Не гнушались задержаниями офицеры из других подразделений, а также сверхсрочники. Кто снисходительно относился к «гулякам», так это военнослужащие музыкального взвода. Они старались не замечать нарушителей или понятливо подмигивали оным.

Но если ты – одиночка попадался на глаза полковнику Колесницыну, то твоё дело – труба! Точнее, губа! Командир отряда не щадил ни «гуляку», ни его взводного сержанта. А, уж какой разнос он делал начальнику учебной заставы! С громом и молнией!

Конечно, на выходной день – воскресение, это не распространялось. Подобных ограничений были лишены сержанты, а также солдаты роты обеспечения (правда и им не стоило без строя попадаться на глаза Колесницыну).

Вот и столовая. Поднимаемся на второй этаж. На стенах весёленький рисуночек в духе военного соцреализма. Пахнет вкусно! На столах дюралевые кастрюли – «девятки». В мисках лежит нарезанный чёрный хлеб. Стопкой стоят тарелки. Вдоль столов длинные скамьи. Всех разделили по столам. Кто-то уже было хотел сесть.

– Без команды нельзя! – одёрнул страждущего сержант.

Стоим. Ждём…

– Застава, приступить к приёму пищи! Приятного аппетита! – прозвучала команда старшины, старшего сержанта Бурлаковского.

Мы рассаживаемся за столы. Москвичи жмутся друг к дружке. Не москвичи садятся тоже рядом. Назначенный дежурный по приёму пищи наливает половником наваристый гороховый суп со свининой. Жира много, мяса нет! Звучат шутки по поводу музыкальности этого блюда. И что в казарме ночью будет звучать симфонический оркестр из сорока музыкантов.

Кто-то ест с неохотой, сытый собранными в дорогу харчами. Кому-то не нравится здешняя готовка. Как по мне, то плавающий жир в тарелке я отгрёб ложкой в сторону, а супец навернул с удовольствием!

На второе подали дурманящую пшённую кашу. Запах был волшебный. Мне положили её в тарелку, и я с жадностью ложкой зачерпнул целый ком. Затем бросил столовый прибор, быстро-быстро зажал рот руками. Ибо там во рту и в моём мозгу происходила война! Не укладывались три ингредиента в схему блюда: соль, крупа и ЖИРНОЕ МЯСО. Вся эта чехарда вызывала у меня тошнотворные позывы! «Милая мама, где же моя любимая СЛАДЕНЬКАЯ пшёночка, на молочке, да со сливочным маслицем?!»

Кое-как, проглотив это злосчастный кусок, я отставил тарелку и выпил явно разбавленный компот. К мясу в пшёнке за время службы в погранвойсках я больше не притрагивался. Но саму крупу, солёную, есть всё же приучился. Иначе от голодухи протянешь ноги!

Мои мысли о «маминых пирожках» прервала команда старшины:

– Застава, закончить приём пищи. Выходи строиться!

Курсанты высыпали на улицу, построились поотделённо со своими сержантами и пошли обратно в казарму. У здания нам скомандовали «вольно» и разрешили перекурить, в отведённом месте на лавочках или заняться личными делами в помещении. Всё же это был первый день в армии, и многие испытывали лёгкий стресс от перемены места пребывания.

Кроме старшего сержанта Бурлаковского («Бурлика»), как мы его называли, нами руководил его заместитель, инструктор – старший сержант Старобуков («Старый»), они дослуживали с нами свои последние срочные полгода. Командирами отделений так же были, упоминавшийся мной, младший сержант Синюшкин, младшие сержанты: Пристовалов, Кындык и сержант Гаврюшин.

Все «мальки» (так коротко, не по-военному, между собой называли солдаты младших сержантов) прослужили в отряде всего полгода, и звания им присвоили буквально на днях. Не отправили по заставам, учитывая их результаты по боевой и политической подготовке.

Однако, на мой взгляд, Синюшкин, к примеру, был хлипковат для «авторитета» командира отделения. Наделённый какой-то «женской» мягкостью и румянцем, черноволосый, среднего роста младший сержант не сильно отстаивал бескомпромиссную правоту своего командирства в спорах и часто поддавался на уговоры подчинённых солдат. В сержантской же среде он был вообще незаметной тенью, стараясь идти на поводу у всех. Одно мне нравилось в этом отделённом. Он был неконфликтный, и какой-то «жёсткости», а тем более пакости по отношению к курсантам за ним не водилось.

Другой командир отделения, Приставалов, не был наделён институтскими знаниями. Простой парень, с окраины города или даже деревни. Шутки его были дурацкими. Но вот высказываться и перечить себе он не давал. А также всячески стучал на провинившихся курсантов. Командовал он своим отделением ни шатко, ни валко, получая пистоны от старшин и начальника заставы.

Сержант Гаврюшин прослужил уже год, то есть больше «мальков». Его призвали в армию из подмосковного Ногинска. Он учился в Москве, в институте речного транспорта и не смог «отмазаться» от призыва. Здесь наличие институтских знаний явно отражались на людях. Это сквозило в приказах и командах, а также в отношении к простым курсантам. Хотя если кто-то пытался своим раздолбайством «завести» Серёгу («Гаврюшу»), тот он уже давал жару всему своему отделению, воспитывая в нём коллективизм. Бурлик со Старым Гаврюшу недолюбливали, считая его москвичом и «самым умным». Камешкову Гаврюша тоже был как кость в горле. Ему нужны были исполнители приказов, а не вольнодумцы, способные над этим приказом провести ещё мыслительную работу.

Мне Серёга благоволил. Я даже мог называть его по имени, что было строжайше запрещено в учебном отряде с дисциплиной и иерархией. Мы разговаривали с ним о Москве, о девчонках, о том, что теперь модно, а что нет. Мне очень хотелось попасть в его отделение, но увы!

Вишенкой на торте был «малёк» Киндык, родом с Украины, который впоследствии и стал моим командиром отделения. Невысокого роста, атлетически сложенный, наделённый математическим умом, Виталик, поначалу показался пределом мечтаний об отделённом. Он был светловолос, симпатичен, на плоском лице выделялись ярко очерченные толстые губы. Киндык интересовался моими увлечениями, музыкальными способностями, интеллектуальными данными. Задавал мне какие-то хитроумные задачки. Но оказалось, что за спиной своих курсантов строил козни, стучал «по-чёрному» начальнику заставы, затевал ненужные в соединении интриги. Эдакий «серый кардинал» нашей «четвёрки». Однако, это было надёжное звено в системе Камешкова.

Наши старшины. Бурлик и Старый. Вот те командиры, на которых мы реально хотели равняться. Они были неразлучны, как «Шерочка с Машерочкой», дополняя друг друга.

Бурлик – немногословный, с большими глазами и пушистыми ресницами, выше среднего роста подтянутый, атлетически слаженный, но не «качок». Приятно было смотреть, как на физзарядке, с голым торсом, он выполняет упражнения, как бежит с оружием при марш-броске, напоминая благородного оленя-вожака, ведущего свою стаю через таёжные преграды, одновременно прислушиваясь к звукам природы, ограждая заранее своих собратьев от опасности.

Старый – был плотно сбитый боец, за ним можно было спрятаться, как за каменной стеной. Такого выставь на ринг – ни один удар соперника его бы не сбил с ног. Фундаментальный и, между тем, балагур и весельчак. Вот чьи остроты доводили нас до колик! Однако именно он должен был учить курсантов профессиональным навыкам. Ведь помимо «солдатской» основы мы должны били получить профессию! А вот какую? Это решалось на следующий день.

В 23.00 прозвучала команда «отбой». Измученные перелётом, новыми событиями, переживаниями, молодые солдаты накрылись простынями с поверх накинутыми одеялами и приготовились погрузиться в сон. Поначалу уснуть я не мог. В голове – сплошная круговерть! Но ближе ко второй половине ночи я всё же «провалился». Сложно вспомнить, снилось что-то мне или нет? Скорее всего, команду «подъём» я встретил без воспоминаний о каких-то «фильмах» в моём мозгу.

После 7.10 мы с голыми торсами стояли перед казармой, готовые совершить первую свою пробежку по этому «морскому курорту». От казармы к причалу бежалось легко. Под горку всегда легко, да и расстояние в километр было небольшим. А вот обратно, по еле поднимающейся вверх дороге, комфорт пропадал. В лёгких начинал хлюпать воздух, насыщенный морским бризом и утренним туманом. Правда, добежали к казарме без проблем. Расположившись напротив здания, стали выполнять гимнастические упражнения: наклоны, приседания, отжимания, прыжки. Арсенал оных у сержантов был полон. Судя по их телам, опыт подобного солдатского фитнеса имелся предостаточный!

К восьми часам, потные, но подтянутые мы вернулись в казарму, чтобы заправить постели, совершить утренний туалет и приготовится к завтраку.

«Пока терпимо!» – думал я, в душе лелея надежду, что не заставят подтягиваться, ибо тогда все увидят мой позор в виде двух раз и то, обратным хватом.

Все мои попытки до призыва хоть как-то улучшить физическую форму не дали ощутимых результатов. Да, я изводил себя бегом, но потом нехило наедался, шаря по холодильнику страждущей рукой. Мне казалось, что я толстый! Хотя сейчас, заглядывая в допризывные фотки, я этого не вижу. А с фото первого месяца службы на меня смотрит вообще почти дистрофик!