Читать книгу: «На закате»

© Александр Стребков, 2021

ISBN 978-5-0053-3109-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стребков Александр Александрович
На закате
роман

2020 г.

ББК 84 (2Рос) 6

Стребков А. А. С 84

С 84 На закате. Роман. / А. А. Стребков.

ББК 84 (2Рос) 6

Стребков Александр Александрович родился в 1950 году на Кубани, в селе Глебовка, Кущёвского района. За свою жизнь сменил немало про- фессий, о которых подробно рассказано в романе-миниатюр «Калей- доскоп».

Ранее были изданы в микротиражах и за счёт автора: роман-хро- ника «Курай – трава степей», который рассказывает о периоде кол- лективизации и последующих тяжелейших годах, как для всего народа страны, но и в особенности, для сельских жителей. «Жить за- прещено» – произведение, рассказывающее о временах лихолетья Ве- ликой Отечественной войны, где главный герой проходит ад в за- стенках немецких концлагерей смерти, а вернувшись на Родину, на

его долю выпадает участь изгоя. «Жизнь – жестянка» – в 2-х книгах, роман написан с иронией, в лирическо-юмористическом соцреализме, начала 70-х годов. «Не потеряй себя» – роман сентиментальный, с

фрагментами юмора и к тому же автобиографический, охватываю- щий всего четыре года юности автора. Роман – «В сумерках ни- щеты» написан в сатирическом жанре и переносит читателя во вре- мена Горбачёвской «перестройки», книга дополнена рассказами из цикла к роману «Жизнь – жестянка». А вот роман «На закате», с ко- торым вам предстоит сейчас познакомиться, является первой ча- стью и предтечей всех тех событий, о которых уже, в заключитель- ной части, рассказано в романе «В сумерках нищеты». В книге под названием «Калейдоскоп», издание почти нулевое, читатель знако- мится с мыслями, взглядами, воспоминаниями и миниатюрами из жизни самого автора и его близких, для которых он и предназнача- ется.

НА ЗАКАТЕ. Роман

…В стране волоокой, где крыша течёт, но время повёрнуто вспять,

где каждая сука открыла свой счёт и даже имеет печать,

где ныне у вас миллион на счету, а значит, не мне вас судить,

я вам предъявляю свою нищету:

извольте мне всё оплатить…

(Эвелина Ракитская)

Бог не выдаст – свинья не съест.

Заголовок, с которого хотелось бы нам начать свой рассказ-исповедь вам, читатель, на первый взгляд, ни о чём не говорит. Однако в употреб- лении часто людьми повторяемый, и между прочим, является довольно старым изречением, как и само человечество с его скандальным языком и которое очень даже любит поедать тех самых свиней, при этом говоря о них с явным пренебрежением и брезгливостью. К тому же – это выраже- ние олицетворяет одну из самых мрачных сторон пагубности человече- ского существования на земле, и главенствует во всех его бедах: порождая зло, навлекая несчастья на жизненном поприще, на его бедную голову:

«…Сопишь в две дырки, и дальше сопи!..». Само собой разумеется, что в том бульоне людского общества-общепита, для отдельно взятой лично- сти, в котором он варится, всякое возможно. И не стоит греха таить и

лукавить, потому что человек, прежде всего враг самому себе. И тот – Ад, который длится уже тысячелетиями на Земле – он сам себе и устроил! По- лучается, что Ад – в нём самом, – сам дьявол, внутри человека сидит!.. И когда мы, к примеру, начинаем смотреть на всю эту суету человеческую с высоты сегодняшнего дня, как исполнения законченного акта, притом не- предвзято – как бы сторонними глазами – на первом плане у нас вырисовы- вается и на наших глазах предстаёт, конечно же чаще всего образ – Гого- левского «Ревизора» во главе Городничего, а уже за его спиной, выгляды- вает морда суслика, Хлестакова, с остальной, подобной ему, братией. На деле и в повседневности – в глазах обывателя – чаще всё выглядит при- стойно. Люди то – от природы, к нашему прискорбию и к великому сожале- нию, в большинстве своём коварны и двуличны…

Это же надо так умудриться!.. За столь короткий срок, переплюнув по срокам и по разрухе даже Великую Отечественную войну 41-45-х годов: раз- валить, растащить, обмарать, оклеветать и разрушить всю экономику до основания, и такую великую державу, как СССР!.. Сердце кровью облива- ется, а черти, тем временем, на том свете – не поверив и схватившись за голову – всполошились, ибо об этом они мечтали последние лет триста с лишним, сидя в креслах лондонского Парламента и американского Сената. А тут, на тебе!.. без всяких напряг!.. кучка каких-то полоумных чиновни-

ков-«коммунистов», высокого ранга: два раза дунули, три раза плюнули, и нет страны!..

(Выше сказанное – это устоявшиеся взгляды, впечатления и выводы,

прежде всего, Луки Мудищева, который в дальнейшем, эпизодически, ста- нет появляться у нас на страницах, впрочем – это и мнение широких масс населения, с чем автор, возможно, не во всём и согласен будет. Скандаль- ные эти высказывания, жалобы, возмущения и крик души, взяты из интер- вью у обычных граждан на улицах города Ростова-на-Дону, а также на зем- лях российских – в рассаднике Иваново-вознесенских ткачих – в городе Сукон- ном, Московской области.)

* * *

Иван Ильич Побрякушкин, являясь уже пятый год подряд директором но- сочно-чулочно-трикотажной – в народе «дунькиной» – фабрики «Красный вымпел», того самого рассадника «ивановских» ткачих, – не будем клеветать

на человека и брать грех на душу, – от всяких пороков, в извращённой форме, был далёк, о чём мы выше сказали. Но и не застрахован вовсе был, вопреки тому, что всё-таки был хозяйственник…

В эту минуту, пока мы гусиным пером, макая его в пузырёк с чернилами и близоруко вглядываясь, при тусклом свете настольной керосиновой лампы, карябали вам вступление, за спиной автора стоял Лука Мудищев и тыкал

своим корявым пальцем в пергамент рукописи, при этом ещё и скептически насмехаясь, давал глупые советы. А, вчера, да будет вам известно, керосина мы так и не смогли достать и пришлось кропать при свечке. Так вот. Директор Побрякушкин, хмурый, как грозовая туча и злой, как последний побирушка

или голодный портовый грузчик, сидел за своим столом, запершись в своём личном кабинете и никого не принимал, а секретарше Софочке приказал о нём на время забыть. Блуждающий его взгляд перескакивал с одного пред- мета на другой, которых в его кабинете имелась прорва, напоминая нам ан- тикварную лавку: призы и всякие кубки по спортивным достижениям, гра- моты и вымпелы, значки и просто скульптурки, поделки, картинки и осталь- ная атрибутика, которой грош цена и не перечесть, а проще сказать, – и нахрен всё это никому не нужно. Иван Ильич подолгу смотрел в окно, за кото- рым хлестал дождь со снегом, а водянистые снежные комки плавно и будто бы сопли сплывали вниз по стёклам. И в эти занудные минуты у директора

стоит на душе смертная тоска, хоть иди, да вешайся, или под машину бро- сайся. Не умолкая и неугомонно, на всю улицу, надрывно, где-то гудела си- рена скорой помощи, напоминая смертным: чтобы не забывали о том, что

жизнь не такая уж и весёлая штука, и тем более не длинная. В эту минуту слу- шая её завывания, Побрякушкин, нечайно подумал, что было бы лучше всего, если бы она – эта скорая помощь – сейчас бы взяла и увезла бы его: да куда- нибудь подальше, в какую-нибудь глухую деревенскую больницу, чтобы и с

собаками найти не смогли. В душе всё больше росла та самая тоска и мелан- холия приправленная депрессией, помноженная на уязвлённое честолюбие, навевая гадкие предчувствия предстоящих событий. Сейчас его судьба была похожа, словно на его кипельную постель, на белые простыни, кто-то умыш- ленно плеснул целое ведро дёгтя…

Всего-то две недели назад… И как же всё прекрасно складывалось!.. Име- лись все предпосылки, что вскоре заберут его в главк, а на его место уже и кандидатура подыскана. В канун нового 1982 года успели отчитаться о пере- выполненном плане готовой продукции, которой под потолок забиты все

склады, – девать уже некуда! С улыбками на лицах и поздравлениями готови- лись получать премии за честно отработанный год, а в Новогоднюю ночь… О, бог ты мой!.. о ней только с ностальгией в душе вспоминалось. Даже, Анаста- сия Алексеевна, экономист из планового отдела, по пятам которой целый год Иван Ильич ходил, потеряв уже всякую надежду, сдалась наконец-то. Да

прямо в ту новогоднюю ночь! Да прямо под бой курантов! За полчаса до них, сама взяла его за локоток и увела по срочному производственному вопросу в отдельный кабинет – «на пятиминутку», которая вылилась в целых полчаса, но свидетели – хождения налево – говорили, что в два раза больше. И по этой самой причине, весь дальнейший график интимных общений полетел к чёр- товой матери, ибо у Ивана Ильича, был запланирован сеанс близкого кон- такта с новенькой Ксенией-модельером, а сил уже никаких не оставалось. А ведь уговорено всё было с ней заранее, а теперь: хоть сквозь землю прова- лись и даже в глаза ей стыдно смотреть. Беда, говорят, одна не ходит: дома у Ивана Ильича положение не в лучшую сторону. Просочились слухи, что его

жена, Фаина Соломоновна, узнав о его похождениях, а может лишь прикры- ваясь этим, в отместку затеяла свою тайную закулисную игру на любовном фронте. Но люди говорят, да и сам Иван Ильич вывел такое решение, что его жена Файка от рождения такой ненасытной на свет появилась. Женщина она была красивая, хотя уже и бальзаковского возраста: стройная, и даже, можно сказать, не кривя душой, обворожительная и к глупышкам явно не относи- лась, но и лукавством на фундаменте чисто женского коварства обделена не была. Вертелась в кругах интеллигентного бульона изобразительного искус-

ства, являясь художником-искусствоведом. Но если бы, да только это!.. На трикотажной, чулочно-носочной фабрике, катастрофа! В голове не укладыва- ется! Но, дебет с кредитом за весь прошлый год, за который уже отчитались высокими показателями и как выяснилось сразу после нового года – не схо- дится на все восемьдесят процентов – в сторону минуса! И по сути, получа- лось, что предприятие – вся фабрика – не только не рентабельна, а давно должна бы была объявить себя банкротом. После чего надев суму через

плечо, пойти по-миру, правда, если бы она находилась где-нибудь в капита- листической стране. В стране «развитого социализма» – такого слова, как

«банкрот», вообще в словарном лексиконе не существует: то слово предна-

значено для буржуинов. Но это ещё не значит, что погладят тебя по головке и не поставят раком головой в сторону входной двери. И виноваты во всём

этом, – будь они трижды прокляты!.. – женские колготки, на изготовление и производство которых весь прошедший год задействованы были те самые

восемьдесят процентов производственных мощностей. Всё это, подобно

страшной силе урагана, поселило в душе директора Побрякушкина отчаянье, и казалось, что скоро доконает бедолагу и доведёт его до упомрачения, а то и до кондрашки…

В горьких раздумьях, Иван Ильич по запарке не заметил, как и время проле- тело, когда неожиданно – по селектору – голос секретарши Софьи, будто кула- ком ему в морду, вывел его из раздумий.

– Иван Ильич, извините, что пришлось потревожить вас. Рабочее время за- кончилось, если вы позволите, могу я удалиться?..

– Да, да, Софья Давидовна, можете быть свободны, а я еще немного порабо- таю… – сказал хриплым, упавшим голосом Побрякушкин и выключил тумблер селектора, а настольную лампу включил.

Домой Иван Ильич прибыл поздно. Вполз в квартиру, как будто его избили минуту назад на улице злые и пьяные хулиганы: со стороны гостиной, из те- левизора, слышалась мелодия передачи спокойной ночи малыши – «… Спят усталые игрушки, книжки спят… Одеяла и подушки ждут ребят…», а на пороге в прихожей, вместо жены, его встречала интеллектуально-разбитная тёща, Инесса Остаповна, которая с подхалимской улыбочкой на лице, пряча змеи- ное жало в своей гадючей глотке, язвительно, спросила:

– Я извиняюсь, но поздновато вы как-то, Иван Ильич, уже половина деся- того… – случилось на работе что, или что-то сугубо личное?..

– А, Фаина, где?.. – спросил зять, предпочитая не отвечать на каверзный во- прос тёщи.

– Она разве не звонила вам, что уезжает в Москву, в Третьяковку, на вы-

ставку картин авангардистов, которых в своё время Хрущёв разогнал по под- валам, а некоторых и за сто первый километр?..

– Впервые слышу об этом, – сказал равнодушно Иван Ильич. Снял с себя

пальто и небрежно кинул его вместе с шапкой и шарфом на стул, тем самым принуждая тёщу поухаживать за ним и водрузить вещи на вешалку. Инесса Остаповна, словно наперёд оправдывая поступок дочери, стала пояснять:

– Она утром получила телеграмму – приглашение на выставку в Третьяков- скую галерею, как эксперта – вот второпях и отбыла. На сколько дней, она и сама не знает…

– Да что вы, Инесса Остаповна, передо мной отчитываетесь?!.. тут своих дел

– не продохнуть!.. Как-нибудь самому бы выкарабкаться из того дерьма, в ко- торое фабрика вляпалась…

– Что?.. если, извиняюсь, это не секрет, и насколько это для нас серьёзно?..

– спросила тёща.

– Хуже бывает, Инесса Остаповна – это, когда уже несут тебя на кладбище, а спустя время заколачивают крышку, после чего с гулом падают земляные комки на гроб, а ты в это время лежишь в нём и внимательно слушаешь, кто сколько бросил горстей земли, и что сказал при этом…

– Да будет вам меня пугать, Иван Ильич!.. Вы не темните, ибо мой покойный муж Соломон, в таких случаях говорил так, – что в первую очередь не стоит

подвергаться тем чарам и панике, которые наваливаются в день и час при- хода беды. Вздыхать и грызть ногти, взъерошивать и рвать на своей голове волоса, да ещё при этом и кусать до крови губы – это не выход, из сложивше- гося положения. Кругом льстецы, подлецы, жулики и подхалимы, а с ними на их языке и разговор надо вести…

Продолжая воспитательную речь и со стороны наблюдая за зятем, Инесса Остаповна принялась накрывать ужин на стол, а Иван Ильич, пройдя в гости- ный зал и усевшись в кресло, откинув голову на спинку, уставил взгляд в пото- лок. На приглашение к столу, ответил отказом, после чего, тёща, стоя на по- роге с бутылкой армянского пятизвёздочного коньяка в руках, и вероятно в душе опасаясь за дальнейшее благополучие всей семьи, постучала ногтем по бутылке и в приказном порядке, выкрикнула:

– А ну марш за стол, страдалец!.. нюни он распустил!.. – щас я немного тебя буду лечить и на путь истинный наставлять, а то я смотрю, с таким настрое- нием ты нас по-миру пустишь!.. А мне на старости лет придётся под-церквой милостыню выпрашивать или в старческой богадельне последние свои дни коротать…

После первой стопки выпитого коньяка у Ивана Ильича и аппетит появился, а где-то между третьей и четвёртой развязался и язык, и он неторопливо стал рассказывать, вводя в курс дела продвинутую в торгово-финансовых махина- циях тёщу, по поводу сложившейся на фабрике предгрозовой катастрофы.

Инесса Осиповна тем временем не теряя попусту драгоценное время, не умолкая, принялась наставлять зятя на путь истинный:

– Ты, Иван, этот консерватизм и партийный демократизм со всяким галюно- ванинизмом, откуда выглядывают гадючьи головки, выбрось к свиньям соба- чьим на помойку!.. Это я тебе советую от всего чистого сердца, имея за пле- чами большой жизненный опыт за четверть века работы в должности глав-

ного бухгалтера на оптовой базе горторга. Всех своих замов и помов, которых у тебя там чёртова дюжина – всех до единого, до последнего занюханного

счетовода: да в бараний рог их! да рылом их прямо в грязь!.. а то получается,

что они тебя носом в сотрир!.. Святого из себя не строй!.. Мне дочь говорила, что ты через-чур честный, как я погляжу, а вот на таких, как раз и воду возят, и выезжает всякая шушера в рай!..

Иван Ильич, пока говорила тёща, тем временем успел пропустить ещё па- рочку стопок коньяка. Налил в рюмку очередную порцию, сбившись уже по

счёту какая она, вдруг поднял над столом руку, будто бы собираясь произно- сить торжественный тост, а в другой руке держа вилку с наколотой на ней

большой сарделькой, которую тёща на сковороде поджарила до румяности; осоловевшим – до-о-обрым таким взглядом глядя на Инессу Остаповну – громко, как обычно говорил на трибуне, принялся выплёскивать из себя нако- пившуюся жёлчь:

– Уважаемая, Инесса Остаповна, я тронут от всего сердца и всей не безгреш- ной своей души вашей заботой обо мне, вашими переживаниями, правиль- ными взглядами на сложившееся положение и вашими высказываниями. Ни- жайше признаюсь, что я сел в лужу, но богом клянусь!.. я у государства ни ко- пейки не украл!.. Да-а!.. получал всякие там премиальные, прогрессивные и прочие надбавки и доплаты, но я их себе не начислял! и указаний таких на

этот счёт не давал!.. Не спорю, что много там было и незаконного, но я-то не сидел сложа руки, а горбачил и тянул воз за троих!..

– Ты вот что!.. – прервала его речь тёща, – то, о чём ты сейчас пробубнявил, то лучше всего навеки забыть! Ты смотри в завтрашний день: что и с чего начинать надо выправлять положение, пока дело до прокуратуры не дошло. Прежде, чем тебя законопатят в одиночную камеру – успей десяток своих по ним рассажать, вот тогда, гляди, и появится у тебя шанс остаться на воле…

– Я вас понял, Инесса Остаповна!.. В понедельник, я из этих, мазуриков, сде- лаю из них святых праведников-угодников!.. Это же уму непостижимо!..

склады забиты продукцией, гоним по два плана за каждую смену, оптово- торговые базы отказываются брать, а они мне втюхивают, что всё у нас в луч- шем виде…

– Коварство всегда таится на самом донышке, не забывай об этом, зятёк!.. На что, зять, с пьяной физиономией раболепства на лице, прогнусавил:

– Если бы вы знали, дорогая моя тёщенька, как мне приятно вас видеть, а тем более слушать ваши умные речи…

А далее Иван Ильич, уже заплетающимся языком, стал грозить врагам своим фабричным:

– Я им засранцам покажу!.. Я обещаю вам, Инесса Остаповна, что сам выка-

рабкаюсь из этого дерьма… – а их – уродов этих – законопачу в бочку и сургуч- ную печать прилеплю…

– Ну, дай-то бог!.. Прости меня, господи, чтоб мне век ещё жить и с такими делами больше не встречаться. Иди уже, наверное, да ложись ты спать, а то всё равно в голове ничего не задержится. Впереди два выходных: ещё успеем детально всё обсудить…

В тот день, когда наклюнулись и стали разворачиваться эти события была пятница, а впереди два законных выходных дня, что по советскому трудо- вому законодательству предусмотрено и применяется неукоснительно на деле. Суббота и воскресенье прошли для Ивана Ильича в относительно спо- койном режиме. Порой, всего лишь искоркой в голове возникала мысль о

жене Фаине, которая в это время где-то пропадала в московской гостинице, и как подозревал Побрякушкин, одиночеством вряд ли там страдала. В мыслях рисовался образ бородатого, а то и заросшего волосами по самые глаза и уши, как Карл Маркс, Файкиного поклонника – художника-авангардиста. В эти минуты, как подумал обманутый муж, где-то в номере московской гости-

ницы, сдвинув до кучи две односпальные кровати, но, не исключено, что они пристроились посреди номера на коврике, ибо знал об этом не по наслышке, а из личного опыта, его жена погрязла в плотских утехах прелюбодеяния. И вот сейчас, в то время, когда он страдает от предстоящих больших неприятно- стей на его фабрике, они – эти два существа, в виде двухслойного сдобного

пирога, без начинки, проводят – даже стыдно об этом подумать – телодвиже- ния, которые на глазах у людей обычно производят животные, а чаще всего собаки, когда люди предпочитают отворачиваться, а вот собакам почему-то

не стыдно. Странно… – подумал в эту минуту Побрякушкин, – а почему людям стыдно?..

В воскресенье, Иван Ильич, встряхнув головой, выпил пару рюмок коньяку с вновь распечатанной бутылки и постарался выбросить из головы эти пош- лые и навязчивые мысли о жене, ибо завтра предстоял гораздо серьёзней эк- замен на выносливость нервной системы, а значит, и всего его здоровья в це- лом. Происшествие, которое нежданно негаданно свалилось на заштатный

подмосковный городишко Суконный, основанный ещё Саввой Морозовым,

было подобно невидимой человеческому глазу эпидемии гриппа и располза- лось по всем закоулкам города, забираясь в каждую семью и в кабинеты начальников. Да и вообще: подобных городишек вокруг Москвы было зава- лись, порой в них даже запутывались, но каждый, даже самый захудалый и

зачуханный, имел свой фирменный знак, гордился этим и занимался своим и

только ему присущим делом. К примеру, Гусь-Хрустальный изготовлял каких- то там гусаков из хрусталя, а может быть, ещё курями и утками разбавлял

свой суррогат, но хрусталь на ноги-то, тем более на задницу, – не натянешь!.. Потому, с нашей точки зрения, в городишке Суконном благодаря текстилю, сукну и всяким там тряпкам, которые: плелись, прялись, шились и вязались, всё это являлось гвоздём всей жизни в городе и надеждой в будущем всего потомства. Сунонно-носочно-чулочная фабрика в городе являлась для жите- лей городка – подобно дойной коровы для бедной многодетной семьи.

Сложно было найти в городе семью, в которой кто-нибудь из её членов не ра- ботал бы на этом предприятии, потому и случай поневоле задевал и давил на затылок всех поголовно. В те дни, как перешёптывались богомольные, в про- шлом исчахшие за ткатскими станками, старушки, сидя на лавочках у подъез- дов домов и в многочисленных сквериках в черте города: говорили, что во всех церквях в округе Москвы, на иконах святые угодники поникли взором. А у некоторых – отмечено было старушками – они пустили слезу. Слухи злове- щие и пугающие – из уст в уста передавались шёпотом – что со дня на день всё начальство фабрики пересажают по каталажкам, а саму фабрику, из-за её

убыточности, навсегда закроют, а горожанам прикажут расходиться, – куда глаза глядят, на все четыре стороны! Многие, конечно, в этом сомневались, – а напрасно!.. Те, кто это говорил, будто в воду глядели, предрекая впереди

судьбу города, но до тех мрачных времён ещё надо было прожить более де- сяти лет, и как покажет практика, многим это окажется не по силам. Сейчас стоял злободневный вопрос, как и во все прошлые века по всей России,

судьба завтрашнего дня: что делать?.. и, быть или не быть?!..

Стояло хмурое утро понедельника. Тучи, чернее печной сажи, косматые и подобно кошмарному сну, низко ползли в сторону Москвы – златоглавой, где вороньё кружилось не к добру. Зима где-то там, вероятно, задумавшись, за-

стряла у самого Полярного круга: тоже никак не могла настроиться на плодо- творную работу после новогодних праздников. Капель стекала по длинным

сосулькам на крышах домов и капала многим прохожим прямо за воротник, а некоторым, с похмелья, думалось, что укусила змея. Под ногами хлюпает мерзость слякотного снега, пропитанного водой, как губка в посудомоечной раковине; зябко, и настроение, как будто перед смертью. Иван Ильич Побря- кушкин, как было уже сказано, директор всё той, богом прокятой, трикотаж- ной фабрики «Красный вымпел», сидя рядом с водителем в служебной

«Волге» и проезжая через проходную предприятия, не соизволил, но воз- можно, из-за своей задумчивости, не ответил кивком головы, что всегда

неукоснительно делал, поприветствовать вахтёра. А он, бедолага, в ту минуту стоял навытяжку, словно у входа в мавзолей Ленина, и символически помахи- вал рукой. Как только «волга» проследовала через проходную, вахтёр стрем- глав бросился в свой домик-конуру и схватив телефонную трубку, торопливо вращая диск на аппарате, принялся обзванивать, – куда и кому надо. Далее

события стали разворачиваться уже не подвластные циркулярам чиновни- чьей бюрократии. Нарушая и игнорируя многолетние общепринятые пра- вила, машина не поехала в сторону административного здания фабрики, а

свернув направо, стремительно понеслась в сторону производственных цехов и складов. В эту минуту, сотни, а может быть, и тысячи невидимых глаз, из укромных мест следили за её перемещением. Остановилась она у входа в

цех, где изготовлялись женские колготки. Иван Ильич вышел из машины, хлопнув со всего размаха дверью, так что водитель перекрестился три раза подряд, а директор махнул себе за спину ладонью, давая понять, чтобы он уезжал; сам же направился в дверь цеха…

Спустя час с четвертью, Побрякушкин уже входил в приёмную своей рези- денции. Недобрым взглядом, из-под хмурых бровей, посмотрел на секре- таршу Софью, кивнул головой вместо приветствия, и грубо, словно перед ним провинившийся прогульщик и запойный слесаришка, сказал:

– Первое!.. обзвони все цеха и службы: в тринадцать ноль, ноль в актовом зале состоится расширенное собрание всего руководящего состава фабрики, включая всех!.. Весь начальствующий состав, плановиков-экономистов и всю бухгалтерию; модельеров-художников, мастеров и бригадиров. Второе!..

сразу же садись и печатай приказы, не внося в них должность и фамилию – это ты впечатаешь в процессе следственно-производственного совещания.

Приказы будут двух образцов и каждый образец, на всякий случай, отпечата- ешь в десяти экземплярах. Первый вариант приказов, там сама по его содер- жанию поймёшь, положишь в красную папку, второй, более карающий – в

чёрную. К обеду постарайся успеть. Пока ты будешь обзванивать, примерный текст приказов я набросаю… Приступай!.. Да!.. вот ещё что. Отпечатаешь от- дельный ещё приказ: об отмене всем, до последнего алкоголика сторожа, тринадцатой зарплаты за прошлый год, а на этот год отменить все надбавки и прогрессивно-премиальные выплаты. К этому добавишь: понизить на трид-

цать процентов все должностные оклады, как и расценки за норму выработки тоже снизить на те же тридцать процентов…

Актовый зал в административном здании фабрики ещё за полчаса до начала собрания набит был до отказа; пришли даже те, кому тут и не место

было. Из соседних кабинетов пришлось ещё натаскивать и стульев. В зале многолюдно, но стоит предгрозовая тишина; лишь на ушко перешёптываются и в основном женщины. Напряжение собравшихся в ожидании чего-то архи- неординарного, не вписывается в рамки ранее подобный сборищ, ибо всегда собирались только в торжественных случаях: вся эта бодяга душу гнетёт: му- жикам хочется выпить, а женщинам плакать, а лучше всего бы домой поско- рее уйти. Там уйма работы: жрать надо готовить, стирать и на детей накри-

чать, а с мужа, что с колокольни фонарь.

За длинным столом президиума, вновь нарушая все каноны ведения подоб- ных собраний, сидело всего три человека: сам директор Побрякушкин, его

первый заместитель Сикорский Илья Николаевич, и в качестве ведущей со-

брание, секретарь партийной организации фабрики Мария Ильинична Моро- зова. (Не путать с Марией Ильиничной Ульяновой и ещё просим не думать,

что она состояла с Саввой Морозовым в родственных отношениях, потому как сведений таких не поступало.) Чуть в стороне, за отдельным столиком, на ко- тором стояла печатная машинка, положа кисти рук на крышку стола: с печаль- ной, убитой гримасой на личике и отсутствующим осмысленным взглядом,

сидела секретарша Софья, – «святая мадонна» – с иконы. Сидела будто бы у гроба покойника.

– Слово предоставляется директору фабрики «Красный вымпел» Побрякуш- кину Ивану Ильичу, – поднявшись с места, объявила парторг Мария Ильи-

нична Морозова. В зале стали аплодировать. Директор поднялся и направля- ясь к трибуне, подняв руку кверху, прокричал, что есть мочи:

– Прекратить аплодисменты!.. на похоронах покойника не приветствуют!..

Хлопки тут же замерли; и лишь в самом дальнем ряду, какой-то идиот, всё продолжал хлопать, будто бы всем на зло, но на него уже никто не обращал внимание. Директор подошёл к трибуне, но остановился рядом с ней, поло- жив лишь правую руку на тумбу, словно желал тем самым быть ближе к слу- шателям, и донести до каждого всю ту горечь, которую он намерен был вы- плеснуть в последующие минуты в зал.

– Сегодня с утра, – начал свою речь директор, а в зале в эту минуту казалось, что все дышать прекратили, – я в течение часа обошёл проблематичную часть наших производственных площадей, которые поставили нас на грань пропа- сти и полного краха… Заглянув при этом, по пути, и на склад готовой продук- ции, после чего, у меня добавилось на голове седины и появилось в душе

чувство, что я уже покойник. Потому-то я вам и не позволил устраивать ова-

ций. За вонючие всякие загашники и закоулки-подсобки, можно при этом по- молчать, ибо, когда рубят голову, сами знаете, по волосам уже не плачут…

Неожиданно умолкнув, директор резко обернулся и направился к столу, где сидел его жидкий президиум, в двух только лицах. Подойдя, взял со стола

папки, после чего вновь вернулся к трибуне. Красную папку, держа в левой руке, а чёрную в правой, поднял на уровень головы и потрясая ими, эмоцио- нально, выкрикнул:

– Вот в этих двух папках, для многих из вас сидящих в этом зале, не только благополучие завтрашнего дня, но и всей дальнейшей вашей судьбы: про- должать работать на совесть и дальше на фабрике или будет выписана пу- тёвка к следователю прокуратуры, после чего придётся, так или иначе отпра- виться в исправительный лагерь и ишачить там уже за чашку баланды!..

При этих словах, словно под сковородку подбросили жару, на которой си- дели члены собрания, ибо, по наблюдению со стороны, многие стали прив- скакивать на сидениях, а уже через минуту, пока выступающий выдерживал

длительную паузу, в зале стали кричать, ругаться и грозить неизвестно кому, а на отдельных островках зрительного зала возникли стихийные зуботычины.

Но, начинали-то, казалось ведь, с совсем безвредного жеста – кукиш под нос!.. – а следующий кукиш почему-то не получался, превращаясь в обычный кулак…

Иван Ильич, продолжал терпеливо ждать пока успокоятся, но видя, что

этому не будет ни конца и ни края, снова поднял руку, как гаишник регулируя движение транспорта на перекрёстке, крикнул, словно на стадо коров, кото- рые вышли из подчинения:

– Угомонитесь!.. пока я вас совсем не разогнал!..

В зале, словно тумблер выключили, голоса мгновенно утихли, только по- скрипывание сидений кое-где слышалось. Директор повернулся в сторону правого участка сцены, где в рядок стояло четыре пустых стула и указывая пальцем на них, сказал:

– Вот то место – будет у нас скамьёй для подсудимых и первым кого прошу занять эти почётные места, для ведения судебно-следственного разбиратель- ства, самых главных виновников случившегося преступления, ибо других

слов, назвать то, что у нас произошло, я не нахожу… Так!.. почему сидим?!.. Нужны фамилии?.. – или совести не хватает самому подняться и занять ме- сто?!.. Ну, ладно, пока вы будете набираться храбрости или совести… Софья Петровна, зачитайте нам приказ по фабрике.