Читать книгу: «Изменитель жизни», страница 2

4

Наутро позвонили, попросили назначить время, и я им назначил на четыре часа пополудни. Приехали те же люди, аккуратно и бесшумно разобрали и вынесли старую кровать, затем занесли и собрали новую и, вежливо распрощавшись, удалились. Аппарат я пристроил в дальнем углу другой комнаты и прикрыл покрывалом.

Через два часа явилась Варвара. Окинула кровать прищуренным взглядом, плюхнулась на нее задом, придирчиво покачалась и улыбнулась, довольная. После этого прошлась по квартире, подбирая разбросанные вещи и, увидев аппарат, спросила:

– А это что?

– Сосед попросил подержать день-другой, – неловко соврал я.

Перед тем как перевоплотиться в любовницу, Варвара пошла на кухню, превратилась в кухарку и приготовила легкий ужин. Собственно говоря, жена и есть совокупность этих двух функций – кухарки и любовницы. Поужинав в атмосфере семейного уюта, мы с улыбчивой доверительностью перебрали последние сплетни и новости, после чего удалились в спальную. Обнажившись и расчеловечившись, мы творили древнейший и примитивнейший, в одном ряду с приемом пищи и опорожнением кишечника акт, что пережил века и достался нам в допотопном виде. В нем то же творческое однообразие, с которым наши дикие предки, присев на корточки, добывали огонь, то же неизменное и обязательное, чем занималось, занимается и будет в обозримом будущем заниматься человечество. С неторопливым смаком орудуя бедрами, я укладывал пули в самое яблочко, затем поворачивал подругу набок, вставлял патрон в патронник и, придерживая за бедра, продолжал набивать патронташ. Притомившись, ложился на спину, а она, усевшись на меня, развальцовывала свое зудливое нутро. Рыба ищет, где лучше, а она – где глубже. Находила и, заведя руки, откидывалась с мечтательным постаныванием. Ненасытная, она прыгала на мне до скулящего восторга, до красной испарины на скулах, до потного потека меж грудей (добротный секс не может быть красивым – тяжелее только бурлакам). Животная ипостась ироничной, вышколенной редакторши гламурного ресурса, который меня, неприкаянного, приютил. За этот исчерпывающий, искрометный, полнокровный, творимый с галльским бесстыдством секс я звал ее Варвара дочь варвара, притом что тесные, однообразные, задыхающиеся от избытка чувств соития с моей скромницей-женой были мне в тысячу раз милее и дороже. Лежа рядом с любовницей, я вспоминал как вслед хрупким, пугливым росткам первых удовольствий в жене махровым цветом распускалась лишенная малейшей тени распущенности чувственность. Как на крепнущем стебле желания наливались соком экзотические листья неведомых ощущений и как радовали глаз и слух кипящие соцветия белоснежных оргазмов. Где любовь – там слезы, где любовь и слезы – там счастье. Я был с ней счастлив, я был безмерно счастлив! Это когда не знаешь, что сказать, но знаешь, что делать. Это исступленное молчание и неистовая жажда жизни, это объятия и поцелуи – одновременно яростные и нежные. И все это теперь в прошлом, путь куда мне заказан.

– Ну вот, теперь другое дело… – очнулась Варвара.

– Ты о чем?

– Об этом ужасном скрипе…

– И все-таки в нем было что-то возбуждающее…

– Возбуждающее ревность… Нет уж, новая кровать – новая жизнь…

С минуту помолчали.

– Скажи, чего бы ты в оставшейся жизни хотела? – спросил я притихшую Варвару.

– Выйти за тебя замуж, – не задумываясь, озвучила она то, что говорила уже не раз, но на чем, слава богу, не настаивала. Надо отдать ей должное: имея к этому времени лаконичный набросок моего прошлого, превратить его в полноценную картину она не стремилась. Младше меня на восемь лет, битая жизнью, разведенная и бездетная, она была умна, образована, тактична, когда надо – язвительна. Ей хватало и опыта, и воображения, чтобы не попрекать меня былым и обходить молчанием грядущее.

– А с чего ты решила, что я тебе подхожу?

– Просто знаю, и все.

– Моя бывшая тоже так считала…

– В отличие от нее я выведу тебя в люди.

– Каким это образом? – подивился я совпадению ее интереса с намерениями владельцев аппарата.

– Я вижу твои сильные и слабые стороны. Будешь меня слушать – пойдешь в гору. Уверена, она тебе по силам.

– То есть, брак по расчету в обмен на гору?

– Почему нет? Или ты спишь со мной из жалости?

– Еще чего! Я что, похож на благотворителя?

– Ты похож на самого себя. Ты умный, красивый, сильный и самостоятельный мужчина. А я? Что ты думаешь обо мне?

– Варюха, ты изящная, утонченная, чувственная, элегантная женщина, и я очень хорошо к тебе отношусь, но для брака этого мало, понимаешь?

– Мало? А ты пойди, поищи! И половины не найдешь!

– А знаешь, почему мы с женой разошлись?

– Почему?

– Я ей изменил. Уж на что я ее любил, а все равно изменил. Изменю и тебе.

– Измену я, конечно, не потерплю, только, надеюсь, до этого не дойдет, – хладнокровно отвечала Варвара. – Это не в твоих интересах. Ты же не собираешься оставаться бобылем до конца жизни?

– Не хотелось бы.

– Тогда должен понять, что повторно наступать на одни и те же грабли непрактично. Серж, милый, если тебе все равно кому изменять – не женись, а если не собираешься больше изменять – женись на мне!

Каждого из нас можно представить в виде хвостатой кометы: пышущее жаром ядро – сиюминутное состояние наших чувств, наше настоящее, и раскаленный, теряющий яркость хвост – наши воспоминания, следы нашего пребывания в прошлом. Как объяснить ей, что вместо раскаленного ядра у меня давно уже холодный камень, за которым тянется поникший хвост непосильных воспоминаний, что мои нынешние переживания и чувства – поддельные и что меня давно уже не интересуют квадратура и кубатура Космоса!

– Хорошо, я подумаю. А пока иди сюда… – потянул я ее к себе.

– Вот видишь, я тебе желанна! Я знаю, тебе со мной хорошо! – успела сказать она, перед тем как я опечатал ей рот.

5

Женщина в постели подобна банку, куда мужчина заводит и откуда выводит свои вложения, и комиссией ей за услуги – оргазмы и сперма. Мужчина для женщины – всегда клиент, она же для него – субъект сферы услуг. Так называемая любовь лишь переводит сексуальные услуги в разряд VIP-обслуживания. На данный момент Варвара была моим единственным банком, и я в нее не за процентами ходил, а отдавал всего себя. Я, можно сказать, извратил банковское дело, сделав ее клиенткой, а себя клерком. Только стоила ли она такого самоотверженного обхождения? Ведь если взглянуть на предмет непредвзято, то как женщину ни назови, в постели она лишь анатомический театр, где премьером звериное мужское начало. Совокупление в его классическом виде – это торжество мужского эгоизма. Начинаясь мужским вожделением и кончаясь его удовлетворением, оно держится на мужской оси и благодаря ей существует. Мужчина, а не женщина есть конечный бенефициар полового акта. Женщина при этом – всего лишь подпружиненный зазор, используемый мужчиной на потеху своей распялке.

Чтобы не превращать половой акт в занудное занятие женщина должна проявлять изобретательность. Варвара задирала ноги, забрасывала руки, закидывала голову, и ее спятившая жемчужница становилась командным пунктом, откуда безрассудные приказы разбегались по всему телу. Я сливался с ней едким потом, клейкой слюной, ядовитой пыльцой, я сплетался с ней руками и ногами, срастался липкими бедрами. Обхватив ее за шею и придушив, я другой рукой отвинчивал ей грудь, а она корчилась, заламывала руки и жалобно скулила. Я плющил ее до полного и взаимного изнеможения, пока не испытал похожий на извержение сливного бачка оргазм. Что ж, голод тела утолить не трудно, но как утолить голод сердца?

– Твое бы усердие, да в нужное русло… – опамятавшись, шевельнула набухшими губами Варвара, от которой как от двигателя внутреннего сгорания веяло машинным теплом.

– Что-то не так?

– Все так, все так… Прямо какой-то изнурительный, пронзительный восторг…

– Ты сказала про мои слабые и сильные стороны. Какие?

– Я неточно выразилась… Слабые, сильные – это все относительно… Зависит от обстоятельств… Наш Петька Колдунов, например, в офисе с его агрессией просто невыносим, зато на митинге ему цены нет. Так?

– Ну, так…

– Другой пример: вот у тебя есть твердая жизненная позиция, но это позиция хорошего человека. С плохими людьми тебе тяжело. Приходится ее отстаивать, а их это бесит. То ли дело я – приспосабливаюсь к любой компании!

– Говорят, что я злой…

– Ты вспыльчивый, а не злой. А как не вспылить, когда вокруг одни идиоты!

– Ну, хорошо, тогда так: представь, что изобрели аппарат, который может менять наши свойства по желанию. Что бы ты хотела, чтобы я в себе изменил?

– Я бы хотела, чтобы ты меня полюбил.

– Варюха, любовь под заказ не делается. Любовь – это не свойство характера, любовь – это магия, гипнотическое состояние. Очаруй меня, я не против.

– Ты же видишь, я стараюсь… А что твоя бывшая? Как она теперь?

– Завела мужика и растит сына.

– И сколько мальчику лет?

– Девять.

– О, большой уже… И ты все еще ее любишь?

– Как я могу ее любить, если она спит с другим…

– Значит, у меня есть шанс?

– Шанс, Варюха, есть всегда. Даже если его нет.

– Тогда позволь остаться на ночь. А то я как проститутка прихожу, ухожу…

Я смутился, обнял ее и сказал:

– Да, конечно, не вопрос!

– Спасибо… – уткнулась она лицом в мою грудь с нескончаемым поцелуем. Отстранившись, блеснула влажными глазами и спросила: – Ты мне найдешь что-нибудь вроде халата?

Конечно, найду. Женская одежда должна жить, а не прозябать обвисшим воспоминанием.

– Честно говоря, тебе и так хорошо. Это я уже антиквариат, а ты просто куколка…

– Посмотрим, что ты скажешь, когда утром меня увидишь… – зарделась Варвара.

– Утром я увижу прелестную, измученную ночными забавами женщину…

– Сержик, ты меня пугаешь, – смущенно глянула она на меня. – То слова от тебя не добьешься, то сразу такое… Ты, случайно, не влюбился в меня?

– Когда я влюблюсь, ты от меня прятаться будешь! А пока пользуйся моим расположением и надейся на лучшее!

– Вот твоя отрицательная черта: ты нечуткий и бестактный, – освободилась она от моих объятий.

Я с трудом вернул ее на место и, обняв, поцеловал в голову:

– А ты обидчивая. Я нечуткий, а ты обидчивая. Вот будет коктейль…

– Извини, – пробормотала она у меня с груди. – Просто не хочу быть подстилкой…

– Варюха, что ты такое несешь?! – возмутился я. – Какая же ты подстилка?! Ты мне, лузеру несчастному, можно сказать, честь оказываешь, одолжение делаешь, к жизни возвращаешь!

– Ты не лузер, ты успешней всех… – пробормотала Варвара. – И я хочу, чтобы ты меня любил…

– Тогда дай мне время… – ослабил я объятия.

Полежали, и я спросил:

– А ты хотела бы что-то в себе поменять?

– Даже не знаю… Ну, я трусиха…

– Все девчонки трусихи.

– Бываю рассеянной…

– Нерассеянных девчонок не бывает.

– Я чувствительная очень…

– Жалостливая, хочешь сказать?

– Да. И чувствительная.

– Жалость – дело хорошее, а чувствительность надо приберегать для постели.

– То-то и оно, что меня на всё хватает. Так бы и вытирала чужие слезы день и ночь. Не знаю почему, но для моих подруг и просто знакомых женщин я всю жизнь вроде жилетки: любят поплакаться мне о своих мужьях, любовниках, детях, родственниках и о себе, любимых. И знаешь, что выяснилось? Что у многих плохо с оргазмами – у кого-то редко, а у кого-то вообще никак. Одни признавались, что научились притворяться, другие считали, что мужчина виноват, третьи не особо-то и переживали. Были такие, которые сами себя до оргазма доводили, а с мужчиной не получалось. В общем, всякие случаи были. Но самый тяжелый случай знаешь какой? – посмотрела она на меня и, не дожидаясь ответа, объявила: – Это когда женщина убеждена, что удовольствие мужчины для нее важнее собственного…

– И что в этом плохого? – в свою очередь взглянул я на нее.

– Ничего! Просто я так о тебе забочусь, что у меня за раз меньше четырех не бывает! Вот какая я у тебя правильная!

– То есть, ты довольна собой?

– Только самовлюбленная идиотка может быть довольна собой.

– А амбиции, честолюбие, тщеславие?

– В меру.

– А хотела бы больше?

– Нет. Я привыкла уже к себе, мне лишнего не надо.

– Но ведь бывает, что ты смотришь на женщину и говоришь себе: ах, если бы я была такая же ловкая, умная, хитрая!

– Это все витрина. Никто не знает, чем она для этого пожертвовала. А то что пожертвовала многим, точно. Знаешь, мне бы тебя завоевать, и больше ничего не надо…

– Ну, так вот он я. Просто возьми и пользуйся…

6

Ночь, худо-бедно, удалась. Впервые за три года я спал не один и, просыпаясь в темноте, представлял, что у меня под боком бывшая жена. Всего-то и надо было закрыть глаза, чтобы поменять систему координат, где меня ждали ее томные руки, чувственные губы и послушные прелести. Если бы не чужое изнемогающее дыхание и несдержанные, полноголосые стоны. Я представлял, как где-то в это же время прислушивается к чужому сопению жена, и чары лопались с нещадным треском.

Утро встретило жилым духом кофе, тостов и яичницы, заставив погрузиться в самые верхние, населенные трепещущими, изломанными бликами былого счастья слои памяти, откуда меня извлек игривый голос Варвары:

– Иди завтракать, засоня!

Перед расставанием она спросила:

– Ну что, до вечера?

– Прости, вечером я буду занят. Встреча с одним типом по поводу экзистенциальных аспектов самоопределения. Давно назначено, и для меня это важно.

– Психотерапевт, что ли?

– Типа того.

– И зачем он тебе? Поплачься мне, уж я тебя наставлю на путь истинный.

– Нет, Варежка, это сугубо мужской и нелегкий разговор.

– Тебя жена как звала? – неожиданно спросила она.

– А причем тут это? – удивился я.

– Хочу придумать тебе что-нибудь уменьшительно-ласкательное, да боюсь нарваться на ваши нежности.

– Не нарвешься. У нее, знаешь ли, свои причуды.

– Ну ладно, тогда будешь у меня налимчиком.

– Почему налимчиком?

– Потому что все время норовишь выскользнуть из рук.

– То есть, скользкий тип… – улыбнулся я.

– Типа того… – улыбнулась она.

– А по-моему, ты путаешь уклончивость с изворотливостью. Это разные вещи.

– По сути, одно и то же.

– Хорошо, буду налимчиком.

– Ну, а завтра у тебя что?

– Прости, Варюха, завтра у меня еще более важная встреча. От нее будет зависеть наше с тобой будущее.

– Заинтриговал, – задержала на мне испытующий взгляд Варвара. – Расскажешь потом?

– Непременно!

– Тогда что, послезавтра?

– Посмотрим.

– Ну я же говорю – налимчик… – поджала губы Варвара.

«Ох, уж эти женщины!» – эти слова суждено сказать хотя бы раз в жизни каждому мужчине. Произносят их по-разному – с одобрительным снисхождением и без надежды на исправление, с сочувственным пониманием и глухим раздражением, беспомощно разводя руками или с льстивой улыбкой, а также с целью втереться в доверие или отмежеваться от их жестокости. Вы когда-нибудь кошку в дом впускали? Сначала она не решается зайти, а зайдя, забивается в ближний угол и следит оттуда за домочадцами. Не найдя в них угрозы, проходит на кухню, где для нее уже приготовлено угощение. Поев, находит место, откуда ее лучше всего видно и растягивается в ленивой позе тигрицы. Затем выбирает место, которое отныне и впредь принадлежит ей (чаще всего это кресло). Ну, а ночью вы обнаруживаете ее в вашей постели у себя в ногах и если не протестуете, она укладывается вам под бок. Также и с женщинами.

Я усадил Варвару в машину, и она, предупреждая мой вопрос, сухо велела: «Вези меня домой». За всю дорогу не проронила ни слова. Остановившись у ее дома, я сказал: «Увидимся в офисе!» и потянулся к ней губами, но она торопливо выбралась и хлопнула дверцей. «Ох, уж эти женщины…» – подумал я ей вслед, забывая о том, что в подавляющем большинстве случаев они терпят мужчин только ради тех, что от них родятся.

На вечер я зазвал к себе Сеньку Лифшица, чтобы проверить на нем кое-какие соображения. Свободомыслящий, бестактный, не обремененный пиететом и не чуждый конструктивного цинизма, Сенька подвизался в самиздате средней руки, делающем деньги на тщеславии доморощенных авторов, которых в наше время развелось на мелководье литературы, что мальков в теплом затоне. Отвергнутые издательствами (одни поделом, другие за покушение на монополию, третьи за компанию), они несли плоды своего кустарного творчества Сеньке Лифшицу, уповая на него, как на последнюю надежду. Поймав их в свою мелкоячеистую сеть, Сенька раззадоривал их честолюбие псевдолестными отзывами, премиальными перспективами и обещаниями сбыта и продвижения. Охмуренные авторы выкладывали деньги и отправлялись сочинять дальше, а их книги за отсутствием спроса пылились на складе издательства до тех пор, пока автор не забирал их себе или не махал на них рукой. В последнем случае тираж попадал на свалку, а сам автор выходил в тираж. Собственно говоря, ничего потешного в этом нет – в былые времена многие маститые в будущем писатели издавали свои первые книги за собственный счет, а из иных мальков вырастали весьма породистые особи. Если специалист подобен флюсу, то это про Сеньку. Он был злым флюсом. Высмеивая других, сам он все время, что я его знаю, мечтал о собственной книге и, думаю, будет мечтать еще долго. Парадокс однако в том, что если он ее напишет, то издаст на собственные деньги. По иронии неведомых нам цивилизационных процессов к литературе нынче стали относиться как к досужему занятию, отчего первые ряды ее заняли дутые авторитеты, которых раньше не пустили бы не то что на порог – на задворки русской литературы, не говоря уже о советской! Вот тут и надо разобраться, отчего мы, два идеалиста, два выпускника МГУ, оказались в стороне от мейнстрима жизни – то ли по причине деградации эстетических сфер, то ли из-за нашей творческой неполноценности.

– Ну, наливай! – плотоядно оглядев заставленный покупными салатами стол, распорядился Сенька. – Давненько мы с тобой в разлуке!

Первая рюмка – как первый шаг навстречу.

– Ну, рассказывай, чего у тебя хорошего, – предоставил я Сеньке слово, потому как чтобы от него чего-то добиться надо сначала дать ему высказаться.

– Не у меня, Серега – у нас, – важно начал Сенька. – И не хорошего, а плохого. Безнадежно плохого. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что впереди человечество ждет полная таких же идиотов как мы задница. Что-то не так в устройстве разума, что-то где-то недоглядели, и мы постоянно дублируем ошибку создателей. На дворе две тыщи восемнадцатый, а мозги у нас так и остались в каменном веке!

– С размахом мыслишь, – улыбнулся я. – Ты бы записывал свои изречения. Глядишь, пригодятся.

– У меня все это тут уже давно записано, – постучал себя Сенька по лбу.

– Ну, хорошо, задница у нас, надеюсь, не завтра. А хорошие новости есть? Что там у тебя на работе?

– Все одно и то же: мне несут, я хвалю, они мне деньги – я им надежду. Не представляешь, сколько претендентов на порцию славы трутся возле литературы, как кобельки возле сучки! Считают, что она всем дает и удивляются, что она с норовом. Слушай, это уже не ярмарка, это какой-то девятый вал тщеславия! Это не художественная литература, а нехудожественная макулатура! И ладно бы у меня, но ведь макулатура и там, выше! А почему? Да потому что у людей ни высоких идей, ни идеалов, а без них высокой литературы не сварганишь!

– Это точно! – подхватил я графин и, налив по второй, потянулся к нему рюмкой: – Ну, будем!

– Обязательно будем, – опрокинул в себя Сенька содержимое рюмки.

Описывать Сеньку – только время терять. Все равно читатель вылепит его по образу и подобию своему. Помню, шел я как-то по Малой Калужской в сторону моего дома и увидел впереди двух стоявших у перехода девиц, по всем кондициям старшеклассниц, одна из которых как только я с ними поравнялся, возмущенно поведала другой: «Представляешь, у меня выходила твердая четверка! Твердая четверка, б… дь!» Я замер на месте, потом повернулся и, глядя в возбужденно блестящие глаза на смазливом личике, спросил: «Девушка, а вы что-нибудь про Наташу Ростову слышали?» «Слышали! Была такая дура! И че?» – тут же ответила девица. «Нет, ничего, просто мимо проходил…» – смотрел я на нее с жалостью. «Ну, вот и ходи дальше!» Так что главное в персонаже – особые приметы. У Сеньки особых примет не было. Если только густая черная шевелюра, ну так это первое, что вы представили, услышав его фамилию.

– Как твоя книга поживает? – подтолкнул я Сеньку к самому для него заветному.

– Да поживает потихоньку, – задумчиво откликнулся Сенька, пережевывая казенный салат. – Понимаешь, Серега, книга – это уединение души. Такая же как лес, как море, как утренний сон. Хорошая книга как яйцо Фаберже – ненастоящая, разукрашенная, несущая на себе отсвет жизни. Такую книгу написать очень трудно. Хотя секрет известен. Его давным-давно открыл Набоков. Он сказал: нужна «стратегия вдохновения и тактика ума, плоть поэзии и призрак прозрачной прозы». Кажется, чего проще, а вот не выходит! Писать – значит, удивляться миру. Нет удивления – нет текста. Вот почему люди с возрастом перестают писать. Нас же учили не как писать, а как писали и пишут другие. А для того чтобы писать, нужно иметь внутреннее чутье – что-то вроде личной палаты мер и весов. Тут важно глядя на землю, видеть небеса, а нынешние литераторы дальше околицы не видят. Плодят дурацкие истории, выдумывают лихие сюжеты и называют это литературой. На самом деле это не литература, а шутовской маскарад. Что-то вроде ефрейтора, переодетого генералом. В настоящей, не ряженой литературе важен не сюжет, а его отсутствие. Как в Экклезиасте. И знаешь, что тут главное? Отречься от мысли, что ты несешь человечеству небывалое откровение! Всё, нет больше откровений, кончились, все уже речены! Так нет же, им смысл жизни подавай! Все ищут смысл жизни! Носятся с ним как собака с сахарной косточкой! А он прост и давно уже открыт все тем же Экклезиастом: живи и радуйся, пока не помрешь, не делай глупости, люби и будь любим. Какая тут еще мудрость нужна? Тут дай бог с языком управиться! А они мне – он у тебя заковыристый! А я им: в литературе не бывает заковыристого языка, бывают незаковыристые читатели! В общем, слабоумие возраста не имеет, и если все время доказывать что ты не рыжий, можно однажды им и проснуться…

– Ну, тебе это не грозит… – улыбнулся я.

– А знаешь, что я тут для себя недавно открыл?

– Что? – отложил я вилку. – Да ты закусывай, закусывай! Ты же, наверное, прямо с работы! Раису-то предупредил?

– Естественно! Когда я у тебя, она спокойна. Она ведь с твоей Анькой до сих пор перезванивается!

– Анька про меня спрашивает?

– А чего про тебя спрашивать? Про тебя и так все известно: это же каким надо быть дураком, чтобы потерять такую женщину!

– Она про Варвару знает?

– Ну, ты же не запрещал говорить, – смутился Сенька. – Не Райка, так кто-то другой шепнул бы…

– Да, верно. А что про ее мужика известно?

– Райке она ничего не говорит, а вот Вовка Кудряшев видел ее с одним типом в Останкино на каком-то сборище. Не знаю, тот или другой. Сказал, крупный такой, вальяжный, на спонсора тянет…

– Понятно.

Я встал, достал из буфета отцовский граненый стакан, наполнил наполовину, плеснул в рюмку Сеньке, чокнулся, выпил, вытер тылом ладони губы и спросил:

– Так что ты там открыл?