Читать книгу: «Две повести», страница 2

4

Онемел кактус. Примолкли вещи. Поперхнулось время. Мир съежился до размеров грязного газетного листка. Таких размеров, наверное, была вселенная, перед тем, как взорваться. В центре листка – ровный строй колченогих букв, не ведающих своего уродства. Аборт слова, фальстарт мысли, язык междометий, словарь заик, история изумлений – вот что записано в их паспорте. Черные узурпаторы радуги, льстивые завистники вдохновения, клавиши, мечтающие быть звуком. Буква и слово – злорадный союз кирпича и крыши.

Но где же привычная геометрия наружных объемов и форм? Где томительное волнение белой занавески, сдерживающей дыхание за мужественной спиной окна? Где тот голубой прохладный воздух, что кутается в нежаркий свет апрельского солнца? Где тот одинокий след аэроплана, что скользит, словно бретелька по круглым плечам небес? Куда делся разворот неба над беспечным стремительным городом? Отчего онемела стереофония его улиц? Всё рухнуло и всё возродилось, и всё стало другим…

Высокая тайна оказалась терпеливее, чем я полагал и, видно, всерьез решила включить меня в свои планы. А что же я? А ничего. Беспомощнее состояния, чем мое было трудно себе вообразить. Благоговение, страх, тревожное любопытство, дурные предчувствия и еще с десяток смутных позывов смешались во мне в безвольную кашу, не позволяющую ни одному из возникших чувств завладеть моим поведением. Да и как могло быть иначе? Одно дело – пропавшие объявления, чему я, рано или поздно, придумал бы причину, и совсем другое – слова из воздуха! Вот это был феномен так феномен! Его очевидность и убедительность равнялась последствиям сквозного ранения в сердце! Причем, я был сражен вовсе не их смыслом, который был от меня еще где-то за версту, а самим фактом их появления.

Существует немало способов испортить человеку настроение или даже жизнь. И это мне понятно. Это – по-людски. Это – святое. Тут хотя бы знаешь, куда и как огрызнуться. Но чтобы вот так! Чтобы приковылять невесть откуда и знать, что подберут! Чтобы затеряться в багажнике и знать, что найдут и не выбросят! Чтобы валяться в ящике стола, ухмыляться и знать, что рано или поздно достанут и прочитают! Чтобы достали, прочитали и сидели потом с отупевшим лицом, не в силах пошевелиться ни морально, ни физически, докатившись до такого состояния по собственной, можно сказать, инициативе! И это там, где девяносто процентов мужского населения, повертев бумажку в руках, не задумываясь, сказали бы: «Не понял! Это что, блин, за фигня такая?!» После чего попросту про нее забыли бы и пошли пить водку. Потому, что это вам не денежный перевод и не анонимка по поводу измены жены.

Но главное коварство заключалось в том, что даже если бы теперь я очень захотел порвать, сжечь, уничтожить, забыть и никогда не вспоминать этот грязный, невзрачный, непонятно почему для такого дела выбранный, такой же несуразный, как и сам способ общения бумажный мусор – мне бы вряд ли это удалось: внутри меня уже образовался нестираемый, незабываемый след, как после падения тунгусского метеорита на беспечную тайгу. Поздно. Теперь я ЗНАЛ, что ОНИ есть, и от этого ОНИ могли вертеть моей впечатлительной натурой, как парусом!

Я сидел, как обкуренный дурак, совершенно не представляя, чего ждать и как вести себя с теми, кто мною рулил, потому что невзрачный желтый клочок, который они мне подкинули, означал могущество, несравнимое с тем, что я знал до сих пор. Это не было насильно делегированное и навеки отчужденное могущество, которое зовется государством и покоится на абсолютном праве быть неправым. Это не был грозный ропот непокорных, составленных в колонны канонами веры. И не тайная власть, порожденная принадлежностью к корпорации беззакония, которая греет людей слабых и мстительных. И не бритоголовое могущество среднего радиуса действия, которое покупается за деньги и о котором мечтают на своих кухнях миллионы. И уж, конечно, не прищуренная власть веселого негодяя с кастетом в руке! Со мной, не теряя терпения и надежды, пыталось общаться истинное Всемогущество, невидимое и беспредельное! Не спрашивая и не церемонясь, оно крепко держало меня под ослабевшие руки и, внимательно глядя с четырех сторон, ожидало, когда я сделаю первый шаг, чтобы двинуться вместе со мной к необъявленной цели. Я впервые в жизни по-настоящему ощутил, как ничтожен человек и вострепетал.

О, это был настоящий трепет! Трепет самого высокого качества! Трепет он лайн! Как театр Шекспира! Как президентское послание! Как секс по телефону! В сильном возбуждении я вскочил и заметался по комнате. Я шарил глазами по сторонам, словно вспоминая место, куда спрятал нечто важное. Подбегал к окну и упирался далеким взглядом в отведенный мне кусок неба. Открывал рот, желая что-то сказать, и беспомощно закрывал его, не находя нужных слов. Я то втягивал голову в плечи, будто пытаясь спрятаться от рокового грядущего в тихой гавани прошлого, то выпячивал грудь и отпихивал от себя невзрачное былое, виновато извиняясь за него перед грандиозным будущим. Мурашки, сбиваясь с ног, толпами носились по мне, меняя направление в зависимости от того, кто их в данный момент направлял – страх или восторг.

Набегавшись вволю, я вернулся к столу и приступил, наконец, к тому, что было сейчас гораздо важнее – к трезвым размышлениям. Пришлось потратить время, чтобы собрать разбежавшиеся по углам мысли. И вот какой расклад я зафиксировал в результате:

Первое. Судя по всему, я находился в здравом уме и твердой памяти. Хотя, возможно, и нет. Необходимо проверить на жене и детях. Особенно на детях. Детей не обманешь.

Второе. Со мной обращаются довольно лояльно. Угроза жизни пока отсутствует. Хотя, вовсе не исключено появление инструкций вроде «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». И уж тогда я шею, точно, сломаю.

Третье. Вопросы «кто» и «зачем». Первый – риторический, второй – конечно, интересный. Вопрос «почему я?» мы отложим до прояснения их главной цели – погубить или возвысить. Вот тогда и узнаем – зачем.

Четвертое. Деньги и знакомства, если бы они у меня и были, здесь не в счет. Защиты искать не у кого и негде. Если только в сумасшедшем доме. Но, думаю, не спрячусь и там.

Короче говоря, расклад исключительно простой: за меня – только я сам, всё остальное – против.

Сделав такой вывод я, как ни странно, успокоился. Мыслительный процесс сосредоточил мой взгляд, прогнал краску с лица и остудил пожар чувств. Возбуждение испарилось, а на его месте широко раскинулась усталость в обнимку с безразличием.

«Ну и пусть. Пусть делают, что хотят. Пусть что хотят, то и делают. Что я могу… ничего… не могу… пусть… делают… пусть… ” – капало в голове, как из худого крана.

«Детей жалко… Жену жалко… Сестру жалко… Племянников жалко… Как они без меня… Что с ними будет…» – тихо горевал я.

Пережалев всех и вся, я вновь переключился на великого и могучего инкогнито.

«И чего прицепились? Чего хотят? Какой им от меня прок? Что с меня возьмешь? Мало им, что ли, других? Ведь полно же всяких академиков, профессоров, докторов наук и прочих сумасшедших! Что они там, у себя, придумали? Кому и зачем нужно гробить мою сравнительно молодую жизнь?!» – гонял я по кругу одни и те же вопросы. В бессильном недоумении я скорбно мотнул головой и зацепился взглядом за газетку.

«И ведь что обидно: не подними я тогда эту чертову бумажку – жил бы сейчас, как все!» – тут же окрысился я на нее, как на первопричину моих будущих бед.

Газетка лежала, развернув передо мной две свои половинки, как две ладони. С того момента, как она вывалилась из моих потрясенных рук, я к ней ни разу не притронулся. И теперь я только слегка подался вперед и стал разглядывать ее, как будто видел впервые. Ну, что тут скажешь – мусор, да и только! Возможно, на помойке она бы заняла скромное и достойное место не из последних, но ее присутствие на столе среди приличных вещей давало повод любой домохозяйке думать о своем домохозяине все, что угодно, не стесняясь при этом крепких выражений. Ну, например: «Какой дурак принес в дом эту грязь?!» Вместе с тем, у непосвященных бумажка могла даже вызвать жалость, как убогий бомж у чистых людей. Тоже мне – две почерневшие, усталые, натруженные ладони…

Что же отправитель сего хотел выразить ее внешним видом – смирение или презрение? Как узнать, что это: нежданный дар или черная метка? Повестка или пригласительный билет? А, может, все не так уж и грустно? Может, я зря переполошился? Может, поиграют и отпустят? Или погубят? Или возвысят? Кто знает? Кто ответит? Не может быть, что я единственный, кто оказался в таком положении! Обязательно есть другие. Только где их искать? Не приставать же к людям с вопросом: «Извините, вам не приходилось подбирать с земли обгоревшие бумажки?» Конечно, наступит день, когда все станет ясно. Или ночь? Или год? Но как этого дождаться, если уже сейчас невмоготу!

«Что они там, в конце концов, пишут в этой своей бумажке?!» – вдруг заторопился я, словно надеясь тем самым подстегнуть ход событий.

«Так, что там у нас? Ну, верю… Ну, сплю… Верю – сплю… Ладно, согласен. Кто верит, тот и спит. Ну и пусть спит дальше. Так, знаю… Так, ошибаюсь… Ошибаюсь, что знаю… Почему бы и нет? Надеюсь, потому что обречен… А я надеюсь? Вроде, да… Значит, обречен? Обречен. Забавно получается! Выходит, лучше, когда ни веры, ни знания, ни надежды? Ладно, ловлю вас на слове и обещаю: впредь я ни во что не верю, ничего не знаю, ни на что не надеюсь! И не вздумайте сказать мне, что я сплю, ошибаюсь и обречен!»

Нисколько не удивившись той лихости, с которой было покончено с мудрой мыслью, я гордо раздвинул плечи, откинулся на спинку стула и оглянулся по сторонам. Тишина окружала меня.

«Ну, что притихли? Принимайте очередного идиота! Я в игре!» – обнаглел я, совершенно не заботясь, каким образом донести эту новость до моих кураторов.

Я выждал некоторое время, прислушиваясь и не отрывая глаз от бумажки. Ничего не произошло.

– Эй, как вас там! Извините, не знаю, как величать! Я готов! – нахально обратился я к тишине.

Тишина молчала.

– Так что мне делать дальше? – уже не так уверенно спросил я.

В ответ ни звука.

Хотя, что я надеялся услышать? Голос из тумбочки или с небес? А как же они собираются со мной общаться? Через газетку? Мысленно? Надеюсь, им хотя бы известно, что делается у меня в голове? Ну, чего молчите? Да, нахлебаюсь я с этим всемогуществом! А, главное, непонятно, в какую сторону гавкать!

5

Охваченный безрадостными мыслями, один в пустой квартире, я еще долго ждал какое-нибудь сообщение или знак того, что мои намерения поняты и приняты. Почему я решил, что ОНИ обязательно это сделают, я не знал и сидел, привыкая к новым ощущениям и поглядывая то в окно, то в газетку.

Ожидание затягивалось, и внутри меня вновь возникло беспокойство. У беспокойства не было ни имени, ни адреса, ни лица, ни взгляда. Смутное, как говорят в таких случаях, оно принялось бродить по организму и дотрагиваться холодными пальцами до его важных частей, словно знакомясь с местом нового проживания. Я опять вскочил и заходил по комнате.

«Ну, теперь этому конца не будет! Это никогда теперь не кончится! Жди теперь, когда они соблаговолят! Надейся на их милость! Да кто я для них? Букашка! Поставили в очередь и треплют нервы! Постоянно чего-то ждать, на что-то надеяться – это, что ли, теперь моя новая жизнь?!» – бубнил я, разбавляя свою речь распоследними словами.

В этот момент хлопнула входная дверь, и послышались голоса. Пришла жена и привела детей. Я подбежал к столу, схватил газетку, запихнул ее в папку и забросил в ящик. После чего глубоко вздохнул, приоткрыл дверь и выглянул в прихожую.

– Привет! – сказал я.

– Ты уже дома? – удивилась жена.

– О, папа уже дома! – сказал десятилетний сын.

– Ура! Папочка уже дома! – обрадовалась дочь восьми лет.

– Привет! – снова сказал я и спрятался в комнате.

– У тебя что-то случилось? – спросила жена, когда я, наконец, попал ей на глаза.

– С чего ты взяла? – сделал я удивленное лицо.

– У тебя такой вид…

– Какой? Как у ненормального? – с надеждой спросил я.

– Да нет. Просто ты какой-то озабоченный.

– А-а, ну, есть немного… Что-то в машине застучало. Ты же знаешь, как я переживаю из-за таких вещей.

Жена с сомнением посмотрела на меня и ничего не сказала.

Сели ужинать – моя жена, сын десяти лет, восьмилетняя дочь и я. За ужином жена пыталась узнать у сына как дела в школе, а тот, как всегда, ловко уходил от ответа. Наверное, я был рассеян и реагировал невпопад, когда жена обращалась ко мне за поддержкой, потому что дочь, вдруг, громко спросила:

– Папа, а почему когда люди врут – они глазами не моргают?

– Наверное, им так удобнее, – смутился я. – А почему ты спрашиваешь?

– Просто так, – ответил ребенок, внимательно глядя на меня.

Жена с сыном прекратили перепалку и обратили на нас свои взоры, пытаясь, видимо, понять, к кому из присутствующих могло относиться данное замечание. Мы с женой переглянулись, я повернул голову к сыну и сказал:

– Ну-ка, Андрюха, хватит финтить! Отвечай матери, как положено!

– А чего я? Ничего я не вру! – заволновался сын. И добавил в сторону сестры: – А ты не очень-то умничай, кукла с бантиком!

– Ты как с сестрой разговариваешь! – накинулась на него мать. – Ну-ка, ешь и быстро за уроки! Кому сказала!

– Все равно я все знаю, – важно произнесла дочь и посмотрела на меня большими, как у матери, глазами.

– Что ты знаешь? – снова смутился я.

– Все, – отодвигая тарелку, ответила дочь. – Только вы меня слушать не хотите.

И вылезла из-за стола.

– А спасибо где? – только и смогла сказать жена.

– Спасибо, мамочка. Спасибо, папочка. Спасибо, Андрюша, – важно сказала дочь и ушла к себе в комнату.

Мы с женой проводили ее глазами и снова переглянулись.

– Что это с ними сегодня? – озадаченно спросила жена.

– Растут дети, – нерешительно ответил я.

– Больно быстро растут, – поджала губы жена.

– А я чего? Я, что ли, их этому учу?

– Нет, я! – обиделась жена и ушла из кухни.

Мы с сыном остались вдвоем.

– Ну, вот. Обиделись наши женщины. Бросили нас на произвол судьбы. Как мы теперь без них? Пропадем, – взъерошил я волосы сыну.

– Не пропадем. Сейчас я на кухне приберу и вымою посуду, – отвечал сын, строго глядя на меня большими, как у сестры глазами.

Я посмотрел на него с изумлением.

– Ты?! Посуду?!

– Да. Чтобы не говорили, что я вру.

– Да никто и не говорит, что ты врешь! – запротестовал я.

– Тем более! – многозначительно обронил сын и загремел посудой.

Мне оставалось только уползти в другую комнату, удивляясь на ходу своим внезапно поумневшим детям.

Весточки от моих новых друзей (или врагов?) в этот день я так и не дождался. По правде говоря, я плохо представлял себе, как это должно было произойти, но на всякий случай украдкой доставал время от времени газетку и внимательно осматривал ее, надеясь обнаружить характерные изменения. С той же целью я отвернул на сто восемьдесят градусов от звездного неба мой мысленный взор и поручил ему сторожить появление внутри меня необычных ощущений и мыслей. Нечего и говорить, что рассеянность и немногословие, которые я демонстрировал в этот вечер, сделали мое поведение крайне подозрительным в глазах жены, что легко читалось на ее лице в моменты наших хаотичных встреч.

Наконец она не выдержала и спросила:

– Ну, так что у тебя случилось?

– Ничего! – шарахнулся я от нее. – Ей богу – ничего!

– Да что я не вижу, что ли? Ты сегодня сам не свой!

– Ну, конечно! Не свой, а твой! – отшутился я и на всякий случай поцеловал ее в щеку.

Она отвернула недовольное лицо и снова взглянула на меня, глазами требуя ответа.

– Ну, ты права, права. Ничего от тебя не скроешь. Да, есть немного. На работе небольшие сложности. Ничего серьезного. Завтра рассосется. Не волнуйся. Да и голова что-то потрескивает… Устал, наверное…

Последнее было истинной правдой. Устал. А голова так просто раскалывалась. Вряд ли я обманул жену, но она сделала вид, что поверила.

– Ложись сегодня пораньше и не смотри на ночь телевизор, – сухо распорядилась она.

– Да, да! Конечно! – поспешил согласиться я и попытался чмокнуть ее в щеку. Жена снова уклонилась и ушла от меня до конца вечера.

Я в который раз подивился женской проницательности. Вот настоящий феномен! Недаром великая тайна выбрала подопытным кроликом меня, мужика. Только нас, мужиков можно взять на фу-фу. Женщина была бы ей не по зубам. Потому что женщина обладает непобедимой интуицией, которая компенсирует все ее слабости. Пожалуй, зря я решил, что мне некому помочь. Сгоряча я забыл про жену.

Прослонявшись по квартире еще с полчаса, я зашел попрощаться с детьми и, наконец, поплелся спать.

Так закончился этот исторический день – день неожиданных открытий и незапланированных потрясений, день потерянных шагов, необъявленных планов и несостоявшихся знакомств.

6

Среди ночи я встал с постели и подошел к окну.

На крыше соседнего дома лежала полная белая луна. Тюлевая занавеска, как лунная вуаль жеманно вздыхала под упругими ласками прохладного воздуха. Я отодвинул ее и обнаружил, что одна створка окна открыта.

«Кто открыл окно? Ведь на дворе апрель!» – с укором спросил я луну.

В ответ луна вдруг стала синей.

«Но луна не бывает синего цвета!» – воскликнул я.

В ответ луна покраснела.

«И красного тоже!..» – прошептал я.

«Тот, кто живет у открытого окна – рано или поздно…» – произнес чей-то голос рядом со мной.

«Что?! Что – рано или поздно?!» – заволновался я и… открыл глаза.

Я лежал на своей кровати, подсунув руку под подушку и отбросив одеяло. В комнате было тихо, за окном уже рассвело. Рука под подушкой онемела, я вытащил ее и принялся растирать, с трудом соображая по поводу утреннего сна. В голове ожили события вчерашнего дня. Забыв про затекшую руку, я сел на край кровати, прислушиваясь, как мои внутренние войска спешно занимают оставленные на ночь позиции. Просидев ровно столько, сколько нужно, чтобы привыкнуть к испорченному на весь день настроению, я посмотрел на часы, влез в мятые штаны и выполз на кухню. Включил чайник, сел на табурет у окна и стал смотреть с четвертого этажа на мир.

Если ничего не случится, то через полчаса где-то там, далеко за городом, покажется солнце. Готовясь к его появлению, небо на горизонте сгустилось до белого, чтобы хоть как-то прикрыть серые улицы, грязные крыши и черные, худые, как после тяжелой болезни тела деревьев. Молчаливые дырявые дома стояли плечом к плечу, старательно скрывая хитросплетениями плоскостей честную кривизну земли. Горячий дым из трубы ближайшей котельной спешил раствориться в прохладном утреннем воздухе, на ходу повествуя о пережитом ужасе. В свою очередь, нагретая им до ненормального состояния вода, толкалась в узких трубах отопления, проклиная тех, кто превратил ее, колыбель жизни, в пошлый теплоноситель. Сама же жизнь, в виде ее отдельных сгорбленных представителей уже начинала заполнять жизненное пространство, имея перед собой простую, как у комара, цель: напиться и произвести потомство.

Задрав голову, я пошарил глазами в небесах и наткнулся на умирающий блеск луны. В голове сами собой всплыли обрывки сна. Какой странный сон. Разноцветная луна. К чему бы это? Открытое окно. А это зачем? Помню – я что-то сказал, а что сказал – не помню. Снится черт знает что. Не мудрено – после всех этих потрясений. В подтверждение моих мыслей чайник сердито фыркнул, щелкнул выключателем, и я стал заваривать чай. Чтобы не клевать носом, я залил два пакетика. Пока чай настаивался, я продолжал размышлять, и размышления текли без всяких усилий с моей стороны.

Всю нашу жизнь, думал я, мы существуем среди объектов и субъектов, на которые мы по необходимости направляем или не направляем наши мысли и наши действия. А они – на нас. Вариантом здорового безразличия можно считать такое состояние внимания и ума, когда занимаясь кем-то или чем-то в отдельности, мы только на них и сосредоточены. Хуже, когда мы заняты кем-то или чем-то одним, а голове нашей не дают покоя другие. И совсем худо, когда что бы мы ни делали – в голове, как гвоздь, торчит один и тот же субъект или объект. И тогда добродушный доктор с молоточком в кармане готов принять нас, чтобы узнать, как мы дошли до жизни такой. К чему это я? А к тому, что мысли мои в то утро неизменно натыкались на один и тот же гвоздь. Нетрудно догадаться – какой.

Конечно же, я первым делом проверил газетку – нет ли в ней чего нового. Нового не было, а старое я посчитал делом прошлым. Конечно же, я тщательно обшарил стол и другие горизонтальные поверхности в расчете на новые артефакты. Новых артефактов не было. Да и что считать артефактом? По большому счету артефакт – это надпись «Иванов – дурак» на древней амфоре, найденной на дне лунного моря. Не думаю, что я мог на такое рассчитывать. Тогда что? Где знаки? Где сообщения? Где поползновения? Не иначе решили уморить ожиданием. Если к этому добавить пытливые взгляды жены, которые она принялась бросать на меня с утра пораньше, то можно представить мое состояние. Хреновое, прямо скажем, состояние. Тем не менее, я изо всех сил изображал беспечного мужа.

Жена разбудила детей. Квартира наполнилась голосами. Маленькие человечки, досыпая на ходу, задвигались у нас под ногами, подгоняемые материнскими указаниями. Я невольно прислушался к звуковому сопровождению воспитательного процесса и с удивлением подметил, что голоса моих детей вовсе не похожи на невинное, как мне казалось раньше, щебетание, а имели ярко выраженный характер упорного игнорирования. Сын ворчал и огрызался, почти как я сам, а дочь отвечала капризно и раздражительно, почти как ее мать. Складывалось впечатление, что не они у нас путаются под ногами, а мы у них.

– Ну что, – бодро сказал я, когда жена и дети собрались в прихожей. – Кто со мной до школы?

Все трое молча взглянули на меня, а потом жена сказала:

– Вот и хорошо. А я тогда побуду еще дома.

Мы поцеловали ее, каждый по своему, и отправились в путь. Когда мы проходили мимо котельной, дочка вдруг спросила:

– Папа, а дым горячий?

– Горячий, горячий! – опередил меня сын.

– Папа, а луна горячая?

– Холодная, холодная! – снова не дал мне открыть рот сын Андрюха, десяти лет от роду.

– А если дым долетит до луны, ей будет тепло?

– Ну ты, Светка, даешь! Чему вас только в школе учат! Луна-то вон где! Как же дым до нее долетит! – потешался брат над сестрой.

– Долетит! – упрямо сказала дочь.

– Да откуда ты знаешь?

– Знаю!

– А я вот читал, что кто знает – тот ошибается! – рубанул вдруг сын.

– Чегочегочего?! – как громом пораженный, остановился я. – Где ты это читал?! Ну, говори!

– Не помню… – испуганно глядя на мое перекошенное лицо, ответил сын. – В какой-то книжке…

– В какой книжке?! Где ты ее взял?! У меня в столе?! – заорал я, приходя в себя.

– Да нет, пап! Не брал я у тебя ничего в столе! – задрожал голос сына.

– Как – не брал? А откуда ты про это знаешь?

– Да ничего я не знаю! Просто вырвалось само, и все!

Как ни был я взбешен и одновременно испуган, но увидев в его глазах слезы, опомнился.

– Ну, ладно! Извини, Андрюха, извини! – заговорил я, ерзая ладонью по плечу сына. – Я не хотел. Извини. Конечно, есть такая книжка. Я тоже ее читал. А ты молодец. Молодец, что такие книжки читаешь. Я в твои годы еще только про старика Хоттабыча читал, а ты уже, оказывается, вон что знаешь! Молодец! Правда, Светка? Молодец у нас Андрюха? – возбужденно тормошил я детей.

– Молодец, – поджав губы, обронила дочь.

Я обнял сына за плечи, присел перед ним на корточки, и, глядя ему в глаза, сказал:

– Извини, брат, тут такое дело… Понимаешь, потерял я где-то эту книжку и не могу найти, а она мне очень нужна. Вот я и подумал, что, может быть, ты ее нечаянно взял…

– Не брал я ее! – вытирая слезы свободной рукой, отозвался сын.

– Вижу, вижу, что не брал! Извини, брат, извини! Ну, не сердись, не сердись! Не сердишься?

– Нет, – успокаиваясь, произнес сын.

– Ну и молодец! – сказал я, вставая.

Некоторое время я глядел на сына, не зная, что и думать. Случившееся было мало похоже на случайное совпадение, и от этого я испугался сильнее, чем, если бы у моего сына обнаружили, например, птичий грипп. Ну, хорошо, ладно – я: влип, так влип. Но зачем впутывать в это дело малых ребят? Совесть-то у НИХ есть?

– Пап, а когда ты ее найдешь – дашь почитать? – вдруг спросил сын.

– Обязательно дам, – стараясь выглядеть спокойным, ответил я. – Тебе – дам.

– А мне? – потребовала дочь.

– А тебе нельзя! Ты еще маленькая! – решил за меня сын, передавая сестре обиду, как эстафету.

– Ну и ладно! – мстительно сказала сестра, прищурив глаза. – А я все равно про тебя все знаю!

– Ошибаешься! Ничего ты не знаешь! Правда, папа?

– Не совсем, – ответил я, с трудом поддерживая игру. – Если тот, кто знает – ошибается, то тот, кто не знает – не ошибается. Значит, если наша Светка ничего про тебя не знает, то она и не ошибается.

– Значит, если она знает и ошибается, то она знает про меня неправду?

– Вот именно.

– Ну что? Слышала? – возликовал в сторону сестры Андрюха. – Врешь ты все! Ничего ты не знаешь!

– Нет, знаю, знаю! – заревела в ответ Светка, мешая рев со словами.

Теперь мне пришлось утешать дочь. Я достал платок, снова присел на корточки и принялся вытирать ей слезы, нашептывая ласковые слова и прижимая к себе мокрую мордашку. Дочка отталкивала меня, продолжая твердить одно слово:

– Знаю, знаю, знаю!..

– Ну, хорошо, ну, ладно, ну, скажи – что ты знаешь, – наконец сдался я.

– Луна вовсе не холодная, а синяя и красная! – проревела сквозь слезы Светка.

В голове моей что-то покачнулось, я отшатнулся и сел на землю.