Читать книгу: «Карсикко», страница 2

– Дави, – скомандовал я Тиму и стал с усилием толкать.

Минут десять мы бесполезно пытались отработать схему «газуй-толкай», но ничего не получалось: машина или глохла, или Тим газовал слишком сильно, и я не успевал толкать в этот момент. Силы уходили, а дождь не прекращался.

Мои волосы были мокрые, по лицу стекала вода. Я начинал злиться и терять терпение.

– Куда ты, пап? – крикнул уже тоже встревоженный Тим, когда я пошел к берегу.

Я не ответил. Дошел до оставленной кем-то стоянки и подобрал пару досок, чтобы положить их под колесо.

– Давай еще раз. Дави на газ по команде.

Я видел, что он тоже устал, хотя не прикладывал больших усилий. Но нервничал.

На наше счастье доски помогли. Колесо зацепилось за дерево и вылезло из ямы. Тим сразу повеселел.

– Давай, дальше я сам. Молодец.

Немного отдышавшись, мы двинулись дальше и через полчаса снова были на трассе. А через час дождь прекратился, и местами через быстро бегущие облака пробивалось солнце.

Не успели мы выехать на трассу, как я почувствовал, что скучаю по озеру. Словно оно держало меня за эмоциональные ниточки и не отпускало, не хотело отпускать. Мы с каждой минутой отдалялись от него и с каждой этой минутой мне становилось тоскливее. Я не испытывал таких чувств даже когда мы уезжали из дома. Но сейчас оно вдруг появилось. И я не понимал: почему.

Нам предстоял еще долгий путь, а я не мог сосредоточиться.

Сначала успокоив меня, общение с озером, как с древним мета-существом, живущим здесь уже много веков, а может и тысячелетий, вдруг всколыхнуло все чувства. Мы ехали по дороге, уводящий нас на север, а из глаз медленно стекали слезы. Необъяснимо.

Я не испытывал горечь обиды или утраты, не чувствовал тоски по дому или вины, но все равно плакал. Плакал, словно мое естество или душа, как бы это ни называть, вспоминали прошлое: прошлые грусть, тоску и печаль, отпечатанные на душе много-много лет назад. И вроде все эти эмоции были и не мои, я не мог их понять и осознать, но в то же время они были очень глубокими и трепетными. Поднимались со дна души и выходили слезами, как смола выходит из трещин в стволе дерева.

Меня выворачивало на изнанку. Я отворачивался от Тима, чтобы он не видел даже с боку, что его отец в слезах. Беспричинно.

Плавная одинокая дорога уводила нас глубже на север, и мало-помалу я начинал успокаиваться. В такие моменты начинаешь верить в перерождение, в реинкарнацию. Что жил здесь когда-то очень давно. Не ты, но в то же время и ты. Потому тебя и тянет в места, которых еще не знаешь, но которым должен открыться. Ностальгия первородной души, заключил я. Может, действительно, каждый из нас лишь малая часть огромной живой плоти. И воздействует на нас не только магнитные поля, давление атмосферы, которых мы не видим и явственно не ощущаем, но и силы другого порядка, еще не обнаруженные нами.

Расстояния между городами становились все больше и больше, лес гуще и первобытнее, а дорога витиеватей. Все чаще стали попадаться вдоль дороги огромные каменные валуны. Несколько раз мы проехали сквозь отвесные каменные стены, которые остались здесь после взрывов при прокладке дороги. Каменные холмы были высотой в пять-шесть метров, полностью покрытые сверху слоем разноцветного мха и уходящие дальше вверх высокими тонкими соснами. Некоторые из них лежали тут же не в силах удержаться корнями за трещины в камнях. Слой земли на сплошной каменистой поверхности был слишком тонким.

К сожалению, часть этих отвесных скал была исписана бессмысленными фразами вроде «Здесь был Саня» или «Таганрог 2014». Я выругался про себя на тех, кто оставил эти надписи. Даже если мы и были той частью природного естества, то часть эта была подвергнута мутации, которая обезобразила его.

Разверзнутый каменный холм был прекрасен даже после того, как человек обнажил его внутренности. Но этого ему было мало. Он их обезобразил.

Мое негодование утихомирили длинные желтые болота, которая тянулись иногда вдоль дороги несколько сотен метров. Вот где была прелесть нетронутой природы. Место, где природа поглощала саму себя. Из трясины выступали черные голые стволы загубленных деревьев. На их верхушках в стороны торчали длинные тощие ветви. Я узнавал в них старинные орнаменты северных народов, где дерево изображалось как угловатая схема прямых линий. Убитые болотом ряды этих деревьев доживали свой век, разлагаясь на солнце и подгнивая в воде.

Иногда от желтизны болота слепило глаза, особенно, когда показывалось солнце и подсвечивало его. От этих болот мне становилось не по себе.

Вновь начался лес и камни.

– Пап, что это за камушки? – спросил Тим.

Вдоль дороги по кромке леса стояли большие и маленькие фигурки из камней, поставленных друг на друга. Камни удерживали равновесие один на другом и стояли здесь уже очень давно. С тех пор, как первый человек решил построить из них незамысловатую вертикальную фигуру, до наших времен, когда праздные путники останавливались и друг за другом ставили похожие фигуры из разбросанных вдоль дороги камней.

Зачем они это делали? А зачем люди читают молитвы? Зачем приносят жертвы? Бросают монетки в фонтан или плюют через левое плечо.

– Это люди выстраивают свои надежды в виде камней, – ответил я Тиму.

– Зачем?

– Так они хотят вернуться сюда через несколько лет и увидеть, что их выложенные друг на друга камни до сих пор стоят. Что прошлое помнит их. Что сила с помощью, которой они сложили эти булыжники, может хоть как-то повлиять на этот мир и оставить след. Но в итоге, это просто камни, разбросанные вдоль дороги.

– А если они упадут?

– Ничего не изменится, Тим.

Мы продолжали ехать на север, и я все глубже и глубже проникался таинственным для меня ощущением наполненности смыслом, которого еще не понимал. Может, то была ностальгия души, о которой я думал. Я задавал себе этот вопрос, но не спешил найти на него ответ. Что-то мне подсказывало, что рано или поздно он явится мне сам собой. Нужно только подождать.

Дорога продолжала меняться, от километра к километру: песчаными холмами, покрытыми редким сосновым лесом, отвесными каменными стенами, иногда, к моей радости, не тронутыми людьми, длинными озерами вдоль трассы, густым лесом или желтыми болотами, которые вызывали во мне врожденное чувство опасности, как любое гиблое место.

Мы все так же молча преодолевали плавный путь, думая каждый о своем.

Наше молчание нарушил сотрудник дорожно-постовой службы на одном из перекрестков, который дал нам знак припарковаться к обочине. Нездешние номера, подумал я, как же без этого.

– Почему мы остановились? – спросил Тим.

– Сейчас полицейский проверит у нас документы, и поедем дальше.

Полицейский медленно шел к нам, внимательно осматривая кузов машины.

– Сержант Кормильцев, – невнятно представился он и быстрым незаметным движением отдал мне честь. – Ваши документы, пожалуйста.

– Добрый день, – протянул я документы, которые приготовил, пока он шел. – Что-то случилось, сержант?

– Да, – неожиданно для меня ответил он. – У вас не горит левая фара.

– Когда мы выезжали утром, все было в порядке, – наверное, повредил ее, когда вытаскивали машины из песка. – Возможно, перегорела.

– У вас есть запасная лампочка.

– Нет, к сожалению, с собой нет.

– Будьте добры, заменить в Сегеже. Скоро стемнеет. Куда вы направляетесь?

– В Костамукшу, – ответил я.

– Тогда тем более замените, вам еще несколько часов быть в пути.

– Да, конечно. Спасибо.

Он стал смотреть мои документы.

– Михаил Стогов? – спросил сержант.

– Да.

– Вы случайно не писатель?

– Да, – ответил я, неужели дорожный полицейский читал мои книги, – пишу детективы.

– Наш шеф большой ваш поклонник, – более дружелюбным тоном стал говорить полицейский и вернул мне документы. – Мы на юбилей всем отделением заказывали ему подарочные издания с вашим автографом.

– Приятно слышать.

– Вот же он обрадуется, когда узнает, что сам писатель приехал в наши края. Счастливого пути. И не забудьте заменить лампочку.

– Конечно, – ответил я и поднял стекло, когда сержант отошел от нашей машины.

Мы поехали дальше. Я нахмурился, потому что не хотел привлекать к себе внимание. Но делать было нечего.

Как и просил сержант, мы заехали в Сегежу. Правда, пришлось сделать небольшой крюк, но заменить лампочку было необходимо, потому что начинало смеркаться.

– Мы приехали, пап? – спросил Тим у автосервиса.

– Нет. Нам еще несколько часов. Выйди пока, разомни кости, пока я заменю лампочку.

Через несколько минут, мы снова были в пути.

После вчерашнего случая, когда я, то ли уснул, то ли задумался на дороге, было страшновато оставаться за рулем в темноте. Однако по пути не было никаких мотелей, да и города попадались уже очень-очень редко. Ехать от Сегежи нужно было без остановок через лес, поэтому в городке я купил несколько энергетиков, чтобы выпить их по дороге. На всякий случай.

Успокаивало, что темнеть в этих краях начинало гораздо позже.

Тимофей уже задремал, когда мы съехали с трассы и повернули на дорогу до Костомукши. Тело ломило от долгой дороги, глаза устали смотреть в даль, а поясница начинала болеть, видимо, я подтянул ее, когда толкал машину.

Я начал узнавать знакомые места. Мы были здесь, на этой дороге, много лет назад с братом. Приезжали к дяде на лето, чтобы погостить и заработать немного денег на строительстве домов. Добирались до Карелии в основном на поезде и только потом на машине по этой самой дороге. Федеральная трасса была мне незнакома и не бередила душу старыми воспоминаниями, отдаваясь где-то глубоко лишь мировой грустью. Так я назвал этот странное состояние для себя. Дорогу до Костомукши я узнавал. Она уводила меня в печальные воспоминания. Я вспомнил эти озера, эти болота, редкий кустарник, здесь, вдоль обочины, практически не было густого леса, светло-серый асфальт, покрытый частыми капельками щебня. Вспомнил, как видел все это, когда мчался на скорой помощи по этой дороге, держа брата за руку. И испуганный взгляд дяди, полный отчаяния, который он пытался скрыть.

– Я не хочу потерять там еще одного сына, – говорила тихо мама, когда мы сидели с ней перед отъездом на кухне. Я вспомнил ее слова, осознал, только сейчас. Они, как раскатистый гром, дошли до меня гораздо позднее света. Мама боялась не одиночества, не тоски по сыну и внуку, она не хотела отпускать второго ребенка туда, где погиб ее первенец.

Это было больше двадцати лет назад. Я учился на первом курсе университета. Мой брат на четвертом. Мы поехали на все летние каникулы в Карелию к дяде. Работали на местной лесопилке, где возводили бревенчатые дома. Северный лес из Карелии всегда ценился больше, потому что был плотнее и тверже леса со средней полосы. Лесопилку расположили в старых бараках бывшего коровника. Высокие строения из дерева, большие длинные сараи, почерневшие от солнца и воды.

Когда коровник разорился, всех животных забили и сбросили в общий скотомогильник в лесу, в стороне от строений. Десятки, а может и сотни туш коров разлагались годами в этой яме, присыпанной землей, привлекая к диких животных из местного леса. В основном медведей.

Земля там была пропитана кровью и не справлялась с тем, чтобы перегноить в себе плоть коров и твердые кости. Мы никогда не ходили в ту сторону, потому что запах в этом лесу был густым и противным. Местную воду было невозможно пить. Даже из скважин. Помню у нас с братом начинали появляться беспричинные язвы на теле, которые долго не заживали, как бы хорошо мы их не обрабатывали. Шрамы от этих язв остались у меня на теле до сих пор.

Люди, эти люди думали, что просто и легко скрыли свои проблемы, но на самом деле отравили местный лес халатностью и жадностью.

Но зверь на то и зверь, что идет на запах крови.

Дядя говорил нам, чтобы мы не ходили в ту сторону леса, потому что нередко вблизи бывшего коровника ходили медведи, на которых можно было наткнуться. Убежать от этого зверя невозможно, да и спугнуть, если наткнуться лоб в лоб тоже нельзя.

Мы всегда слушались дядю.

Но медведь нашел нас в другой стороне. Мы вышли в обеденный перерыв поискать грибы, не углубляясь далеко в лес, и практически одновременно с медведем вышли на широкую просеку.

Последними словами брата, которые я слышал, были: «Беги!»

Спокойные, резко брошенные слова старшего брата, которые тогда я не смог пересилить.

И я побежал.

Когда на помощь пришли работники лесопилки с ружьями, брат лежал истерзанный в стороне от просеки. Они стреляли в зверя, но не убили, только отогнали в лес, где он и скрылся.

Брат скончался в больнице, от полученных ран.

Смерть всегда приходит неожиданно, даже если человек умирает от болезни несколько лет. Ее никогда не ждешь. Иначе мысли о смерти, как медленный яд, сожгут тебя изнутри.

Думаю, мама так и не простила дяде Мити, что он не уберег его сына. И вот теперь я снова ехал к нему. Она, как родитель, не могла забыть свое дитя. Говорила, что каждый день так или иначе вспоминает его. А я забыл, точнее примирился с его смертью, хотя брат пожертвовал собой ради меня. Может, поэтому я и забыл, что чувство вины стерло из памяти печальные воспоминания, вытеснило их очень глубоко.

Потому я и решился на это путешествие, что не помнил.

Так или иначе, с тех пор я боялся леса. Боялся, что тот самый зверь встанет на моем пути вновь, и уже некому будет меня прикрыть.

Впереди появились огни города. Было уже темно. Часы на приборной панели показывали одиннадцать часов вечера.

Я набрал дядю Митю. Он объяснил, что на первом же перекрестке, не въезжая в город, нужно повернуть налево, проехать еще километров десять и повернуть направо, на широкую щебеночную дорогу. А там уже километров пятнадцать до одного из озер, на котором стоит его дом.

– Надеюсь, не заблудимся в темного, – сказал я.

– Я вас встречу, увидите свет фар, – ответил дядя Митя.

Мой дядя уехал на север еще в молодости, когда ему было чуть больше двадцати. Я никогда не спрашивал его, почему из всех направлений он выбрал именно это, почему остался на севере, хотя наши предки были родом с юга. Не спрашивал, но кажется понимал.

Я чувствовал, что мы с ним похожи: чувствами, отношением к людям и к жизни, образом мысли и темпераментом. Единственное, что нас отличало, я смог совладать со своей природой. Во всяком случае мне так казалось. Смог понять ее, а если понял, значит смог повлиять на нее и найти обходные пути. А суть природы этой заключалась в непримиримости. С миром, с людьми, когда всеми силами пытаешься ужиться со всеми, принять существующее положение вещей и законы общества, не те, которые прописаны на бумаге, а которые применяются на деле, но не получается. Я ушел в писательство детективов, старался сублимировать, как это модно сейчас говорить, свою неприкаянность на бумаге, в детективах, где похожий на меня главный герой в одиночку боролся со всем миром. А мой дядя…

Мой дядя понял свой изъян, точнее особенность, слишком поздно, но не нашел подходящего способа совладать с ним и зачастую топил неприкаянность на дне бутылки.

Сразу после переезда на север дядя Митя завел семью. У него были дети. Практически мои ровесники. Но брак распался, когда дети были подростками. Их отец в те времена много работал, заводил много знакомств и друзей, чтобы как-то закрепиться в совершенно незнакомых местах, пытался обрасти связями. Отдал несколько лет работе на местном градообразующем предприятии – горно-обогатительном комбинате, но не смог там закрепиться. Все по той же причине: не умея играть по правилам людской общины, тем более такой закрытой и замкнутой, какая бывает в маленьких городах на севере. Потом он говорил, что местный комбинат сродни тюрьме, где даже малейший шаг в сторону или провинность строго наказываются.

Но дядя Митя всегда мог найти работу. Благодаря ловким рукам и живому уму, он отлично ладил с любой техникой, понимал в строительстве и многих других вещах. Но так и не смог разобраться в себе, как это обычно бывает с неординарными людьми. Мне всегда казалось, что у такого рода людей два пути: или на вершину, или в низ.

После развода, когда дети подросли и уехали с севера, потому что хотели учиться в университете и жить поближе к цивилизации, дядя Митя остался один. Снова завел семью, у него появилась дочь, но круг опять замкнулся и брак распался. Дочь, которой сейчас было девятнадцать лет, тоже уехала учиться далеко, иногда звонила ему, делилась новостями, но и только. С двумя первыми детьми дядя Митя так и не нашел общий язык. Но однажды смог найти его со мной и братом.

Кажется, после смерти моего брата в дяде Мите окончательно что-то надломилось. Он стал больше пить, уже не предпринимал попыток хоть как-то наладить жизнь, обзавестись семьей, исправить ошибки молодости и подружиться с детьми. Перестал искать спутницу жизни. И в итоге нашел прибежище в доме на берегу озера, куда мы сейчас и направлялись.

Потихоньку, за несколько лет, он построил этот домик, проводил здесь большую часть времени, пока не утеплил его и не обзавелся хорошей печью, чтобы жить здесь круглый год. Щебеночная дорога в лесу, по которой мы сейчас ехали, вела к большому гостевому комплексу, принадлежащему местному бизнесмену. Комплекс работал и зимой, поэтому дорога постоянно чистилась от снега.

Мы ехали через лес уже полчаса. Медленно пробирались, минуя неровности и ухабы, которые успели здесь появиться за лето. Качка разбудила даже Тимофея. Он снова спросил, где мы едем.

– Уже подъезжаем к дому, – успокоил я сына.

Через пять минут мы увидели свет фар от машины, стоящей на прилегающей лесной дорожке. Это была машина дяди Мити.

Он вышел на свет наших фар, помахал нам рукой, чтобы мы следовали за ним, сел в свою машину и, развернувшись, поехал вглубь леса по узкой лесной дороге. По обе стороны были деревья, лишь через пару минут в свете фар мы разглядели редкие дачные домики по обе стороны лесной дороги. Спустя десяток домиков, стоящих на отдалении друг от друга, дядя Митя стал парковать свою машину. Я понял, что мы приехали. Дождавшись, когда он выйдет из авто и покажет мне, где встать, я ловко припарковал нашу машину, заглушил двигатель, посмотрел на Тимофея и сказал ему: «Ну все, приехали».

Глава 2

Я бежал изо всех сил, но чем больше я старался, тем меньше у меня получалось. Ноги наливались тяжестью, не слушались меня, отказывались делать широкие быстрые шаги. Когда я смотрел вниз, то видел, что они вязнуть в зеленом мхе, спотыкаются о кочки, заплетаются. Я падал, но догоняющее чувство ужаса заставляло меня подниматься и делать попытки вновь и вновь.

Не знаю, чего сильнее я боялся в этот момент. Позади меня был слышен рев медведя и истошные крики брата. Налетевшее чувство отчаяния разъедало изнутри жгучей щелочью. Оно твердило мне: «Упади! Остановись! Замри! Нет смысла спасаться!» Но чувство самосохранения, страх быть растерзанным, напрягали мышцы и заставляли их работать.

Поэтому я бежал.

В надежде как можно скорее быть услышанным, найти помощь. Однако лес не кончался. Где-то впереди, в начале просеки были видны столбы линии электропередач, но сейчас они были так далеки. И я не знал, хватит ли у меня сил. По обе стороны широкой просеки густым рядом шли деревья и кусты, но я боялся заходить в них. Я не должен был прятаться. Только бежать.

И я бежал. Пытался бежать. Даже не смотря на твердое ощущение, что не смогу достигнуть цели.

Я проснулся около десяти часов дня. Тимофея уже не было в кровати.

Дядя Митя расположил нас в комнате для гостей на втором этаже. Когда строят дом, люди всегда предполагают в нем комнату для гостей, даже если она всегда пустует. Это спасает их от беспощадного чувства одиночества. Спасительная комната для гостей. Здесь же на втором этаже была спальня дяди Мити.

Надо сказать, его небольшой дом не был похож на берлогу холостяка.

Деревянные стены придавали ему уюта. Вся мебель: кровати, тумбы и шкафы, тоже были сделаны из дерева и покрыты прозрачным лаком. У дяди Мити было много друзей, которые связаны с изготовлением мебели, поэтому он смог быстро и дешево обставить свой дом.

Я уже давно в мыслях мечтал о таком вот домике, поэтому присев на кровати и окинув взглядом комнату при утреннем свете, приятно поморщился.

Спустившись вниз по крутой лестнице, я не нашел их в гостиной, но выглянув в окно, увидел, что дядя сидит за столом на небольшом пирсе у озера. Оно было в метрах десяти от дома. Тимофей тоже стоял на пирсе и пытался закинуть спиннинг в воду, однако получалось у него плохо. Дядя Митя подбадривал внука и по-доброму смеялся, когда тот запутывался в леске.

Я огляделся в его гостиной. Вчера вечером мы быстро сбросили вещи, приняли душ и пошли спать, потому что устали с дороги.

Здесь, как и наверху, вся мебель была деревянная. В одном конце первого этажа, который представлял из себя одну большую комнату по типу квартиры-студии, была кухня, в другом диван, кресло качалка и тумба с телевизором. Интересно, что он показывает в такой глуши, подумал я.

Я быстро умылся и пошел на пирс.

– Как спалось, – спросил дядя, когда я подошел. Тим всё также пытался забросить спиннинг в воду. Иногда у него получалось.

– Спасибо, хорошо. Воздух здесь совершенно другой.

– Конечно, другой. Вы же в стране лесов и озер, здесь всё другое.

Я присел за стол на соседнюю лавочку, окинул взглядом озеро. Оно оказалось гораздо больше, чем я себе представлял. Блестящая гладь воды, лишь изредка встревоженная блесной Тима, уходила метров на сто вперед, где встречалась с густой стеной леса, и расходилась далеко в обе стороны. Здесь везде господствовал лес, кроме тех мест, где была вода, болото или дорога, проложенная через дебри этого леса. Создавалось ощущение, что земля оказалась настолько плодородной, что каждый клочок ее норовил обрасти деревьями как можно сильнее.

– Хочешь кофе? – спросил дядя. – Там на столе завтрак. Мы с Тимофеем уже поели.

– Крути быстрее, чтоб блесна не утонула! – крикнул он Тиму.

– Озеро очень большое, – сказал я ему, встав на край пирса.

– Да, я полчаса гребу в ту сторону на веслах, чтобы добраться до его конца. Там небольшая заводь, хорошо окунь берет. Но по местным меркам, – продолжил он, – это озеро маленькое.

Я стоял на пирсе, пытался охватить взглядом водную гладь, но у меня не получалось. Впервые за много лет, я почувствовал непривычную для меня легкость. Она расползалась по всему телу, наполняла грудь свежим воздухом и прочищала мысли. Хотелось просто стоять вот так часами и смотреть. Смотреть на, казалось бы, не меняющийся, скучный пейзаж, но загадочно пробирающий до самой глубины души.

Кажется, я стал понимать, почему, однажды приехав на север, дядя так и не смог вернуться на малую родину.

– Как дорога? – спросил дядя. – Ждал вас днем раньше.

– Я не смог осилить этот путь за один день. И потом мы заехали на Онежское, провели там пару часов. Вообще я старался не гнать. Дорога живописная.

– Почувствовал?

– Что?

– Как она ведет тебя.

Я улыбнулся.

– Давно ты здесь обосновался? – спросил я его.

– Третий год уже как. Два года выстраивал дом. Этим летом вот баню достроил.

– А почему из города уехал?

– А почему все к старости стараются запереться на даче? Устают от людей. Городок у нас хоть и маленький, людей не так много, просторный, удобный, но считай все друг друга знают. Это утомляет.

Я не знал, как подступиться к нему. Между нами все еще ощущалась неловкость, спустя столько лет. После гибели брата мы толком и не разговаривали. Да и я был тогда еще подростком. Наверное, дяде Мите стоило поговорить со мной, напуганным юнцом, столкнувшимся лицом к лицу с беспощадной природой. Однако, получив от жизни очередной удар под дых, дядя Митя не сделал этого. Я не винил его за это.

Спустя годы мы практически не виделись с ним. Поздравляли друг друга по телефону с днем рождения и сообщениями с Новым годом. Справлялись о здоровье у его детей ради вежливости, моих двоюродных брата и сестры. Бывало так, что они сами не общались с ним год другой. Особенно, когда у дяди Мити был очередной тяжелый период.

Последний раз, я видел его на похоронах жены.

Он приехал, хотя я и не звал его. Наверное, стоило, но в тот момент я не подумал об этом. Он узнал о горе в нашей семье от родственников и приехал.

– Рад тебя видеть, – сказал он, когда я встретил его на вокзале. – Жаль, что при таких обстоятельствах.

Не помню, что ответил ему тогда. Но помню, подумал, что развела нас смерть моего брата и свела вновь смерть моей жены. Все оставшееся время дядя Митя вел себя тихо и нелюдимо, хотя в другие времена всегда был душой компании. Лишь вечерами, когда заканчивались похоронные хлопоты, мы садились с ним на кухне за столом и полуофициально, опять же из вежливости, делились друг с другом события и успехами прошедших годов.

Он сдержанно вспоминал истории из своей жизни и странные случаи с севера. Я рассказывал, как нашел себя в писательстве детективов и успешно строил карьеру. Я видел, что он не понимает сути и ценности моего занятия, но уважает и гордится. А потом ловил себя на мысли, что после приезда дяди Мити мне стало легче переносить все тяжелые мысли, которые оползнем сошли на меня. Я не смог объяснить себе происхождение этого эффекта, но запомнил его. Наверное, поэтому спустя время принял решение поехать на север, к дяде Мите, потому что там мне было легче. Может быть, попутно и выяснить, почему так.

Иногда я спрашивал себя: «Зачем он приехал?»

Исправить ошибки прошлого? Быть рядом спустя двадцать с лишним лет, когда я снова столкнулся со смертью, потому что не был рядом после гибели брата? Я не стал прямо спрашивать его об этом. Потом этот вопрос затерялся в повседневности.

Я видел, что мама до сих пор не простила брата. Ее холодное «Здравствуй, Митя» красноречиво сказало мне об этом. Думаю, дядя Митя и не просил ее прощения, как не просит прощения человек, который сам не смог простить себя.

После всех похоронных церемоний на кладбище, дядя Митя попросил показать ему могилу брата. Она располагалась неподалеку. Я отвел его к месту захоронения и оставил одного на время. Не хотелось мне к одному горю добавлять еще и воспоминания о горе другом.

Как мама, я не винил его в смерти брата. В конце концов, не дядя Митя лишил его жизни и не его халатность. Но тогда мне было по-юношески обидно, что убитый горем и чувством вины, дядя Митя совершенно забыл, что его младший племянник нуждается в поддержке и опоре. Но вскоре дядя запил, а мама забрала меня домой. С тех пор мы и не виделись.

Всю следующую половину дня, мы провели на пирсе: плавали с Тимофеем на лодке, пытались рыбачить, кормили приплывших к берегу уток белым хлебом. Дядя Митя делал шашлык и коптил рыбу на открытой беседке. Он рассказал, что уже пару лет работает в местной строительной фирме, которая возводит дома из оцилиндрованного бревна. Строго говоря, своими знаниями в этой сфере он и помог местному бизнесмену открыть строительную фирму, но руководить работникам и следить за технологией постройки отказался. Силы уже не те. Вместо этого изготавливал потихоньку дверные и оконные проемы.

– Как дела с алкоголем? – осторожно спросил я, когда дядя Митя особенно разговорился.

– Как с капризной девушкой, – отшутился он. – То люблю, то ненавижу.

Я ухмыльнулся, сделав вид, что удовлетворен ответом. На самом деле перед поездкой я подготовился. Нашел сайт строительной фирмы, позвонил ее директору, сказал, кем являюсь, и поинтересовался о состоянии дяди. Он уверил меня, что уже больше двух лет ни разу не видел дядю Митю подвыпивши, даже на праздниках и корпоративах тот не оставался надолго, а ехал домой.

– Мама до сих пор боится этих мест. Испугалась, когда я сказал, что поедем пожить к тебе на время.

– Женщинам положено бояться, переживать. Они продолжатели жизни. В них заложено это природой.

– Сказала, что из всех мест в стране, я обязательно должен был выбрать эту чертову Карелию. Мне даже самому стало интересно. Почему?

– Она все еще носит в себе горечь обиды. Что не уберег твоего брата. Хотя странно, обычно обида, злость, ненависть, не живут так долго, как и все чувства, они истлевают со временем.

– Почему ты приехал в Карелию, дядь Мить? – повторил я.

– Любой север – суровое место, особенно если ты вплотную сталкиваешься с природой, а не отсиживаешься в городах. Потому здесь чувствуешь себя живым. Наверное, мне не хватало этого чувства – жизни. Вот и уехал в Карелию. Кстати, у вас какие планы?

– Как успеем тебе надоесть, – ответил я. – Думаю, где-то на год. Тима точно удастся устроить в школу?

– Да, я уже договорился. Что сам планируешь делать?

– Деньги у меня есть. Каждый месяц приходит процент с продаж книг. Это не весть что, всегда по-разному, но нам много и не надо. Скажи, когда сможем доехать до твоей квартиры? Когда ты там был в последний раз?

– Не спеши, – сказал дядя Митя. – Пока лето, поживите у меня. Здесь гораздо лучше, места полно. В город еще успеем съездить.

– Как скажешь.

– Как тебя вообще угораздило книги писать?

– Каждый находит свой способ почувствовать себя живым.

Дядя Митя ухмыльнулся.

На столе завибрировал телефон. Номер был незнакомый. Я ждал звонка от издательства, поэтому решил ответить.

– Михаил Александрович? – спросил приятный женский голос.

– Да.

– Вас беспокоят из Министерства Внутренних Дел республики Карелия. Неклюдов Иван Николаевич, министр внутренних дел, хотел бы назначить вам встречу. Завтра в двенадцать часов вам удобно будет подъехать.

– А в чем собственно дело?

– Иван Николаевич хотел бы лично все разъяснить.

– А куда нужно подъехать?

– Управление находится в Петрозаводске.

– Это далековато от меня.

– Мы может прислать за вами служебную машину.

– Нет, спасибо. У меня своя. Вообще мне нужно подумать. Я только приехал…

– Хорошо, – перебила меня женщина на другом конце трубки. – Будем ждать от вас ответ в течение часа. Спасибо.

Она закончила разговор.

– Интересно, – протянул я.

– Кто звонил?

– Из полиции.

– Что-то случилось?

– Да ничего, собственно. Их начальник хочет поговорить со мной. Как они вообще узнали, что я в Карелии?

– Север большой, но людей здесь мало. Новости расходятся быстро.

– И что же я должен сорваться до Петрозаводска по первому их желанию?

– Если с тобой хочет поговорить сам министр, значит дело серьезное.

– Да, меня тот дпсник сдал, наверное. Сказал, что их главный очень любит мои детективы. Узнал, что автор собственной персоной заявился в их края и хочет, чтобы я приехал к нему на поклон. Не люблю я чиновников.

– Даже если и так. Ты хочешь здесь обосноваться на время. А лишние знакомства, тем более такие, никогда не будут лишними.

– Я и сам могу о себе позаботиться.