Читать книгу: «Из записок Лаврентия Берии», страница 6

Глава седьмая

На днях Руденко – вне очереди, или по причине отсутствия других «составов преступления»: не сочинили ещё – стал мне «грузить» авторство книжки «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье».

– Вы признаёте, что присвоили себе чужой труд?

– Ничего подобного! – не задержался я с ответом – и был прав «на все сто».

Да, книжку эту писал не я, да и не собирался писать. Не было у меня таких планов, и никто меня ими не «нагружал». Просто отдельные товарищи на местах «проявили инициативу»: не отставать от Центра и других республик. Ведь к тому времени нарком обороны Ворошилов давно уже написал свой знаменитый труд «Сталин и Красная Армия». Вернее, за него написали, а он «осчастливил» сей труд и его сочинителей личным авторством.

И наше Закавказье не осталось в стороне от почина. В 1934 году в свет вышла книга «Сталин и Хашим» с предисловием самого Нестора Лакобы. Книга была посвящена революционной деятельности Хозяина в Батуми. Но это был, так сказать, политический фон. В основном же в ней рассказывалось о том, как Хозяина скрывал от полиции абхазский крестьянин Хаким Шмырба.

– Скажи, Нестор, зачем тебе это? – первым же делом поинтересовался я у Лакобы, едва только он преподнёс мне один из сигнальных (или авторских, уже не помню) экземпляров. – Тебя попросили?

И я закатил глаза кверху, намекая на «отправителя».

– Ну, что ты! – улыбнулся Нестор. Хитро, так, улыбнулся. – Хозяин не терпит грубого подхалимажа. Так, что это – инициатива с мест.

– А как ты объяснишь такое предисловие? – не отставал я, намекая на характер пролога, больше похожий на панегирик.

– Объясню важностью мероприятия! – как-то сразу перестал улыбаться «соавтор». – Значимостью его для судьбы республики!

Под республикой Лакоба понимал, естественно, не всю Грузию, а только Абхазскую АССР. Услышав ответ, я больше не стал задавать вопросов: и так всё было ясно. Лакоба заручался добрым отношением Хозяина, но исключительно в интересах своей республики. Превознося Хозяина, он тем самым, превозносил и свою маленькую Родину. Ведь к сбережению будущего Хозяина для нужд великой страны оказался причастен не кто-либо иной, а его соплеменник, представитель малого народа и маленькой страны. А чувства национальной гордости у последних хватило бы на все великие страны и народы, вместе взятые!

У Нестора это чувство всегда было приоритетным, подчас затмевая собой все остальные. Не побоюсь обвинений в клевете, но Лакоба был откровенным националистом. И больше всего он защищался не от русских, а от грузин. Очень, уж, ему не нравилась политика «грузинизации» или «огрузинивания» родной Абхазии. Этот человек был твёрдо убеждён в том, что Абхазия – для абхазцев. Нет, он никого не выгонял и не ущемлял, но ключевые посты при нём занимали только «коренные». Возможно, он был прав, но действовать ему следовало, не как тому слону в посудной лавке.

А Нестор был избыточно горячим и прямолинейным для положительного решения такой деликатной проблемы, как «небольшой суверенитет малых территорий внутри большой страны».

Но сейчас – не об этом. О Несторе и его предисловии я вспомнил исключительно в контексте обвинений в свой адрес. Ну, тех самых – насчёт авторства. Как я уже сказал, некоторые товарищи решили не отставать по части здравиц: поветрие было такое. Да и об интересах республики не мешало позаботиться. Вот они и подготовили солидный материал, в разных вариантах названия которого поминалось имя Хозяина. Обеспечение труда документами взял на себя Эрнест Бедия, а «литературную запись» осуществил ректор Тифлисского университета Малакия Торошелидзе при деятельном участии Петре Шария. Следствие как-то «обнесло» Петре наградой, но он, таки, участвовал: мне ли не знать?!

Ознакомить вождя с черновиком труда попросили меня. Подчёркиваю: именно попросили. Я не производил «отъём рукописи». Товарищи верно рассчитали, что вопрос – деликатный, ведь не всякий труд получал, так сказать, «путёвку в жизнь». Я и без Лакобы уже знал, что Хозяину не нравилась грубая лесть, тем более, не основанная на историческом фундаменте. Так, что, от подхода к Хозяину судьба книги зависела не меньше, чем от мастерства авторов.

И вот, в один из приездов Хозяина в отпуск я напросился к нему с визитом, а заодно и с макетом. Вождь прочитал книгу быстро. Можно сказать, проглотил в один присест. Я впервые видел, как целая страница «съедалась» за пару секунд. Не «пробегалась», а именно усваивалась: разбирая недостатки, Хозяин наизусть цитировал абзацы в пятнадцать строк, «убивая» меня не только искусством быстрого чтения, но и феноменальной памятью. Наконец, он оторвал взгляд от книги, и вернул его на меня. Пока он молчал, я успел пару раз побледнеть и столько же – изойти потом. Даже моя тогдашняя субтильность не помешала мне в этом.

Наконец, Хозяин качнул головой, и, как мне показалось, не то утвердительно, не то уважительно. По счастью, это мне не показалось.

– Солидная работа, – «приговорил» вождь. – Нужная и полезная. Только название «подгуляло». «Сталин и Красная Армия», «Сталин и Хашим», «Сталин и Закавказье». Того и гляди, появятся «монументальные труды» «Сталин и мировая революция», «Сталин и остальной мир»! Сколько можно?!

Ожидавшийся мной выброс негатива состоялся. По счастью, не по той причине, по какой ожидался. Но разошёлся Хозяин не на шутку. Правда, и ненадолго. С набором опыта разнообразного общения с вождём, я уже как-то начал привыкать к тому, что за разрядкой всегда наступал покой.

Ну, как это бывает в природе, когда после ливня с громом и молнией на небе появляется солнце, унимается ветер – и наступает благодатная тишина.

В части проявления характера вождь «на все сто» соответствовал природе. Поэтому уже спустя минуту от «сброса эмоций» он был прежним: невозмутимым и даже благодушным.

– Не надо сужать вопрос, товарищ Берия. Не надо ограничивать историю революционного движения личностью одного человека. Она, история – намного богаче и многообразнее. Да и сама работа выполнена именно в таком ключе. В нужном ключе. Поэтому и название должно соответствовать. Ну, как та форма – содержанию. Поэтому оно должно быть масштабнее и академичнее.

Хозяин задумался.

– «История большевистских организаций Закавказья». Как Вам такое название?

Я не успел ответить, а вождь уже корректировал самого себя.

– Пожалуй, лучше будет: «К истории большевистских организаций Закавказья». Даже не так: «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». Почем так скромно? Да, потому, что это – первый опыт подобной работы. Так, сказать, проба пера. Из этой книги читатель получает лишь первое, общее представление о том времени, которое вызвало к жизни большевиков, и о той работе, которую они провели в Закавказье. Это ещё не история: это – опыт истории. Исторический очерк. А полновесную «Историю большевизма в Закавказье» ещё только предстоит написать. Вы не согласны?

Даже если бы я был не согласен… Но я был согласен, о чём так прямо и заявил вождю. Хозяин улыбнулся.

– Хотелось бы поговорить с Торошелидзе. Я его когда-то знал по Тифлису. Нельзя ли его как-нибудь пригласить сюда?

– Можно.

И я рывком поднялся из-за стола.

– ??? – молниеносно отреагировал Хозяин одними глазами.

– Он здесь, батоно.

– Пригласите его, и оставьте нас наедине. До свидания.

Я вышел в предбанник, где меня дожидался бледный, как полотно, Малакия. В этот раз я впервые убедился в том, что муки творчества – ещё не самые большие.

– Малакия, Он хочет видеть Вас.

Бедный Торошелидзе вздрогнул всем телом, и, опустив плечи, побрёл в гостиную, как на эшафот. Отсутствовал он минут десять: Хозяин не тратил время даром и на старых знакомых, даже на отдыхе. Наконец, Малакия вернулся. В отличие от «того» Малакии, на котором не было лица, на «этом» оно было. Только я не смог идентифицировать все его составляющие. Там было всё, в диапазоне от радости до разочарования.

– Ну, и что? – не выдержал я, так как Торошелидзе молчал, как пень.

– Одобрил… под новым названием.

И Малакия «извлёк» из-за спины макет книги. Прощаться с Хозяином уже не было необходимости: он ведь сказал мне «До свидания», да и других ходоков набежало. Поэтому мы с Торошелидзе сразу отправились в Тифлис. Книгу сдали в набор, подписали к печати, и увидел я её уже сигнальным экземпляром у себя на столе. Не скажу, что удивлению моему не было границ: скажу лишь, что оно было, это удивление. Ведь на обложке стояло моё имя. Нет, не в названии, не пугайтесь: в качестве автора.

Я немедленно вызвонил к себе Торошелидзе. Когда он вошёл в кабинет, как всегда, робкий и с очами долу, я бросил книгу на стол.

– Малакия, как прикажете это понимать?

А он только пожимает плечами.

Я не выдержал:

– Ну-ка, выкладывайте, что Вам сказал Хозяин?

Торошелидзе вздохнул.

– Сказал, что книга – хорошая, нужная, на основе подлинных документов. И что написана она хорошим литературным языком. Но в ней есть два недостатка: один – название, другой – фамилия автора.

– …

Это у меня отвисла челюсть, и я остался без текста. Впрочем, я всё сказал глазами. Но – Хозяин?! Так «размазать» человека – интеллигентно,

с юмором, деликатно – мог только он!

Малакия ещё ниже опустил голову: «прочитал мой вопрос».

– Вождь сказал, что книга эта должна иметь политический резонанс. И в обеспечение этого резонанса будет целесообразно, если она выйдет под авторством Первого секретаря. А с меня, мол, не убудет.

Теперь уже вздохнул я: в словах Хозяина заключалась сермяжная правда жизни. Это действительно был тот случай, когда следовало наступить на горло собственной песне. Но на душе легче от этого не стало, у не у Малакии, а у меня. Ведь, если Малакия наступал на горло собственной песне, то я наступал на горло им обоим. Никогда ещё я не оказывался причастным к самозванству, пусть даже и не своим хотением.

Прошу только не считать меня праведником. Как и многие мои коллеги по руководству, я не стеснялся озвучивать доклады, написанные не мной, а, как говорят в Америке, «спичрайтерами». Не стеснялся и не испытывал по этому поводу никаких комплексов: это ведь были доклады ЦК, а не лично Берии, Лаврентия Павловича. Потому что отчитывался я не только за себя, но и за всех остальных. Даже в тех случаях, когда отчитывался только за свою работу, а все остальные присутствовали в формате «и мы пахали».

Но этот случай был… не тот. Это был авторский труд, а не доклад анонимного спичрайтера. Да и перед Торошелидзе было неловко: я знал Малакию не один год, и питал к этому человеку искреннюю симпатию. Но что теперь можно было сделать? Для того, что отыграть ситуацию назад, следовало быть либо безумцем, либо дураком! А мы с Торошелидзе не относились ни к тем, ни к другим. Ни он, ни я не являлись людьми не от мира сего. Мы были «тутошние». Поэтому нам оставалось… лишь оставить всё, как есть. Всё, что я мог сделать, это отказаться от гонорара в фонд пятилетки. Ну, а Малакию я изыскал возможность премировать «по другой линии». Я просто обязан был хоть как-то «снять камень» и «замазать грех», пусть и не совершённый мной, а лишь «записанный на меня».

15 марта 1935 года в «Правде» был опубликован Указ ЦИК СССР о награждении Абхазской ССР орденом Ленина. Ордена Ленина удостоили и Нестора Аполлоновича Лакобу. Нестор не просто радовался – он был горд за себя и за Абхазию. Но ещё больше он гордился тем фактом, что высшей награды Абхазия удостоилась раньше Грузии. Я без задних мыслей и «камня за пазухой» поздравил хорошего человека с заслуженной наградой. Да и почему бы мне его не поздравить? Ведь это была не только его награда, но и отчасти моя, как первого руководителя всего Закавказья.

Что же до Грузии, то я не завидовал Нестору. Что-то подсказывало мне, что и наш орден – не за горами. Да, что, там, «что-то»: за это говорили наши показатели. По многим из них Грузия выходила на первое место среди всех республики Закавказья. Так, что наш орден уже «был в дороге».

И я не ошибся: уже в следующем году, на пятнадцатилетие Грузии, Знамя республики украсил заслуженный орден Ленина. Я подчёркиваю: не «юбилейный», а именно заслуженный. Тогда же ордена Ленина был удостоен и я. Его мне вручили в один день с Лакобой. Не скажу, что это обстоятельство сильно обрадовало Нестора Аполлоновича. Думаю, что по двум причинам. Во-первых, Грузия быстро «догнала по регалиям» Абхазию. Во-вторых, Лакоба предпочёл бы раздельное награждение. Он явно считал, что его пригласили так, как приглашают на свадьбу бедных родственников: из жалости. Он чувствовал себя не просто чужим на празднике жизни, как сказал бы Остап Бендер. Он находился рядом со мной, как на чужом празднике.

Честно говоря, мне было обидно. Я ведь ему не завидовал. Больше того, именно ЦИК республики, ЦК партии и Заккрайбюро – проще, говоря, я – ходатайствовали о награждении Лакобы в тридцать пятом после Указа с орденом Ленина. Я не понимал, почему в Москве тянут с вручением, но зато видел, как болезненно переживает Нестор эту заминку. Он вообще был человеком нервическим и ранимым. И в декабре 1935 года ЦИК СССР «изыскал резервы», и Нестора Аполлоновича наградили орденом Красного Знамени. Пусть даже это награждение было за «дела давно минувших дней, предание старины глубокой», зато орден вручили оперативно: сразу. Так сказать, «заполнили паузу» с вручением ордена Ленина. А Хозяин даже расщедрился на именной подарок: даровал Нестору свою фотографию с трубкой и надписью «Товарищу и другу Лакобе от Сталина. 7.12.35». И мужик немного успокоился.

После этого я никак не мог подумать, что наше одновременное «декорирование» он воспримет как «ложку дёгтя» и даже плевок. Как говорится, «вот и делай людям добро»! Хотя, мне кажется, всё к тому и шло. Выдвигая меня на партийную работу, Лакоба, вероятно, рассчитывал на то, что наши отношения с ним будут строиться по принципу «старший брат – младший брат». «Старший», естественно – он. То есть, мне заранее отводилась роль человека, который обречён на перманентное совершение ошибок – и перманентное же обращение за помощью к «старшему брату». Было в Несторе такое менторское начало: всех «научать жизни и светлому пути». Нет, он был человеком бескорыстной и щедрой души, и протекцию оказывал без дальнего прицела. Просто он не мог думать иначе: я – начинающий партработник, он же на этом деле «съел собаку», и не одну, а «всех в округе».

Но, когда он увидел, насколько круто я взялся за дело и за людей, и когда он увидел, что это начало приносить не только жалобы на меня, но и результаты, его отношение стало меняться. Его отношение ко мне. Проще говоря, он стал ревновать меня к успеху. Раньше он считал себя единственным светочем Закавказья и непререкаемым авторитетом для Москвы по всем нашим делам. И вдруг какой-то мальчишка начинает составлять ему конкуренцию! Ну, это он так думал, а я не конкурировал с ним: я работал. Но, попробуй переубедить убеждённого, особенно после того, как он заметил, что ко мне стали уже прислушиваться и в Москве!

Так что, началось это, как говорится, «не сегодня и даже не вчера». А тут ещё местные товарищи поддержали не лучшее начинание Москвы, и через трудовой коллектив продавили решение о присвоении Тифлисскому ремонтному заводу имени Берии. Повторяю: это была общая практика, не с меня это началось, и не мной закончилось. На чём только не стояло имя Хозяина и его ближайших соратников: Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина, Кирова! Да на Кавказе я не был «первооткрывателем»: тот же Микоян давно меня обскакал. Но для Нестора это присвоение было, как красная тряпка для быка. Хотя и он сам не был «безгрешен» по этой части.

Честно скажу: мне это «поминание всуе» было ни к чему. И не потому, что – такой скромняга. Но я считал и считаю, что коммунистам негоже уподобляться древнеримским императорам и египетским фараонам. После смерти – пожалуйста, если потомкам будет угодно! Но при жизни – ни-ни! Иначе чего стоят все эти разговоры о партийной скромности?!

Я, конечно, в курсе «исторических традиций» и «всего такого». Так повелось ещё с Троцкого, которому оказалось мало Гатчины и Юзовки, и он ещё и на Царицын покушался со своим псевдонимом! И я, конечно, помню слова Хозяина, сказанные писателю Лиону Фейхтвангеру в ответ на замечание об избытке портретов «человека с усами»: «У нас и любят, и ненавидят до самозабвения!». За точность не ручаюсь – нет под рукой первоисточника для сверки – но по смыслу верно.

Может, и так. Может, и прав Хозяин. Ведь, чем ниже культура общества, чем неразвитее его самосознание, тем больший восторг вызывает самоуничижение перед лицом кумира. Возможно, именно поэтому у нас, куда ни плюнь, обязательно попадёшь в именной город, в именную улицу, в именной завод. И бороться с этим нет никакой возможности: как говорится, «не поймут». Точнее, поймут, но совсем не так, как тебе хотелось бы. Да ещё с оргвыводом. А, может, и с «оргвыносом». Словом, классическая ситуация, когда «плетью обуха не перешибёшь».

Во всяком случае, убедившись в бесполезности, а то и чреватости, я не стал ни «перешибать», ни «идти против течения». Вместо этого я «поплыл по течению» – и с конца тридцать четвёртого имя Берии полезло на все свободные (или освобождающиеся) вывески. Так, следом за Тифлисским ремонтным заводом, имени Берии удостоились Тифлисский и Бакинский вагоноремонтные заводы, Агаринский сахарный, драмтеатр в Поти, школы, колхозы, совхозы. Даже Ереванская площадь столицы Грузии – и та стала Бериевская!

С тридцать пятого года портреты Берии в газетах Закавказья – обычное дело. Я поначалу выговаривал редакторам, а затем плюнул на это дело: ведь «у нас и любят, и ненавидят до самозабвения»! Кроме того, подхалимы всегда имели на руках «убойный козырь»: «народ требует»! Всё чин чином: протокол общего собрания, единогласное «за», ходатайство в партком, ходатайство в райком, ходатайство в ЦК, ходатайство в ЦИК! Да и Москва благосклонно кивала головой: вожди на местах рассматривались там, как стержни, как арматура общества и политики ЦК ВКП (б). Так, что никто не выступал против «маленького культа маленьких вождей».

Поэтому к своему пятнадцатилетию Грузия подошла «под мудрым руководством своего испытанного вождя, верного соратника великого Сталина – товарища Берии». Под «таким соусом» нам с ней – мне и Грузии – просто нельзя было не дать по ордену. Только и к ордену, и к дифирамбам я относился «философически». Потому что человеку с головой нельзя иначе. Если, конечно, он хочет и дальше носить эту голову на плечах. Ибо, как глянешь вокруг – «иных уж нет, а те далече»! А все были такие «члены», «соратники» и «орденоносцы», что дальше некуда! А, оказалось, есть, куда, и много дальше! Много дальше самого Магадана! Вот она – сермяжная правда жизни…

Глава восьмая

В такой ситуации – и из неё тоже – есть только один выход: работа. Работа до седьмого пота и кровавых мозолей, и не всегда чужих! Конечно, отчасти я согласен с установкой «Сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя». Только не надо её абсолютизировать. Заиметь авторитет у Хозяина так же просто, как и потерять его. И ни интригами, ни «облизыванием монаршего зада» его не укрепишь – только делами.

Поэтому мне смешно – и, вместе с тем, обидно – слышать от Руденко вольный пересказ «ветеранистой» байки о том, как «этот беспринципный интриган, злодей Берия втирался в доверие к вождю». Я имею в виду ту, двадцатилетней давности, историю с «выстрелами в сторону катера с вождём на борту». Казалось бы, ещё тогда из этой истории выжали всё, до последней капли. Но нет: снова вытащили из архива, «стряхнули пыль» – и «обряжают в состав преступления». И преступления не того, кто произвёл эти злополучные выстрелы: преступления «негодяя Берии»!

Якобы Берия инсценировал покушение на вождя с тем, чтобы «мужественно заслонить его своей грудью». Прямо не Берия, а Генрих Гиммлер! С той лишь разницей, что тот «заслонил фюрера» от холостого патрона. Но в нашем-то случае стреляли боевыми! Зачем же делать из Берии дурака?! Получается, что я «имитировал» покушение с боевыми патронами, да ещё с огнём на поражение! Это, что: я должен был заслонить вождя от настоящей пули?! Значит, его спасти, а самому «крякнуться»… из карьерных соображений?! Ну-у, «граждане народные заседатели»! Ладно, Москаленко. Что с него возьмёшь: «ать-два, левой!». «Унтер Пришибеев» – он и есть «унтер Пришибеев»! Но Руденко-то, профессиональный юрист – куда?!

Нет, конечно, дыма без огня не бывает. «Огонь» был и в том случае, и не только ружейный. Но его функции «исполнял» обычный бардак. Хозяину внезапно захотелось совершить «променад» по морю. Охрана и принимающая сторона не успели «пополнить» заявку на прохождение судов в погранзоне ещё и этим прогулочным катером. Ну, вот, приспичило Хозяину! Обойти зону погранзаставы «Пицунда» нет никакой возможности: это, так сказать, наш «караванный путь». Ну, и естественно: как только катер оказался в зоне, пограничники сверились с часами и со списком, и попросили катер пристать к берегу. Как попросили? Выстрелами, конечно! Только не в сторону катера, а в воздух! Не по носовому, не по кормовому срезу – в воздух! Кто распорядился? Тот, кому и положено: командир отделения пограничников по фамилии Лавров.

Как состоявший в свите вождя, я, разумеется, видел и слышал, что это – по нашему адресу, но не по наши души. По этой причине мне не было нужды валиться на Хозяина с воплями: «Берегись!». Тем более что я буквально на днях облачился в новую «униформу». Как говориться, была нужда пачкаться: надо беречь вверенное имущество!

Что было потом? Кстати, Хозяин, разобравшись, просил, чтобы ничего не было. Но «до Бога высоко, до царя далеко». А ещё: «государи на Руси святы, это воеводы – супостаты». Это я к тому, что, как только Хозяин убыл, из Москвы тоже кое о чём «попросили». А именно: «разобраться» с начальником оперативного сектора, а заодно и председателем ГПУ Абхазии Микеладзе. «Попросили» так настойчиво, да ещё с таким намёком на перспективы в случае неисполнения просьбы, что товарища пришлось немножко понизить в должности – для его же блага.

И вот тут он «не въехал». Полагая, что ему «шьют политику» – этому делу всегда предшествовало отстранение с понижением – Микеладзе «отошёл от генеральной линии». Вместо того чтобы придерживаться официальной версии, он «сознался» в том, что «в качестве начальника ГПУ Абхазии решил отдохнуть на берегу с женщинами, а потом увидел пограничный катер, и решил его остановить». Как начальник оперативного сектора, он имел такое право. И, вот, «по версии номер два» стал он палить в воздух – с тем, чтобы катер пристал к берегу, и взял на борт «внеплановую группу отдыхающих».

Не сориентировавшись в обстановке, Микеладзе решил, что ему будет выгоднее пойти по статье «за бытовое разложение», чем за покушение на вождя. Струхнул малый – и вбил себе в голову, что Хозяин уже отдал распоряжение «взять диверсанта в разработку». А страх, как вы сами понимаете – основной производитель фантазий «минорного плана». Словом, нафантазировал начальник ГПУ Абхазии «на полные штаны добра». Просто не черноморский казус, а чеховская «Смерть чиновника»!

Разумеется, ни один человек в здравом уме – прежде всего, сам Хозяин, как «несостоявшаяся жертва» – не приняли всерьёз этот нелепый инцидент. Но мои «доброжелатели», воспользовался нестыковкой и тем, что Микеладзе всего лишь понизили, тут же пустили в ход байку об инсценировке, которую якобы организовал Берия. Пришлось «удовлетворить просьбу» недальновидного Микеладзе: уволить его «за моральное разложение». Ну, чтобы ему не «пришили политику», а заодно и «утолить жажду крови» «доброжелателей».

В итоге, как ни хотел я укрыть мужика от незаслуженной кары, а не смог. На него уже «положили глаз», «зачислили в штат» и «поставили на очередь на занятие вакантного места „врага“ народа». Его «состояние в резерве» было теперь лишь вопросом времени: «стоявший» был обречён на то, чтобы «состояться». К сожалению, таковы законы жанра, и совсем не детективного…

Конец тридцать шестого был омрачён концом моего старшего друга Лакобы. И пусть к тому времени сам Нестор уже не хотел быть моим другом – по соображениям, о которых я сказал выше – сам я продолжал считать его таковым. Разумеется, при этом я не идеализировал наши отношения, которых в значительной степени уже и не было. Во всяком случае, тех, прежних отношений времён двадцатых-начала тридцатых годов. Лакоба всё больше уходил не только от меня, но и в тень. В тень Хозяина. Культ вождя был ему, как нож в сердце, или как соль на раны. Хотя сам Лакоба не возражал против собственного маленького культа в рамках отдельно взятой республики. Зато каждая здравица в честь «Большого Грузина» поднимала теперь в нём «волну праведного негодования», которая на поверку оказывалась самой обыкновенной желчью от зависти к преуспеянию другого.

Нестору уже было мало ревновать к успеху меня, потому что в его глазах я был слишком мал для большой ревности. И он замахнулся на «самый верх». Нет, я не собираюсь «наводить тень на ясный день». В смысле: «клепать» на Хозяина. Но ведь слепых и глухих на партийном Олимпе не водилось. Народ видел, как «нравственные мучения» Лакобы постепенно начинают перерастать в брюзжание. И, ладно бы, в бытовое: на политической основе! Нестор заговорил о зажиме критики, о диктатуре, но не пролетариата, а одной личности, о необоснованных репрессиях, о «руке Москвы». Словом, повёл себя в духе героического корректировщика огня – того самого: «Вызываю огонь на себя!».

Только корректировщик совершает подвиг, а Нестор совершал глупость. Никто его не подсиживал, никто его не определял ни «в козлы отпущения», ни на «заклание». Не лез бы мужик на принцип, как на рожон, то до сих пор бы почивал в президиумах. Доказательство? Сколько угодно! Да, вон, хотя бы то, что «ближе всех лежит»: в том же тридцать шестом Хозяин намечал поставить Лакобу наркомом внутренних дел вместо зарвавшегося Ягоды. Увидел, что Лакоба «исходит принципиальностью», и решил направить её на доброе дело. Но Лакоба отказался. Но, хоть отказался он и в частном разговоре, а я знал об этом.

И ведь в предложении Хозяина не было ни «второго дна», ни грана коварства. Он лишь увидел, что настало время «чистить авгиевы конюшни». По части принципиальности Лакоба был для него непререкаемым авторитетом, а в последнее время Нестор и вовсе «ударился в правдоискательство». Вот, Хозяин и предложил ему «поискать правду под завалами уголовных дел». И правильно: один из самых ответственных постов в государстве, и, как раз, «по плечу» и «по настроению».

Мне кажется, что Нестор не просто отказался, а с прицелом на какой-нибудь фортель. Что-нибудь в духе «шибко идейного революционера» – де-факто капризной барышни – вроде тех, что выкидывали в разное время Рыков, Каменев, Бухарин, Томский. Ну, тогда, когда они «становились в позу», напяливали на себя «венец мученика из мягкого заменителя тёрна» – и отказывались от должностей. Отказывались, по сути, вымогая привилегии на слова и поступки, а также иммунитет от ответственности за них. Думается, что Нестор был готов двинуть этим путём. Только ничего революционного в таком его поступке я не усматривал, потому, что ничего, кроме обиды за собственное «эго», в нём и не было бы.

Хотя некоторые объективные моменты для усугубления его состояния имели место. Так, постановлением ЦИК СССР от 17 августа 1936 года Тифлис был переименован в Тбилиси, а Сухум – в Сухуми. Никакой политики в этом решении не было: рутинная ономастика. Названия всего лишь приводились в соответствие с историческими традициями, да и «редакция» местных жителей давно уже переименовала эти города. Но Лакоба усмотрел в этом очередное проявление «грузинизации» Абхазии. Он был против «уточнения названия» Сухума, ссылаясь на то, что это вызовет нездоровые настроения в абхазском народе. Нездоровые настроения в грузинском народе, которые давно уже имели место быть по этому поводу, его как-то не интересовали.

Мнение Лакобы выслушали, но и только. Честно говоря, я сам был в числе тех, кто «и только». Политика Лакобы на автономное существование Абхазии не встречала одобрения не только в Грузии, но и в Москве. Ведь ещё наш великий Георгий Саакадзе в обоснование необходимости единства предлагал удельным князькам сломать пучок стрел. Я не сомневался в том, что Лакоба, как говорится, «спит – и видит» сначала Грузинскую федерацию, а затем и союзную республику Абхазию. Не зря же он при каждом удобном и неудобном случае напоминал о том, что Абхазия приняла российское подданство задолго до Грузии, причём, самостоятельно, а не в составе Картлинского царства!

Отказ для Нестора стал таким болезненным ещё и потому, что в тридцать шестом готовилось принятие новой Конституции. С точки зрения Лакобы – самое удобное время «подкорректировать территориально-государственное устройство Грузии». Нет, в союзном масштабе Лакоба, разумеется, не был сепаратистом. Обеими руками, сердцем, душой и всеми её фибрами он был за Союз, за Советскую власть. Только количество союзных республик он мечтал увеличить ещё на одну штуку – на Абхазию. И вдруг – такой афронт: даже столицу «будущей суверенной» Абхазии переделали на грузинский лад!

А тут ещё, буквально двумя днями после этого, в «Правде» была опубликована моя статья «Развеять в прах врагов социализма». Говорю сразу: опубликована, но не моя. Я всего лишь «подмахнул за автора». Нет, отдельные мысли там были мои – в связи с событиями, как в центре, так и у нас. «Заваривалась каша» – и отмолчаться было нельзя. Мне так прямо и намекнули из Москвы. Ну, о желательности моей статьи с твёрдо обозначенной позицией, с откровенной точкой зрения.

Просьбу о «желательности» я уважил, а, вот, насчёт «откровенной точки зрения»… Если она там и была, то, как и статья, не моя. Точнее, не вполне моя. В статье была расхожая, идеологически выдержанная точка зрения. Словом, я высказался «как все». В действительности, у меня были несколько иные взгляды. Да, я считал и считаю, что фракционерам не место в партии. Но это не значит, что им не место и в жизни тоже! Ни к чему было «городить огород» из бесчисленных заговоров, один «страшнее» другого! Товарищей «бывших» нужно было всего лишь идейно разгромить и, так сказать, «обезоружить», но «без рукоприкладства». Это ведь только загнанных лошадей пристреливают!

Не скрою: я не испытывал симпатий к Бухарину, Рыкову и прочим «вечно недовольным». В последние годы они больше говорили, чем делали. Больше работали языком, чем руками. И всё время, как капризные барышни, домогались для себя каких-то преференций или хотя бы всеобщего внимания. Но я не верил в то, что они «метили на царство»! Я не верил в то, что эти болтуны – а болтали они действительно всякое – способны на организацию заговора, тем более серьёзного, а не кухонных посиделок. Ну, вот, не способны они были на это! Они способны были только болтать! Мужики давно «вышли в тираж», их «поезд давно ушёл», но они всё ещё грезили прошлым!