Читать книгу: «В пучине гражданской войны. Карелы в поисках стратегий выживания. 1917–1922», страница 5

3.4. Июльский съезд в Ухте и проекты национальной автономии

Как видим, в карельских регионах существовал значительный разнобой мнений по отношению к национальным и административным перспективам развития Российской Карелии. Поэтому Ухтинский съезд, состоявшийся 12–13 июля, не был единодушен в принятии решений. По подсчётам организаторов, в съезде участвовали депутаты, представлявшие треть населения Беломорской Карелии – до девяти тысяч человек¹⁷⁴. Здесь были делегаты от всех поселений Ухтинской волости, а также от Вокнаволоцкой, Тихтозерской, Кондокской и Панозерской волостей. Прислали своих представителей и карелы, работавшие на строительстве Мурманской железной дороги. Съезд был приурочен к традиционному православному празднику – Петрову дню (дню Петра и Павла), который начинали отмечать 29 июня (12 июля), и празднование обычно продолжалось два-три дня.

Записи прений участников съезда, увы, не сохранились, поэтому нам невозможно представить себе, как проходило обсуждение насущных для карел вопросов. По косвенным свидетельствам можно судить о том, что дискуссии были бурными: Пааво Ахава, вернувшись со съезда, писал Митро, что речей было много, и прения были живыми¹⁷⁵. Обратимся к содержанию решений съезда. Они показывают, что Карельское просветительское общество и собравшиеся в Ухте карельские представители перешли от планов национально-культурной автономии к идее национально-территориальной автономии, то есть создания самоуправляющегося карельского региона внутри России. Будущему Учредительному собранию адресовались нижеследующие заявления съезда.

На основе Архангельской и Олонецкой Карелий должна быть создана особая административная область, которая будет названа Карельская или Карельско-Северная. Границы области предлагались следующие: на юге по реке Свири, на востоке по Онежскому озеру, Выгозеру, реке Выг и Белому морю, на севере – по линии, соединяющей Кандалакшский залив и финляндскую границу, а на западе – по границе с Финляндией и Ладожскому озеру. Впрочем, допускалось в будущем и специальное решение по границам области, которое разработала бы особая комиссия, назначенная Учредительным собранием (в комиссии должно было быть одинаковое число карел и русских). Разграничение полномочий предлагалось такое: общими с Россией будут финансовые, почтовые, военные и судебные дела, тогда как все остальные стороны жизни будут подчиняться областной администрации. Сюда будут относиться административные, аграрные и инфраструктурные вопросы, сфера образования, здравоохранения, торговли, промышленности и налогов. Автономизация должна была коснуться и дел церкви: на той же территории предполагалось создать Карельскую епархию.

В резолюции съезда подробно описывалась система органов управления будущей карельской автономией – от деревенской сходки как низшего звена до Главного совета (промежуточные звенья – волостной совет, уездный совет и сейм). Несомненно, в этой схеме проглядывают как черты земского самоуправления, так и финская система органов власти. Однако самые насущные вопросы обнаруживаются в конце протокола. Во-первых, это давно ставший для крестьян болезненным земельный вопрос. В протоколе говорится: «…необходимо, чтобы внутри области все земли с лесами и со всеми возможными природными богатствами и все озёрные и речные воды с порогами, как и прибрежные части морей, уступались бы без вознаграждения на вечные времена в народное владение в этой проектируемой административной области». Половина всей этой обобществлённой земли должна быть передана «в вечное потомственное владение» местному населению, четверть делится между волостями, и оставшаяся четверть остаётся во владении области. Анализируя суть этого проекта земельной реформы, Стейси Черчилль справедливо замечает: обобществление земель и лесов Карелии делало бы невозможным для финнов, буде Карелия была присоединена к Финляндии, завладение этой землёй, – а значит, объективно проект был направлен против «панфинской» идеи¹⁷⁶.

Отдельно выделялись проблемы, решения которых участники съезда ожидали от Временного правительства незамедлительно. Это – тот набор экономических и национальных требований, который уже прозвучал в 1905–1906 годах и был повторен в адресе к Временному правительству: введение обучения и церковных служб на местном языке (для чего, в частности, следовало создать соответствующие учебные заведения и школы с обучением на родном языке), сооружение дорог из Финляндии и от Мурманской ж/д линии в Российскую Карелию и улучшение судоходных путей, устранение таможенных пошлин между Финляндией и Россией, а также проведение почтового сообщения и телеграфных и телефонных линий в Беломорскую Карелию¹⁷⁷.

Таким образом, как видим, несмотря на подробно расписанный проект национально-территориальной автономии, наиболее насущными проблемами карелы по-прежнему считали нерешённые экономические вопросы, из-за которых, как они прекрасно сознавали, не осуществлялось развитие их региона и ухудшалось их благосостояние. Нет сомнения, что и проект автономной области, и стремление перейти к самоуправлению имели своей конечной целью облегчить возможность проведения реформ. В способность ослабевающей центральной власти хоть в чём-то улучшить сложившуюся тяжёлую ситуацию верилось всё меньше.

Необходимо напомнить, что аналогичные съезды с похожими решениями проходили в 1917 году почти во всех национальных регионах России. «Требования автономизации, – пишет исследователь аналогичных процессов в Молдавии, – становились привлекательны по мере того, как массы уставали от политической смуты, от некомпетентности и неповоротливости Центра»¹⁷⁸. При этом, как справедливо отмечает Т. Ю. Красовицкая, именно этнос выступал в условиях нестабильности как аварийная группа поддержки, как группа обеспечения экономических и политических преимуществ. Принадлежность к группе соплеменников давало человеку чувство защищённости¹⁷⁹. Однако вплоть до большевистского переворота национальные регионы (за редким исключением) не ставили вопроса об отделении от России.

Поэтому не должно удивлять, что идея национальной автономии вызывала интерес в разных карельских регионах, – и не обязательно в русле предлагаемой Карельским просветительским обществом политики. Известно, например, что за месяц до Ухтинского съезда, 14 июня вопрос об автономии Карелии был вынесен на чрезвычайное заседание Олонецкого губернского земства и вызвал «большие прения», захватившие и следующий день. Настроения гласных были в целом единодушными: они выступали против раздела губернии по национальному признаку и считали карел неготовыми к самостоятельной государственности (гласный Кищенко пространно аргументировал это тем, что у Карелии нет «ни письменности, ни литературы, ни культуры, ни истории, ни государственных деятелей – карел»). После дальнейшего обмена мнениями пришли к заключению, что карелы не склонны к автономии, желают жить вместе с русскими и составлять с ними единое целое. Была принята следующая резолюция:

«1). Карелия должна быть тесно связана с Россией.

2). В культурно-просветительном отношении губернское земство должно широко идти навстречу карелам»¹⁸⁰.

Мы не можем судить, каков был процент карел в составе губернского земства, – но, судя по публикации, своей альтернативной позиции они не высказали. Поэтому интересно посмотреть, как шло обсуждение вопроса об автономии в карельских регионах. Сохранились воспоминания ребольского общественного деятеля и главы продовольственной комиссии в 1917 году, сторонника «панфинской» линии Пекки Кюёттинена, которые могут дать некоторое представление о дискуссиях, происходивших в 1917 году в Реболах. Не называя, к сожалению, конкретных дат, он сообщает, что вопрос карельской автономии неоднократно ставился на обсуждение на общих и земских собраниях и вызывал сильные споры. Речь, несомненно, идёт о весне, лете и осени 1917 года¹⁸¹.

Так, на втором из земских собраний, состоявшихся здесь после Февральской революции (первое было признано не соответствующим новым законам), обсуждался вопрос введения обучения финского языка в школьную программу. Для Ребол этот вопрос был актуален – как мы уже писали, волость была тесно связана с Финляндией экономически. Тем не менее состоялась бурная дискуссия, в ходе которой «русские и их компаньоны» противостояли этому предложению. Было, однако, принято решение во всех школах по часу в день преподавать финский. Кюёттинен прокомментировал: «Мы добились первой победы на национальном фронте».

Вопрос карельской автономии обсуждался в Реболах постоянно, и сформировалась группа её сторонников (помимо Кюёттинена, в неё входили ещё четыре активиста). Жёстко противостояли этому сторонники «прорусской» линии, в частности, местный священник, и одновременно с этим на политическую арену стали выдвигаться большевики, которые «начали потихоньку сеять бурю». Они заявляли, что идея карельской автономии – это капиталистическая «буржуазная» инициатива. Начали звучать голоса о том, что «моржей» – буржуев нужно убивать, они только и хотят, что отдать карельский народ в новое рабство. Только в союзе с большевиками мы добьёмся настоящей свободы, внушали их сторонники. «В конце концов, – замечает Кюёттинен, – обе эти группы нашли друг друга и слились вместе против нас, национально мыслящих карел». Хотя народ, по словам мемуариста, относился к «национально мыслящим карелам» с симпатией, коммунисты и священник (Кюёттинен называет его «черносотенным») действовали активно. Листовки и агитационная литература, сетует Кюёттинен, поступают бесперебойно, и многие слабые духом подпали под обаяние «свободы» и больших обещаний.

Постоянно и безнадёжно ухудшавшаяся ситуация, понимание того, что в управлении Россией царит полный хаос, приводили ко всё более отчётливому стремлению обособиться от летящей в пропасть страны, найти свой, отдельный выход из тупика. В декабре 1917 года гласными в губернское и уездное земские собрания были избраны в Реболах Г. П. Григорьев и Ф. В. Нечаев. Им были даны наказы – при подходящем случае поднять вопрос о карельской автономии. Кюёттинен утверждает, что Повенецкое земство решило как можно энергичнее работать на осуществление этого плана¹⁸². Однако ситуация вновь изменилась – после большевистского переворота стало ясно, что стратегию и политическую линию нужно менять.

Глава 4
Олонецкая Карелия под властью Советов

4.1. После Октябрьского переворота

Первые советы появились в промышленных центрах Олонецкой и Архангельской губерний ещё весной и летом 1917 года¹⁸³. После Октябрьского переворота процесс пошёл семимильными шагами, и к марту 1918 года советская власть широко распространилась в населённых карелами уездах Олонецкой губернии. Носителями революционных идей стали здесь, как правило, демобилизованные, возвращавшиеся с фронтов солдаты и младшие офицеры¹⁸⁴. Распускались губернские и земские учреждения, которые повсеместно заменялись комиссариатами и советами. Уездные земские управы прекратили свою деятельность к лету 1918 года¹⁸⁵. В деревнях Олонецкой губернии на общих собраниях провозглашалось создание советов. При этом, как справедливо подчёркивает Сергей Яров, «многие крестьяне не воспринимали Советы как некие совершенно новые органы. Они оценивались ими, скорее, как преемники прежних структур власти»¹⁸⁶. Эту же точку зрения разделяет Людмила Новикова, которая отмечает, что обычные жители и низовые политические лидеры часто вообще не видели различий между советами, земствами и другими формами самоуправления¹⁸⁷. Это объясняет ту лёгкость, с которой многие крестьянские общества заменяли земства советами, как это произошло, например, в Повенецком уезде и Толвуйской волости, где земские собрания были просто переименованы в уездные и волостные советы¹⁸⁸. В Беломорской Карелии эти процессы проходили медленнее в связи с очень плохой инфраструктурой и труднодоступностью деревень.

Поначалу советы даже приветствовались крестьянами, так как они обещали дать и дали землю. На третьем Олонецком губернском съезде советов, проходившем в конце января – начале февраля 1918 года, была принята резолюция по земельному вопросу, согласно которой вся земля объявлялась общенародным достоянием, и только крестьянам присваивалось право перераспределения земель¹⁸⁹. С весны 1918 года в уездах и волостях начался уравнительный передел земли.

Однако решительные первые преобразования большевиков, проводимая ими политика жёсткого разделения общества на классы взорвали ситуацию. Как показывают современные исследователи, именно аграрная политика Советского государства, «сводившаяся к принуждению и нередко насилию над деревней», стала причиной массового крестьянского повстанчества, охватившего всю страну¹⁹⁰.

4.2. Политика продовольственной диктатуры в карельских районах Олонецкой губернии

Роль детонатора, приведшего к социальному взрыву в российской деревне, сыграла политика продовольственной диктатуры, начатая советским правительством весной 1918 года. Напомним коротко её основные истоки и причины. Первая мировая война подкосила сельское хозяйство России, поэтому с 1915 года в стране проводилась политика фиксированных цен на хлеб для правительственных закупок, в 1916-м во многих губерниях была введена карточная система, а с начала 1917 года власти прибегли к политике хлебной развёрстки¹⁹¹. Временное правительство законом от 25 марта 1917 года ввело хлебную монополию, и к осени 1917 года почти всю территорию Европейской России охватил продовольственный кризис. По справедливому замечанию В. В. Кондрашина, «голод превращался в реальный и всё более значимый фактор развития событий в стране в целом»¹⁹².

Следует отметить, что начиная с весны 1918 года все события в Карелии разворачивались на фоне угрозы наступления тотального голода. Летом 1917 года в России был плохой урожай, и, кроме того, земледельческие районы, кормившие ранее всю страну (Украина, Сибирь, юг России) были в руках противников советской власти¹⁹³. Председатель исполнительного комитета Олонецкого уездного совета М. Чубриев вспоминал, что уже с января 1918 года «продовольственный вопрос у нас с каждым днём всё больше ухудшался, с каждой волости слышались голоса, что надо принять какие-нибудь меры». В мае 1918 года «в Туломозерской волости на границе с Финляндией уже 2 ¹/₂ месяца питались овсяной мукой пополам с опилками и мхом»¹⁹⁴.

Перед большевиками встала неотложная задача спасения населения страны (прежде всего промышленных центров) от тотального голода. Кондрашин отмечает, что введение продовольственной диктатуры было единственным возможным средством выхода из сложившейся ситуации. Он пишет: «Товарный голод, низкий урожай 1917 г., потеря ряда крупнейших зерновых районов страны вследствие гражданской войны и Брестского мира делали невозможными все остальные варианты»¹⁹⁵. 9 мая 1918 года вышел Декрет, подтверждающий государственную хлебную монополию (объявленную Временным комитетом Государственной думы) и воспрещающий частную хлебную торговлю. 13 мая 1918 года появился Декрет ВЦИК и Совета народных комиссаров (СНК) «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими». Этим декретом были развязаны руки низовым советским органам, и логичным продолжением этой политики стало создание репрессивных органов, получивших карт-бланш на действия в деревне: комитетов бедноты и продотрядов.

Ключевым инструментом аграрной политики советской власти стали комбеды. 11 июня 1918 года ВЦИК принял «Декрет об организации и снабжении деревенской бедноты». Согласно декрету, местные советы учреждали волостные и сельские комитеты бедноты. Избирать и быть избранными в комитеты бедноты могли деревенские жители, «за исключением заведомых кулаков и богатеев». В задачи комбедов входило: учёт и распределение хлеба, предметов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий, оказание содействия продовольственным органам в изъятии хлебных излишков у зажиточных крестьян, снабжение продовольствием городов и Красной армии¹⁹⁶. Проведение этого декрета в жизнь было сопряжено со значительными трудностями, и первоочередной задачей советского руководства явилось утверждение его на местах. В Карелии декрет обсуждался на IV (чрезвычайном) Съезде советов Олонецкой губернии, который проходил в Петрозаводске с 25 июня по 4 июля. Олонецкие советы были представлены 189 депутатами, из которых 62 были большевиками, 47 – левыми эсерами, а 80 – беспартийными¹⁹⁷. Несмотря на количественный перевес, большевики не сумели утвердить декрет советской власти, а принятая резолюция отвергала создание комбедов и продотрядов¹⁹⁸. Левые эсеры мотивировали свою позицию тем, что организация продотрядов и введение продовольственной диктатуры вызовет гражданскую войну между городом и деревней¹⁹⁹.

Не прошло и двух дней с момента закрытия съезда, как события в Москве поставили левых эсеров в крайне невыгодное положение. 6 июля 1918 года в Москве и ряде других городов России произошёл левоэсеровский мятеж, направленный главным образом против Брестского мира. Мятеж был быстро подавлен, и судьба левых эсеров в местных органах власти была предрешена. В Петрозаводске в ночь с 10 на 11 июля красноармейцы разоружили левых эсеров, вынеся из их штаба по улице Екатерининской пулемёты, винтовки и патроны²⁰⁰. А 16 июля в Петрозаводск поступила телеграмма от Наркома внутренних дел Г. И. Петровского, гласившая: «Немедленно устранить всех левых эсеров со всех руководящих постов, отделов управления и комиссии по борьбе с контрреволюцией как губернских, так и уездных советов, заменив их коммунистами»²⁰¹.

Политическая оппозиция советской власти в Карелии оказалась разгромленной. Часть левых эсеров вступила в РКП(б), места остальных заняли коммунисты. Большевики получили руководящие посты как в центральных, так и в местных органах управления, что позволило им проводить в жизнь постановления советской власти. По данным М. И. Шумилова, на 1 апреля 1918 года из 2000 волостных советов большевики и сочувствующие им составляли 26 %, но уже в августе их представительство выросло до 61 %²⁰². Такая же тенденция наблюдалась и на выборах в Городской совет Петрозаводска. В апреле большевики получили 27 мест из 63, а на перевыборах в совет в конце года – 123 из 145²⁰³. И это при том, что после Февральской революции большевиков насчитывались единицы²⁰⁴.

Несмотря на устранение основного политического оппонента – левых эсеров – организация комбедов проходила с трудом. Сказывалось отсутствие финансирования и инструкций, о чем свидетельствовали жалобы и просьбы сельских жителей²⁰⁵. Зачастую комбеды оказывались неэффективными по той простой причине, что в их состав входили зажиточные крестьяне, тормозившие решения центральных властей по сбору и учёту хлеба. Такая ситуация сложилась в Ялгубе, жители которой неоднократно обращались к центральным властям с просьбой разобраться²⁰⁶. В конечном итоге ялгубский комбед как «состоящий из кулаков» был реорганизован решением сверху²⁰⁷.

В сводке о деятельности волостных советов и волостных отделов внутренних дел за период с 1 августа по 15 сентября говорится об отдельных случаях вооружённого сопротивления властям. В одной из волостей была открыта стрельба по отряду Красной Армии, проводившему реквизицию хлеба²⁰⁸. Зачастую комбеды действовали по своему усмотрению, налагая контрибуции и вводя чрезвычайные налоги на зажиточных односельчан. За укрывательство зерна также накладывались штрафы²⁰⁹. Подобные денежные поступления были необходимы комбедам, поскольку финансирования со стороны центра не хватало.

Документы свидетельствуют о том, что в карельской деревне резко обострилось противостояние между более и менее зажиточными крестьянами. В Национальном архиве Финляндии хранятся воспоминания покидавших свои сёла крестьян, которые не могли вынести политики продовольственной диктатуры. Например, олонецкий крестьянин А. Алексеев, бежавший впоследствии в Финляндию, так писал о ситуации 1918 года: «[…] начался 1918 год. […] была наша судьба безнадёжна, потому как не было права сказать своё мнение, все вопросы [большевики] решали как сами считали нужным, никто не осмеливался ни слова сказать против […] Это был ужасный момент, который на протяжении многих поколений будет помниться, – как сладко мстили за каждые прежние обиды и за многие десятилетиями копившиеся дела, и насколько плохими были отношения между соседями, и ежедневно принимались новые и новые решения, и непонятно было, переживёшь ли этот день…»²¹⁰

В интервью карельского беженца из д. Пяльозеро А. Ольшина (Ольшайнена) читаем: «Революция пришла и грабежи. Тогда стали облагать сильно, [мы] платили и платили, пока не содрали всё. [Мы] противились большевикам. [Нас] угрожали посадить в тюрьму. Было собрание, на котором опять угрожали. […] Предстояло собрание – деньги отнимать. [Мы] сопротивлялись, не будем платить. Угрожали винтовкой…»²¹¹ Повествование Ольшина завершается рассказом о драке части деревенских с большевиками на собрании, о побеге нескольких человек в лес, а потом – в Финляндию. Путь Ольшина весьма показателен: поставленные в невыносимые условия более или менее зажиточные карельские крестьяне всё чаще стали обращаться в поисках помощи к Финляндии. В архиве Министерства иностранных дел Финляндии хранятся десятки обращений от жителей карельских деревень с просьбами о помощи.

Так, на собрании представителей Рыпушкальской и Неккульской волостей Олонецкого уезда, состоявшемся 23 июня 1918 года, на котором присутствовало 273 делегата от разных деревень, обсуждались многочисленные «бесчинства, учинённые и учиняемые представителями советской власти». Собрание единодушно постановило: «В виду того, что нынешнее Советское правительство не только не желает водворить в крае законный порядок, а на оборот само своим примером поощряет злоупотреблениям, устраивая грабежи при помощи содержимой им же Красной армии и арестования невинных граждан, а также и того, что давно желаемое мирное течение сельской жизни очевидно при нынешних условиях недостижимо, народное собрание единогласно постановило: обратиться с почтительнейшим прошением к Финляндскому Сенату об освобождении нас от ига советской власти и присоединении Олонецкого края к Финляндскому Королевству»²¹².

2 июня 1918 года в финском городе Суоярви прошло собрание представителей олонецких деревень в Финляндии, а точнее – карельских беженцев. Крестьяне жаловались на тяжёлое экономическое положение, высокие налоги, изъятие церковной литературы из школ и просили помощи у Финляндии²¹³. Они не доверяли англичанам, предполагая, что те присвоят природные ресурсы Карелии²¹⁴. Согласие финнов оказать помощь во многом определялось заявлением крестьян о небольшом представительстве красных в деревнях (около 10 %)²¹⁵. На собрании было также принято решение о тайном создании в городе Олонце белой гвардии, которую обещали снабдить оружием финны²¹⁶.

Свои петиции и делегации в Финляндию направляли не только крестьяне. В июле 1918 года в Суоярви прибыли представители русских офицеров из Петрозаводска, которые также просили помощи у финнов. По словам делегатов, большинство офицеров выступит против большевиков, если получит поддержку из Финляндии. Принимавший офицеров представитель движения активистов и уполномоченный Генерального штаба в Сортавала Ю. Луккаринен известил об этом регента²¹⁷ Пера Свинхувуда, однако реакции не последовало²¹⁸.

События на юге Олонецкой губернии в июне-июле 1918 года современный финский историк Йоуко Вахтола определяет как «народное восстание» и совершенно справедливо отмечает, что Финляндия выбрала неправильное направление своей военной экспансии: отряды добровольцев в этот период следовало бы вывести из Беломорской Карелии (о походе финских добровольческих отрядов в Беломорскую Карелию пойдёт речь в следующей главе) и направить в Олонецкую. Тогда финны имели бы большие шансы на успех²¹⁹. Попытки Финляндии пробудить национальное движение в Беломорской Карелии были тщетными, в то время как из Олонца следовали «крики о помощи», которыми Финляндия не воспользовалась²²⁰.