Читать книгу: «Монах Ордена феникса», страница 7

Не успел Альфонсо очнуться, как она вцепилась своим ртом ему в губы, едва не прокусив их, попыталась разорвать на нем камзол – его единственную одежду, но сил ей не хватило, и Лилия принялась расстегивать его дрожащими руками.

– Чего ты делаешь, ведьма?

– Какой же ты все таки болван тупой.

И она принялась покрывать поцелуями его шею и грудь, чмокая при этом так, что казалось, в темноте, что она что то ест.

– Чертова ведьма, – бессильно и обреченно подумал Альфонсо, – все бабы – ведьмы…

И он вцепился в теплое, тонкое тело ведьмы так сильно, что та взвизгнула, прижал ее, уже себя не контролируя, к себе, сладкий запах женщины ударил в ноздри и даже умный мозг захлебнулся кровью и жаром, отпустил свои мысли.

– Помнишь, как ты лежал там, у дерева, – шептала Лилия, срывая с себя шелковое, в темноте черное, а на свету красное платье, – беспомощный, слабый, дрался с воображаемыми демонами, ты умирал, а я сразу тебя полюбила, и это был бы мой самый первый раз, и ты был бы у меня первый…

– Постой, – Альфонсо замер, застыла и Лилия, возбужденно сверкая глазами при призрачном лунном свете, – ты хотела меня трахнуть, пока я умирал от чертополоха?

– Нет, я хотела тебя любить…

– Да хрен редьки не толще…

– Толще… То есть, при чем здесь овощи? Ты бы все равно умер, так принес бы пользу перед смертью, тебе то уже было без разницы. Кто же знал, что на уколотых чертополохом мужская трава действует по другому – вместо всплеска мужской силы ты вдруг начал отчаянно и самозабвенно блевать.

– Так это ты меня травой накормила? Ты мне жизнь спасла?

– Не специально, конечно, но да. И был бы ты в сознании, черта лысого я бы поперлась в этот дурацкий город…

– А поцелуй?

– Я не забуду его никогда…

И Лилия снова впилась губами в губы Альфонсо.

– Я тоже, – подумал он.

Уколотые чертополохом люди обычно не помнили, что видели, с кем дрались и что с ними происходило – и если удавалось очнуться от отравления – то растерзанные трупы товарищей, родственников или просто случайных людей становились для них сюрпризом. Альфонсо помнил все, до того момента, как потерял сознание, и руки его, сжимающие упругую грудь Лилии задрожали.

Он помнил, как покрытые гнойными струпьями руки вырывали его сердце грязными когтями с зазубринами, как черный провал рта прижимался к его лицу, роняя в горло подгнившие лохмотья кожи, как затекала в рот густая слизь, похожая на сопли или сок сгнившего трупа, помнил этот запах…

– Возьми меня, – шептала ему на ухо та самая ведьма, и проникала своим языком ему прямо в душу.

Живот скрутило в тугой узел, и места для содержимого желудка в нем не оставалось. Альфонсо рукой столкнул с себя Лилию так сильно, что та покатилась по полу, взвизгивая на каждом обороте, подскочил к отхожему ведру. Тошнило его долго и упорно, выжимая изнутри даже то, чего там не было, когда же Альфонсо кое как отпустило, он вытер рот рукавом и мельком посмотрел на ведьму. Она сидела на полу ошеломленная, раздавленная, белое голое тельце ее сгорбилось и стало жалким, даже густые, черные волосы сбились в клочья и повисли сосульками.

– Почему? Почему так? – тихо прошептала она, – неужели я такая омерзительная? Можно же было просто сказать, я бы поняла, я привыкла к этому… Что для вас всех я просто ведьма… Зачем так жестоко?

Медленно, словно во сне, натянула она на себя красное, бархатное платье, которое заставила купить стражников, единственно, для того, чтобы покрасоваться перед Альфонсо, села на лавку, подтянула к подбородку колени, и так и просидела, не шевелясь, до самого утра, не обращая внимания на текущие по щекам слезы.

Альфонсо может быть и дал бы себе труд объяснить ей такую реакцию, но ему было настолько плохо, настолько каждая попытка заговорить была чревата новыми рвотными позывами, что он тоже пролежал на соломе до утра не шевелясь, отчаянно стараясь забыть то, что так неожиданно и не вовремя всплыло в его памяти.

Солнце застало обоих в абсолютной, не свойственной этой темнице тишине – Лилия за ночь так и не сдвинулась с места, не сделала ни одного движения, только перестала плакать и бессмысленным взглядом смотрела, как на стене темницы растет трещина. Альфонсо все еще мутило, и, хоть жалость к бедной глупой девке все же пробивалась сквозь белесую пелену тошноты, но выражалась она по своему – в таком настроении ведьме будет проще умирать, нежели в той постоянной жажде жизни и молодой тяге к светлым эмоциям, которые она проявляла, не смотря на бесконечные, для привыкшего к свободе человека, два месяца. Ни страх перед смертью, ни дни заточения в каменном мешке, не бессонные ночи в одиноком ужасе не лишили ее веселого, вздорного и боевого нрава.

–А я смог одним моментом, – подумал Альфонсо, – сломал ведьму…

Он хотел было успокоить ее, что то приятное сказать, а потом подумал – все равно же сожгут, какая разница, в каком состоянии, и не стал себя утруждать болтовней.

Утром раздался стук, вошел стражник с подносом в руке, боязливо покосился на Лилию, очень тихо и осторожно поставил поднос на столик и удивленный выскочил из темницы; никто из узников не шелохнулся.

Чудные мгновенья тишины, а затем, где то выше начал орать какой то заключенный. Его успокоили, судя по доносившимся звукам, матом и пинками, и ненадолго стало тихо.

И снова открылась дверь.

–Да что же это такое, – не выдержал и крикнул Альфонсо, – не тюрьма, а проходной двор какой то?!! Дайте перед казнью отдохнуть нормально.

–В гробу отдохнете, ваше благородие граф Альфонсо дэ Эстеда, времени у вас будет предостаточно для этого.

Это было сказано голосом дэ Эсгена.

–Тебе если так понравилось здесь находиться, можешь остаться на недельку, граф, – раздраженно буркнул в стену Альфонсо, – чего трудиться приезжать сюда наездами?

–Мне поручено объявить Вам, граф о том, что Вы приглашены на пир по случаю торжественного вручения Вам грамоты владения землями и присуждения титула графа. К полудню Вы должны уже быть готовы.

–Я могу не появляться?

–Это приглашение короля, конечно же от него нельзя отказываться.

–А если я не пойду? Что в четвертый раз меня казните?

–Мы потащим Вас силой, граф, и привяжем к столу для пира как собаку, цепью.

Медленно, кряхтя, как древний старец, шурша соломой, поворачивался Альфонсо к начальнику дворцовой стражи, бурча и чертыхаясь, проклиная, не разборчиво, всю королевскую семью до истока их проклятого рода, сел на свое ложе и уперся взглядом в стоящего с дэ Эсгеном священника. Тот в свою очередь, с нескрываемым любопытством разглядывал Альфонсо.

–А это что за крестоносец? – удивленно спросил Дэ Эстэда.

–Я Скефаим, священник церкви Пятого холма, послан с поручением его высокопреосвященства дабы изгнать беса из тела бедной женщины.

Он посмотрел на это тело, которое так за все время и не пошевелилось ни разу, оставаясь безучастным ко всему, что происходит вокруг и обратился к дэ Эсгену:

–Мне говорили, она бесноватая?

–Она притворяется, – ответил дэ Эсген,– вам ли, святой отец не знать, как эти ведьмы коварны.

–Не притворяется, – вклинился в разговор Альфонсо, который до этого был занят вставанием на ноги и в разговоре не участвовал. Теперь же, обретя неустойчивое – его все еще мутило – но все же относительно вертикальное положение, он вставил свои пять песедов в беседу: я уже провел сеанс экзорцизма, теперь она чиста, можете ее отпустить.

–Это не вам решать, граф, – сказал дэ Эсген и покосился на Лилию, – это решит божий суд. Но, черт возьми, она и впрямь какая то тихая…

7

Прошло совсем немного времени, и грязный, вонючий, спавший на соломе, блевавший над отхожим ведром и разговаривавший с ведьмой узник Альфонсо превратился в помытого, постриженного и побритого графа Альфонсо дэ Эстэда в красном камзоле с золотыми пуговицами и новых штанах из гардероба королевского замка. Черная, наглухо задрапированная черными занавесками карета привезла его на территорию замка, в королевский сад, где собралось много высшей знати, праздно прогуливающейся по роскошным аллеям, тренируя языки бесполезными разговорами. Любой из этих высокопоставленных людей прекрасно знал, как вести себя с монахами и графами, дворянами, попавшими в немилость или наоборот, в фавор, но никто не имел понятия, как вести себя с человеком, совмещающем в себе все эти статусы сразу, по этому пройдя через череду поздравлений, осторожных рукопожатий и лицемерно – дружелюбных улыбок множества герцогов, виконтов, графов и прочих “овов”, Альфонсо оказался в одиночестве, отдаленно от всех прогуливаясь вдоль клумбы гиацинтов. И все равно он был центром внимания – постоянно чувствовал на себе брошенные украдкой взгляды, слышал обрывки фраз, относящиеся к своей персоне: кто то его жалел, кто то злорадствовал, большинство же вообще не понимали как реагировать.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, звучит красиво для проходимца, не правда ли? – услышал Альфонсо позади себя злорадный голос и сразу его узнал, по этому и не перестал пинать комок земли, которым в течении нескольких минут старательно пытался сбить майского жука.

– Добрый день, ваше высокопреосвященство, – буркнул он, не поворачиваясь к первосвященнику, – не зазорно Вам разговаривать с проходимцем на глазах у всех?

– Ничего страшного, вера не имеет сана, а исповедь перед смертью может принять любой служитель церкви. Никто не может упрекнуть меня в том, что я хочу наставить умирающего на путь истинный и вот тебе мое наставление: не пытайся сбежать – королевский двор окружен охраной, на воротах все в повышенной готовности, а на стене все готовы стрелять в любого, кто движется в сторону леса. Да-да, паскуда, я знаю, что ты чертов ходок. И вот еще что… Прежде чем когти черных демонов будут рвать тебя на куски, наматывая твои кишки на свои руки…лапы…или что там у них, сделай милость спрыгни со стены – высоты в пятнадцать метров вполне хватит, чтобы сдохнуть быстро, и не пугать город своими мерзкими воплями.

По телу Альфонсо пробежала дрожь, похолодели кончики пальцев, так быстро, словно кровь моментально кончилась, но не один мускул не дрогнул у него снаружи – огромным усилием воли сдержал он свой страх, а когда повернулся, чтобы достойно ответить, понял, что зря сдерживался – Бурлидо уже пропал, нырнув в это озеро блеска золота, драгоценных камней, лицемерия и достатка, которое в народе именуется высшем обществом. Настроение у Альфонсо испортилось окончательно – за всю историю Эгибетуза (как очень красочно, эмоционально и злорадно объяснил дэ Эсген, когда вез его в карете ко дворцу) ни один дежурный ночью не вернулся со стены, а его приговорили к трем таким самоубийственным ночам. Может, лучше попытаться сбежать и погибнуть на алебардах стражи, чем в когтях неизвестно каких существ?

Дэ Эсген еще много рассказывал про трудности утренних дежурств: про то, как сгребают внутренности несчастных граблями, собирают поломанные кости, конечности и разорванные внутренности (те немногие, что остались) в бочку из под пива, которую опускают вниз на веревке, про то, как смывают кровь с каменной ограды Стены и сходят с ума занимавшиеся этим делом люди.

Альфонсо начал осторожно осматриваться, стараясь определиться, как можно получше сбежать, но стражи оказалось и вправду очень много, и все они смотрели на него, и смотрели, в отличии от придворных, не отводя глаза. Вверху, на одной из башен замка дежурил небольшой отряд стрелков, который мог бы засыпать стрелами весь королевский двор, если бы это понадобилось. В черной судьбе несчастного Альфонсо не осталось ни проблеска надежды: только затянутое черными тучами небо будущего и ураганный вихрь черных мыслей, готовящих бренную Альфоносовскую оболочку к мучительной смерти.

Неожиданно в беспросветный мрак мучительно агонизирующей жизни ворвался луч солнца и ослепил Альфонсо так, что сбилось дыхание и застучало о ребра сердце, но теперь уже не страхом, а раболепным восхищением.

Она шла, нет, она плыла через сад появившись внезапно и ошеломляюще, словно русалка из моря и потащила Альфонсо на дно самого глубокого чувства, которое он не в силах был осознать сразу.

Сначала была видна лишь полная, шарообразная фигура, со свисающими по бокам складками, которые колыхались при каждом шаге толстых ног, и их было заметно даже через грязное, мешкообразное черное платье, с изначально белым, но потерявшим белизну воротником. Ошеломленно, забыв про все на свете, прощупывал Альфонсо взглядом каждый сантиметр ее круглого лица со свисающими щеками и большим количеством подбородков, толстые, колышущиеся при движении руки, держащие ведро с перегноем на круглом плече, манящие груди, болтающиеся на уровне живота. Она шла (почти катилась) к нему, и у него внезапно ослабели ноги, его начало трясти, голова наполнилась страшным жаром и стала тяжелой.

– Богиня, – прошептал Альфонсо, не слыша, что что то говорит.

Богиня громко охнула, снимая ведро с плеча и рассыпая перегной в клумбу; Альфонсо неотрывно смотрел на ее сарделькообразные, красные пальцы с желтыми, обломанными ногтями, как ласково и нежно разравнивают они удобрение по земле; он мечтал быть той соломинкой, которая прилипла к ее руке, мечтал быть ведром, чтобы иметь счастье хотя бы прикоснуться к ней…

– Богиня, – вырвал у него из уст этот вздох ветер и понес по саду, унося вверх. – Что за чудесное создание возникло передо мной?

Альфонсо обнаружил себя идущим к этой женщине, и остановился в метре от нее, не решаясь подойти ближе. Мучительный страх быть отверженным, услышать в свой адрес презрительный смех, отказ разрывал ему голову на части, терзая адской болью, но бездействие было хуже всего, и вот он уже слышал свой робкий, тихий голос.

– Простите мне мою назойливость, о прелестная богиня. – пролепетал он, сам не веря, что это говорит он – голос казался чужим и дико раздражал.

«Богиня» сидела на корточках; услышав эти слова, она подняла на Альфонсо удивленный взгляд, причем один глаз смотрел на него прямо, не мигая, а второй в сторону.

– Чаво?

Сладкая музыка, блаженный нектар полился в уши Альфонсо и сделал его еще слабее, практически, на грани потери устойчивости.

– Как тебя зовут, прелестница из свиты ангелов Агафенона?

– Иссилаида, ваше гдрафское высочество…

Иссилаида неловко поднялась, корявенько сделала поклон, кое как согнувшись в талии (где бы она ни находилась), и снова уставилась на Альфонсо.

– Иссилаида… – Альфонсо произнес это слово медленно, словно пробуя его на вкус, смакуя каждый звук. И тут его понесло, словно телегу с горки:

– Божественное, прекраснейшее имя, о красивейшая из всех существ, небесное создание, прелестный цветок, взлелеянный теплыми лучами солнца…

– Граф…

– Позволишь ли ты с благоговением лобызать землю возле твоих ног, позволишь ли ты сотни раз умереть за один волос на твоей голове…

– Граф Альфонсо…

– Только прикосновение, о нет, я прошу слишком многого – прикоснуться к совершенству, и все же что мне отдать за этот сладостный миг?…

– Граф Альфонсо дэ Эстэда…

Кто то тронул Альфонсо за руку, резко сорвав с облаков и швырнув на землю. С огромным удивлением слушал он то, что городил, не понимая откуда берутся эти слова в его голове, но еще больше изумил бедную служанку, которая вцепилась в свое, пустое уже ведро и выпучила глаза.

Альфонсо повернулся на звук – злой, готовый разорвать дерзкого нарушителя его беседы, но осекся, едва не выронив изо рта грубые слова, когда увидел перед собой лицо принцессы, искаженное злобой настолько, насколько вообще Алена могла злиться.

– Прочь, девка – сказала она мечте Альфонсо, и Иссилаида быстро убежала, семеня толстыми, короткими ножками. Слишком грубые слова принцессы, сказанные совершенству покоробили его, он уже готовил ей словестный укор – королевская кровь, не королевская, ему было все равно, но она спросила первой:

– О чем это вы здесь беседовали с моей служанкой, граф?

–Какое твое дело? – подумал он, и спасло его то, что он сначала подумал, ведь эти слова, подуманные сгоряча, уже почти сорвались с его губ. Но интонация голоса принцессы насторожила его – в ней сквозила злость, обида и что то связанное с душевной болью, и сочетать в себе все эти чувства могло только одно чувство – ревность. Это было непостижимо, глупо и не вовремя, и Альфонсо не мог в это поверить, но все же принцесса – женщина, хотела она того, или нет.

– Ваше Величество, – поклонился Альфонсо, ваша служанка не правильно сыпет перегной, и я указал ей на это.

– А вы у нас мастер в этом вопросе? – сердито бросила Алена в лицо ему словами, – я искала Вас по всему саду, чтобы лично выразить Вам свое восхищение вашем мужеством и храбростью, перед…перед…И как вижу, помешала Вам приятно проводить время в женской компании.

– Помешала, не то слово, – угрюмо подумал Альфонсо. Ожидание неминуемой, как говорили ему все кому не лень говорить, смерти, может развязать как руки, так и язык –а что терять, все равно умрешь, но в глубине души Альфонсо не верил в смерть, не мог с ней смириться, и даже уже оторванная от остального тела голова его, катящаяся по земле в кусты, не поверила бы, что умерла, пока не умерла бы. По этому он сдержался. А еще потому, что Лилия научила его странной вещи – видеть сквозь сотни слоев одежды, украшений, статуса и лживых слов человека, с его человеческими потребностями, чувствами, страхами и болью, такого же голого, под одеждой, как и все остальные люди.

Через высокое положение королевской особы, привыкшей к обожанию и раболепству окружающих, через дорогое платье, увешанное сверкающими нитками бриллиантов, золотыми узорами, драгоценными камнями, он вдруг увидел слабую, маленькую и хрупкую женщину, наивную и глупую, со своей дурацкой ревностью, которая появилась так не вовремя, и которую она так безуспешно пыталась скрыть. Альфонсо почувствовал жалость, и эта жалость разозлила его: его скоро на лоскуты порвут, а эта испортила последние радостные минуты его жизни из за своей эгоистичной симпатии.

– Прошу нижайшего прощения, – язвительно ответил он и отвесил низкий поклон,– не знал, что мне запрещено разговаривать с теми людьми, которых Вы даже не считаете за людей.

Бедная принцесса в богатом платье вздрогнула, словно ее кольнули чем то острым, пальцы ее задрожали, возможно, что задрожала она и вся целиком, но за пышными слоями дорого сатина этого видно не было.

– Ой, простите, конечно, Вы вольны разговаривать с кем хотите…просто, скоро пригласят к столу, а Вы первый гость, и там…

–О, какая честь! – воскликнул Альфонсо, – пир в честь того, что завтра с утра меня будут соскребать граблями со стены. Его величество король несказанно щедр, позволяя мне умереть в страшных муках, но в таком высоком звании. Надеюсь, что могильные черви будут есть меня с особым почтением, ведь я, как никак, граф.

Это было грубо и не благородно, но с другой стороны, на кого еще вываливать свои обиды, как не на беспомощную (хоть за ней и стоит вся армия страны) и слабую (хоть и наделенную недюжинной властью) молодую женщину? В прочем, жизнь поставила Альфонсо в такую позу, стоя в которой он в любом случае не выглядел благородно.

Принцесса распахнула свои огромные глаза, заморгала – часто – часто, своими длиннющими ресницами и побледнела как снег.

– Простите, граф мне так жаль, я пыталась спорить с папенькой, кричала, но меня только выпороли розгами, как ребенка… Три раза… Он ничего слушать не хочет, хотя он добрый, я знаю, просто у нашей страны такие трудные времена, ему так тяжело… – быстро- быстро залепетала Алена, словно боясь, что ее не дослушают, но совершенно не заботясь о громкости и слушаемости своей речи.

– И он решил сделать так, чтобы тяжело стало всем остальным, – хотел сказать Альфонсо, но слова застряли у него в горле: не было смысла говорить это принцессе, единственному человеку, который отблагодарил его за свое спасение, но не мог ничего сделать, ни смотря на свою королевскую кровь. Власть не бывает абсолютной, всегда есть кто то выше тебя. Особенно, если человек верующий.

– Вы самое доброе и светлое существо, которое я видел, – вместо этого сказал Альфонсо, неожиданно даже для самого себя. Алена была какой то поникшей, опустила голову, даже бриллиантовая диадема грустно съехала на бок с красивой, сложно сконструированной прически и была такой жалкой, что Альфонсо даже забыл, от чего она его отвлекла. При том, что все сказанное им было чистой правдой.

– Правда? – Алена подняла взгляд на Альфонсо – оказалось, она успела даже заплакать, улыбнулась и просияла, быстро, по детски, переходя от грусти к радости.

– Ага, Ваше величество…

– Граф, я Вам тут приготовила подарок…– принцесса долго шебуршила в складках платья, иногда доходя до такого момента, что Альфонсо приходилось отворачиваться (то есть, обнажала щиколотки) и наконец, извлекла из недр одежды кинжал в кожаных ножнах.

– Я не знаю, не уверена, хороший ли это кинжал… Но он красивый…

Рукоятка кинжала, что торчала из ножен, была сделана из драгоценного, розового самшита, украшенного золотой инкрустаций в виде распятого на кресте Кералебу – сына Агафенона; из головы у него торчало лезвие, в ногах сверкал огромный рубин, а там, где руки были прибиты гвоздями к перекладине креста, которые служили еще и упором для руки, зеленели чистейшим светом изумруды и бриллианты, которые Альфонсо с удовольствием бы выковырял, поскольку они слишком сильно блестели на солнце и были видны за километр.

С каким то странным благоговением вытащил он это произведение искусства из ножен, с детским восторгом смотрел на самого себя, отражающимся в полированном до блеска лезвии – рожа получилась кривой, но и само лезвие по конструкции не должно было быть ровным. Альфонсо нежно обхватил полуголого Кералебу за талию, почувствовал, как точно сделана рукоять по руке, как идеально выверен баланс между лезвием и рукояткой, позволяя наносить удары не напрягая излишне кисть руки.

– Ой, как красиво он сверкает! – восхищенно воскликнула Алена, – было очень трудно объяснить папеньке, почему мне нужен именно такой нож для обработки ногтей. Он очень острый, я три пальца порезала, пока доказала ему, что он для этого очень удобен…

И принцесса продемонстрировала свои маленькие, розовые пальчики, на которых был едва заметен тоненький шрам.

– Королевские пальцы можно и ветром порезать, – подумал Альфонсо, – если их в окно высунуть.

И он попробовал остроту лезвия на своем ногте – толстом, желтом, корявом и грязном, но по мужски прочном ногте, который кинжал даже не заметил, легко срезав его вместе с куском пальца.

– Ой, у Вас кровь! – Алена всплеснула руками. – Почему Вы не попробовали его на ветке дерева?

– Пустяки, – восторженно прошептал Альфонсо, – это, видимо, самая маленькая травма, которую я получу сегодня. – Ваше величество, это самый прекрасный кинжал, который я когда либо видел. Моя благодарность безмерна…и…нет слов…

– Ой, пустяки какие, – Алена покраснела до корней волос и опустив голову, принялась усиленно и внимательно рассматривать свои туфельки из белой кожи с бриллиантовыми пряжками. – Я боялась, Вам не понравится. У кузнеца был еще с большим изумрудом, но там ручка в форме женщины…

Быстро осмотревшись, нет ли кого поблизости, принцесса прошептала, еле слышно даже ей самой: – Она там не совсем одетая…Такой срам… А Вы монах…

– Алена! Вот ты где!

Принцесса быстро повернулась на звук, испуганно прошептала:

– Если маменька меня с вами увидит, мне конец…

– Мне тоже, – подумал Альфонсо.

Но королева уже увидела – она недовольно скривила лицо, скрестила руки на груди, сердито проговорила Алене, пока Альфонсо кланялся ей:

– Вот вы где, Ваше величество. Я Вас по всему саду ищу. Идем, пора рассаживаться по местам.

– Иду, маменька, – пролепетала Алена, обернулась на Альфонсо так, словно хотела еще что то сказать, и пошла к замку. – Удачи Вам, граф…

– Тебя тоже приглашаю – Эгетелина обожгла Альфонсо холодным, подозрительным взглядом, который скользнул и по глупой, восторженной мине и по дорогому кинжалу.

– Почту за честь, Ваше величество, ответил Альфонсо и почему то улыбнулся. Странное поведение для смертника.

-Да, королевский повар знает свое дело, ужин был на славу, – Альфонсо довольно улыбнулся, погладил живот и отрыгнул воздух – улеглось, наконец то. Стопка пустых тарелок, гора костей и набитый под завязку живот улучшили настроение, внедрив в него толику оптимизма. Слабость аппетита никогда не была чертой Альфонсо, и ожидание казни на нем никак не сказалось.

После пира с вялыми, формальными поздравлениями, вручением грамоты и почти издевательского пожелания «долгих лет жизни, и процветания», которые не смутившись, все находящиеся за столом прокричали дружно и весело, Альфонсо заковали в тяжелые, ржавые от множества рук цепи, посадили в черную карету – извечный страх на колесах, как для настоящих преступников, так и для невинных – то есть, для всех людей города – и повезли на Стену.

– Признаться, самообладания Тебе не занимать – обычно кроме крепчайшей водки приговоренным к Стене ничего больше в горло не лезет. -заметил дэ Эсген, разглядывая приговоренного с любопытством, которое и не собирался скрывать.

– Вы, королевские прихвостни, не цените простых вещей – Вам все мало денег, мало власти, простые блюда – слишком простые для Вас, и в итоге – все имеете, а все равно не хватает. Какое же это иногда удовольствие, хорошо покушать. Я бы еще хорошо поспал, вот это было бы вообще сказочно…

–Поспишь, в деревянном ящике.

И тут, внезапно, в голову Альфонсо ударило мальчишеское хвастовство:

– Смотри, что мне подарила принцесса.

И он вытащил из за пояса кинжал, который был прекрасен даже в наглухо задрапированной карете, прекрасен настолько, что Альфонсо залюбовался им снова, и начал крутить в руках, забыв про начальника дворцовой стражи. Когда же он очнулся и увидел дэ Эсгена, то сразу забыл про кинжал – лицо графа посерело, как то осунулось, поникло, веселый взгляд потускнел, став каким то грустно-разочарованным.

– Этот кинжал подарила…Алена? – подавился он словами, едва справившись с чем то похожим на конвульсивное волнение, – Сама, лично?

– Ага. Смотри, какой острый, – Альфонсо махнул рукой и от занавески на правом окне отвалилась половина, открыв взорам тонущую в закатном мареве улицу города, испуганные лица людей, которые старались отвернуться и заглянуть в карету одновременно, рынки с торговцами, прохожих… Как хотелось напоследок увидеть лицо Иссилаиды, каким бы чудом было бы, если бы она мелькнула среди люда своим прекрасным, пухлым красным ликом…На секунду Альфонсо подумал было даже перерезать глотку дэ Эсгену, угнать карету, добраться до замка, чтобы увидеть ее и…о боже, страшно даже представить… взять ее за руку. Наверное, после этого Альфонсо умер бы от страха, но умер у ее ног.

Вышел Альфонсо из кареты звеня кандалами – та самая восьмая башня, на которой он будет отбывать наказание, уже чернела на фоне потухшего неба, впечатляюще грозная и угнетающая, раздавливающая надежду на спасение. На площади перед входом в башню уже собрались все сопричастные к действу: четверо осужденных в разноцветных латах, двое из которых рыдали, умоляли пощадить их и разорвать лошадьми, а два других стояли столбами, отрешенно и бессмысленно глядя в одну точку – прямо перед собой. Гудя монотонным, жирным шмелем, махал кадилом перед ними поп в черной рясе, плескал святой водой из деревянного ведерка, вешал на шею медные кресты, для чего двоих пришлось держать восьмерым стражникам.

– А им за что такое счастье? – спросил Альфонсо.

– Зеленый – маленьких деток сильничал, красный – троих топором зарезал, белый и синий – разбойник и шпион иностранного государства. Ваши доспехи позолоченные – в соответствии с положением.

– Я буду без доспехов.

В упавшей на площадь тишине повисло без движения кадило в руках у застывшего попа, открылся рот у одного из отрешенных, обнаружив во взгляде что то похожее на осмысленность, даже перестали стенать насильник и убийца.

Дэ Эсген сдержал удивление, однако заметил:

– В доспехах у тебя хоть какой то шанс будет от когтей спастись, и потом – если на тебе не будет доспехов – что же мы будем класть в гроб, ведь потом собрать, кое как, можно только доспехи – не целиком, но в достаточном для отпевания количестве.

– Это Ваши проблемы, что Вы будете хоронить, – раздраженно отрезал Альфонсо, – и крест Ваш золотой мне не нужен, дайте деревянный…

Священник в нерешительности остановил руку в воздухе: позолоченное лицо распятого на кресте Кералебу страдальчески смотрело в лицо Альфонсо, тоже не понимая, что происходит. Бог любит золото, зачем ему деревяшка?

Но Альфонсо руководствовался крайне практическими соображениями – все уходили на стену в доспехах, никто не вернулся, следовательно, они ни отчего не защищают, а вот движения стесняют сильно, еще и нарушают благословенную тишину ночи противным лязгом, а благословенную черноту ночи – видным издалека блеском. А от золотого креста вообще толку никакого, кроме болтающейся на шее блестящей тяжелой железки.

–Как знаете, граф, – пожал плечами дэ Эсген, – добро пожаловать на Стену…