Читать книгу: «Настоящее чудо», страница 4

9

В день нашей с тобой встречи, за час до окончания рабочего дня, я позвонил ему на телефон, стоявший на столе – реликт, который в эпоху мобильных не использовался уже долгое время.

До этого момента его рефлексия была несколько будничной, что-то вроде одного философского вопроса без ответа, который неспешно, месяц за месяцем, обдумывался в голове, понемногу принимая все более грандиозные формы: о жизни, работе, себе, супруге; мысль ради самой мысли, отвлекающая от бесконечно одинаковой жизни, но и не мешая ей.

Однажды, на эмоциональной волне после переписки с подругой он даже пошутил во время обеда в столовой в компании с коллегами, что если ему отрубят голову, то еще две недели будет, по инерции, ходить на работу.

Тогда эта шутка всем, и даже ему, показалась смешной, что бывало нечасто.

Просто, в тот день, до звонка, эта мысль давила сильнее обычного.

Но с момента моего звонка, все изменилось.

За двадцать минут до того, ему опять пришло сообщение:

«Попробуй сделать что-нибудь нетипичное. Потанцевать на улице или поесть еды, которой обычно не ешь. Разбросай бумаги по кабинету! Отыщи след – клочок магии, которая все еще прячется по углам в этом мире. Попробуй! Если не получится, то все, ты потерян. Но я уверена, что справишься!»

Это был последний шанс, который я ему дал.

Он дважды внимательно прочитал этот текст. Хмыкнул. Самое простое из всего вышеперечисленного – это разбросать бумаги по кабинету, благо их было столько, что можно покрыть весь пол в несколько слоев. Письма, служебные записки, отчеты, копии проектов, ксерокопии удостоверений… но он этого делать не стал. Подчиниться сиюминутному порыву и все раскидать – дело нехитрое. Трудно будет собрать все назад и еще труднее объяснить, если вдруг кто-то застанет его за уборкой, зачем это было сделано.

Вместо этого он сходил до импровизированной кухни, устроенной за шкафом и включил притаившийся там грязный белый чайник. Достал стакан, пакетик с тем, что называл чаем и сахар. Проверил, сжав в руке два последних пряника из прозрачной упаковки, найденной где-то в углу шкафа, но те оказались настолько твердыми, что есть их было опасно для зубов и потому отправились в мусорку. Можно было сходить вниз, до автомата, где продавались шоколадки, но он не настолько хотел что-либо жевать.

Я нажал на кнопку звонка в телефоне Марты в тот момент, когда он наливал кипяток в стакан.

– Введите внутренний номер сотрудника или дождитесь ответа секретаря, – сказал, после стандартного приветствия – звуковой визитки компании, надменный не по статусу, как мне показалось, голос девушки-робота.

– Да, – услышал после двух гудков недовольный голос, когда он оторвался от чайника и добрался до своего архаичного телефона на столе.

– Привет! – как можно более бодрым голосом сказал я, – я – любовник твоей бывшей жены и нам надо поговорить.

Сквозь телефон я не мог слышать, как крутятся мысли в его голове, но нетрудно было представить их ход: вот он думает, что такого не может быть. Потом соображает, с чего бы мне ему звонить. Потом приходит в голову вопрос, не случилось ли что-нибудь с ней. Потом вспоминает, что видел жену на том сайте и, стало быть, я вру. После думает, что она и с любовником может вести двойную жизнь. А потом круг замыкается: раз ему позвонил любовник бывшей жены, значит что-то случилось. Люди подобного статуса, как ты понимаешь, обычно не звонят бывшим мужьям. А она пропала из интернета…

Я терпеливо прождал не меньше десятка секунд, прежде чем услышал ожидаемое:

– Ну говори, – гораздо менее уверенным тоном, чем сухое «да» в самом начале разговора.

– Не сейчас. Я приду к тебе вечером домой, тогда и поговорим. Часам к восьми. Идет? Где живешь – знаю.

Еще одна пауза, за которой угадывалось состояние человека, оказавшегося в неожиданном положении, и последующий предсказуемый ответ-разрешение, иллюзия того, будто он что-то решает в этой ситуации:

– Хорошо, приходи.

– Вот и отлично, – я отключил телефон.

Он остался сидеть за столом, на мониторе – недоделанная форма отчета, чайник остался на своем месте, рядом, в чашке заваривался пакетик в кипятке. В голове – целый рой мыслей, который тянул его в разные стороны.

«Попробуй сделать что-нибудь нетипичное», – писала подруга в моем лице. Ну что же, нетипичное случилось, и он пока не знает, что до конца дня произойдет еще немало нетипичного, как не знает и о том, что ему делать дальше: правила дневного распорядка нарушены, программа действий сломана, а он оказался к этому не готов.

Так и сидел сломанным роботом до шести часов, пока не закончился рабочий день. А потом встал, надел плащ и пошел из офиса.

10

За все то время с момента, когда был открыт тот злосчастный сайт и до дня нашего знакомства, он сделал только одну жалкую попытку что-либо узнать о своей бывшей супруге и остается только порадоваться тому, что он не пошел дальше и не стал звонить ее подругам, иначе бы наша с ним история завершилась гораздо раньше.

С ее подругами он не особо сошелся, те оказались чересчур молчаливы и, что называется, «на своей волне». Во всяком случае, рядом с ним. Как и жена, они создавали впечатление умных, симпатичных, эрудированных, творческих личностей, но о чем с ними можно было поговорить – он не знал. Любая попытка завязать беседу наталкивалась либо на молчание, либо на некий поверхностный ответ, за которым не находилось ничего.

– Я знаю это, – или, – я об этом читала, – будто он только что попытался доказать, что они глупее, и поскольку тема беседы дальше с их стороны не развивалась, разговор сам собой разваливался, потому как он не знал, о чем можно говорить с людьми, которые не хотят общаться.

Но когда они переехали жить в этот город, супруга очень легко распрощалась с ними и больше, насколько он помнил, не пыталась связаться. Он мог бы решить, что это странно, но не решил, потому что этому обрадовался.

Так или иначе, а он позвонил не подругам, а ее родителям. Это случилось в конце августа.

Тот месяц выдался богатым на события. Во-первых, ему подняли зарплату. Во-вторых, были сданы в эксплуатацию четыре новых объекта – два торговых центра, жилой дом и склад, полностью готовые к наполнению людьми – живущими, покупающими и обслуживающими. В-третьих, по этому поводу он даже дал интервью местному телеканалу, которое, правда, почему-то, не включили в эфир.

А в-четвертых, он переспал с женщиной, а для него это – событие. Она являлась исполняющей обязанности директора в акционерном обществе заказчика одного из торговых центров – сорокалетней женщиной, одевавшейся так, словно она была адептом культа Делового Стиля и с характером, соответствующим стилю. Это произошло после одного затянувшегося до вечера совещания. Он остался собирать бумаги, которые привез подписывать, а она предложила чаю и подвезти до дома. По дороге разговорились, потом вспомнили, что есть кое-что недоподписанное, он спросил, не хочет ли она подняться к нему и закончить с делами и, через некоторое время, естественным образом, они оказались в одной постели. Как по учебнику.

– А вы разве не женаты? – спросила позже директриса. После секса, без своей строгой офисной оболочки, она казалась совсем другим человеком, превратившись в обычную уставшую женщину, которая завтра наверняка станет жалеть о своем поступке, так как он совсем не вписывается в ее жизнь. Она уже начала, он видел это, и осталось лишь подождать, пока окончательно пройдет эйфория от секса и все вернется на круги своя.

Завтра, – подумал он – она наверняка напишет мне сообщение, что все было здорово, но больше им так поступать не нужно.

– Я разведен, – ответил, – уже скоро два года.

Она понимающе кивнула, перевернулась на спину, и стала смотреть в потолок. Именно так они с женой в последние месяцы жизни и делали: лежали на спинах, и глядели в потолок.

– А чем она сейчас занимается?

Он смотрел на директрису: до шеи укрытая одеялом, косметика чуть размазана, в ухе блестит сережка с дорогим камнем.

– Она… не знаю, мы больше не общаемся.

– Вам даже не интересно?

Он не ответил, продолжая ее разглядывать: тонкие морщинки у глаз, тонкая кожа – признаки старости. Попытался было ее обнять, но директриса мягко отстранилась.

– Мне, пожалуй, пора собираться, – сказала она. Подняв свои вещи и прижав их к себе так, чтобы максимально укрыться, она ушла ванную, а через пятнадцать минут, когда он провожал до машины, сказала у самой двери:

– Вы же понимаете, то, что сегодня произошло, не должно получить дальнейшего развития ни в какой форме?

Я понял это уже по обращению на «вы», – хотел было ответить он, но, так как это было невежливо, то просто сказал:

– Не беспокойтесь на этот счет, – про себя печально усмехнувшись о том, что сообщения завтра можно не ждать.

Возвращаться в квартиру где осталась разложенная кровать и пахло сексом не хотелось. Он вышел на общий балкон, где, в свое время, встретил тебя, достал сигарету и зажигалку, предусмотрительно взяв их с собой, закурил, чтобы приглушить запах женщины никотином и долго смотрел вниз, на бетонный колодец домов, ограничивающий надземную парковку для тех, кому не хватило денег купить место в подземном паркинге. Достал телефон, покрутил немного в руках и, поймав момент решительности, позвонил маме своей бывшей супруги.

– Здравствуйте, – сказал он, когда женский голос сказал «Алло», – а вы не подскажете…

И вдруг понял, что не знает, как сформулировать свой вопрос.

Где моя бывшая жена? Как у нее дела? Не знаете, почему она стала проституткой?

– Алло?

– Я…

– Кто звонит? Что вы хотите?

Значит и телефон уже удалили.

– Ничего. Извините. До свидания.

Он вернул телефон в карман и вновь оперся о балкон. Огонек сигареты, зажатой между пальцев, едва заметно дрожал, и когда он это заметил, то бросил его в импровизированную пепельницу, сделанную из банки, оставленную здесь какой-то доброй душой, и пошел домой, в душ, менять постельное белье и писать мне.

11

В день нашей встречи на улице похолодало, а хмурые седые облака, что собрались к обеду и грозили осадками, к вечеру, когда он шел до метро с работы, разродились снегопадом. Утром все будут говорить о внезапном циклоне и что такого даже зимой не было, но ему будет уже все равно. А тогда он оказался одним из первых свидетелей тому, как первые, легкие, почти невидимые снежинки быстро превращаются в крупные, а потом и в сплошной снежный вал, затягивающий мир в белое, огромными снежными хлопьями скрывая за собой окружающий мир, поначалу, превращаясь в обычную грязную жижу под ногами, но постепенно, будто побеждая весну, нарастая поверх грязи небольшими сугробами, которые еще через несколько часов станут большими.

Враз куда-то подевались все люди, что шли вместе с ним по одной дорожке – группками или поодиночке из всех административных зданий в округе, визуально знакомые за три года совместных походов до метро в одно время. Они будто растворились в снегу, оставив его один на один с белой пеленой, тяжелыми мыслями и нехорошим предчувствием, словно он заблудился, оказавшись в городе-призраке, где людей нет уже очень давно.

К станции метро он добрался замерзшим и мокрым, с сырыми ногами, дрожа и хлюпая носом. У турникета выяснилось, что его карта для оплаты проезда пустая, а автомат для пополнения счета, не работает.

– Один жетончик, пожалуйста, – сказал он в окошко. Женщина, сидевшая по ту сторону стекла, не глядя, механическим движением, взяла деньги и выкатила в ответ медную монетку.

– Спасибо, – но она так не посмотрела в его сторону.

Под неподвижным взглядом охранника, сидевшего у массивных, противовандальных турникетов, он бросил жетон в щель и оказался на эскалаторе.

На платформе было всего несколько человек. Все только что из под снега, как и он – мокрые и замерзшие, и все делают вид, будто ничего не происходит. Девушки стоят, не обращая внимания на то, что у них слегка потекла тушь, мужчины на то, что у них на носах висят капли воды. Не принято показывать на людях свое плохое состояние, нужно изображать полное безучастие внезапной погоде.

Вместе со всеми он сел в подошедшую электричку и упал на сидение.

– Осторожно, двери закрываются, – прогудел мужской голос.

Он продолжил разглядывать людей. Девушка с длинными темными волосами, слипшимися от влаги, стояла прямо, как струна, держась за поручень, и смотрела перед собой. Пара полных, похожих друг на друга мужчин, сидевших друг напротив друга, с совершенно пустыми взглядами держали свои одинаковые портфели на коленях. Казалось, они отключены до нужных им станций. Женщина лет сорока, со смешными кудряшками на голове и в белом пальто, равномерно и механически стучала затянутыми в черную перчатку пальцами, по колену.

Поезд с воем несся по темному тоннелю.

Чем дольше он разглядывал пассажиров, тем страшнее становилось: а если они и правда сейчас догадаются, что он сидит и думает о зомби – людях, которые живут по заданным программам, у которых нет места спонтанности, но взамен имеется строго определенный набор действий: выйти из метро, дойти до магазина, купить той же самой еды, что и всегда, дойти до дома, переодеться, поесть, включить телевизор и изобразить какой-то интерес к происходящему в нем до того момента, когда будет нужно ложиться спать?

Что делать, если сейчас вдруг они все, как роботы, одновременно, повернут свои головы в его сторону и уставятся своими бездумными взглядами в его глаза? Есть ли программа на подобный случай? Появился лишний элемент, который ломает строгую концепцию городской жизни – действовать согласно алгоритма 1NB45…

И если цель этой программы – ликвидация, сбежать он явно не успеет.

– Паранойя… – пробормотал, и девушка с мокрыми волосами чуть повернула в его сторону лицо, окинув безразличным взглядом. Он опустил глаза, а когда, досчитав про себя до десяти, снова поднял, то обнаружил, что она, вновь потеряв интерес, смотрит в окно, на змеящиеся вдоль стен пучки кабелей.

Я тоже стоял в том вагоне и смотрел на него, только этого он не видел.

Достав телефон, он написал своей подруге:

«Сегодня вечером предстоит очень тяжелый разговор с человеком, которого я совершенно не хочу видеть, но видимо что-то важное заставило его найти меня. Сойдет за необычное?»

Подумав немного, он добавил:

«Мне нужна какая-нибудь поддержка. Последний год оказался очень тяжелым, даже хуже того времени, когда я разводился».

Отправил и вдруг подумал, что совершенно не помнит, как она, его подруга, выглядит сейчас. Зайдя на ее страницу и пролистав все имеющиеся там фотографии, он нашел несколько десятков черно-белых снимков пейзажей с претензией на высокое искусство. Попытался вспомнить, чем подруга запомнилась в юности, но кроме размытых образов из общей тусовки мистиков, не припоминалось ничего. Она не была душой компании, редко делилась историями и редко шутила, не обладала незаурядной внешностью, вечно была погружена в свои мысли и, прообщавшись месяцев восемь в их компании, однажды просто перестала туда ходить. Ну а когда появились первые социальные сети и все стали добавлять друг друга в друзья, стало понятно, что она просто сменила город, уехав в столицу и никому ничего не сказав.

Двери вагона метро раскрылись и закрылись несколько раз, впуская новых людей. Он осматривал их и у каждого замечал такое же безжизненное выражение лица, как и у прочих. Они просто стояли и смотрели перед собой или в телефоны.

Были ли в его компании в молодости такие рассказы о зомби? Он не мог вспомнить, но зато припомнил историю о странном запахе в метро возле некоторых станций, который указывал, как утверждалось, на то, что оно было проложено через кладбище. В его городе не было метро и проверить подобное в то время было невозможно; теперь же, когда двери раскрылись перед его станцией, он почувствовал тот самый затхлый запах – не мертвечины, но чего-то явно менее живого, чем он. Такого, чем люди обычно не пахнут. Смесь из духов и воды, жира и чего-то еще.

Он вновь проверил телефон, но я ничего ему не написал.

12

Ты веришь в эту теорию о зомби? Как думаешь, Жонглер, это правда, что все люди по какой-то заданной свыше схеме повторяют одни и те же заученные слова, покупают одно и то же, или же дело в том, что все, в общем-то, и так одинаковые? Производители, например, против непредсказуемых продаж и стараются мотивировать покупателей на покупку их обычной продукции, потому как им так дешевле, и в этом все дело? Или, скажем, люди, у которых день рождения, ведь и в самом деле ожидают, что им будут говорить одинаковые пожелания о любви, счастье, здоровье и прочих «успехах», даже несмотря на то, что от этих слов ровным счетом ничего не зависит – ни счастье, ни здоровье, ни успех, – и это знает каждый. Но ведь будет обидно, если эти слова не прозвучат, правда?

Безопасная, обыкновенная, предсказуемая жизнь, в самом обыденном скучном смысле – явление любопытное, придуманное специально, но с радостью поддержанное той частью человечества, что не способна на иное, кроме бесконечных работы-дома-семьи-работы и так далее, до самой смерти. Некоторые, правда, и при такой невыразительной жизни ухитряются жаловаться на неблагоустроенность: платят мало, рабочий график неудобный, жена пилит и прочие мелкие проблемки, делающие их вялую жизнь чуть менее комфортной. Однако, Жонглер, эти проблемки не частные и характерны для каждого, живущего подобной жизнью. Неспособный выйти за эти правила человек не может ничего изменить, а если и может, то весьма поверхностно – одну работу на другую, одну жену на вторую или третью, понемногу, в этом жизненном потоке, находя себе наиболее комфортные условия и приспосабливаясь к тому, чтобы жизнь и дальше текла в том же ключе, но при более успешных компонентах.

Многие талантливые люди погубили в себе свет ради такой тихой спокойной жизни. Тот, кого я сейчас описываю – твой сосед, действительно мог стать настоящим конструктором ракет и, уверен, был шанс, что человечество вышло бы за пределы орбиты своей планеты еще в его поколении. Не обязательно большой шанс, но он был. Но конструктором он не стал, и его свет почти погас.

В каждом человеке заложено гораздо больше, чем простое следование правилам жизни, однако чтобы это понять, нужно выйти из зоны комфорта и справиться с возникшими преградами.

Я знаю об этом, потому что наблюдал всю вашу историю с первых обезьян-мутантов, которых антропологи называют первыми людьми.

В Марте было столько света, что она могла стать новым пророком, не хуже прошлых. Но общество сломало ее, как ломает всех, кто не вписывается в принятые рамки. Развитие человека замедляется, оно уже заняло свое место в общем Узоре, и всякие смутьяны, готовые его перекроить, больше не нужны. Поэтому, вместо пророка, Марта стала проституткой, а потом покончила с собой, хотя я пытался ей помочь.

Пластмассовый мир победил, как пел другой маргинал из твоего плейлиста, и с каждым разом найти добровольцев для борьбы с ним все сложнее.

Я в зомби не верю, потому что знаю точно – зомби не бывает. Есть люди, которые хотят жить как зомби, и есть то, что можно считать ложью о зомби, хотя статус этого утверждения, опять же утверждаю, зависит от точки зрения.

Последние семь месяцев, уже после смерти Марты, я следил за ним в полную силу, изучал привычки и манеру речи, походку и распорядок дня. Слушал, с кем он говорит и о чем, потому и могу теперь так подробно рассказывать о его жизни.

Она, как тебе уже наверняка понятно, не потрясала разнообразием. Из человека, которого некогда интересовало неизведанное и нераскрытое, он превратился в самого обычного человека. Даже хуже, он превратился почти в эталонного зомби, и это было до того мерзко, что если бы не сделка с дорогой подругой, я ни за что бы к нему не приблизился.

Человек выглядит человеком благодаря мелочам – кто-то часто моргает, а кто-то хрустит пальцами. Кто-то одергивает полы пиджака, хотя тот сидит нормально, а кто-то присвистывает, когда задумывается. Это можно назвать невралгией, но если в человеке нет ничего нервного, то он становится пугающе однообразным: улыбка, вызванная потоком внутренних мыслей, почесывание затылка, щелкание пальцами во время разговора, закусывание губы, крошечные признаки жизни, свидетельства того, что ты – настоящий человек, а не какой-нибудь робот или зомби.

Когда он говорил, то часто прищуривался, будто пытался где-то разглядеть памятку с нужным текстом, а спускаясь по эскалатору в метро часто стоял спиной вперед, хотя это было запрещено. Любил что-нибудь держать в руках, ручку например, или кошелек. Когда руки были свободными, он не знал куда их деть и постоянно то пихал в карманы, то вытаскивал, то сцеплял пальцы, то скрещивал руки на груди, будто не понимая, как они вообще могут быть свободными.

Любил разговаривать сам с собой. Точнее, не столько разговаривать, сколько коротко резюмировать какую-нибудь из своих мыслей.

– Похоже все, – говорил, закрывая рабочий файл, который больше не понадобится в ближайшее время.

– Пора ложиться спать, – говорил по вечерам, когда часовая стрелка циферблате на стене подползала к одиннадцати, минутная к шестерке, а коньяк в стакане заканчивался.

Я смотрел на него, когда он спал или сидел на стуле на кухне, делая себе бутерброды на завтрак. Шел вместе с ним до метро, задерживаясь, чтобы избежать неловкой ситуации с тобой. Наблюдал за его работой. И чем больше сравнивал с другими людьми которых знал – яркими, инициативными, полными идей, теми, с кем я привык быть рядом и восхищался, и кто, на протяжении всей человеческой истории, развивал мир, тем больше убеждался, что мне его совсем не жаль. Тридцать три года, ни друзей, ни жены, ни интересов, ни амбиций – пустое место, о котором только коллеги и говорят, будто оно очень хорошее. Кроме работы у него не было ничего, чем можно держаться за эту жизнь, и по сути, Жонглер, при всей своей внешней благообразности, образе уважаемого человека, он – полный неудачник, растерявший свои возможности, из человеческого оставив себе только прищуривание, разговоры сами с собой и тому подобное. Почему же он тогда жил?

Позволь, я же и отвечу: по естественной привычке. В людей, как и в других живых существ, например амеб, вложена естественная необходимость поддерживать в себе жизнь, иначе бы эта изначальная затея с ДНК не привела ни к чему. Однако желание жить не делает человека человеком, так как в этой необходимости он не отличается даже от амебы.

Вот так, Жонглер.