Читать книгу: «Большая вода», страница 3
Глава 7. Весна
На протяжении последующих мартовских дней, в то время как весна набирала свои обороты, Бальтазар служил в бакалейной лавке купцов Карасёвых. С приказчиком, к которому симпатии юноша не питал, он держал себя ровно и спокойно. На конфликты Бальтазар сознательно не шёл, всегда пытаясь предупредить их, однако и над раболепием, которое демонстрировал Степан Матвеевич, Бальтазар иронизировал, иногда тайно, про себя, а иногда и открыто, но всё же стараясь сильно не задеть своего начальника.
Очень полюбилось ему наблюдать за ним, и результатом наблюдений стало понимание сразу нескольких важных для него вещей: во-первых, Степан Матвеевич человек довольно интересный, и, возможно, мнение о нём стоит дополнить несколькими деталями.
Так, однажды, в лавке, разговорившись, разгорячившись и замечтавшись о чём-то, приказчик в ходе разговора обронил фразу о том, что он на протяжении многих лет мечтает открыть собственное дело и что «у Карасёвых ишачить ему сильно и уже давно надоело».
Во-вторых, у самой лавки, в обед или ближе к вечеру, с периодичностью в несколько дней, Степан встречался с Константином, кому тогда ещё, на второй день пребывания в городе, передал письмо Бальтазар. Их свидания всегда носили краткий характер, иногда они просто перекидывались несколькими фразами.
Между тем природа пробуждалась, и весна конца марта – начала апреля стремительно брала своё. Буквально за несколько тёплых дней полностью сошёл снег в городе (хотя снега за эту зиму выпало много), оставшись лежать только в полях. Пару-тройку солнечных дней – и сквозь старую жухлую траву пробиваются новые малюсенькие росточки, призванные в последствии сделать город зелёным. Зародыши почек, появившиеся на свет в те же самые, первые тёплые дни, висят на ветках и терпеливо ждут своего часа, часа своего рождения и начала жизни.
Однако, больше всего человека дурманит, веселит, подогревает ему кровь сам запах весны. Это необычайное ощущения обновления и продолжения жизни в одном непередаваемом запахе, этот запах трудно или даже невозможно передать словами, этих слов просто не существует.
В этом запахе есть даже надежда, надежда на светлое будущее, и пусть нередко прошлое бывает тёмным и тянет человека за собой в пропасть, весна заставляет мечтать или лучше сказать – улыбнуться своей мечте и произнести однажды: «Ради такого весеннего утра стоит жить!»
Была у Бальтазара и ещё одна весна, весна в человеческом обличье. Цветущая, поющая красота. Можно было подумать, что Бог, зная о сомнениях человека, посылал, посылает и будет посылать такую красоту на Землю для того, чтобы удостоверить себя и напомнить о себе. Женская красота трансцендентальна, она способна поднять человека над землёй, одухотворить его, заставить витать в облаках, наполнить его существование смыслом.
Дарья была той весной в судьбе Бальтазара, сама не зная того, она наполняла его душу умилением, сладким иногда слезоточивым чувством, уносящим в высшие сферы. Каждая черточка лица, каждое выражение милых глаз, каждая ужимка, каждое движение прекрасной белой головы, каждое слово, произнесённое милым голосом – было тем, что люди привыкли называть счастьем. Он хотел носить её на руках всегда и всюду, хранить и оберегать, как самую заветную драгоценность, но в глубине сердца понимал, что некоторые мечты, которые дарит весна, неосуществимы.
Их встречи стали редкими и краткими, чаще всего это происходило, когда Бальтазар уходил на работу утром или приходил вечером. Он встречал Дарью во дворе усадьбы, после сдержанного приветствия касался её своим взглядом и шёл дальше, наполняя день или вечер сладкой истомой воспоминаний.
Дарья понимала, что она интересна юноше, но то, что она им обожаема, было ей неведомо только потому, что она не знала, что можно обожать кого-то кроме своих родителей.
Бальтазар умело скрывал свои чувства, и никто не мог заметить даже капельку повышенного внимания к барышне с его стороны. Тем самым, обезопасив себя от слухов и кривотолков, которые безусловно ходили бы и, в конце концов, дошли бы до родителей Дарьи.
Однажды, в очередной раз возвращаясь, Бальтазар встретил Дарью во дворе, поздоровавшись с ней, он внимательно на неё посмотрел, и вместо того, чтобы отвести от него свой кроткий взгляд, как это было обычно, она прямо и уверенно посмотрела ему в глаза. Они встретились и, не сказав друг другу более ни слова, разошлись. Бальтазар, поднялся в свою крохотную комнату, cнял верхнюю одежду и обувь и прилёг на скрипучую железную кровать, пружины которой в очередной раз издали неприятный для слуха звук.
Закрыв глаза, он стал постепенно проваливаться в лабиринт сладкого дрёма, в его голове всё кружилось, приобретало сверхъестественный вид, милый образ Дарьи также был где-то рядом, то исчезая, то появляясь вновь, он заставлял улыбаться Бальтазара во сне.
Проснувшись, юноша встал с постели и ощутил какую-то необычайную лёгкость в своём теле. На спинке стула, стоявшего близ кровати, висела его одежда, а на сидении стула лежал блокнот, в котором страница была заложена карандашом.
Бальтазар принял со стула одежду и положил её на кровать. Сев на стул, он раскрыл блокнот и взял в руки карандаш.
Пока он дремал на кровати, его сознание рождало словесные образы, отрывки фраз, рифмы, теперь он хотел записать это и составить из них что-то цельное, написать стихи.
Карандаш начал быстро ходить по бумаге, иногда останавливаясь, иногда зачёркивая написанное – в какой-то промежуток времени он даже был обездвижен, тогда Бальтазар, откинувшись на спинку стула, смотрел в потолок в поиске вдохновения.
Прошёл час, и всё было готово. Бальтазар вновь и вновь прочитывал написанные им строки:
С дикой скоростью падая вниз,
Мы кружим, обнимая друг друга,
В этом вальсе совсем нет времен,
Только бездна у края залитого светом луга.
Обрати на меня свой взгляд,
И я скажу тебе сокровенно:
Лишь объятья твои неподдельны,
Лишь в улыбке твоей вечности миг,
Твой лик – доказательство Бога, вселенной,
В которой я почему-то возник.
Мы не знаем, что ждёт нас,
Когда мы приземлимся,
Может просто ничто,
Всё, к чему мы стремимся,
Может, это обман, может, просто пустяк,
Но я люблю и теперь расскажу тебе как:
Строгих сводов царственный храм не вместит и крупинку того,
Что живёт под сердцем моим, поселившись когда-то,
Знай, что ты божество в оловянных глазах маленького солдата.
Аккуратно выдернув лист бумаги, он сложил его вдвое и убрал в карман брюк, после чего разделся, лёг на кровать и уснул сладким сном.
Засыпая, Бальтазар думал о том, прочитает ли когда-нибудь это Дарья. Хватит ли у него смелости передать ей это письмо, и нужна ли такая смелость вообще. Что даст тот факт, что милая сердцу девушка узнает о его чувствах. Наверное, ему и не стоит этого делать вовсе, но как же хочется открыть себя ей, несмотря на все преграды, несмотря на все сомнения. И как можно быть любимым, если никто не узнает, что ты любишь.
Глава 8. Начало
Наблюдая за Степаном Матвеевичем каждодневно, Бальтазар проявлял к нему всё больший интерес. Кроме того, что он получал от приказчика целую массу указаний и просьб рабочего характера, Степан Матвеевич любил делать замечания жизненные, показывая себя довольно амбициозным ментором.
В один из обычных, казалось бы, непримечательных дней начала апреля, среди дневной тишины, в лавке появился богато одетый купец, которому сразу же, как он вошёл, сладко заулыбался Степан Матвеевич, и с услужливостью, какую Бальтазар ещё никогда не видел, заплясал вокруг гостя.
Известно ли, до чего может дойти человек в своём стремлении услужить другому? Конечно, да. И как не противно это было осознавать Бальтазару, приказчик знал, каким он делается рабом перед другими, если эти другие могущественны и богаты.
Cтепан Матвеевич называл покупателя по имени и отчеству, но юноша его не запомнил. Подводя статного, осанистого и вальяжного купца к разным товарам, которые на взгляд приказчика могли вызвать интерес, Степан Матвеевич нахваливал каждый товар, говоря в таких категориях, что тот был привезён только для того, чтобы потешить вкус такого статусного и выдающегося человека как он. Всё это он говорил с огромной долей приторности в голосе и словах, которая странно сочеталась с его грубоватым голосом. Например, он говорил не «кофей», а «кофеёчек», не «пастила», а «пастилочка», не «сахар», а «сахарок» и тому подобное. Но клиент его, казалось, совсем не нуждался в подобных ласкательствах и, напротив, не был большим поклонником изнеженных фраз и манер.
Во время расхваливания товара приказчик то и дело бросал взгляды на Бальтазара, говорящие о том, что тот стоит как истукан, когда надо бегать и ловить каждое слово, каждый жест, предугадывать каждое мимолётное желание такого человека. Но юноша со свойственным ему спокойствием крайне учтиво наблюдал за происходящем.
Определившись с покупками и распорядившись завесить их ему, купец стоял молча и важно у прилавка. В это время Бальтазар взвешивал и упаковывал выбранные товары. Степан Матвеевич же готовился произвести расчёт на кассовом аппарате, который появился первым в городе именно у Карасёвых.
Вытащив из кошелька новую хрустящую сторублёвку, купец молча и немного небрежно протянул её приказчику, тот с тем же подобострастием и чуть ли не поклоном принял её, с восхищением в глазах рассмотрел поближе, словно никогда не видел 100 рублёвого билета.
За минуту до этого в лавке появился молодой человек, высокий, чернявый, лет двадцати пяти – тридцати, с небольшими усиками над верхней губой, на вид – приказчик самого купца. С ним поздоровался Степан Матвеевич, но уже с гораздо меньшей степенью приторности. Молодой человек забрал с прилавка купленные купцом продукты и вышел, не сказав ни слова. Степан Матвеевич поспешил проводить дорогого ему покупателя, открыл перед купцом дверь, пропустив его первым, сам вышел на крыльцо, и там стоявшего уже спиной к нему купца одарил поклоном, на что купец, не обернувшись, приняв помощь своего молодого помощника, прыгнул в коляску, запряженную тройкой лошадей. Когда тройка тронулась с места, Степан Матвеевич продолжил стоять на крыльце, провожая её взглядом.
Зайдя обратно, приказчик сразу же решил преподнести небольшой урок Бальтазару. Ему не понравилось, что он, как ему сразу же показалось, вместо того чтобы оказать достойный приём такому дорогому гостю, демонстративно саботировал это и лишь смотрел на него, а, может, при этом и думал о нём что-то, что-то происходившее от собственного упрямства и лени.
«Вы, молодой человек, слушали, что я говорил вам ранее?» – он неожиданно перешёл на вы. «Чтобы работать в этой бакалее, обслуживать столь уважаемых людей, надо быть максимально вежливым и учтивым. Вы же, на мой взгляд, пока что только испытываете моё терпение и зарабатываете плохую репутацию себе, магазину и самим купцам Карасёвым. Вы хоть знаете, кто это был?»
Бальтазар внимательно слушал приказчика, скрестив руки на груди, на его лице появилась до этого не заметная чёрточка и взгляд, такой, которого ещё никто не видел в этом городе. Презрение, тщательно скрываемое юношей, вышло наружу, и лицо приняло необыкновенно горделивый вид – так обычно изображают храбрецов, отважно идущих на смерть.
«Степан Матвеевич, – выждав небольшую паузу, произнёс Бальтазар, – а вы знаете о существовании римского философа Цицерона?! Ну, даже если не знаете, ему приписывают одну меткую фразу. Я вам её процитирую: «Раб мечтает не о свободе, а о своих рабах». Вообще, даже можно предположить, что сказанное им раскрывает всю суть жизни человека. Я советую вам подумать над ней, хотя, возможно, своих рабов вы захотели уже давно?!»
Степан Матвеевич ожидал всего, что угодно: от полного подчинения и склонённой головы перед ним до бунтарства и драки, но только не это. Сообразив, что его хотят чем-то уязвить, но не понимая до конца чем именно, он изменился в лице, заскрипел зубами и лукаво нахмурился.
«Я уверяю вас, молодой человек, что вы здесь долго не продержитесь, и если бы это было в моих силах, то я бы вышвырнул вас отсюда уже очень давно. Но, а пока, извольте выполнять свою работу, вам за неё платят».
«Не волнуйтесь, выполнял и буду выполнять», – отрезал Бальтазар.
Диалог между ними прекратился как бы сам собой, но небольшая недосказанность витала в воздухе.
Тогда же Бальтазар решил проследить за приказчиком и, наконец, выяснить, какую роль играл в его жизни однажды встреченный им Константин.
Бальтазар покидал лавку всегда немного раньше своего начальника. После того, как касса была подсчитана, он обычно прощался со Степаном Матвеевичем и либо гулял немного по городу, бывало, разговорившись с кем-нибудь, либо сразу шёл к себе в «келью».
На этот раз, выйдя за дверь, юноша не стал никуда спешить и решил дождаться выхода приказчика, для этого он, зная примерно, в какую сторону пойдёт тот, зашёл внутрь высокой башни, бывшей частью древнего кремля, частично сохранившегося в городе. На обратной стороне её висела икона. Башня имела прямоугольное основание и подковообразную проездную арку и служила городскими воротами. Ворота были построены так, что, проходя сквозь них, слева и справа от себя можно было наблюдать почти метровое углубление внутрь.
Начинало смеркаться. Укрывшись в воротах, Бальтазар ждал скорого выхода Степана Матвеевича, потому что, в принципе, ничего больше в магазине, как об этом думал Бальтазар, его задержать не могло. Он понимал, что выглядит несколько странно, стоя внутри ворот, за это время мимо него проехали 2 крестьянские телеги, запряженные старыми худыми клячами. Сидящие на козлах мужики, проезжая мимо, покосились на него. Юноша всеми силами старался не упустить Степана Матвеевича и не повернул глаз к проезжающим. Своего начальника он по-прежнему не видел, поэтому уже решился немного выйти из ворот и посмотреть, что происходит на крыльце, но вскоре отказался от этой идеи, так как приметил краем глаза Степана Матвеевича, и он двигался прямо на него. Приказчик почему-то изменил привычный маршрут и вместо того, чтобы показать Бальтазару свою спину, бодрыми шагами шёл ему навстречу. Юноше было необходимо что-то предпринять. По сути – либо бежать из ворот в обратную от него сторону и рискнуть быть замеченным, либо оставаться внутри и пытаться быть не узнанным.
Он принял решение оставаться на месте. Бальтазар уже слышал его шаги, он был уже совсем рядом. Чтобы остаться незамеченным, юноша плотно примкнул к стене в самой глубине ворот. Шарканье сапог было слышно всё лучше и лучше и теперь разносилось эхом под сводами башни. Бальтазар задержал дыхание и впился в красный кирпич стены. Приказчик быстрым, мерным шагом, не повернув головы, прошёл вперёд. Из ворот он вышел на широкую улицу, которая начиналась церковью с колокольней, продолжалась множеством домов зажиточных мещан, купцов, дворян и упиралась в стену, окружающую женский монастырь.
Бальтазар выглянул из-за ворот, зная о том, что эта улица удобна для обзора. Ему было необходимо выяснить, в какую сторону пойдёт Степан Матвеевич, а вариантов было несколько. Во-первых, он мог пойти дальше по улице в сторону монастыря и соборной площади, во-вторых, он мог свернуть налево и пойти до торговых рядов, которые уже пустовали, в-третьих, он мог свернуть к реке, сразу за колокольней, на маленькую пологую улочку.
Когда юноша выглянул, чтобы посмотреть на то, куда же всё-таки он пошёл, то обнаружил, что тот, никуда не сворачивая, шёл прямо и за то время, пока от него прятался Бальтазар, успел пройти перекресток, на котором можно было свернуть направо или налево.
Фонарей горело немного, один из них был совсем недалеко от ворот и чуточку ослепил преследовавшего и преследуемого, когда те выходили на улицу.
Нужно было догнать Степана Матвеевича, но в тоже время выдержать расстояние, хотя при таком освещении казалось маловероятным, что его смогут рассмотреть и узнать, по крайней мере так об этом думал сам Бальтазар.
Он шёл за ним, стараясь сильно не прибавлять в шаге и иметь расстояние между ними метров в сто. Они уже прошли с десяток домов, в окнах которых уютно горел свет, и, быть может, подавался поздний ужин.
Пасмурное небо скрывало звезды, иногда обнажая полумесяц, стремительно появляющийся и исчезающий, и поэтому почти неуловимый для взора человека.
Всё же вероятность, что приказчик обернётся и заметит Бальтазара, была, но по-прежнему казалась ему совершенно ничтожной. Он мыслил так: «Я всегда могу сказать, что иду своей дорогой и что наша встреча чистое совпадение. Да, и поверит ли он, что такой мелкий для него человек, как я, может его преследовать?»
Между тем, Степан Матвеевич, оставив за собой ещё один храм, вплотную приблизился к стене монастыря. Здесь можно было также свернуть направо и налево: один путь вёл к улице, на которой располагались кельи монахинь, другой вёл к ещё одной пологой улочке, уходящей вниз к берегу реки.
Он продолжил путь прямо и вышел на широкую площадь, называемую соборной по той причине, что главные храмы города находились именно здесь: большая белокаменная колокольня, вознёсшаяся в небо, и пятиглавый собор, блистающий золотом своих куполов. Войти в монастырь можно было, также попав на площадь, а напротив главных ворот монастыря стоял замечательный, двухэтажный купеческий особняк, отданный под гимназию.
Cтепан Матвеевич, не останавливаясь, шёл дальше, теперь, увидев его напористый шаг, становилось ясно – он куда-то спешил. К тому же Бальтазару удалось один раз заметить, как он достаёт из брюк карманные часы на цепочке, смотрит на них и кладёт обратно.
Они продолжали идти и уже прошли площадь, на пути им по-прежнему никто не встречался. Степан Матвеевич прибавил в шаге. Бальтазар также ускорил ход.
«В скором времени, – размышлял юноша, – если он так никуда и не свернёт, то мы дойдём до маленькой речушки, которую и рекой трудно назвать, она вся запружена, место это глухое, да, любопытно, что он там потерял, да и зачем он так спешит?!»
В душе Бальтазар радовался тому, как ему повезло, ведь слежку за Степаном Матвеевичем можно было бы списать на его мнительность, он мог ошибиться в своих предположениях на его счёт, и даже, если не мнительность и не ошибка его ума, то тот преспокойно мог пойти домой после работы. Не каждый же божий день ему замышлять что-то тайное?
Приказчик прошёл улицу до конца и теперь спускался к реке, к ней был пологий сход, и вёл он даже не совсем к этой запруженной речушке, а именно к мосту через неё.
Вообще же, он направлялся в одно из любопытнейших мест: сходя по склону, по левую руку от себя можно было наблюдать овитую плющом стену ещё одного монастыря, гораздо меньшего по размерам, чем тот, что был пройден ранее. Это стена вплотную доходила до самой большой из сохранившихся башен кремля, она была внушительной и монументальной. Она имела двадцать граней, хотя издалека могло показаться, что она абсолютно круглая.
От башни тянулась высокая стена, сильно задетая временем. Её, как и весь Кремль, методично разбирали сами жители посада на протяжении нескольких веков. Под ней был ров, когда-то наполненный водой. Стена длилась до другой хорошо сохранившейся башни – Грановитой, она была ниже, чем соседняя, но казалась более массивной на вид.
Бальтазар шёл по пятам, но, как и раньше, был осторожен в своём преследовании. Когда Степан Матвеевич приблизился к башне, юноша выглянул из-за монастырской стены, чтобы посмотреть на то, куда всё-таки пойдет его начальник.
Как только Бальтазар выглянул и стал наблюдать, Степан Матвеевич вдруг остановился и стал озираться по сторонам, как будто почувствовал неладное, почувствовал, что за ним следят, и в этот миг Бальтазар отпрянул назад. Немного погодя, он выглянул снова, но уже никого не увидел. Он вышел из укрытия и быстрым шагом отправился вниз по склону, вдоль монастырской стены и башни, там, где только что проходил приказчик.
Спустившись по склону, он заметил в некотором отдалении от себя, метрах, быть может, в пятидесяти, спину Степана Матвеевича, он шёл прямо, мимо маленьких деревянных сараев, затем мимо каменных лачуг, построенных из добытого при разборе кремлёвской стены и башен кремля камня.
Наконец, он остановился перед домом, который был не схож с теми, что он проходил только что. Дом был двухэтажным, построенным не на скорую руку, как все остальные, а сделанным добротно, по правилам, но без благородной архитектуры. Все постройки на этой небольшой улочке были прилеплены друг к другу и стояли параллельно реке. Первый этаж дома имел облицовку из камня и три окна, выходящих на реку. Второй этаж был деревянным, видимо, более поздним строением, в котором также было три окна. Первый этаж представлялся нежилым, а на второй вела деревянная лестница. Другой своей стороной, фасадной, этот продолговатый дом выходил на широкую мощёную дорогу, которая, в свою очередь, пролегала параллельно кремлёвской стене, проходя мимо базарной площади, она вела через весь город. У дома имелось несколько пристроек из камня, и весьма неуклюжих, также выходящих фасадом на дорогу и уже почти вплотную примыкающих к мосту.
Степан Матвеевич огляделся, было заметно, что сам он здесь впервые, и что узнает эту местность по описанию, и ищет куда ему пойти. Заметив лестницу, ведущую на второй этаж, он словно что-то понял и начал восхождение по ней. Было уже совсем темно, фонарей за домом не было, и Бальтазар следил за чуть заметной фигурой приказчика изо всех сил. Увидев, как тот взбирается по лестнице, юноша тихими мелкими шажками стал приближаться и спрятался за углом, в небольшом промежутке между деревянной лачугой и домом.
Степан Матвеевич постучал в дверь, стуки были мерными, чеканными, между ними была пауза: один, два, три, четыре, пять. Постучав пять раз, он подождал и повторил комбинацию, но за дверью стояла гробовая тишина.
«Вы все уснули что ли там, а..?!» – выругался приказчик, стоя на месте и нервно шаркая ногами.
Импульсивным движением он вытащил из кармана брюк часы. «На кой чёрт было договариваться, если сам не придёшь и знаешь об этом, зла на вас не хватает, недоумки», – сквозь зубы процедил он.
Из кармана своего добротного, но местами потёртого сюртука, приказчик достал папиросы, извлёк из пачки одну из них, чиркнул спичкой и закурил.
Он постучал в дверь ещё раз: «раз, два, три, четыре, пять».
«Зачем я сюда притащился, чтобы, как собака, ждать у двери? Сейчас явно не май месяц», – на этих словах приказчик съежился, по лицу было видно, что по его телу его прошла дрожь.
«Добрый вечер! Вы давно стоите?»
«Что? Кто это?» – обернулся Степан Матвеевич. «А, это вы, Константин…» – прищурившись, посмотрел он в темноту. «Почему вы заставляете меня ждать под дверью, ведь мы же договорились с вами на время?!»
Приказчик был как бы не в своей тарелке, взволнован, и раздражен, и, как часто бывает у людей такого характера, особенно желчен.
«Дорогой мой, Степан Матвеевич, не волнуйтесь, прошу вас. Я не слышал, как в дверь стучали, надо пройти в дом и обо всём поговорить».
«Не принимается такой ответ, молодой человек! Надо быть внимательней! И запомните раз и навсегда, я не дворняга, чтобы скулить и ждать вас под дверью! Мы, кажется, партнёры, так давайте уважать друг друга!»
На сказанное в сердцах приказчиком Константин как будто не обратил внимание, со снисходительной улыбкой на лице он произнёс: «Степан Матвеевич, прошу вас пройти в дом, где мы всё обсудим, сейчас я открою дверь».
Дверь открылась со скрипом, который хорошо был слышен Бальтазару, как и весь их краткий диалог.
После того, как в дом вошёл хозяин, за ним последовал его гость. Дверь захлопнулась, но, очевидно, она не была заперта изнутри, звуков поворачивающегося ключа в замочной скважине слышно не было, и на засов её также никто не запирал.
Вероятно, дверь вела в сени, пройдя которые можно попасть в жилую часть дома.
Рискуя быть замеченным, но понимая, что он ничего не услышит, если останется на своём прежнем месте, Бальтазар, нагнувшись, чтобы его не обнаружили из окон, подкрался к лестнице и тихими кошачьими шагами поднялся по ней.
Взявшись за ручку, он открыл дверь, делал он это очень медленно, опасаясь, что та может страшно заскрипеть и обнаружить его.
С осторожностью он вошёл в сени дома, в них было темно и просторно, из маленького окна, расположенного под потолком, падал тусклый свет, зажжённый в комнате. Он освещал только маленькую полоску в сенях. Бальтазар вошёл и замер. Были хорошо слышны голоса говорящих за стеной.
«Итак, поговорим на чистоту. Степан Матвеевич, я позвал вас сегодня сюда, чтобы ещё раз удостовериться в том, что вы на сто процентов готовы участвовать в деле, для нас столь важном. Я знаю, что идейная сторона дела вас не интересует, а интересует финансовая…»
«Интересует-интересует», – прервал Константина Степан Матвеевич. Голос у приказчика был сиплым и резким, как у каторжника. «Но меня интересует и другое: какого чёрта мне никто не открывал, если здесь кто-то был внутри?!»
«Конспирация, друг мой, конспирация. Давайте я вас познакомлю с моим товарищем, Михаилом Петровичем. С ним можете быть откровенны, как со мной».
«Откровенны?! А что мне с вами откровенничать? Я не в церковь к попу, кажется, явился. Да, и чёрт бы их всех побрал! Что касается дела, то давайте обсудим, нужно взвесить всё и еще раз обсудить детали».
«Степан Матвеевич, – прозвенел молодой голос, – дело довольно серьезное, поэтому мы здесь и собрались сегодня. Для начала нужно выяснить, на что вы готовы, то есть как далеко вы можете зайти?»
«Хм… Понятно, к чему вы клоните, молодой человек, – усмехнулся приказчик, – вы, наверное, хотите меня спросить, согласен ли я с убийством моих благодетелей?! Ведь ограбить и предать, видимо, по-вашему я уже согласен?!..»
Злобный смех Степана Матвеевича немного удивил присутствующих, они переглянулись. Кончив смеяться, он продолжил:
«Господа, вы знаете, наверное, что я сейчас вам скажу… Хотя…» – тут его прервал кашель. «Хотя, может для вас это и ново – семье Карасёвых я многим обязан, но в то же время, чем я хуже их, господа..? Вы никогда не задумывались над тем, почему есть люди управляемые, а почему есть те, кто управляет, почему у одних власть и деньги, а почему кто-то должен горбатиться всю жизнь на дядю, у которого есть власть и деньги?! Но мне, полагаю, надо ответить на ваш вопрос о том, готов ли предать, ограбить и, если нужно, убить?! А что вы сами на это думаете?» – хитро улыбнулся тот.
«Каторги я не боюсь, для меня жизнь уже очень давно каторга, я не получаю от неё удовольствия, хотя ведь, наверное, должен. Должен? Аа? Убить человека – это грех?! Ну, для кого-то – да! Да – для тех, кто в жизнь, наверное, верит бесконечную, ну, фантазёры там разные, богобоязненные, но пусть они кого-нибудь другого этой кашей пресной кормят, а не меня. Может, совесть? Так это для тех, кто хозяином жизни быть не хочет, ни своей, ни чужой! А вы как думали?! Все вот эти сказки про угрызение совести, кровавых мальчиков и прочее – это для слишком мягкотелых людей или для тех даже, кто порисоваться любит «святостью» своей перед другими. Вот, дескать, посмотрите, какой я святой, всех вас выше. Все эти святоши набожные для меня всё равно, что щёголи пьяные в кабаке, которые выделываются перед женским полом, самоутверждения и восхищения ждут, за речь красивую, за вид приглядный, за карман, который деньга большая отпирает. Также и святоши восхищения от людей ждут за чистоту свою, за непорочность свою, за веру свою, и движет ими именно это, господа, а ничто другое… Ну, что-то я затянул, однако, с ответом. Вы спрашиваете, готов убить? Готов, отвечу вам, и не сомневайтесь».
«Что же, тогда продолжим, – вступил Константин, – теперь поговорим о конкретном, какой суммой они могут обладать, какие у вас есть сведения на этот счёт?»
«Точно я не знаю, но слышал, что у них может быть десять-пятнадцать тысяч. Не меньше!»
«Сумма приличная!» – вновь зазвенел неизвестный Бальтазару юный голос. «Куш хороший».
«А вы что думали..?» – с ехидцей произнес приказчик.
«Да, хороший, конечно, – одобрительно подытожил Константин, – на какое число, по вашим сведениям, назначена эта сделка?»
«На двадцатые числа апреля, совсем скоро, точную дату смогу сообщить накануне. Повторюсь для тех, кто не слышал, Карасёв по железной дороге отправляет большую партию скота в Москву, гурт голов в 200-300, может, больше, черт его знает. В Москве у него сделка должна состояться»
«Двадцатые числа апреля… значит, перед самой пасхой… хорошо».
«Что известно о деньгах, где они хранятся?» – продолжал Константин.
«В барском доме хранятся, где именно, неизвестно».
«Плохо, что неизвестно. Если заранее не установим, где деньги, на их поиски можно потратить много времени. Это, однако, риск…»
«А я не провидец и в спальне карасёвской не живу, чтобы точно знать, где деньги хранятся».
«В доме есть свои люди?» – резко отрезал молодой голос.
«Что значит свои? Вы тут что-то в шпионов заигрались, господа…» – с ехидцей, но как будто зевая и млея, произнёс приказчик.
«В том смысле, что нам нужен человек, который укажет, где именно лежат деньги, и будет в доле», – решительно высказал Константин.
Внимательно слушая и практически не шевелясь, Бальтазар впервые подумал о том, что ему вскоре понадобится отсюда незаметно выйти и что ему необходим план отступления. Мысль, вспыхнув в голове молнией, резко потухла, когда Степан Матвеевич продолжил.
«Есть на примете один человек… он работает в доме Карасевых, но ему надо предложить столько денег, чтобы крыша набекрень ушла, столько, чтобы замечтался он другую жизнь на них начать… самому барствовать после…»
«Предложите ему 1000 рублей, деньги немалые за одно только слово»
«Так, а со мной о деньгах вы поговорить не хотите? Сам должен понимать ради чего предавать буду. Ну, так что? Господа…» – странно повеселевшим голосом произнёс Степан Матвеевич.
«Наше предложение таково, убираем из суммы 1000 рублей, остальное делим из расчёта 70 на 30: 30 процентов вам, 70 процентов нам».
«Ну, нет, так дело не пойдёт», – с обидой произнёс Степан Матвеевич и даже покашлял вновь в кулак. «Вы что, – своим сиплым голосом сказал тот, – меня надуть хотите? Да шиш вам, с маслом! Я не согласен, слышите? Не согласен! – взбунтовался он.
«Так сколько же вы хотите?» – хладнокровно произнес Константин.
«Половина на половину! И, баста!» – хлёстко выпалил приказчик.
«Хм, со всем уважением к вам отношусь, но это неприемлемо для нас, могу предложить вам 40%, но не более».
«Мда… Вижу, господа, вы не нуждаетесь во мне. Ну, что же, очень жаль, конечно, я был так рад нашему неожиданному союзу. Но теперь, чувствую я, нам пора разойтись…»
