Читать книгу: «Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России», страница 15
Сергей Александрович Ронжин был очень умным и способным человеком. Он был очень близок к генералу Сухомлинову, который, будучи назначен военным министром, продвинул Ронжина на пост начальника военных сообщений Главного управления Генерального штаба. Во время мировой войны Ронжин был начальником военных сообщений при Верховном главнокомандующем. После революции Гучков (был назначен Временным правительством военным министром) убрал Ронжина с этой должности. Он вернулся в Петербург на должность начальника военных сообщений Главного управления Генерального штаба, а затем во время борьбы с большевиками был на Юге в армии генерала Деникина. Числился в резерве.
Яков Александрович Фок был моим близким другом еще по Николаевскому инженерному училищу и по службе в Одессе. Особыми талантами не отличался, но был рыцарски честен и порядочен во всех отношениях. Был верным другом. Во время мировой войны командовал 3-й стрелковой бригадой (развернутой в дивизию); был в 1915 году смертельно ранен в живот и скончался в тяжелых мучениях.
Иван Егорович Эрдели (до Генерального штаба был в лейб-гвардии Гусарском полку) был прекрасным товарищем, хорошим офицером Генерального штаба, но очень легкомысленным по части женского пола. Во время войны он командовал, кажется, 14-й кавалерийской дивизией, а затем принял пехотную дивизию и в 1917 году дошел до командования армией. Действовал храбро, но в боях его сопровождала неудача. Он подтвердил старую истину об «удачниках» и «неудачниках». Так вот он на поле брани был неудачником, хотя и действовал хорошо. Эта неудачливость его преследовала и в период борьбы с большевиками на Юге России.
Владимир Николаевич Петерс – человек ординарный, но хороший. Мы все его любили. Война застала его начальником кавалерийской бригады. На войне он показал себя не военным: не хватало сердца. Заболел, был отчислен в тыл и затем назначен начальником Елизаветградского кавалерийского училища. После революции, думаю, вследствие забот о своей многочисленной семье, он стал подлаживаться к новым хозяевам и кончил тем, что остался при большевиках в качестве лектора в бывшей Академии Генерального штаба, ныне Академии имени Фрунзе.
С.Н. Розанов был хорошим офицером Генерального штаба, но большим фантазером. Война застала его на должности командира пехотного полка. Командуя полком, он получил Георгиевское оружие, Георгиевский крест и был произведен за отличие в генералы. Затем отлично исполнял должность начальника штаба 3-го Кавказского корпуса и кончил войну начальником дивизии (я не считаю командование им корпусом и даже временное командование армией уже в период полного развала фронта). В период борьбы с большевиками он был в Сибири у адмирала Колчака. Короткое время он был у Колчака начальником штаба, затем подавлял эсеровское восстание, кажется в районе Томска, и закончил свою деятельность на посту командующего войсками и генерал-губернатора Приморского военного округа.
Г.Н. Вирановский был в одно время со мной в Академии. Был хорошим приятелем, и мы все его любили, но был чрезвычайно легкомыслен и не отличался особенно твердой моралью. Во время войны, в качестве начальника штаба корпуса (у В.М. Драгомирова), получил Георгия 4-й степени, а командуя 12-й пехотной дивизией, получил в 1916 году Георгия 3-й степени. В период революции и начавшегося развала армии, командуя корпусом и временно армией, оказался крайне неустойчивым и под давлением «комитета» представил главнокомандующему Юго-Западного фронта генералу Деникину записку о необходимости со старших начальников снять все заботы по управлению, сохранив в их руках, как «спецов», только строевое и боевое командование. Деникин его немедленно сместил и в период борьбы с большевиками на Юге России не захотел принять Вирановского в ряды армии. Вирановский уехал на Дальний Восток к Колчаку, но попал туда уже в период развала и был где-то расстрелян большевиками.
А.С. Пороховщиков был прекрасный товарищ, но крайне неуравновешенный и шалый. Дошел до должности начальника штаба корпуса.
Из числа многих офицеров Генерального штаба, служивших в Киевском военном округе, нельзя не упомянуть об одном отрицательном, но красочном типе – полковнике Лодыженском123. Назначен он был в Киевский округ уже после Русско-японской войны на должность начальника штаба 11-й кавалерийской дивизии. Во время подавления в Китае боксерского движения он был начальником штаба у генерала Ренненкампфа.
Вскоре после его прибытия в округ о нем заговорили. По рассказам, доходившим до меня, он рисовался очень способным, даже талантливым, но очень несдержанным. В трезвом виде был очень приятен, но, подвыпив, становился грубым и буйным. Говорили, что он страдал запоем.
Однажды он приехал из Дубно в Киев по какому-то делу. Пойдя вечером в Купеческий сад, я застал его там с некоторыми моими знакомыми. Нас познакомили. По наружному виду Лодыженский мне понравился. Довольно высокий и сухой брюнет, с правильными чертами лица, с хорошей военной выправкой и своим Георгиевским крестом в петлице, он выделялся среди других. Сначала все шло хорошо. Мы сидели в саду, слушали симфонический оркестр и болтали. Он показался очень остроумным и интересным собеседником. Потом пошли ужинать на террасу ресторана. Через несколько времени, после нескольких рюмок водки, Лодыженский стал слишком повышать голос и делать громкие замечания относительно наших соседей по ресторану. Обеспокоенный его поведением, я предложил перейти в отдельный кабинет. Мое предложение было принято, и мы переселились. Первое время все шло хорошо, но по мере опьянения Лодыженский становился несносным и придирчивым. Чтобы его несколько отвлечь, мы попросили его рассказать о его совместной работе с Ренненкампфом. Он попался на удочку и с увлечением стал рассказывать. Ренненкампфа он ругал последними словами, утверждая, что он «неблагодарная свинья»: «Ведь это благодаря мне он получил два Георгиевских креста; ведь это я прикрыл его кражи, когда, сдавая захваченное серебро, он присваивал себе золото, и т. д.» Слушать было противно, но необходимо было его отвлекать от желания выйти на террасу и «набить морду какому-нибудь богатому жиду». Он скоро совсем опьянел, мы его уложили на диван, а когда публика из сада и ресторана разошлась, на извозчике доставили в его номер в гостинице.
Через несколько месяцев после этого я во время одной из командировок попал в Дубно. Нужно было нанести визиты старшим военным, бывшим в городе. Заехал я и в штаб 11-й кавалерийской дивизии к Лодыженскому. Меня ввели в его кабинет. Застал я его за странным занятием: он сидел около ярко пылавшего камина и, разбирая наваленную на полу груду нераспечатанных пакетов, одни из пакетов клал на свой письменный стол, а другие бросал в печь.
На мой недоуменный вопрос, что это он делает, я получил ответ: «Видите, я прогулял больше недели и в штабе не был. За это время накопилось много почты, а старшие адъютанты штаба в отпуску. Мне пришлось бы теперь всю эту дрянь перечитывать и отвечать. Так вот я и решил: откладываю все пакеты с надписью «секретно» и «спешно»; их я, конечно, прочитаю и сделаю по ним все, что нужно; прочую же дрянь просто сжигаю: если там и есть что-либо важное, то пославший пакет, не получая ответа, конечно, запросит вновь… Сжиганием этого хлама я не приношу вреда делу».
Деятельность Лодыженского как начальника штаба 11-й кавалерийской дивизии и его пристрастие к спиртным напиткам обратили на себя внимание начальства, и с ним было решено «покончить». Бывший в это время начальником штаба округа генерал Маврин124 решил сам произвести необходимую «экзекуцию». Он решил воспользоваться для этого предстоящей поездкой офицеров Генерального штаба и «провалить» Лодыженского во время этой поездки. Я случайно об этом узнал и, опасаясь какого-либо крупного скандала в связи с крайне несдержанным характером Лодыженского, решил предупредить последнего, что начальство будет его во время поездки «строго экзаменовать».
Действительно, на полевой поездке Маврин обратил особое внимание на Лодыженского. Все задачи, дававшиеся последнему, исполнялись им быстро и безукоризненно. Маврин ни к чему не мог придраться. Лодыженский был хотя и мрачен, но спокоен. На привале, когда все собрались и вытащили свои запасы, Лодыженский отошел довольно далеко в сторону. Я подошел к нему и спросил, почему он уединился. «Я увидел, что вы вытащили бутылку с коньяком и, дабы не соблазниться, отошел. Побоялся, что, если выпью лишнюю рюмку, учиню какой-нибудь скандал».
Когда наша конная группа подъезжала к Волочиску, Маврин, по-видимому, решил еще раз попытаться «срезать» Лодыженского. Шел дождик, и мы все надели «непромокайки». Маврин подозвал Лодыженского и стал давать ему какую-то задачу. Видя, что Лодыженский не достает карты, Маврин ему сказал: «Отчего вы не следите по карте, получая мои указания?» – «Мне не надо следить по карте, так как я знаю весь пограничный район как свои пять пальцев», – последовал ответ.
Тогда Маврин решил проэкзаменовать Лодыженского в этом знании. Стал его спрашивать, глядя сам на карту, какие дороги и куда ведут, какие и где селения, где и какие леса, где и какие отличительные на местности предметы вдоль дороги на Волочиск, и пр. Ответы Лодыженского были кратки, спокойны и верны. Маврин был зол, но по окончании поездки принужден был похвалить Лодыженского.
Перед разъездом Лодыженский подошел ко мне и поблагодарил за присланное ему сообщение. «Получив его, – добавил он, – я три дня с картой в руках объезжал весь район и хорошо его изучил». Вскоре после этой поездки Лодыженский, чувствуя, что все же гроза собирается над его головой, перевелся в Варшавский военный округ. Кажется, он там долго не прослужил и вышел в отставку.
Встает в памяти и просто отрицательный тип офицера Генерального штаба – это полковник Поливанов, если не ошибаюсь, племянник Поливанова125, бывшего в 1915 и начале 1916 года военным министром.
Полковник Поливанов принадлежал к типу лиц, про которых народная поговорка гласила: «Против овцы – молодец, а против молодца – сам овца». По отношению младших Поливанов был груб и заносчив, а перед начальством заискивал. По своей натуре он был с большой подлецой и был природный доносчик. Когда он появился в Киевском военном округе, его сразу невзлюбили.
Будучи назначенным начальником штаба 12-й кавалерийской дивизии в Проскуров, он невзлюбил своего начальника дивизии генерала Бенкендорфа126 и решил его «прибрать к рукам». Так как генерал Бенкендорф больше проводил время в своем имении, чем командовал дивизией, то Поливанову было легко подобрать целый ряд «прегрешений» своего начальника. Он систематично и очень аккуратно стал записывать в «мерзавку» все прегрешения начальника дивизии, подкрепляя их датами и копиями различных документов. Когда «материала» накопилось достаточно, он стал попросту шантажировать Бенкендорфа. Вначале дело для него шло успешно, но он обнаглел и перетянул струну.
После одного из столкновений он пригрозил Бенкендорфу, что донесет на него и выяснит, что фактически не Бенкендорф, а он командует дивизией. Бенкендорф обозлился и, будучи не из трусливого десятка, выгнал из своего кабинета Поливанова и обо всем подробно донес командиру корпуса с просьбой немедленно убрать Поливанова. Последний перешел в контратаку и послал в штаб округа подробный и мотивированный донос на своего начальника дивизии. Было произведено расследование. В результате Бенкендорф вышел в отставку, но облик Поливанова вырисовался во всей своей красоте, и он был уволен в отставку без прошения.
В 1900 году тяжело заболел начальник штаба округа генерал Шимановский, и по представлению генерала Драгомирова начальником штаба Киевского военного округа был назначен генерал Сухомлинов, бывший перед тем начальником 10-й кавалерийской дивизии.
Сухомлинов, бесспорно, был чрезвычайно способным и даже талантливым офицером Генерального штаба. Был он и отличным начальником кавалерийской дивизии. То, что уже ко времени своего назначения на должность начальника штаба округа он несколько разленился и перестал следить за новшествами в военном деле, генералу Драгомирову, вероятно, не было известно. О Сухомлинове Михаил Иванович судил по прежней его деятельности и по тому, каким он его знал по Академии Генерального штаба, командиром Павлоградского гусарского полка, начальником кавалерийской школы и, наконец, как хорошего начальника кавалерийской дивизии.
С первых же месяцев деятельности Сухомлинова как начальника штаба округа мы, офицеры Генерального штаба, увидели резкую разницу между ним и бывшим начальником штаба Шимановским. Шимановский терпеть не мог показной стороны; он сам работал не покладая рук по улучшению боевой готовности войск округа и требовал такой же работы от своих подчиненных.
Сухомлинов от работы не уклонялся, но ею и не увлекался. Он любил показную сторону, ему надо было, чтобы все шло гладко, было «благополучно». Он оказался чрезвычайно легкомысленным человеком, ставя на первый план спокойствие и приятное течение жизни. Уже когда он был командующим войсками округа, он меня (хотя уже хорошо его знавшего) поразил своей чрезвычайной легкомысленностью. После проверки мобилизационной готовности войск Харьковского гарнизона, когда генерал Сухомлинов уже возвращался в Киев, он мне во время вечернего чая в вагоне сказал: «Ну, Александр Сергеевич, вы как начальник (старший адъютант) мобилизационного отделения штаба округа должны быть довольны результатами поверки». Я ответил, что в общем все прошло недурно, но что мобилизационные планы в некоторых войсковых частях оказались в довольно беспорядочном виде.
На это Сухомлинов мне сказал: «Да, я это знаю. Мне докладывал председатель поверочной комиссии, что мобилизационные планы в артиллерийских частях в полном беспорядке. Но так как эти части были приведены на военное положение в срок, укладка имущества была исполнена хорошо и части представились мне в образцовом порядке, я приказал не отмечать недостатков в мобилизационных планах. Вообще, Александр Сергеевич, я считаю, что все эти планы, записки и прочая канцелярская дребедень только вредны для дела. Я неоднократно замечал, что там, где бумажный хлам в порядке, там полный беспорядок в самой части, и наоборот. Наладьте мне дело так, чтобы было поменьше этой бумажной дряни».
Я на это ответил, что, конечно, могут быть случаи, когда это будет так, как говорит командующий войсками, но «не дай Бог, если взгляд Вашего Высокопревосходительства станет известен войскам: тогда пойдет насмарку вся работа последних десяти лет по подготовке войсковых частей к мобилизации».
Сухомлинов сказал на это, что он «пошутил» и что, конечно, об этом своем взгляде он никому говорить не будет. Но он не «пошутил». Я впоследствии убедился, что он действительно так смотрел на наши подготовительные работы по мобилизации. Взгляд его изменился только тогда, когда он был военным министром и когда из докладов начальника мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба он увидел, какая колоссальная подготовительная работа требуется, чтобы быть уверенным в том, что мобилизация будет проходить без осечки и в назначенные сроки.
Иметь дело с Сухомлиновым было приятно: он был всегда внимателен, вежлив и ровен со всеми. Бесспорно, он был умным и образованным человеком. Он с полслова понимал суть дела и давал свои заключения или указания вполне определенно, кратко, ясно. Но, как я уже сказал, он одновременно с этим был чрезвычайно легкомысленным человеком. Он плохо разбирался в людях и очень часто приближал к себе или сходился с такими, которых нельзя было бы пускать и на порог.
По своей натуре он легко поддавался женскому влиянию. Когда он был назначен начальником штаба, был женат второй раз. Жена его, Елизавета Николаевна, по первому браку, кажется, Корево, была умная и хорошая женщина, но любившая пожить и собиравшая в своем доме всякую дрянь. Сухомлинов ее очень любил и всячески старался лучше обставить ее жизнь. А так как личных средств у него не было, а жалованья не хватало, то он «наезжал прогоны». Впоследствии, будучи командующим войсками, а затем и военным министром (особенно на последней должности), после смерти второй жены женился в третий раз (на Бутович, которую он развел с мужем), и разъезды специально для получения крупных прогонных денег стали просто скандальными.
У Сухомлинова был величайший недостаток, который можно было назвать «недержанием языка». Он не мог удержаться, чтобы не рассказывать своим близким или хорошим знакомым какой-нибудь «секрет» или какую-либо новость. Не было исключения и для служебных дел. Мне лично приходилось несколько раз слышать, как он рассказывал в дамском обществе действительно секретные вещи. Было много данных, что это свойство Сухомлинова было отлично известно генеральным штабам Германии и Австро-Венгрии, и им пользовались с целью шпионажа. Последнее же неимоверно облегчалось тем, что как вторая, так и третья жены Сухомлинова были неразборчивы на знакомства и в их гостиных можно было встретить всяких подозрительных лиц.
Уже через несколько дней после назначения Сухомлинова начальником штаба Киевского округа выяснилось, что Рузский не останется на должности генерал-квартирмейстера. Сухомлинов не скрывал своего недовольства Рузским и в разговоре, даже с молодыми чинами штаба, называл Рузского «доктором». Это название Рузскому он дал за его очки, не всегда опрятную одежду и за то, что он часто не носил аксельбантов.
Рузский серьезно заболел и был отчислен от должности генерал-квартирмейстера (если не ошибаюсь, сначала был назначен в распоряжение командующего войсками, а по выздоровлении – начальником штаба Виленского военного округа). На место Рузского генерал-квартирмейстером был назначен генерал Благовещенский127.
Двухлетнее пребывание Благовещенского в должности генерал-квартирмейстера штаба округа было периодом довольно печальным: Благовещенский, совершенно не знакомый с работой генерал-квартирмейстерской части, не мог ею руководить. Он предоставил полную свободу деятельности старшим адъютантам (по строевой части – Бонч-Бруевич, по отчетной – Гутор и по мобилизационной – я). Мы, старшие адъютанты, сговаривались между собой и вели работу. Мне (авторитет мой признавался моими сослуживцами) приходилось часто принимать решения и давать их на одобрение Благовещенского. Последний всегда «одобрял» и подписывал все, что ему давали. Хорошо еще то, что он не мешал. Генерал-квартирмейстерская часть работала еще хорошо – по традиции и вследствие того, что личный состав был подготовлен за предыдущую службу.
Благовещенский был человек недурной, но чрезвычайно мелкий, узкий и исключительный трус. В 1904 году он был назначен в действующую армию, в штаб генерала Куропаткина, на должность дежурного генерала. Там его невзлюбили: он был узким формалистом. Ко времени мировой войны он оказался на должности командира VI армейского корпуса. После неудачной операции в Восточной Пруссии (его корпус входил в состав армии генерала Самсонова) он был отчислен от командования корпусом.
После Благовещенского (в конце 1904 г.) генерал-квартирмейстером штаба Киевского округа был назначен генерал Баланин128. Он был много лучше Благовещенского, но не любил штабной работы и был ленив. Впоследствии, на должностях начальника дивизии и командира корпуса, он оказался хорошим строевым начальником. Во время мировой войны он заработал репутацию хорошего начальника и дошел до должности командующего армией.
Начальниками военных сообщений были последовательно Благовещенский, Задорин129 и Рерберг130. Благовещенский – до назначения генерал-квартирмейстером. Все трое исполняли свою работу вполне успешно.
Дежурным генералом штаба округа, после Фролова, был назначен Маврин. На должности дежурного генерала Маврин был выдающимся, знающим и дельным работником. Но на должности начальника штаба округа (был назначен в 1903 г., когда Сухомлинов был назначен помощником командующего войсками округа) он оказался ниже всякой критики. Никогда не забуду случая, которому я был свидетелем летом 1903 года.
Это были последние месяцы пребывания генерала Драгомирова в должности генерал-губернатора Юго-Западного края и командующего войсками Киевского военного округа. М.И. Драгомиров чувствовал себя плохо и жил на хуторе в Конотопе. Сухомлинов с начальниками отделов штаба округа приезжал с докладами к М.И. на хутор. В один из этих приездов был и я на хуторе. Сухомлинов докладывал М.И., а я, Маврин и Благовещенский ходили по аллее сада. Маврин и Благовещенский волновались, так как произошло какое-то недоразумение, о котором надо было доложить М.И., и они боялись разноса.
Мы присели на скамейку. Маврин достал из бокового кармана какую-то бутылочку и отхлебнул из нее какую-то жидкость. Благовещенский спрашивает: «Что это вы глотаете?» – «Валериановые капли», – последовал ответ. «Дайте глотнуть и мне; я сильно волнуюсь и боюсь, что Михаил Иванович нас здорово разругает». Маврин протянул ему свою бутылочку. Через несколько минут вышел из дома Сухомлинов и позвал их обоих к Михаилу Ивановичу. Прошло полчаса. Выходит в сад один Сухомлинов и смеется. Я его спрашиваю: в чем дело?
«И смех и горе! Михаил Иванович их изрядно выбранил, а они так обалдели, что оказались неспособными продолжать доклад. М.И. прекратил доклад и сказал, чтобы они пошли прогуляться до завтрака. Они ушли, и раз их здесь нет, то, значит, с ними случилась медвежья болезнь и они отправились отыскивать укромный уголок. Когда они ушли, Михаил Иванович мне сказал: „Не поздравляю тебя. Маврин – оглобля, а Благовещенский – трусливый дурак. Жаль, что ты подобрал таких неудачных помощников”». Характерно это и для двух ответственных генералов, какими были Маврин и Благовещенский, и для Сухомлинова, которого этот случай только рассмешил и который его рассказывал подчиненному этих двух генералов.
После Маврина дежурными генералами были Павел Савич131 и Ходорович132. Паша Савич был милый, но исключительно легкомысленный человек. Сухомлинов его очень любил (Савич был у Сухомлинова начальником штаба в 10-й кавалерийской дивизии) и старался устроить ему карьеру. Савич был киевским губернатором, потом начальником штаба Иркутского военного округа и на мировую войну вышел командиром корпуса.
Ходорович был добросовестным служакой. После ухода с должности командующего войсками М.И. Драгомирова командующим войсками Киевского военного округа был назначен Сухомлинов (генерал-губернаторство было опять отделено от должности командующего войсками, и генерал-губернатором Юго-Западного края был назначен Клейгельс). Затем эти должности в лице генерала Сухомлинова были опять соединены.
За время моей службы в штабе Киевского военного округа (с мая 1898 г. по декабрь 1907 г.), то есть почти десять лет (а если считать время прикомандирования к Генеральному штабу после окончания Академии, то и все десять лет), я специализировался по вопросам мобилизации армии и по ведению оперативных работ по сосредоточению армии к границе после мобилизации.
Ко времени моего выхода из Академии на службу в Генеральный штаб оперативные работы, налаженные в свое время еще генералом Обручевым, бывшим начальником Главного штаба, были поставлены хорошо. Оставалось учиться, вносить поправки согласно получаемым новым данным и вести аккуратно работу, возложенную на штаб округа.
Иначе обстояло дело с работой мобилизационной. Если она и была поставлена к 1897 году удовлетворительно в смысле самой техники мобилизации войсковых частей, она была поставлена из рук вон плохо в вопросах призыва запасных, поставки лошадей и повозок для обоза. Но и в самой технике мобилизации войсковых частей было еще много недочетов, требующих не только усовершенствования, но и коренных изменений некоторых приемов мобилизации.
Что же касается первого акта мобилизации, то есть призыва запасных, поставки лошадей и повозок, то все это находилось в руках воинского отделения управления Министерства внутренних дел и крайне плохо было связано с войсковой мобилизацией. Вопросы доставки запасных, лошадей и повозок в мобилизуемые части были разработаны плохо. Вопросы о неприкосновенных запасах для отмобилизованной армии были только намечены. Вопросы, связанные с мобилизацией страны на случай серьезной войны на западном фронте, не только не были разрешены, но, в сущности говоря, почти не поднимались. Таким образом, вопрос о мобилизации всей армии был поставлен крайне неудовлетворительно.
Михаил Иванович Драгомиров в своих ежегодных отчетах на Высочайшее Имя и в переписке с военным министром неоднократно указывал на необходимость упорядочить дело и в первую голову поставить в Министерстве внутренних дел более серьезно вопрос по подготовке призыва запасных и поставке лошадей и повозок. Он указывал на необходимость производства опытных мобилизаций с действительным призывом запасных и поставкой лошадей и повозок и пополнением ими мобилизуемых частей.
Наконец, в 1898 году было приступлено к производству опытных мобилизаций, что дало возможность на основании опыта вносить необходимые поправки во все подготовительные работы по производству мобилизации. Со времени моего назначения на должность старшего адъютанта мобилизационного отделения штаба округа (с декабря 1902 г.) передо мною открылось широкое поприще по ведению мобилизационной работы. Я пользовался полным доверием сменявшихся генерал-квартирмейстеров и начальников штаба округа. Никто из них в мобилизационных вопросах ничего не понимал, мало ими интересовался, и они предоставляли мне полную свободу делать так, как я находил нужным.
Мною был составлен план работы:
а) прежде всего, довести до совершенства подготовительную мобилизационную работу в пределах Киевского военного округа, базируясь на действовавших тогда положениях и инструкциях;
б) путем переписки с Главным штабом и включением в отчеты командующего войсками необходимых данных добиваться изменения действовавших положений и инструкций и приблизить, насколько возможно, пополнение армии при мобилизации из территориальных районов, в коих квартировали части. Последнее вызывало необходимость и коренного изменения порядка укомплектования армии и в мирное время (новобранцами), дабы перейти, повторяю, насколько возможно, к системе территориального укомплектования. Но последнее – для России – не являлось столь легким, как это было уже принято во Франции, Германии, Японии, Италии и в Австро-Венгрии.
Дислокация главной массы армии на западе, где население было малонадежно или малопригодно (еврейство), создавала чрезвычайные трудности. Кроме того, были затруднения и иного рода: Сибирь (особенно Дальний Восток) вследствие малочисленности населения не могла дать нужное число людей на укомплектование расположенных там частей, а Казанский округ имел громадный избыток людей.
Для применения нормальной территориальной системы нужно было бы в корне изменить дислокацию мирного времени, что представляло чрезвычайные затруднения из-за недостаточно развитой сети железных дорог и невозможности быстро подать к районам сосредоточения отмобилизованные части. Приходилось как-то иначе разрешать задачу о «территориальном» укомплектовании;
в) расширить понятие «мобилизация армии», отказавшись от узкого ее понимания в смысле мобилизации самой армии, связав последнюю с заблаговременной подготовкой всего необходимого на время войны – на срок не менее шести месяцев, в течение которых страна могла бы развить производство всего необходимого.
Наконец, нужно было подготовить мобилизацию самой страны на случай войны на западном фронте (с Германией и Австро-Венгрией).
Разрешение этих вопросов, конечно, не зависело от штаба округа, но штаб округа должен был перед Главным, а затем и Генеральным штабом (выделен был из подчинения военного министра в 1905 г.) добиваться правильного их разрешения.
Вопросы, отмеченные мною под пунктом «а», к 1902 году уже были разрешены в Киевском военном округе хорошо. Надо было работать только в смысле «полировки», усовершенствования.
К 1904 году, когда началась война с Японией, все подготовительные мобилизационные меры были настолько хорошо разработаны, что я как старший адъютант мобилизационного отделения с полным спокойствием приступил к выполнению частичных мобилизаций, потребованных от Киевского военного округа. Последовательные мобилизации 3-й стрелковой бригады, X армейского корпуса, а затем IX и XXI корпусов прошли блестяще, нисколько не отличаясь от результатов бывших до того «опытных» мобилизаций. Но эти мобилизации все же еще более ярко подчеркнули недочеты положений и руководств по призыву запасных, поставке лошадей и повозок. Выяснилась необходимость их пересоставить и внести много поправок в этот «первый акт» мобилизации.
(Интересно отметить результат призыва евреев. Как всем известно, еврейство в своей массе всегда уклонялось от исполнения воинской повинности, но российская «общественность», главным образом «кадетская партия», к периоду конца XIX и начала XX века всячески старалась добиться еврейского равноправия. Под влиянием бесед с М.И. Драгомировым, неоднократно высказывавшим мысль, что равноправие в государстве могут и должны получать только те граждане, которые добросовестно несут все государственные обязанности, а в первую голову «налог кровью», то есть добросовестно исполняют воинскую повинность, я с разрешения командующего войсками округа генерала Сухомлинова разослал всем воинским начальникам особые вопросные листы об исполнении евреями призыва по мобилизации. Основные вопросы были следующие: 1) сколько евреев числилось на участке ко дню объявления мобилизации; 2) сколько евреев явилось на сборный пункт;
3) сколько евреев из явившихся оказались годными к службе;
4) сколько евреев, отправленных со сборного пункта в войсковую часть, дошли по назначению, то есть сколько исчезло во время пути и сколько поступило в распоряжение данной войсковой части. В Главный штаб была послана просьба приказать произвести такую же анкету в Варшавском, Виленском и Одесском военных округах. Я не знаю результата анкеты по этим округам, но по Киевскому округу она оказалась поразительной. На сборные пункты прибыло от 20 до 40% числившихся на учете евреев. Из прибывших более 75% оказались к службе негодными и были распущены по домам. Из отправленных в войсковые части дошло по назначению от 50 до 60%. Другими словами, почти все здоровое физически еврейство уклонилось от призыва. На сборные пункты отправлялись главным образом те, кои рассчитывали, что будут признаны негодными для военной службы. Характер производившихся «частных» мобилизаций, когда мобилизация производилась последовательно в отдельных районах государства и военных округов, давал возможность евреям перебираться в районы, где мобилизация не была объявлена, и там вполне легально вновь зачисляться на учет. Когда же на это было обращено внимание и были приняты решительные меры для привлечения к ответственности уклонившихся, начался массовый «исход» евреев в Северо-Американские Соединенные Штаты.)
