Читать книгу: «Острова блаженных», страница 4

* * *

Земля, объединенная Отцом, развалилась. После недолгой грызни племена разошлись, лишенные общего вождя. Все вернулось на круги своя.

Страх перед Отцом был так силен, что всюду ползли слухи, будто душегуб не умер. Говорили, что он чудом спасся, обманул всех, подкинув тело подменыша. Говорили, он еще вернется, чтобы править миром. Якобы он только на время уполз в дремучий лес за горами, дабы распутничать и пьянствовать там, поминая былое. Девиц пугали им и не пускали в лес, чтобы он не опоил их и не снасильничал. На опушках оставляли ему подношения – стакан самогона и хлеб с солью на закуску. Напьется, мол, и не тронет.

Так и жили, храня образ в памяти. Кто-то почитал Отца за великого богатыря – выше гор ростом. Мол, злость и обида его были так велики, что он вырос на сотню голов вверх, чтобы издалека видеть свой род. После ему даже новое имя дали – Святогор. Кто-то, наоборот, считал его горьким пьяницей, мечущимся по лесам с поросячьим визгом.

В этом две стороны человеческой души: одной нужен герой, другой – шут.

Много зим спустя по деревням на белом коне промчался призрак Отца и призвал смельчаков в свое войско. Он был моложе, крепче, злее и изворотливее, чем его помнили. Высокий, но явно не выше гор.

Воинство, которое ему удалось собрать, – поначалу небольшое – он вел к победе самыми разными путями. Тот, прежний, Отец почти всегда полагался на грубую силу, этот – побеждал хитростью. «Переплут», – говорили о нем и пугали им детей.

Много славных и бесславных дел он совершил. Истории о его подвигах на пути к бессмертию поросли быльем, его деяния приписали другим, факты стали историей, история стала сказкой, сказка – мифом. Он нападал на врагов, прячась во внутренностях коровы; соблазнял вражеских вождей, наряжаясь в женские одежды; выжимал самогон из камней, чтобы его войско напилось в честь победы; превращал врагов в свиней, а друзей – в волков. А однажды он, распятый на ясене, принес себя в жертву самому себе и достиг желанной цели – поселился в людских головах и стал богом. Тело его сгнило на ясене, сгнил и ясень, но Отец жил.

Когда-то он был Мальчиком, Сыном, но в один роковой день он познал своего Отца, чтобы стать им и воплотить его мечты.

* * *

Появились и другие боги. Многое они совершили вместе, много подлых интриг сплели, много кубков опрокинули на пышных пирах.

А потом – в белом венчике из роз – пришел сын Марии. Его принесли в своих головах странные бродяги со скорбными лицами. Взгляды их были строгими, но ясными; в глазах – небеса. Славянских богов забыли. Идолы поплыли вниз по реке, боги разошлись по земле, растратив былую силу. Боги живут, пока им приносят жертвы. Боги живут, пока в них верят.

Время шло. Лес отступил, подчинившись железному маршу машин и асфальта. Небеса расчертили линии электропередач. Многое изменилось, но люди остались прежними – придумали себе новых богов.

Мальчик, который стал Отцом, постарел и назвал себя Старым. Он обошел много земель, многое увидел, пока, утомленный, не осел на том месте, где его нашел Вячеслав. Где-то рядом, Старый знал, жили другие боги, но ему не было до них никакого дела, как и им до него. Для них все осталось в прошлом.

Глава 3. Молитва

Благословляю все, что было,

Я лучшей доли не искал.

А. Блок

Религия есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством. Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т. п. Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь.

В. Ленин

Вячеслав очнулся. Тело ужасно болело, кишечник ощетинился колючей проволокой. Голова кружилась. Жизнь казалась сном. Настоящее – то, что произошло в другом месте в другое время. Воспоминания, свои и чужие, заменяли друг друга, смешивались, преобразовывались. Чужие лица стали знакомыми, знакомые – чужими.

Он лежал на земле. Глаза слиплись, раскрылись с трудом. В ноздри ударил тяжелый металлический запах. Вячеслав поднес руку ко рту, к бороде, стряхнул комья засохшей рвоты. Ему было холодно, земля остудила тело. Он с трудом привстал на локтях, живот болезненно дернулся.

Вокруг темно. Вячеслав попытался вспомнить, где он и как оказался здесь. Получилось не сразу. Он потряс головой, пытаясь упорядочить воспоминания. Страницы памяти в голове – перья в подорванном курятнике. Саркис, Лиана, встреча, «Ашан», старик…

Вячеслав осторожно поднялся и зашатался на нетвердых ногах. Огляделся. Лунный свет едва придавал предметам форму. Вот скамейка. Рядом на земле – рюкзак. Чуть поодаль – разбитая пивная бутылка и осколки стекла.

Что произошло? Он вспомнил старика. Чего он хотел? Вячеслав похлопал себя по карманам, осторожно заглянул в рюкзак, проглядел все отделения, прощупал их. В рюкзаке – три бутылки. Вино – для дамы, водка – для Саркиса, ром – для себя любимого, вспомнил Вячеслав. Там же – одноразовые бритвы, гель для душа, упаковка жвачки, четыре крупные картофелины, две морковки и половина куриной грудки (для фирменного блюда Вячеслава, которое он называл «варево»). Тонкий кошелек, старый мобильный, паспорт и прочие мелочи – все на месте. Старик не пытался его ограбить. Почему он напал на него? Если хотел убить, почему не убил? Испугался?

И что за ерунда ему пригрезилась? Отец, Мальчик, Мачеха, войны, предательства, кровь…

Голова гудела. Вячеслав провел рукой от лба до затылка, пытаясь привести мысли в порядок. Брезгливо поморщился – волосы слиплись. Вячеслав попробовал распутать их, посыпалась какая-то шелуха. Он подумал, что это земля или грязь. Поднес пальцы к глазам, к носу, понюхал – кровь.

Старик ранил его! Вячеславу стало страшно. Вдруг он все еще где-то здесь, затаился, чтобы напасть снова. Вячеслав нервно посмотрел по сторонам, прислушался. Недалеко ревел МКАД, гася прочие звуки. Вячеслав схватил свой рюкзак, перекинул его через плечо и пошел прочь, глядя по сторонам, чтобы предупредить возможное нападение. Он поклялся себе больше никогда не появляться здесь.

Вячеслав не отошел от скамейки и пяти шагов. В темноте он не заметил кучу тряпья, споткнулся и едва не упал. Тело отозвалось болью и рвотным позывом. Куча тряпья зашевелилась и издала протяжный стон. Вячеслав отшатнулся. То, что он принял за кучу тряпок, – человек. Взгляд выхватил отдельные детали – бороду, усы, острый нос, рубашку, шапку в траве чуть поодаль. Сомнений не было – это Старый.

Старый выглядел безобидным, даже жалким. Он беспомощно лежал на спине, одна нога согнута в колене, другая вытянута. Руки расставлены как при распятии.

– Эй, как вы? Вы в порядке? – позвал Вячеслав.

В ответ – только тихий стон.

Вячеслав подошел поближе. Склонился над Старым, потряс за плечо, заглянул в лицо. Глаза открыты, но что это были за глаза!.. Контраст разительный. Золотые глаза Старого, в которых плясали черти, потухли. Лицо заметнее расчертилось морщинами. Старый как будто вмиг потерял десять лет. В уголках рта блестела слюна. Лицо обрюзгло и одряхло, как будто раньше держалось на шурупах, а теперь их все разом выкрутили.

Вячеслав провел ладонью перед этими безжизненными, тусклыми глазами. Реакции не последовало. Что-то случилось со Старым, и теперь он пребывал в вегетативном состоянии.

Вячеслава посетило пять мыслей:

1) Время. Сколько времени прошло? Несколько часов? Несколько дней? Или несколько лет, как у Ирвинга?

2) Недоумение. Что здесь, черт возьми, произошло? Что случилось со стариком?

3) Безразличие. Какие же люди равнодушные. Даже если мы пролежали здесь час-другой, наверняка мимо прошла куча народу. Все-таки «Ашан» рядом. Разбитая пивная бутылка сделала нас невидимыми. Никто не хочет связываться с пьяными.

4) Шапка. Надо забрать у старика шапку. Все равно она ему больше не понадобится. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

5) Безопасность. Надо уносить ноги. Если кто-то увидит меня здесь, могут возникнуть вопросы.

Бросив на Старого последний встревоженный взгляд и аккуратно подхватив с земли осиротевшую шапку, Вячеслав быстрым шагом пошел прочь. Идти было тяжело, а путь предстоял неблизкий. Вячеслав надеялся, что еще не очень поздно и он сможет доехать домой на маршрутке. Хотелось поскорее оказаться дома, подальше отсюда. Он быстро прошел мимо озера, казавшегося в темноте бассейном с нефтью. Фонари отражались в воде желтыми масляными мазками, как звезды на картине Ван Гога. Приблизились многоэтажные дома, вдалеке засияли рекламные щиты и магазины у метро Алтуфьево.

Он шел по нечетной стороне Алтуфьевского шоссе. Прохладная летняя ночь освежила его и улучшила настроение. С каждым шагом, отделяющим его от места несчастливой встречи, становилось лучше. В конце концов, хорошо то, что хорошо кончается. Вес рюкзака за спиной напомнил о гостях, Вячеслав начал думать о связанных с предстоящим визитом хлопотах по дому и совсем успокоился.

Остановись, подойди к дороге и проголосуй.

Не слова, а образы. Вячеслав увидел себя со стороны – вот он стоит у бордюра с вытянутой рукой. Кулак, большой палец отставлен. Жест-просьба – подвезите.

У него не было денег на поездку. Как ему вообще пришла в голову эта мысль? Он крайне редко пользовался такси.

Подойди к дороге. Проголосуй.

Если это интуиция, то она оказалось крайне настойчивой. Раньше этого за ней Вячеслав не замечал. Но желание сделать так, как ему приказывал внутренний голос, было нестерпимым.

Скорее. Опоздаешь.

Снова образы – с примесью чувств. Бег и разочарование от упущенной возможности.

Вячеслав пошел по траве, вытянув кулак с отставленным большим пальцем.

Не так.

Несколько образов – рок-концерт, беснующаяся толпа, Человек-Паук, коза, малиновые пиджаки. Детский ребус – что общего?

Вячеслав понял: он отставил указательный палец и мизинец правой руки, рука стала трехпалой. Он вспомнил, что во сне этот жест имел какое-то особенное, ритуальное значение.

Другая рука.

Левая рука была занята шапкой, украденной у старика. Вячеслав взял шапку в правую руку и повторил жест левой.

Движение по шоссе было свободным и вялым. Вдруг ночная тишина взорвалась ревом мотора. По дороге с бешеной скоростью мчалась маршрутка. Поравнявшись с Вячеславом, водитель ударил по тормозам, по-видимому, отреагировав на его жест. Желтая грязная машина с чудовищным скрежетом затормозила, резко подалась назад и остановилась напротив Вячеслава. Тяжелая помятая дверь с писком отвалилась и поползла в сторону. На машине не было номера маршрута и бумаги с указанием стоимости проезда.

Внутренности маршрутки – темные и неприветливые. Людей внутри не видно. Вячеславу совсем не хотелось забираться в черный жестяной зев.

Садись.

Вячеслав собирался уйти, но ноги не слушались. Будто бы наделенные собственной волей, они понесли его к распахнутой двери. Подступила паника – происходящее казалось в корне неверным.

Вдруг из темноты выступил высокий мужчина. Вячеслав скользнул по нему взглядом: спортивный костюм, всклокоченная рыжая борода – какой-то бродяга. Он протянул руку и крепко сжал плечо Вячеслава.

Несколько секунд рыжебородый смотрел ему в глаза, а потом, улыбаясь, сказал:

– Дружище, у тебя пяти рублей не найдется?

Вячеслав мотнул головой, повел рукой, стряхнул руку бродяги с плеча и сделал шаг к маршрутке. Сложившись пополам, чтобы не задеть головой низкий потолок, он неловко впрыгнул в машину. Несмотря на предосторожность, больно приложился головой. Рухнул на свободное сидение за водителем. Лямка соскочила с плеча, и рюкзак устроился по соседству. Маршрутка рванула с места.

– Если будет холодно, не забудь надеть ботинки! – донесся до него голос рыжебородого.

Дверь пискнула и поползла обратно, отрезая Вячеслава от мира и от бродяги.

Рыжебородый смотрел вслед удаляющейся машине.

Что-то кончается, что-то начинается.

* * *

Как только дверь закрылась, Вячеслав почувствовал острую головную боль – как будто в левый висок вонзили нож. Ресницы затрепетали, глаза закатились, показались белки. Рот скривился, вспенился, белая пена тяжелыми каплями устремилась к полу. Тело забилось в конвульсиях, Вячеслав, извиваясь, завалился набок, и его сознание погасло. Шапка выпала из ослабевшей руки.

Через несколько мгновений он поднялся, улыбнулся, сделал жест руками, будто бы стряхивая крошки с одежды, посмотрел на ногти. Широкая улыбка застыла на лице, в золотых глазах плясали черти.

Взгляд наткнулся на шапку. Вячеслав подобрал ее, отряхнул и убрал в рюкзак.

Водитель следил за пассажиром через зеркало заднего вида.

Вячеслав повернулся через плечо и тоже посмотрел в зеркало. Золотые глаза вспыхнули еще ярче.

– Сколько лет, сколько зим, дружище! Отлично выглядишь!

За рулем сидел угрюмый седой мужчина. Белые борода и усы скрывали подбородок, но были аккуратно острижены. Волосы на голове короткие и жесткие, на лбу – серая повязка, как у теннисистов. Брови хмуро сдвинуты. Одет водитель был в коричневый пиджак и черные брюки, подпоясанные кожаным ремнем. На шее на тяжелой золотой цепи весело блестел медальон – змея, кусающая собственный хвост. Ноги в грубых рабочих ботинках упирались в педали.

– Когда мы виделись в последний раз, ты еще не познал радостей бритвы!

Вячеслав критически осмотрел водителя в зеркале. Затем встал, повернулся, согнувшись, перебросил тело через спинку переднего сиденья, едва не задев ногой водителя, и оказался на пассажирском месте у окна. Вячеслав чувствовал себя отлично и наслаждался молодостью своего тела. Он вальяжно развалился на сиденье, закинул ногу за ногу.

– Ты, наверное, используешь ножницы? – сказал Вячеслав.

Вячеслав показал водителю язык и несколько раз ударил указательным пальцем о средний, изображая ножницы. Водитель недобро глянул из-под густых бровей. Открыл рот, будто собрался осадить спутника. Рот открылся неправдоподобно широко. Внутри, рядом с вялым обрубком языка, шевелился маленький темный ком. Миг – и из ущербного рта выпрыгнул крошечный серый воробей с черными глазками-бусинками. Затем еще один, и еще. С десяток воробьев скакали по приборной панели, рядом с фигуркой странного крылатого пса, уныло кивающего головой в такт движению. Еще несколько их сородичей, чирикая без остановки, засуетились на коленях водителя, на свободном переднем сиденье, разделявшем мужчин.

– Ох, Даж, любишь ты дешевые трюки, – протянул Вячеслав.

Воробьи вмиг смолкли, но свое беспорядочное движение не прекратили.

– И! мя! – по слогам пропищал один.

– Не! на! зы! вай! и! мен! – подхватил второй.

– Кто! ты! не! пом! ним! тво! е! – высказался третий.

– Потому что я умею хранить тайны, – сказал Вячеслав.

Он выставил вперед руку, воробей запрыгнул на раскрытую ладонь.

– Интересный прием, ничего не скажешь, – Вячеслав почесал указательным пальцем жесткую макушку воробья. – Почему воробьи? Двойное дно?

Водитель молча кивнул и подбородком указал куда-то за окно. Вячеслав посмотрел за стекло. Городской пейзаж сменился бескрайним полем, ночь – солнечным днем, асфальт – вытоптанной дорогой. По обочинам высокая трава кланялась солнцу. Вдалеке – черные точки, стадо коров. Еще дальше – деревянные макушки идолов. Древние боги, старые друзья, старые враги.

– Помнишь, как все было? – покачал головой Вячеслав, горько ухмыляясь половиной рта. – Мы были так молоды!.. А нам казалось, что мы уже старые и мудрые. Вон оно как, вот чем обернулась наша мудрость! Где теперь мой крылатый пес? Где Полкан-китоврас? Где твой огненный конь? Помнишь, как ты мчал по небу наперегонки со стрибожьими внуками? Помнишь, как сияли глаза Ярилы у тебя за спиной? Куда все это ушло? Где это искать? Там, – Вячеслав сложил указательные пальцы обеих рук в крест, – где все, чего больше нет. Там, где твой брат. Там, где твой язык. Там, где наши мечты и надежды.

Ненадолго воцарилась тишина. Изредка только чирикал воробушек.

– Это даже смешно. Раньше у тебя был огненный конь, а теперь – только эта желтая развалюха.

Воробьи затихли.

– Ладно, не серчай. У меня нет и этого.

Тишина.

– Скучаешь по брату? – Вячеслав посмотрел на водителя со странным выражением на лице, будто изо всех сил гасил улыбку.

– Да! Да! Да! – наперебой зачирикали воробьи, водитель молча кивнул.

Поле за стеклом заполыхало, скот в ужасе закричал. Идолы обуглились и рассыпались прахом.

– Воробьи – птицы с Ирия, проводники в мир мертвых. Пламя – огненная река с Калиновым мостом. – Вячеслав задумчиво приложил пальцы к губам. – Ты ждешь, что все мы, те, кто остался, скоро сдохнем. Я все правильно понял?

Воробьи заволновались:

– Мы! мерт! вы!

– Нас! нет!

– Мы! те! ни!

– Но мы живы, и у нас еще есть шанс.

– Сын! сын! ма! ри! и!

– За! бы! ты!

– У сына Марии дела сейчас идут уже не так хорошо, как раньше.

– За! чем! при! шел!

– Го! во! ри!

– Кто! ты!

Вячеслав наклонился вперед и повернул голову, внимательно посмотрел водителю в лицо.

– Посмотри на меня внимательно. Неужели не узнаешь?

Водитель недоверчиво стрельнул глазами в сторону Вячеслава. От дороги он не отвлекался: впереди громоздился дикий пейзаж. Горели капища, падали идолы, из земли вырастали белокаменные храмы с крестами и золотыми куполами. Все тонуло в колокольном звоне.

Вячеслав положил руку водителю на плечо и повторил:

– Даж, посмотри на меня. Посмотри внимательно. – Он покрутил головой – анфас, профиль, – чтобы седовласый как следует разглядел его лицо. – Ты не смотри, что лицо немного подбито. Без этого, увы, никак. Вглядись в черты, посмотри на брови, на скулы, на подбородок.

Водитель угрюмо взглянул на Вячеслава. Взгляд медленно прополз от губ к макушке.

– Ну что, не узнаешь? Ничего, я тоже не сразу узнал. Дам подсказку. Первая буква – К.

Вдруг седые брови метнулись вверх.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Вячеслав.

– Кро! до! – защебетали воробьи.

– Вре! мя!

– Да-да, – сказал Вячеслав, – смекаешь?

– Брат! брат!

– Да, твой брат снова будет жить. И не только он, все будут живы. Эти отвратительные серые коробки сгинут, всюду вырастут деревянные избы. Мокошь украсит землю цветами. Мы опрокинем по бочонку пива и споем забытую песню. Велес снова будет веселить нас своими танцами. Бабы понесут от него и нарожают волосеней. Чернобог и Белобог будут меряться силами, а Жив и Жива – любиться… Мы все извлекли из случившегося урок, – Вячеслав раздумчиво постучал пальцами по губам, – мы не допустим, чтобы сын Марии снова отнял у нас все.

– План! план! – бесновались воробьи.

– Я всегда умел составлять планы, дружище. Планы в планах, а в них – еще одни планы. Только вот о Кродо следовало подумать немного раньше. Лет этак с тысячу назад.

– Про! пал! кро! до! нет! – быстро пропищал воробей, запрыгнувший на плечо Вячеславу.

– Я знаю много древних заклинаний. Среди них – заклятие воскрешения. На поиски Кродо, живого или мертвого, у нас не так уж много времени – до солнцеворота всего ничего. Даже если Кродо мертв, мне нужно найти место, где он умер. Нужна земля с этого места. А у этого парня, – Вячеслав повел плечами и развел руки в стороны, – в голове опухоль размером с… – он открыл бардачок и вынул оттуда небольшую коробочку, наполненную монетами и позвякивающую от движения, – …пятирублевую монетку!

Вячеслав подбросил монетку в воздух, поймал ее левой рукой, перевернул и припечатал к тыльной стороне правой ладони.

– Знаешь, дружище, я загадал, что у нас все получится, если выпадет орел! Гляди-ка! – прошептал Вячеслав, сунув монетку водителю под нос. – Орел! Теперь мы не можем проиграть!

– Брат! вос! кре! си! сей! час!

– Если мой план осуществится, то все воскреснут – и твой брат тоже.

Водитель хмурил брови, но на губах бродила улыбка.

– За! гад! не! бы! ва! ет! бо! гат!

Вячеслав пропустил замечание мимо ушей. Глядя перед собой, он машинально спрятал монетку в карман.

Потом помолчал еще немного, тряхнул головой и продолжил:

– В этой голове, – Вячеслав постучал указательным пальцем по виску, – червь. Как в яблоке. Я и есть этот червь. И через год я сожру его. Выпью его до дна. Через месяц он не сможет и двух слов связать. Через два у него отключится левая половина тела. Или правая. Все зависит от того, куда поползет опухоль. Вскоре он умрет, и кровь его остынет. Я впрыгну в чью-нибудь другую голову, но мы проиграем – раз и навсегда. Нас всех постигнет участь твоего брата.

Вячеслав зло посмотрел в окно, где люди шестами толкали идолов к воде.

– А я не для того победил смерть, чтобы она меня настигла! – прокричал вдруг Вячеслав.

Золотые глаза вспыхнули огнем, изо рта брызнула слюна.

– Понимаешь, Даж? На все про все у нас месяц. Если мы поднимем всех наших и расспросим их, где и когда они в последний раз видели Кродо, у нас будет шанс вернуть его, а вместе с ним – все, что распятый забрал у нас. Помоги мне, Даж, пожалуйста, помоги мне.

Впервые за весь разговор водитель широко улыбнулся. Он не улыбался уже долгое, долгое время.

– По! ру! кам!

Две мужские ладони хлопнули, скрепляя союз. Воробьи испуганно заметались по салону.

– Рад, что ты со мной. Мне нужно много где успеть, а времени в обрез. На своих двоих далеко не уйдешь. К тому же, весь завтрашний день отнимет этот парень, – Вячеслав раскрытой ладонью постучал себя по груди, – у него там встреча с женщиной намечается. Сам понимаешь, это святое. Мне же придется его убить. Это мой прощальный подарок ему. За все, за все тебя благодарю я… Даж, ты меня, конечно извини, но есть охота…

И Вячеслав быстрым, едва различимым движением схватил воробья рукой, поднес ко рту и отгрыз голову. Водитель только покачал головой, по-прежнему улыбаясь.

Вячеслав отбросил воробьиную тушку в темноту салона, смачно рыгнул и потер руками живот:

– Вот это другое дело! А теперь вперед, на Путевой! Подвезем парнишку домой!

Наступила тишина. Воробьи притихли. Водитель и пассажир сконцентрировались на дороге. Каждый думал о своем, каждый видел за окном отражение своих мыслей.

Пассажир – чужое сознание, поселившееся в голове Вячеслава, – думал о прошлом. При благоприятном исходе прошлое станет его будущим. Даждьбог, его попутчик, никогда не был силен в интригах и всегда все принимал за чистую монету. Конечно же, все никогда уже не будет так, как раньше. Порядок, установленный в их прошлом, нужно сломать и переделать – это вопрос выживания. Людям нельзя давать свободу – особенно если ты бог и твое собственное существование зависит от их веры.

Сознание в голове Вячеслава – сознание древнее, существующее уже не одно тысячелетие. За это время оно прошло путь от человеческого к божественному, от рассвета старого мира к его закату. Все эти годы оно, утратив тело, скакало из одной головы в другую, разрушая носителей, оставляя в их головах отвратительные мягкие опухоли. Как переполненный мешок деформируется и рвется, если доложить в него новые плоды, так и человеческий мозг не выдерживает присутствия нескольких сознаний.

После поражения падший бог не переставал искать ответ на вопрос, как наступило это темное время и что же они, древние боги, сделали не так. С годами он понял, что ответ лежит на поверхности. Древние боги погрязли в праздности и гедонизме. Они увлеклись междоусобицами, божественными распрями, родственными браками, играми со смертными и играми в смертных. Когда-то все они были обычными людьми, и все хорошо помнили, каково это – быть человеком. Они не натягивали на себя маску строгих родителей, не изображали из себя безжалостных палачей, не карали тех, кто в них верил, или тех, кто не верил. Они по своему капризу принимали или не принимали дары и жертвы, кому-то помогали, кого-то игнорировали, давая людям понять, что им нет до них дела.

Да, смертные, их цели и желания, мало интересовали древних богов – чего не скажешь о боге странного племени иудеев. Их бог кочевал со своим народом по миру, наставлял их, помогал им, жестоко наказывал за малейшие проступки. Он был им как отец, как нянька. Он был заботлив и педантичен, он дал им каменные таблички с законами. У бога иудеев были любимчики – пророки, посредники, гонцы, ретрансляторы его воли.

А у нас? Разве кто-то из древних богов занимался законотворчеством? Являл ли себя Перун кому-то из тех, кто бил поклон его идолу? Выслушивал их молитвы и просьбы? Выделял ли кого-то, кроме редких волхвов, которых многие считали безумцами?

Если забыть о детях, пока они растут, они забудут тебя, когда вырастут.

Старый смотрел за окно чужими глазами и видел там безграничную пустыню, терзаемую солнцем, и колонну людей, неверно шагающих и оступающихся на песке. Лица осунулись, на всех – выражение бесконечной усталости. Их вел вперед бородатый мужчина неопределенного возраста. Левой рукой он опирался на посох, правой – прижимал к телу каменные таблички, страстно, любовно, будто желал слиться с ними. На суровом лице жили глаза – глаза безумца, глаза влюбленного, глаза фанатика.

Над вождем и его племенем висело облако; на нем, свесив ноги, сидел бог и напряженно следил за своим народом.

В этом что-то было. Так отец смотрит на своих маленьких несмышленых детей, устроившись в отдалении. Он дает им почувствовать самостоятельность, но не сводит с них внимательный, настороженный взгляд; он готов ринуться на помощь в любую минуту.

Говорят, бог иудеев пришел к ним с юга, оставив другое племя. Что ж, тем трогательнее его забота об иудеях, его приемных детях.

Может быть, иудейский бог, как многие верят, – аватара Творца или сам Творец? Старый бог, приютившийся в опухоли в голове Вячеслава, в это не верил.

Как можно было быть такими беспечными, такими недальновидными? Сомнений нет, бог иудеев тоже когда-то был человеком. Однако став божеством, он не потерял то, что потеряли все остальные, – разум. Он осознал великую ответственность, что пришла с великой силой. Возможно, он был самым прозорливым из всех; возможно, он предвидел ужас смерти без рождения и потому приложил все усилия, чтобы выжить.

А история с сыном Марии? Это же гениально! Сын Марии был троянским конем, который обрушил стены их крепости. Странствующий философ с печальными глазами разоружил их – вояк, насильников, убийц, обратил в прах их молоты, копья, палицы, изгнал их из голов людей, и все они дружно отправились на свалку истории, подхваченные ветром перемен, как желтые осенние листья. Поделившись с ним бессмертием, бог иудеев продлил и свою жизнь, правда, ему пришлось чуть отойти в сторону. Иронично, что непослушные иудеи и здесь не угадали волю своего бога и не приняли того, кого он провозгласил своим сыном.

Мечтательная полуулыбка осветила лицо Вячеслава, когда мимо пронесся невысокий холм, на котором на грубых деревянных крестах извивались три тела.

Бог иудеев – стратег. Святое воинство сына Марии, все эти робкие волевые люди с небесами в глазах, прошли полмира и окрестили его водой. Древние боги пытались драться, но последователи Христа были сильнее, вера придавала им сил. Апостолы, ученики и святые мученики бились, как львы. Одному из них, Георгию, Даждьбог обязан своим молчанием: этот святой вогнал ему в рот копье, когда Даждьбог явился ему в образе змея. С тех пор, меняя тела, Даждьбог каждый раз отрезает себе язык в память о том поражении.

Так, всего за пару веков, Бог иудеев стал отцом человечеству – он дал им мораль и прекрасный идеал, за которые стоило умирать. Там, где древние боги предлагали сочную баранью ногу, кружку пива и славную битву, сын Марии предлагал бессмертие.

А воинственные южные народы, последнюю надежду древних, бог иудеев подчинил, отправив к ним Магомета.

«Хотелось бы с ним встретиться однажды, – думал Старый, проталкивая мысли сквозь извилины Вячеслава. – Пожать руку, взять автограф. Он провел эту партию блестяще».

За окном потянулись черные и белые шахматные клетки, на которых двигались рыцари, сарацины, инквизиторы, монахи, ученые, шуты, короли, императоры, Адам, Авраам, Ной, Моисей и сын Марии. Магомета не было – изображать его запрещено. И над этой шахматной доской, заслоняя небо, склонилось старое мудрое лицо, глядя сверху вниз холодным, расчетливым взглядом.

Иногда Старый встречал в головах людей других древних богов. Некоторые из них были очень сильными – намного сильнее, чем он сам. Это были боги с дальнего востока, в роскошных разноцветных одеждах, в причудливой обуви с загнутыми носами, с полными щеками и блаженными улыбками. Они были очень похожи на своего духовного брата – Будду (Старый встречал и его, спящего, благоухающего пряностями и специями). Они представляли собой серьезную силу, но им ничего не было нужно. Они наслаждались своим бессмертием. Вещественное было им безразлично – только эта странная божественная бесконечность, которую они называли Нирваной. Бога иудеев Старый не встречал никогда, как и распятого сына Марии, только проекции, фантазии о них.

С годами Старый понял, что каким-то образом этот странный двуликий бог (Отец и Сын) нашел способ поселиться не в головах людей, а в их сердцах. Может быть, это объясняет сердечные приступы, инфаркты?

Старый ловил себя на мысли о том, что забвения можно было бы избежать, если бы он вовремя ушел на восток. Люди там другие, наивные, искренние. Но это означало бы вечное существование, но не желанный вечный праздник. Пусть так, все лучше, чем смерть без рождения, но сделанного – как и несделанного – не воротишь.

Старый был человеком (а потом и богом) деятельным, ему претила праздность восточных богов. С другой стороны, бог иудеев тоже не далеко от них ушел: его значимое отсутствие приравнивалось к праздности. Как бы там ни было, покой – не для Старого. Вопреки своему прозвищу, Старый остался молод духом и грезил о былых временах, о своем персональном потерянном рае: о вечной Вальгалле, битвах и пирах, о союзах и предательствах, о пиве рекой и о женщинах. Глаза Старого, глаза Вячеслава, остекленели, мысли обретали плоть за окном, внешнее слилось с внутренним.

Сейчас, когда впервые за тысячу лет появилась надежда все изменить, Старого остро колола древняя обида на распятого. Он пришел, хотя его никто не звал – несчастная марионетка своего Отца. Он, этот печальный мученик, вывернул природу людей наизнанку, злобу заменил сочувствием, предательство – верностью, ненависть – любовью. Все полетело к черту! Счастье Старого, вся его жизнь, все его мечты рассыпались, как карточный домик.

Царство Отца и Сына длится уже более тысячи лет. У них, древних богов, не было столько времени.

Когда-то давным-давно Старый не был злым богом. Он, как и все древние, совершал и хорошие, и плохие поступки, хитрил, выигрывал и проигрывал. Он вступал в союзы с противниками и обманывал их, но никогда не подводил друзей; был гостеприимным хозяином; в отличие от остальных, он искренне помогал тем, кто верил в него, сурово наказывал их врагов.