Читать книгу: «Философия и медицина. Вечные темы и современные проблемы», страница 3

2.2. Религиозно-философское мировоззрение Н. И. Пирогова

Величие того или иного ученого перед потомками в первую очередь определяется тем, насколько плодоносны и жизненно актуальны результаты его деятельности. В этой связи Николай Иванович Пирогов занимает совершенно особое место в истории медицины как профессор-теоретик, врач-клиницист, основоположник хирургической школы в России. «Воистину ни одно имя русского врача не может быть поставлено рядом с его именем»²².

Однако роль и место Н. И. Пирогова в культуре невозможно полно реконструировать, не принимая во внимание его религиозно-философские взгляды, поскольку именно они в единстве с естественнонаучными идеями дают горизонт мышления российского ученого.

Каков философский потенциал Н. И. Пирогова для настоящего и будущего? Актуальность именно такой постановки вопроса стимулируется кризисом основных ценностей (естественнонаучных и антропологических) новоевропейской цивилизации, основанной на антропологической картине мира, растущими диссонансами в уровнях развития различных областей научного знания.

Известно, что в течение трех столетий в европейской науке господствовала система мышления, основанная на механической картине мира, провозглашающая законы инерции (Р. Декарт, И. Ньютон) и самосохранения (Т. Гоббс) в качестве основных законов природы. Используя ньютоновско-картезианскую парадигму, фундаментальная наука – прежде всего физика – добилась значительного прогресса и завоевала себе репутацию среди прочих дисциплин. Умение увязывать базисные концепции и открытия с механической моделью Вселенной стало важным критерием научной узаконенности и в других областях, таких как биология, медицина, психология, психиатрия и т. д. Поначалу эта приверженность механическому взгляду на мир дала весьма позитивный толчок научному прогрессу этих наук. Однако в ходе дальнейшего развития концептуальные рамки, выведенные из ньютоновской парадигмы, утратили свою революционную силу и стали серьезным препятствием для изысканий и прогресса в науке. Из нового понимания природы была устранена целевая причина, игравшая первостепенную роль в античной и средневековой физике. Элиминирование принципа целесообразности из естествознания превращало природу в незавершенный, не имеющей в себе конца, а значит, и смыслового измерения ряд, мир предстал как объект неограниченной манипуляции и насильственного преобразования.

Подобно механической картине мироздания, оказавшей решающие влияние на развитие европейской науки, закон самосохранения становится основным объяснительным принципом антропологии и теории государства. Его открыватель – Томас Гоббс – высшее благо для каждого индивида видел в сохранении самого себя безотносительно к чему бы то ни было другому, в непрерывном успехе по достижению все новых и новых целей, из которых ни одна не может быть рассмотрена как высшая и единственная, ибо важна не цель, а само движение. В конечном счете, согласно Гоббсу, высший закон природы состоит в том, что каждая вещь стремится в своем состоянии, и притом не считаться ни с чем другим, а только с собой. Таков же смысл и верховного принципа механики – закона всей новоевропейской цивилизации, всей классической картины мира, построенной на основаниях индивидуализма и успеха.

В такой ситуации начинаются поиски иного понимания природы и другого отношения к ней человека, понимания, которое не влекло бы за собой указанных последствий.

В свете так очерченной ситуации мировоззренческие взгляды Н. И. Пирогова представляют для нас особый интерес.

Как уже было отмечено, широкой общественности Н. И. Пирогов известен главным образом как выдающийся хирург. Достаточно известны его гуманная и новаторская педагогическая деятельность, а также либеральные общественные взгляды.

Однако очевидно и то, что этот ходячий, в какой-то мере «трафаретный», образ Пирогова не должен заслонять глубинные основы его мировоззрения, очерченные им самим в его «Вопросах жизни»²³. Эта книга – дневник, который Пирогов вел в последние два года своей жизни, принадлежащий, несомненно, к классическим произведениям не только русской, но и мировой литературы.

Наиболее общее своеобразие мышления Н. И. Пирогова заключается в сочетании в нем интенций к объектовому и трансцендентному постижению действительности.

Ученый с необычайной настойчивостью ищет религиозно-философское мировоззрение, которое могло бы удовлетворить требованиям научной мысли и запросам веры. Ведь именно вера является специальной психологической особенностью человека, отличающей его от животного. Ее существо в том, что эта вера не столько в предметную реальность, сколько в сверхчувственные идеалы. Н. И. Пирогов, как подлинно русская духовная натура, считает: жизнь без целостного мировоззрения невозможна. Oн одинаково противостоит распущенности мысли, заранее отказывается иметь какое-либо определенное мировоззрение, а также против всяческого догматизма, не допускающего постоянного искания и совершенствования однажды усвоенного мировоззрения. «Каждый настолько свободен, чтобы избрать для себя то или иное мировоззрение, но, избрав, должен на нем основываться, по крайней мере до той поры, пока не заменит его другим. Установление известного правила необходимо не только для согласия семей, обществ и народов, но и для согласия с самим собой, а это можно достигнуть только известным и более или менее определенным мировоззрением».

Н. И. Пирогов остро осознает, что проблема согласования мысли и веры – чрезвычайно сложная проблема. И здесь прежде всего необходимо быть безусловно честным, избегать всяческой неоткровенности и нерешительности, которые непременно приведут к разладу с самим собой. В отношении к этой задаче он разделяет людей науки на три категории: одни, будучи в науке скептиками, в деле веры остаются «верующими прихожанами приходских церквей»; другие – люди безусловно последовательные «вольнодумцы»; третьи, к которым Пирогов относит самого себя, стараются примирить свои научно-объективные убеждения с религиозно-метафизическими. Первый тип человека не удовлетворяет Пирогова именно отсутствием стремления к целостному мировоззрению, второй тип – тип людей «крепких духом» – не соответствует евангельскому завету «нищеты духа». Довольствоваться достигнутым духовным богатством, по его мнению, вовсе нельзя, или можно, но только «сделавшись подлецом перед Богом и самим собой». Остается третий путь – с помощью отвлеченной мысли логически утверждать тот минимум религиозного миросозерцания, который достижим на этом пути, и затем, здраво осознавая все же недостижимость всеобъемлющей, целостной веры для трансцендентной мысли, открыть для себя опыта веры, которая хотя и недоказуема научно, но и не противоречит действительности.

Пирогов отчасти разделяет закон самосохранения, полагая, что все сотворенные сущности стремятся к сохранению своего существования. Однако подобно тому, как в живых организмах стремление к сохранению вида оказывается сильнее инстинкта самосохранения, так и в человеческом мире любовь к источнику существования – Богу – сильнее, чем любовь к самому существованию.

Воспитанный в традициях естествознания своего времени, Пирогов тем не менее органически не приемлет господства эмпирического позитивизма в науке. По мнению ученого, привлекательный на первый взгляд позитивизм, желающий опираться только на опытные факты, неизбежно опирается в узкое доктринерство. Положительное знание, согласно Пирогову, говорит нам лишь о внешней стороне окружающего нас мира и нас самих. Между тем мышление человека не ограничивается этим внешним познанием, а стремится познать и сущность вещей. При этом не следует вовсе отказываться от эмпирии или пренебрегать ею, не признавать выработанных наукой и опытом методов или считать их малозначащими, чтобы претендовать на право выйти за пределы очерченного им «волшебного круга». Эти сложные, «запредельные» вопросы возникают с роковой необходимостью, а посему отказаться от их разрешения для Пирогова равносильно «изнасилованию» своего ума. Правда подобные вопросы, как метафизические, не могут быть точно и явно усвоены человеком, но, раз они есть, личность должна их разрешать, и потому Пирогов решительно заявляет, что он «не в силе приказать мысли: не ходи туда, где можно заблудиться». Более того, внутренний опыт необходим не только в метафизике, но и вообще в деле всякого познания. По мнению ученого, опыт наблюдения дает не только начальный толчок и материал для познания; внутренней ее силой, организующей этот материал в знание, является отвлечение и умозрение. Игнорируя природу человеческого мышления, исключая из области знания все вопросы религиозно-философского характера, позитивизм идет наперекор духовным влечениям природы человека. Напротив, кто внимательно и непредвзято всматривается в действительность, тот знает, что, несмотря на все наши опытные открытия, жизнь остается величайшей тайной и чудом, которому мы не изумляемся только потому, что видим ее ежедневно.

Таким образом, эта общая критика эмпиризма фокусируется у Пирогова в одной специальной идее, которую без преувеличения можно назвать гносеологическим открытием, в которой он на многие десятилетия предваряет открытия современной феноменологии знания. В противовес эмпиризму, для которого все непосредственно очевидное представляется как неустранимый факт, Пирогов убедительно показывает, что в основе всех чувственных данных лежит начало, которое он именует «отвлеченными фактами». Под ними он подразумевает такие данные, как пространство, время, движение и жизнь. «Нужно заметить, – рассуждает Пирогов, – что наши понятия о пространстве, времени и жизни совершенно отличны от обыкновенных обобщений, как например понятие о человеке. В обобщении «человек» мы понимаем не более как свойство, несомненно характеризующее человеческие особи. Но в понятии о пространстве исчезают все свойства отдельных пространств, как то: их измерение, форма, cодержимое и прочее»²⁴. То же самое, по мнению ученого, мы видим и в понятии о времени: «Фактически мы судим о нем только по движению в пространстве, но сверх этого фактического определения времени мы сознаем еще, что и без движения, то есть без средств к изменению времени в пространстве существует наше я в настоящем, подобно тому, как оно существовало не для нашего одного я, а должно существовать и без него». «Это свидетельствует о том, – резюмирует Пирогов, – что измеряемое в пространстве и времени не есть еще самое пространство и самое время»²⁵. Отсюда следует, что первое и самое очевидно для нас суть не отдельные чувственные данные, а лежащие в их основе «неизмеримое и безграничное». «Мы… неминуемо, не видя и не ощущая неизмеримого и безграничного, признаем его фактическое существование, и в существовании безграничного и безмерного мы гораздо более убеждены, чем был убежден Колумб в существовании Америки до ее открытия»²⁶.

Поскольку опытный эмпиризм является прямым следствием механического мировосприятия, критика Пирогова неизбежно переливается в критику механической картины мироздания. При этом наиболее резкие суждения ученого посвящены анализу атоминистической теории Ньютона. По его мнению, раздробление мира на атомы, некие последние крупинки, есть недоброкачественная фантазия, приводящая к безвыходным противоречиям. «Мой умственный анализ, – отмечает Пирогов, – приходит к необходимости принять вне атомов нечто проницаемое и все и всюду проникающее, неделимое, бесформенное…» «Мой слабый ум, – иронизирует ученый, – произведя анализ вещества, разлагая его на атомы, никак не может на них остановиться и незаметно переходит от них, в конце концов, к чему-то другому, имеющему все отрицательные свойства материи»²⁷.

Столь же неясным и неоправданным Пирогову представляется лежащее в основе фундаментальной науки допущение, что слепая внешняя причинность управляет всей мировой жизнью. Ученый не разделяет устранение целевой причины из естествознания. Обращаясь к внешнему миру, он устанавливает, что основные проявления сознания – мышление и творчество – обнаруживаются и во всей мировой жизни. При исследовании отвлеченного понятия в мировой жизни мы не в силах сладить с громоздким веществом, которым она располагает для своих проявлений. Одно только неоспоримо для каждого беспристрастного наблюдателя, – утверждает Пирогов, – это целесообразность, план и мысль во всяком проявлении мировой жизни. И в меня невольно вселяется убеждение, что мозг мой и весь я сам есть только орган мысли мировой жизни, как картины, статуи, здания суть органы и хранилища мысли художника. Для вещественного проявления мировой мысли и понадобился прибор, составленный по определенному плану, – это мой организм». По мнению Пирогова, на первый взгляд, эмпирическое определение жизни довольно верно: по этому определению, жизнь сводится к собранию отправлений, противодействующих смерти. И действительно, в живом организме, как и во всем живом мире, все отправления, все функции направлены к тому, чтобы сохранить бытие и противодействовать разрушению; ошибка этого определения, согласно Пирогову, только в том, что не отправления организма сами по себе стремятся и более или менее достигают этой цели, а другое руководящее ими начало, осмысленное, то есть стремящееся к цели и делающее все функции организма целесообразными, заключает в себе силу жизни. «Все механические действия органических снарядов и приборов, все химические процессы, весь процесс развития в организме – все целесообразно, везде мысль, план и стремление осуществить, cохранить, поддержать бытие»²⁸.

Для более убедительной демонстрации мировой гармонии и целесообразности ученый прибегает к удивительной по красоте образной аналогии – работе музыкального инструмента. «Для меня, – пишет Пирогов, – неоспоримо то, что высшая мировая мысль, избравшая своим органом Вселенную, сделала и мой мозг органом мышления. Действительно его нельзя лучше сравнить, как с музыкальным органом, струны и клавиши которого приводятся в постоянное колебание извне, а кто-то, ощущая их, присматриваясь, прислушиваясь к ним, сам приводя и клавиши, и струны в движение, составляет из этих колебаний гармоническое целое. Этот кто-то, приводя мой орган в унисон с мировой гармонией, делается и моим я; тогда законы целесообразности и причинности действий мировой идеи делаются законами моего я»²⁹.

Образ мира, очерченный Пироговым, резонирует с принципами универсального эволюционизма, лежащими в основе фундаментальных направлений в науке ХХI века, прежде всего таких как теория нестационарной Вселенной, идеи о синергетике, концепции биологической эволюции и развития на ее основе положений о биосфере и ноосфере.

Открытый характер картины мира Пирогова обнаруживает свою удивительную соразмерность принципам русского космизма, а также многим мировоззренческим идеям, выработанным в традиционно восточных культурах. Прежде всего это относится к представлению о мире как едином организме, различные части которого находятся в своеобразном резонансном отношении друг к другу, где целое присутствует в частях, единство проявляется в многообразии (клонирование – одно из последних экспериментальных подтверждений этого).

Для большинства людей характерно, что в их осознании образ мира существует в неоформленном, неотрефлексированном виде. Врач же принадлежит к числу тех специалистов, которые не могут довольствоваться лишь спонтанно возникшим у них обобщенным образам мира. Более того, поскольку именно картина мира синтезирует в единое целое гуманитарную и естественнонаучную составляющие культуры относительно здоровья человека и принципов его лечения. И в этом смысле религиозно-философские взгляды Н. И. Пирогова знаменуют собой особую ценность. Несмотря на неразрывную связь ученого со свои временем, столь отличным от нашего, в нем нельзя не увидеть мыслителя, идеи которого актуальны и сегодня.

Величайшее предвидение российского ученого состоит в том, что он рассматривал человеческую мысль, сознание и жизнь в целом как явление планетарного происхождения. Его мировоззренческие взгляды являют собой мощный противовес эмансипации духа от Абсолюта – эмансипации, необходимо противополагающей дух также природе.

Жизнь подтвердила правоту Н. И. Пирогова, убедила нас в том, что, пока мы не поймем, что смыслом обладает не только человек, но и природа, что причина духовного кризиса современной цивилизации в утрате надындивидуальных ценностей мы не сможем справиться с многочисленными экологическими, медико-онтологическими проблемами, проблемами духовно-нравственной жизни людей. Время работает на идеи российского ученого. Так воздадим им должное!

2.3. Религия и проблемы медицины

Забота о человеческом здоровье – душевном и телесном – издревле является заботой любой влиятельной религии. Однако поддержание физического здоровья в отрыве от здоровья духовного не является безусловной ценностью. Так, Иисус Христос, проповедуя словом и делом, врачевал людей, заботясь не только об их теле, но и о душе, а в итоге – о целостном составе личности. По слову Самого Спасителя, он врачевал «всего человека» (Ин. 7: 23). Исцеления сопровождали проповедь Евангелия как знак власти Господа прощать грехи. Проницательное описание природы чудес Христовых представил С. Н. Булгаков³⁰. По мнению философа, будучи Богочеловеком, Христос творил человеческим и божеским естеством. А это означает, что чудеса естественны, а не противоестественны и не сверхъестественны. В них выявляются возможности, заложенные в отношении человека к миру. Явление Христа как чудотворца было прежде всего выражено в силе и власти духовной, которые открывались и в слове, и в деле. Особой силой обладает молитва, как духовная причинность в мире, она обобщающим образом выражена Господом в словах Нагорной проповеди: «Просите, и дастся вам…» (Мф. 7). Есть и 2-я черта в чудотворении – это участие в чуде не только творящего, но и приемлющего. Условием его совершения является вера, ради которой совершаются чудеса: исцеление прокаженного, воскрешение дочери Иаира, исцеление бесноватого, слепого. Христос выступает как абсолютный врач, поскольку со вторым Его пришествием связано Воскрешение человечества.

Еще выразительнее случаи обратного характера, когда отсутствие веры является препятствием к совершению чуда или, по крайней мере, к его принятию. Такие случаи прямо засвидетельствованы в Евангелии: «И не мог совершить там никакого чуда; только на немногих больных возложив руки, исцелял их; и дивился неверию их» (Мф. 13: 58). Соответственно, чудеса являются раскрытием собственных сил и потенций мира, причем в этом раскрытии участвуют обе стороны: не только совершитель, но и принимающий. Даже в чуде воскресения Лазаря мы видим наличие этой черты, именно участие веры не самого умершего, но его сестер: «Марфа сказала Иисусу: “Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой; но теперь знаю, что, чего ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог”» (Ин. 11:21-22).

Каким способом совершаются чудеса? Большинство – просто словом, прямой духовной причинностью. Однако есть целый ряд чудес, когда Господь не ограничивается одним словом, но производит известные действия, которые являются как бы средством для совершения чуда (исцеление слепого описывается следующими чертами: «Он, взяв слепого за руку, вывел его вон из селения и, плюнув на глаза ему, и велел ему взглянуть. И он исцелился и стал видеть все ясно». (Мк. 8:23-25). Прикосновением Он исцелил ухо Малха (Лк. 22:51).

Библейское отношение к медицине наиболее полно выражено в книге Иисуса, сына Сирахова: «Почитай врача честью по надобности в нем; ибо Господь создал его, и от Вышняго врачевание… Господь создал врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. Для того он и дал людям знание, чтобы прославляли Его в Чудных делах Его: ими он врачует человека и уничтожает болезнь его. Приготовляющий лекарства делает из них смесь, и занятия его не оканчиваются, и чрез его не оканчиваются, и чрез него бывает благо на лице земли. Сын мой! В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь, и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце… И дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется от тебя, ибо он нужен. В иное время и в их руках бывает успех. Ибо и они молятся Господу, чтобы Он помог им подать Больному облегчение и исцеление к продолжению жизни». (Сир. 38:1-2, 6-10, 12-14).

Православная церковь с неизменно высоким почтением относится к врачебной деятельности, в основе которой лежит служение любви, направленное на предотвращение и облегчение человеческих страданий. Исцеление поврежденного болезнью человеческого естества предстает как исполнение замысла Божия о человеке: «Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целостности сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фес. 5:23). Тело, свободное от порабощения греховными страстями и их следствию – болезням, должно служить душе, а душевные силы и способности, преображаясь благодатью Святого Духа, устремляться к конечной цели и предназначению человека – обожению. Согласно социальной концепции Русской православной церкви, «Всякое истинное врачевание призвано стать причастным этому чуду исцеления, совершаемому в Церкви Христовой»³¹.

Сталкиваясь с неизлечимыми недугами, православный христианин призван положиться на всеблагую волю Божию, помня, что смысл бытия не ограничивается земной жизнью, которая является приготовлением к вечности. Страдания есть следствие не только личных грехов, но также общей поврежденности и ограниченности человеческой природы, а потому должны переноситься с терпением и надеждою. Господь добровольно принимает страдания для спасения человеческого рода: «Ранами Его мы исцелились» (Ис. 53:5). Это означает, что Богу было угодно страдание сделать средством спасения и очищения, которое может быть действенным для каждого, кто переживает его со смирением и доверием к всеблагой воле Божией. По слову святого Иоанна Златоуста, «кто научился благодарить Бога за свои болезни, тот недалек от святости». Сказанное не означает, что врач или больной не должны прилагать сил для борьбы с недугом. Однако, когда человеческие средства исчерпаны, христианину надлежит вспомнить, что сила Божия совершается в человеческой немощи и что в самых глубинах страданий он способен встретиться с Христом, взявшим на Себя наши немощи и болезни (Ис. 53:4).

Обратимся к христианской интерпретации здорового тела, ведь только оно – тело-здоровое, тело-канон – может восприниматься в качестве всеобщей этической и врачебной нормы. Не претендуя на широкий охват, вычленим лишь некоторые ключевые положения библейского учения:

– о Благодати, решающим признаком которой является сама Жизнь;

– о содействии телесному и душевному здоровью ближнего как основном условии, необходимом для доказательства подлинной веры. «По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35);

– о здоровом теле как фундаментальной ценности человека. «Лучше бедняк здоровый и крепкий, нежели богач с изможденным телом; здоровье, благосостояние здорового тела дороже всякого золота и крепкое тело лучше несметного богатства» (Сир. 30:14,15);

– о духовной природе телесного здоровья. «Светильник для тела есть око. Если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если око твое будет худо, то все тело твое будет темно» (Мтф. 6:22,23);

– о самоценности и функциональном единстве органов и частей тела. Различные органы тела находятся между собой и внешним миром в тесной связи, со-полагаются друг с другом и рас-полагаются друг в друге, и эта взаимосвязь не может быть поставлена под сомнение, ибо форма человеческого тела пред-дана Богом. «Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. Не может глаз сказать руке: ты не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее. Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены» (1 Крф. 12:18-26);

В Ветхом Завете тело и плоть обозначены одним словом «басар», в греческом же тексте Нового Завета для этих понятий есть два слова: тело (греческий текст) (лат. Corpus) и плоть (греческий текст), то есть примерно то, что теперь в гистологии называется «тканью» и представляет собой нижестоящее понятие – структурную организацию тела. Тело есть совокупность слаженно действующих органов, состоящих из (греческий текст) ткани. Иов Многострадальный, сетуя, напоминает Богу: «Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня… кожею и плотью одел меня, костями и жилами скрепил меня» (Иов. 10:9,11). Плоть вышла из рук Божиих как бы из рук ткача, и Псалмопевец славит Бога: «Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен» (Пс. 138:13,14). Тем самым плоть достойна и нашего восхищения, ибо она была воспринята Сыном Божиим: «Слово стало плотию» (Ин. 1:14). Плоть способна преображаться Духом Божиим. Даже апостол Павел, который в термин «плоть» вносит некоторую смысловую двойственность, говорит: «Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь; потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф. 5:29-30).

В Послании к евреям (2:14) апостол Павел еще больше утверждает достоинство плоти: «Как дети причастны плоти и крови, то и Он (Иисус,) так же воспринял оные, дабы смертью лишить силы, имеющего державу смерти, то есть диавола». Поэтому и в молитвах, связанных с Причащением (до и после него), встречаются не только выражения «тело» Христово, но и «плоть». Например, в молитве перед Святым Причащением святитель Василий Великий обращается к Иисусу Христу: «Безначальнаго Отца соприсносущный Сыне и собезначальный, премногия ради благости, в последние дни в плоть оболкийся…». Или же в благодарственной молитве святого Симеона Метафраста говорится: «Давый мне пищу плоть Твою волею… паче же пройди во уды моя, во вся составы, во утробу, в сердце… составы утверди с костьми вкупе. Чувств просвети простую пятерицу».

Плоть представляется составной частью нашего телесного существа, когда человек здоров. Об этом говорят в контексте такие библейские выражения, как «плоть и кровь», «кость и плоть», «сердце и плоть». А в болезненном состоянии человека слово «плоть» может обозначать все тело, как например у царя Давида: «Чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей» (Пс. 37:8); или у апостола Павла, когда он жалуется на «пакостника плоти», пишет к Галатам: «Хотя я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, но вы не презрели искушения моего в плоти моей и не возгнушались им, а приняли меня…» (Гал. 4:14). Когда же апостол Павел в Послании к коринфянам о духовном человеке противопоставляет его человеку плотскому, то здесь дуализм не антропологический, а нравственный. Сказать, что человек плотский, значит, характеризовать его с той стороны его земного, телесного, внешнего аспекта, которая дает ему возможность выражать себя только (или преимущественно) посредством этой плоти.

Наше тело, по Библии, не является простой совокупностью плоти и костей, плоти и крови, которой обладает человек во время своего земного существования. Тело не только объединяет все члены, его составляющие, – оно выражает личность в ее главных состояниях. Существование души после смерти даже в Царствии Божием не является полноценным состоянием личности. Поэтому тело должно воскреснуть, как Сам Господь, ибо, по слову Апостола, «тела ваши суть члены Христовы» и «храм живущего в вас Святого Духа» (1 Кор. 6:15,19).

В ветхозаветном понимании тело достойно того же уважения, что и плоть, потому что и то, и другое выражает человека во всей его совокупности. Новый Завет более подчеркивает достоинство тела. Тогда как плоть возвращается в землю, тело посвящено Господу. Своего высшего достоинства тело не достигает на земле: «Иисус Христос уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Флп. 3:1), станет «телом духовным» по образу небесного Адама (1 Кор. 15:44,49).

Относительно соотношения духа, души и тела, согласно Священному Писанию, душа – это символ жизни, но не ее источник; источник жизни – Бог, действующий посредством своего Духа. Из этого вытекает христианское понимание смерти, согласно которому смерть бывает двоякая: телесная и духовная. Телесная состоит в том, что тело лишается души, которая оживляла его, а духовная смерть в том, что душа лишается благодати Божией, которая оживляла ее высшей духовной жизнью. Душа умирает не так как тело. Тело разрушается; а душа, когда умирает грехом, лишается духовного света, но не разрушается, не уничтожается, а остается в состоянии мрака, скорби и страдания³².

Очевидно, особую актуальность для нас представляет позиция Русской православной церкви к проблемам, порожденным бурным развитием биомедицинских технологий. Согласно церкви, попытки людей поставить себя на место Бога, по своему произволу изменяя Его творение, могут принести человечеству новые тяготы и страдания. Развитие биомедицинских технологий значительно опережает осмысление возможных духовно-нравственных и социальных последствий их бесконтрольного применения, что не может не вызывать у церкви глубокой озабоченности. Церковь исходит из основанных на Божественном Откровении представлений о жизни как бесценном даре Божием, о неотъемлемой свободе и богоподобном достоинстве человеческой личности.

С древнейших времен церковь рассматривает намеренное прерывание беременности (аборт) как тяжкий грех. Канонические правила приравнивают аборт к убийству. В основе такой оценки лежит убежденность в том, что зарождение человеческого существа является даром Божиим, поэтому с момента зачатия всякое посягательство на жизнь будущей человеческой жизнью преступно. «Я образовал тебя во чреве… и прежде нежели ты вышел из утробы, Я осветил тебя» (Иер. 1:5-6). «Не убивай ребенка, причиняя выкидыш», – это повеление помещено среди важнейших заповедей Божиих в «Учении двенадцати апостолов», одном из древнейших памятников христианской письменности. «Женщина, учинившая выкидыш, есть убийца, и даст ответ перед Богом. Ибо… зародыш в утробе есть живое существо, о коем печется Господь», – писал апологет – писал Афинагор. «Умышленно погубившая зачатый в утробе плод подлежит осуждению смертоубийства… – сказано во 2-м правиле святителя Василия Великого, включенного в Книгу правил православной церкви и подтвержденных 91-м правилом VI Вселенского собора. При этом святой Василий уточняет, что тяжесть вины не зависит от срока беременности: «У нас нет различия плода образовавшегося и еще не образованного». Святитель Иоанн Златоуст называл делающих аборт «худшими, нежели убийцы».