Читать книгу: «Русский аркан», страница 3
Все осталось по-прежнему.
Пыхачев вздыхал и молился. Враницкий наблюдал за ремонтом и изобретал наказания для чересчур загулявших на берегу матросов. Канчеялов ходил по книжным лавкам, надеясь хоть чем-нибудь пополнить судовую библиотеку, платил из своего жалованья и особенно обрадовался путевым заметкам о Японии. Увы, книга оказалась на португальском языке, и к ней пришлось докупить два словаря – португальско-испанский и испано-русский. Лейтенант Гжатский съездил в город лишь однажды, остался недоволен отсутствием плашек три восьмых дюйма и неожиданно увлекся фотографией. С собой на корвет он привез пребольшой фотографический аппарат магазинной конструкции на двенадцать снимков без перезарядки, деревянную треногу, кучу химикатов в склянках и два ящика светочувствительных пластинок для дагерротипии.
Розен муштровал своих морпехов и даже обратился к губернатору с просьбой выделить безлюдный участок побережья для учений по высадке десанта. Получив категорический отказ, угрюмо молчал под беззлобные смешки офицеров корвета.
– Боятся они нас, господин полковник. А ну как ваши маневры – лишь репетиция будущего вторжения?
– Вот именно. Англия уже пощипала Испанию на предмет колоний, а испанского береженого святой Яго бережет.
– Полно, при чем тут репетиция? Нашей полуроты вполне хватит, чтобы овладеть этим островом. Остальные острова сами сдадутся, ха-ха. Даже с радостью. Португальцам испанское владычество, кажется, не очень-то по нутру.
– Прошу прекратить, господа! – сердился Пыхачев. – Помните, что Испания – дружественная нам держава. Ваши шутки неуместны. Берите пример с лейтенанта Канчеялова, изучайте Японию. Хороши мы будем, если попадем впросак из-за незнания туземных обычаев!
– Лучше попросим лейтенанта сделать доклад, когда он все переведет. Зачем многим делать то, что способен сделать один?
– Эх, господа, господа…
– А я вот о чем подумал: отчего никого из нас не проинструктировали касательно Японии? Страна экзотическая, а у нас о ней одни слухи и сплетни. Стыдно-с.
– На «Чухонце» шел лейтенант Ентальцов, – вспомнил мичман Завалишин. – Он чуть ли не год жил в Нагасаки.
– Так то на «Чухонце»! Вечная ему память…
– Н-да-с…
– Смотрите, господа, что за посудина входит в бухту? – заволновался лейтенант Фаленберг. – Никак англичанин?
Кое-кто присвистнул в удивлении, взглянув в иллюминатор, и кают-компания вмиг опустела. Через полминуты вся оптика на верхней палубе была направлена в сторону новоприбывшего судна.
– Что-то новенькое, господа…
– Точно, англичанин!
– Корпус длинный, а мачт всего две. Да и те какие-то неубедительные…
– Зато три трубы. Вот куда бы я заглянул, так это в их машинное отделение…
– Мощная машина, не спорю. Но вы пушки посчитайте!
– Десять дальнобойных шестидюймовок, если я хоть что-нибудь в этом понимаю…
– И трехдюймовок не меньше. Причем заметьте – казематное размещение, бронированные спонсоны…
– Серьезный противник!
– Ну, с нашими восьмидюймовками им не тягаться!
– Как сказать. С их ходом дистанцию боя будут диктовать они, а не мы. Вспомните бой с исландцами: часто ли мы добивались попаданий с предельной дистанции?
– Прочтите кто-нибудь название, господа, а то я по-английски ни в зуб ногой…
– «Серпент», по-русски говоря – «Змей». А ведь в точку: длинный, как гадюка.
– Быстро ходит, да сразу переломится, как на камни выскочит…
– Это крейсер, господа, – сказал Враницкий, отнимая от глаз бинокль. – Новый тип боевого корабля, созданный для нужд колониальной империи. Очень быстроходный, хорошо вооруженный, но слабо бронированный. Предполагается, что у диких племен пушек нет, а от серьезного европейского корабля он в два счета удерет, если увидит, что добыча ему не по зубам.
– А Китай?
– Ну какие там пушки! Голландское старье. С канонерками колониальных флотов европейских держав крейсер также расправится играючи. Вот вам пример козырной шестерки, которая бьет туза. Охранять колонии ни у одной державы броненосцев не хватит.
– Стало быть, колониальные державы вскоре начнут строить корабли того же типа? – осведомился догадливый мичман Тизенгаузен.
– Несомненно. И Россия тоже. Я слышал, кое-что уже заложено. Но англичане успели первыми. Интересно было бы узнать, сколько крейсеров они намерены построить…
– Восемнадцать только этой серии, – ответил Розен, продолжая изучать вероятного противника в мощный бинокль. – Последний сойдет со стапелей в Борнмуте через три года.
– Однако! Откуда вы только все зна… Ах, ну да, конечно, Генеральный штаб…
– Вот именно.
– А я, господа, боюсь не грядущих баталий, а сегодняшней, и не на море, а на суше, – задумчиво проговорил Батеньков. – Не отменить ли увольнительные на берег, Леонтий Порфирьевич?
– Хорошая мысль! – поддержал Враницкий.
– Господа, господа! – запротестовал каперанг. – Давайте не думать о людях плохо. Русский матрос без причины в драку не лезет. Вы, Павел Васильевич, накажите буянов превентивно, а всю команду перед дальним походом озлоблять не следует. Дня через три с божьей помощью выйдем в море. И скажите мне наконец, где его императорское высочество?
– Там же, где обычно. При нем Корнилович.
– Хоть кто-то. А Свистунов?
– Храпит у себя в каюте. Явился пьян, но к вахте проспится. Он всегда так.
– Черт знает, что у него за организм… Господин полковник, я вас прошу… постарайтесь, голубчик, чтобы цесаревич заночевал сегодня на корвете. Так будет лучше.
Розен не удержался от гримасы. За утратой Лопухина быть нянькой при сумасбродном цесаревиче приходилось все-таки ему.
Местная публика, фланирующая на закате вдоль шеренг молодых пальм, высаженных с тщеславным умыслом превратить узенькие и кривенькие улочки Понта-Дельгада в подобие парижских бульваров, обращала внимание на внушительную процессию. Впереди размашисто вышагивал офицер в черном мундире русской морской пехоты. Лицо его, вероятно некогда красивое своеобразной жесткой красотой, было изуродовано косым сабельным шрамом. Рядом с ним, отставая на полшага, торопясь и то и дело смешно подпрыгивая, семенил пожилой господин, одетый столь безукоризненно, что в отношении его личности никто не усомнился бы: слуга, но слуга значительнейшей персоны. Тем не менее местные щеголи, а равно и смуглые дамы в непременных мантильях, вышедшие в этот час насладиться вечерней прохладой да и себя показать, кланялись дворецкому Карпу Карповичу едва ли не охотнее, чем Розену, – успели вызнать, кто его господин.
Вслед за примечательной парочкой топал сапогами полувзвод морских пехотинцев в чересчур теплых по азорскому климату черных бушлатах. Удивительнее всего, что два последних в колонне морпеха несли свернутые брезентовые носилки. Для какой надобности – неизвестно. Нашлись, впрочем, догадливые, сразу заявившие, что процессия направляется не иначе как к заведению мадам Генриетты. И были совершенно правы.
Где же еще искать русского инфанта, как не в лучшем городском борделе? Ведь не в убогих же портовых клоповниках, окутанных чадом жарящейся рыбы и подгоревших бобов из близлежащих харчевен! Не там, где проститутки ленятся лишний раз помыться и предлагают себя, дыша на клиента такой смесью вина и чеснока, что береги только нос! Ни в коем случае не там, где от заката солнца до восхода дым стоит коромыслом, где в игорных притонах с размаху шлепаются на липкие столы засаленные карты и громыхают в стаканчике «хитрые» кости, где среди ночи можно увидеть, как подозрительные субъекты, закутанные в плащи до самых глаз, являются неведомо откуда и исчезают бесследно в темных подворотнях, где прямо на улице среди рыбьих объедков и нечистот валяются пьяные и обкурившиеся, а прямо по ним с визгом несется полуодетая раскрашенная девка, преследуемая субъектом дегенеративной наружности с двухфутовым тесаком в волосатой руке… Конечно, нет! Русский инфант тоже мужчина, но в этот рассадник грязи и порока не заглянет ни за что.
Выше в гору и дальше от порта есть заведения почище, где в подражание старому Истанбулу, который теперь вновь Константинополь, жрицы любви лежат прямо в витринах на почти чистых подушках, курят кальяны и пьют кофей из крохотных чашечек. Это то, что британцы называют «эконом-класс». Моряк с несколькими реалами в кармане, будь то офицер или даже простой матрос, может здесь вознаградить себя за все морские лишения, не сильно опасаясь быть опоенным, ограбленным, зарезанным да еще подцепить дурную болезнь в придачу. Но и в этих кварталах русскому инфанту нечего делать.
Еще выше – еще лучше. По узким, но уже опрятным улочкам гуляет чистая публика, смуглые дамы в старомодных нарядах бросают на кавалеров томные взгляды, играет механическое пианино в универсальном магазине братьев Торрерос, потеют в смокингах местные щеголи с набриолиненными сверх всякой меры проборами, надтреснуто дребезжит колокол католического храма. Прилично, чинно. Если и попадется веселый дом, то можно побиться об заклад, что прислуга в нем вышколена, шампанское подается настоящее, хозяйка любезна, по стенам не маршируют легионы тараканов невероятной величины, а громоздкий вышибала справляется со своей работой решительно, но деликатно, никого понапрасну не калеча.
Среди них заведение мадам Генриетты – это о!.. Нет, не так: это большое О! По местным скромным меркам, естественно, однако можно ручаться, что лучшего заведения с вином и девочками в Понта-Дельгада не существует. Если русский инфант может позволить себе известные вольности, то только здесь.
Так полагали горожане, плохо знающие цесаревича, и не ошиблись только случайно. Вот пример верных выводов, сделанных из неверных умозаключений! Теоретически Михаил Константинович мог находиться в любом месте, не исключая и кучи рыбьих объедков. Во второй половине ночи – сколько угодно! Но ранним вечером искать его следовало все же у мадам Генриетты.
Вопреки ожиданиям решительно настроенного Розена, вызволение наследника из дворца разврата не составило большого затруднения. Наиболее неприятные минуты пережил дюжий охранник, вознамерившийся было не пустить внутрь всю процессию целиком, но и он отделался пустяками. Велика важность – подержали немножко за горло! Отпустили ведь, не дав задохнуться, ну и не пеняй, а спиши на издержки профессии.
Мадам Генриетта – никакая не француженка, а типичная португалка с изрядной дозой мавританской крови – была не из тех, кого можно напугать страшным шрамом поперек лица. Уразумев, что явились не клиенты, она оставила воркующий тон и перешла на деловой. Да, господа, здесь двое русских, вам обоих? Только одного? Но кто заплатит? За последние три дня господин Мигель не заплатил ни реала, а между тем перепробовал всех сеньорит, выпил невероятное количество рома и мадеры и учинил два безобразных скандала, из-за которых ей, хозяйке приличного заведения, пришлось улаживать отношения с полицией. Господин офицер знает, сколько нынче стоит уладить отношения с полицией? Быть может, господин офицер желает оплатить счет?
Препирательство вышло коротким. Розен не пожелал оплатить счет. Розен пожелал немедленно забрать «господина Мигеля». Мадам заупрямилась. Розен настаивал. Мадам сделала вид, что собирается послать за полицией. Розен с усмешкой показал взглядом на морпехов. Мадам сдалась.
Тем более, что у нее оставался еще мичман Корнилович, уединившийся с какой-то мадемуазелью Изабеллой. Выручать его Розен не собирался. Пусть платит.
Мертвецки пьяного цесаревича, обнаруженного в одной из верхних комнат, положили на носилки и прикрыли бушлатом. Что бы ни болтали обыватели Понта-Дельгада, потом всегда можно все отрицать. Какой инфант Мигель? Где вы его видели? Русского матроса скрючило от вашей паршивой еды, да так, что пришлось транспортировать его на носилках. Вот что вы видели. Ваши выдумки были бы смешны, не будь они оскорбительны!
И предприятие завершилось бы полным успехом, не веди дорога к «Победославу» через местный «эконом-класс». Чуть раньше – тоже обошлось бы. Но не в этом месте и не в этот час.
Причина была проста: подвыпившие русские матросы с «Победослава» уже успели повстречаться с подвыпившими английскими матросами с «Серпента».
Надменных британцев по пьяному делу лупят, как известно, во всех портах мира – чтобы просвещенные мореплаватели не слишком задирали свои британские носы. Битье ничуть не помогает, и к тому же англичане, большие мастера бокса, умеют давать сдачи. Но один англичанин против одного русского – совсем не то, что пятьдесят англичан против пятидесяти русских. И даже не то, что пятьдесят против тридцати, – перед русской кулачной стенкой, как будто специально придуманной для уличных драк, в коих фланги прикрыты строениями, а фронт похож на молотилку, спасует кто угодно.
Впоследствии так и не выяснили, кто первый начал потасовку, да, говоря по чести, и не очень-то старались докопаться до истины. Английского капитана, явившегося на борт «Победослава» с протестом, приняли холодно-вежливо и протест отклонили. Общее мнение офицеров высказал Канчеялов: «Наши люди в своем праве. Не подличай – не будешь бит».
О том, что подличают одни, а выбивают зубы другим, как-то не подумалось. Сын Альбиона? Этого достаточно. Еще свежи были в памяти подробности боя с пиратской эскадрой. Кто науськал исландцев? Из-за кого потонул «Чухонец»? Чьи уши торчат? Ну то-то же.
Начавшись, как всегда, пустячной стычкой, драка в три минуты переросла в великое побоище. Подобно птицам, в воздухе запорхали бутылки и стулья из летних кафе. Со звоном посыпались засиженные мухами стекла витрин, с противным визгом кинулись прочь жрицы любви по-истанбульски. Немногочисленная полиция разумно предпочла ретироваться, дабы не попасть под горячую руку…
Кулак против кулака. По-простому. Без чинов. Не того ли вечно жаждет матросская душа, запертая, как птица, в клетку жесткой корабельной дисциплины? И страшно, и опасно вырваться из клетки, но была не была! Краток миг абсолютной человеческой свободы – пользуйся!
И много-много лет спустя какой-нибудь сгорбленный, седой и плешивый ветеран той великой битвы, поддавшись на уговоры внуков, крякнет, потребует набить ему трубочку, поднесет уголек, глубоко затянется дымом и пойдет, пойдет рассказывать, озорно улыбаясь и молодея с каждым словом:
– Шрам видите? Это меня в сражении с пиратами приголубило, когда служил я на конверте «Победослав». А вот энтот, на голове – уже посля́, в драке. Англичанский унтер меня пивной кружкой приласкал в городе Понта-Дельгада, что на острове Сан-Мигель – святой Михаил по-нашему. Стоит этот остров посреди океана, и зимы там не бывает. Нас в тот день на берег отпустили. Ну, выбегаю я это, значит, из… словом, выбегаю откуда надо, а на улице уже Мамаево побоище и Вахрамеева ночь. Тут наскакивает на меня энтот унтер, да кружкой с размаху по голове. Я тогда молодой был, крепкий, так что сомлел не надолго. Очнулся, гляжу – баталия еще только начинается. «Бей англичашек!» – кричу – и в свалку. Гля – начальство тут же кулаками машет. Боцман Зорич. Ну, к энтому под кулак не суйся, энтот за двоих работает… Долго ли, коротко ли – погнали мы супротивника. Бегут англичане стадом, будто овцы, ругаются по-своему да зубы на ходу выплевывают, а мы за ними. Озлились, не отстаем. А тут – смех и грех – его высокоблагородие полковник Розен со своими морскими пехотинцами… Не любили мы их, потому как до судовых работ они не охочие, хотя, правду сказать, вояки что надо… А с ними – носилки, бушлатом покрытые. А под бушлатом – тс-с-с! – сам великий князь Михаил Константинович лежит, лыка не вяжет. Его в таком виде морпехи на конверт несли, потому что иначе доставить было невозможно… Вот на них-то мы, сами того не желая, англичашек и выгнали…
Вот так-то. Дальше – больше… Куда англичашкам деваться? Некуда. Но – храбрые ребята. Которые против нас вдругорядь повернулись – отбиваться, а которые вперед поперли, прямо на морпехов. Те – волей-неволей – тоже в кулаки. Носилки с великим князем на мостовую уронили. Полковник кричит, пытается вразумить тех и этих, остановить бесчинство, да разве ж остановишь? Ку-уда там! Плюнул его высокоблагородие, сам кого-то по уху смазал. Его императорское высочество великий князь из-под бушлата выбрался, сам из себя весь опухший, шатается, как старый плетень на ветру, глаза в кучку, а туда же – биться. «Спасай Сенегамбию!» – кричит. Попало ему – покатился. Но разделали мы супостата под орех! Сколько годов прошло, а всё приятно… Кхе… Набей-ка мне еще трубочку…
Чего? Что дальше было?.. Ты знай набивай туже. Вот этак большим пальцем прижми. А дальше… Да что дальше? С того дня никого из наших на берег не отпускали, вот что было дальше. Больше никак не наказали, а на берег – ни ногой. Пораненных, меня в том числе, доктор поправил. А через двое суток снялись мы и пошли на вест прямо через океан. Так-то. Но с морпехами мы с тех пор враждовать перестали. Кое-кто из наших рому припас, ну и выпили мы втихаря от нашего и ихнего начальства за содружество родов войск. Можно сказать, побратались. Господам офицерам следить за нами было недосуг – они у себя в кают-компании тоже пили. Только вахтенный начальник нет-нет да и высунет нос – все ли в порядке? – и сразу нырь обратно. Хохот оттуда. Новый вестовой командира – свойский парень – рассказывал, что пили они в честь участия наследника престола в народной дипломатии, уж не знаю, что это такое…
И оченно при том веселились.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой ротмистр Недогреев идет по следу
Должность Фаддея Евлампиевича Недогреева называлась длинно: начальник Ялтинского уездного отделения Крымского губернского управления Отдельного корпуса жандармов. В этой должности Фаддей Евлампиевич служил всего год и поначалу рассматривал ее как удобный трамплин для карьерного взлета. Ну ладно, пусть не рывка умопомрачительной скорости, доступного только истинным баловням судьбы, но уж равномерного нечерепашьего продвижения по службе – наверняка. С течением времени, однако, выяснилось: несмотря на близость летней резиденции государя и имений великих князей, никаких особенных преимуществ эта должность не дает. Попыток покушения на царствующую особу не выявлялось, политический сыск приносил самые ничтожные результаты, ибо трудно сыскать то, чего нет, а сам факт порядка и спокойствия во вверенном уезде рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Всегда так получается, что на виду оказываются восстановители нарушенного порядка, а не его блюстители! Обидно!
Дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич не без оснований полагал, что теперь надолго застрянет в восьмом классном чине. Мечталось, однако, о большем. А кому не мечтается?
Пустые это мечты или не пустые – вот в чем вопрос. Если не пустые, то надо искать способы и средства к их осуществлению. Но как быть, ежели ничего путного изыскать не удается? Неужели придется признать, что ошибся, срезался, как гимназист, часть жизни потратил зря?
И теперь ротмистр Недогреев пребывал в некотором унынии: стоило ли менять армейскую карьеру на жандармскую?
Блистательно провалив в свое время экзамен по географии на приемных испытаниях в Академию Генерального штаба (всего-то навсего упомянул Томск в числе пристаней на Оби!), пехотный поручик Недогреев подал прошение о зачислении на курсы подготовки жандармов. Тут вышла закавыка: из пяти требований к кандидатам Фаддей Евлампиевич соответствовал лишь четырем. Пусть он окончил юнкерское училище по первому разряду и тянул армейскую лямку свыше требуемых шести лет, пусть он не был католиком и не имел долгов – без потомственного дворянства о зачислении на вожделенные курсы оставалось только мечтать.
Пришлось ждать и мучиться вопросом: а ну как папенька у себя в Тамбове не получит к отставке чин действительного статского советника? Прощай тогда потомственное дворянство. Жди, пока сам дослужишься до полковника. Еще дослужишься ли, а если да, то будешь ли к тому возрасту еще на что-то годен?
С папенькой обошлось. С курсами тоже. И что же в итоге? Прослужив несколько лет в сонной Вятке, несколько месяцев в шумном Харькове и год в пыльном Симферополе, сумев отличиться в деле о студенческих кружках, дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич как нарочно попал туда, где ничего не происходит. Городишко неплохой, но созданный для неги, а не для работы. Редко-редко заедет какой-нибудь уж совсем глупый пропагандист. Ни покушений, ни антиправительственных заговоров, ни даже рабочего движения, поскольку тут и рабочих-то нет, кроме сезонных. Это трамплин?! Это место для старика, ждущего пенсии, а не для тридцативосьмилетнего честолюбца, полагающего, что не все еще в жизни потеряно!
Deliberando saepe petit occasio1 – вспоминал он не лишенный ехидства афоризм древних римлян, но, перестав думать, оглядывался – и не видел случая.
Сонный покой. Скука. Сиди, считай мух и мечтай о великих делах… В Ялте Фаддей Евлампиевич приобрел некоторую дородность фигуры, отрастил приятные взгляду полубакенбарды и начал подумывать о женитьбе как последнем средстве не спиться и сохранить карьерные виды.
Этим летом только во время землетрясения и большой волны вышло беспокойство, да и то тягостно-скучное. Приказом свыше ялтинскую жандармерию бросили на помощь полиции, только и всего. Велик ли труд наблюдать за свозом утопленников в покойницкую, отгонять любопытных и протоколировать опознание? По специфически жандармской части – ничего. Ни массовых беспорядков, ни хотя бы прокламаций, злокозненно обвиняющих государственную власть в природном катаклизме.
Приходилось заниматься ерундой и изобретать для агентов задания одно нелепее другого. То и дело являлись с жалобами делегации от татар, никак не желающих понять, что Отделение не занимается ни землемерными делами, ни налоговыми, ни уголовными. Непонятно было, что делать с полоумным дьяконом Мефодием, не раз выкликавшим, к вящему соблазну верующих, что Земля-де стоит не на трех китах, а на шестнадцати, причем семь из них он будто бы видел лично. Ротмистр с удовольствием подержал бы фантазера с недельку в холодной ради прибавления ума, но благому сему намерению крепко мешала паства, видящая в дьяконе кто забавника, а кто блаженного; переписка же с церковными властями длилась уже не первый месяц безо всякого толку. Временами трещал телеграфный аппарат, в основном требуя усилить меры и повысить бдительность. Такие циркуляры получали все жандармские управления и все отделения на местах. Фаддей Евлампиевич знал, что к нему это не относится. Хоть ты вдесятеро повысь бдительность, хоть вовсе махни на все рукой и уйди к морю купаться – ровным счетом ничего в мироздании не изменится.
Впрочем, изредка поступали шифрованные телеграммы. По большей части они исходили от его высокопревосходительства генерала Сутгофа, начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Иные были адресованы на высочайшее имя. В Ливадийском дворце имелся телеграфный аппарат, но шифровки шли через Ялту. По какой-то прихоти государь не держал при себе шифровальщика из Третьего отделения.
Тогда ротмистру Недогрееву казалось, что вот-вот что-то переменится. Шифровальщик, проверенный вдоль, поперек и насквозь, расшифровывал послание, и Фаддей Евлампиевич, заглянув в него ради любопытства, запечатывал депешу в конверт и отсылал в Ливадийский дворец с нарочным. Иногда посыльный жандарм возвращался с кратким ответом государя, обычно что-нибудь вроде: «Благодарю вас. Неизменно благосклонный к вам Константин». Только-то. Да и благосклонность монарха относилась к генералу Сутгофу.
Всего несколько дней назад его высокопревосходительство известил государя об успешном освобождении из плена графа Лопухина и выразил опасение касательно международных последствий этого освобождения. Речь шла о материях, ротмистру не известных. Графа Лопухина Фаддей Евлампиевич лично не знал, общих дел с ним не вел, о миссии графа в кругосветном путешествии цесаревича слышал краем уха, так что ничего не понял и разумно не стал ломать голову. Однако доставил депешу сам и зарубку – одну из многих – в памяти сделал.
Оказалось – не совсем напрасно.
Грянуло внезапно, как громом ударило. Из губернского жандармского управления в Симферополе пришла такая шифровка, что в первую минуту глаза Фаддея Евлампиевича полезли на лоб. А во вторую минуту он понял: вот он, случай. Не выжать из него все возможное может только полный олух. За дело!
Одна коляска, запряженная отменными рысаками, всегда стояла наготове – с этим у Фаддея Евлампиевича было строго. Через пять минут он уже мчался к Ливадийскому дворцу в сопровождении трех самых толковых агентов, какие случились под руками. Как в насмешку, их звали Кошкин, Мошкин и Перебейнога. Ну да государю императору незачем знать их фамилии – лишь бы дело шло на лад.
А дело было такое, что из ряда вон: пропала великая княжна Екатерина Константиновна!
Похищена? Сбежала? Это предстояло выяснить на месте, причем времени было мало: сам начальник губернского управления полковник Гоцеридзе извещал, что выезжает в Ялту. По приезде он, разумеется, заберет следствие в свои руки. Времени отличиться оставалось мало – полсуток, от силы часов пятнадцать.
Тревожная тишина – вот что первым делом почуял ротмистр в Ливадии, да и мудрено было не почуять. Тревога, близкая к тихой панике. Куда девалась безмятежность знойного летнего дня! И не жарко вовсе. У кого-то мороз по коже, а кому-то до жары просто-напросто дела нет – служба. И азарт! Выспрашивай, выслушивай, вынюхивай! Бери след.
Дежурный офицер караульного полувзвода был вконец расстроен, бледнел, потел, но отвечал твердо, толково и вины за собой не признавал. Смысл его ответов сводился к следующему: охрана несла службу строго в соответствии с имеющимися инструкциями, каковые предписывают до последнего вздоха защищать государя и членов августейшей фамилии от нападения извне и отнюдь не предусматривают слежки за ними. По сути офицер был прав, а что до филерской службы, то не его ума это было дело.
Филерскую службу в Ливадии несли не ялтинские – петербургские. С ними Недогреев собирался потолковать потом, не особенно много ожидая от беседы. А вот поставить где следует вопрос о передаче оной службы в Ялтинское отделение можно и должно! Повод поистине замечательный.
Но прежде, разумеется, надо расстараться – разыскать и вернуть великую княжну. Нужен результат. И быстро. Хорошо бы до прибытия полковника Гоцеридзе…
Грешным делом ротмистр порадовался тому, что железная дорога на Южный берег до сих пор не протянута. Это давало ему фору во времени.
– Найдите и верните мне мою дочь, – глухо сказал ротмистру государь Константин Александрович, внезапно сильно постаревший. – Постарайтесь сделать это без огласки, но, разумеется, не в ущерб основной задаче. В вашем распоряжении все и всё. Приступайте.
Недогреев приступил. Кошкина, Мошкина и Перебейногу он отправил снимать показания с дворцовой прислуги; сам же со слов расстроенной статс-дамы Евдокии Головиной, исполняющей должность гофмейстерины, и четырех фрейлин попытался составить картину происшествия.
И вот что выяснил.
Случилось это без малого пять часов назад, в аккурат после завтрака. Екатерина Константиновна выразила желание навестить великого князя Сергея Владимировича в его Ай-Тодорском имении. На вопрос Головиной, знает ли о намерении дочери государь, великая княжна беззаботно ответила, что не только знает, но и одобряет. Поверить в это было нетрудно: последние дни Екатерина Константиновна зримо для всех находилась в подавленном состоянии духа и много капризничала, поэтому не было ничего удивительного в том, что государь отпустил дочь прогуляться и проветриться… По лицу статс-дамы Недогреев читал, как ей стыдно за свою доверчивость и еще более стыдно за ложь великой княжны.
Далее оказалось, что Екатерина Константиновна нипочем не желает ни прогуляться пешком, ни прокатиться в коляске, а желает – о, ужас! – достичь Ай-Тодора в грязной шаланде грека Яни. На строгое замечание статс-дамы великая княжна со смехом ответствовала, что желающие могут идти, ехать, лететь, как угодно, а она пойдет под парусом. Причем смех ее показался статс-даме неестественным – однако был списан на нервное возбуждение. Причина нервозности? Молодой человек, есть вопросы, на которые женщина не обязана отвечать даже жандармским офицерам. Фи!
Подгонять Головину не понадобилось, да Фаддей Евлампиевич и не осмелился бы. Разумеется, звание статс-дамы предписывало Головиной сопровождать великую княжну. Та выбрала также одну из фрейлин. Остальные три были рады-радешеньки, что им не придется качаться на волнах в провонявшем рыбой корыте.
Дальше было совсем просто. Сев в шаланду, великая княжна вдруг вспомнила, что оставила в своей комнате кружевной зонтик от солнца, и попросила фрейлину принести его. Во время ее отсутствия Екатерина Константиновна симулировала сердечный припадок, насмерть перепугав почтенную статс-даму. Забыв обо всем, Головина кинулась было во дворец за доктором, но не успела пробежать и двух десятков шагов, как была остановлена громким смехом. Шаланда отошла от причала и под треугольным парусом удалялась в море, негодяй грек посмеивался на корме в усы, а великая княжна весело крикнула, чтобы статс-дама и фрейлина шли в Ай-Тодор пешком – ей-де хочется прокатиться в одиночестве.
Призывов немедленно вернуться она не услышала – разумеется, намеренно. Пришлось идти пешком. И хотя Императорская дорога, наверное, самая приятная дорога на свете, настроение у статс-дамы и фрейлины было не из лучших. Ах, если бы они только могли догадываться, что на уме у великой княжны! Тогда они подняли бы тревогу немедленно!
В Ай-Тодорской вилле великой княжны, однако, не оказалось. Быть может, помешал противный ветер? Статс-дама и фрейлина ждали битых два часа, изнервничались и невольно издергали его высочество великого князя Сергея Владимировича. Наконец один из лакеев вспомнил, что случайно видел примерно в версте от берега шаланду, идущую на запад. Когда? Да часа два с половиной, а то и три назад…
Еще не веря в случившееся, Головина с фрейлиной помчались в Ливадию, с ними поехал и Сергей Владимирович. В Ливадии Екатерины Константиновны не оказалось. Исчезла последняя надежда на то, что лакей, быть может, напутал или видел другую шаланду. В течение получаса во дворце царила все возрастающая паника. Наконец о случившемся осмелились доложить государю, и его императорское величество поднял на ноги жандармское управление…
Детали? Какие вам нужны еще детали, молодой человек? Ах, да, великая княжна взяла с собой дорожный баул – сказала, что везет сюрприз для дядюшки. На вопросы, что за сюрприз – отшучивалась или отмалчивалась.
