Читать книгу: «Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката», страница 3

Приехали Паранки́ и Фабиани́. С той же церемонией. Сначала молодые люди осматривают помещение, затем один остается, второй исчезает, потом появляются еще два парня и все осматривают снова. Кому-то они не доверяют: то ли парню, которого оставляют сидеть с нами, то ли моим работодателям. Хотя вроде они дружат?

Наконец я узнал, как кого зовут. Рене Паранки́ и Доминик Фабиани́. Оба корсиканцы. Ну да, я по акценту мог сразу определить. Не задумывался. Рене похвалил меня, что я все время тружусь. Спасибо, конечно. Но мне платят, я и вкалываю. Доминик и Рене пошутили, рассказав мне анекдот. Оказывается, во Франции корсиканцы считаются самыми ленивыми людьми в стране. И вот один бедный деревенский парень из-под Аяччо спрашивает горожанина, легко ли заработать деньги в Париже. Тот решил пошутить над деревенщиной и отвечает: «Легче легкого. Деньги просто валяются на земле. Ходи, собирай». Услышав про такую нетрудную наживу, Доминик сложил вещи и приехал в Париж. Вышел он из вагона на Лионском вокзале, идет к выходу и вдруг видит на земле крупную купюру в пятьсот франков. Кто-то обронил. Молодой корсиканец останавливается над банкнотой, собирается наклониться, чтобы поднять, а потом неожиданно говорит сам себе: «Да ладно. Не стоит так сразу утруждаться. Начну работать завтра, когда высплюсь».

Все посмеялись, гости сели за стол с обычным набором подарков и начали о чем-то шушукаться. Я все засекал краем глаза, благо со стороны понять, куда смотрит очкарик (это я), не так просто. Затем произошло что-то маловразумительное. Виктор встал, подошел к полке с книгами, поискал то, что ему было нужно, взял искомое и вернулся к своим друзьям. «Какая-то ерунда происходит за столом», –  решил я. Такого раньше никогда не было. Все четверо склонились над книгой и внимательно там что-то рассматривали. Было видно, как Рене кладет какую-то закладку между страницами. Затем все встали из-за стола. Теперь уже Виолетта положила книгу на полку. Все, что я увидел, это где приблизительно должна находиться книженция. Но что это? Сегодня день мистики. В дверях Паранки́ и Фабиани́ долго обнимались с Виолеттой. Та опять к их приходу надела что-то фиолетовое. Сегодня это была шаль. Похоже, что кругом одни психи. «Завтра в одиннадцать из Орли мы все улетаем в Марокко. Я отзвонюсь сразу по прилете. Если все будет хорошо, через два месяца увидимся. Александр, чао, дорогой».

«Чао сто процентов! Летите куда хотите. Завтра среда, у меня выходной», –  подумал труженик серебряных корзин, помахав корсиканцам рукой.

Бывают дни, когда с самого начала ничего не получается – и так до самой ночи. А бывает все наоборот. Как раз этот день оказался классным. С утра я отправился в ближайшее кафе выпить горячего шоколада и съесть круассан. Все газетные киоски города были обклеены сенсационной информацией. Президент Жискар д’Эстен провел через обе палаты закон, по которому теперь можно голосовать не в двадцать один год, а в восемнадцать. Тупики они здесь все-таки. Вся молодежь во Франции левая. Социалисты и коммунисты. Есть еще и ультралевые: троцкисты и анархисты. Все вместе они его и прокатят на ближайших президентских выборах в 1980 году.

Что у меня сегодня по плану? Проверить еще раз наградные списки. Потеряю час или два, но поставлю хоть одну точку в этом деле.

Однако через час сорок точки в истории не было, зато все перевернулось уже в который раз с ног на голову. Хотя теперь я догадывался, почему Виолетта так любит определенную гамму цветов. Ну хоть с этим разобрался. Но от решения фиолетовой загадки легче не стало. «Скоро я сойду с ума от этого калейдоскопа сумасшедших событий», –  сказал я сам себе и поехал в читальный зал Национальной библиотеки.

Телефонная книга была чей-то гениальной идеей по вытряхиванию из простого и непростого народа денег. Она, эта книга, была устроена следующим образом. Фамилия имя абонента, номер телефона, домашний адрес. Не хочешь фигурировать в телефонной книге? Плати – и тебя оттуда уберут через год.

Обложившись телефонными справочниками с тридцать пятого по сороковой год, я был уверен, что что-то найду. Все нормальные люди обернулись посмотреть на ненормального парня, который ни с того ни с сего выкрикнул таинственное словосочетание явно на славянском языке, обозначающее венец всех поисков. Адрес Иосифа Гольденберга установлен точно. Авеню Анри-Мартен, 14. Шикарный район. Окрыленный этим открытием, я не помнил, шел ли я пешком или ехал на метро, но в конце пути я таки оказался в дверях галереи на улице Жакоб.

– Что с тобой? На тебе лица нет. Ну-ка быстро выпей чашку кофе и рюмку кальвадоса. Немедленно сядь и рассказывай. Я сама собиралась тебе звонить, потому что ты меня сбил с толку своим Клодом. А теперь я все вспомнила про Делоне. Но сначала ты. Что случилось?

– Я узнал адрес, где жили Гольденберги. И я знал, что вы мне скажете про Делоне. Я был уверен. Можно еще чашку кофе? Без кальвадоса…

Мы проболтали еще часа два о всякой всячине, и я отправился домой в очень хорошем настроении. Все постепенно складывалось в логическую цепочку.

Четверг утром начался с того, что я зря купил круассаны. Виолетты в магазине не было, Виктор сидел наверху, дымил своим желтым «Житаном» и, по обыкновению, нервно тряс хромой ногой. Круассан он есть не захотел. Пришлось съесть все три, выпить свою первую чашку кофе и отправиться в подвал на поиски каталогов проб серебра XVIII века. Что-то мне подсказывало нахождение в одной из корзин с серебром целого состояния.

В подвале произошли едва заметные изменения. По свойственной мне привычке с детства видеть то, что не надо или уже поздно видеть, я на тридцать секунд закрыл глаза, сосредоточился на картине библиотечного подвала в обычном виде, а потом, резко «прозрев», оглянулся вокруг. Есть! В углу стоял велосипед, а сейчас там ничего нет. Продать его не могли, дарить его некому. Остается один вариант: чокнутая Виолетта уехала кататься по городу на велике. Вполне в стиле этой ненормальной.

Работа с серебром, явно купленным на вес пару недель назад на блошином рынке, была в самом разгаре, когда открылась дверь и зашла сама мадам Пахомова в сиреневых вязаных перчатках и немыслимой (такого же цвета) шляпке. Так и есть, сумасшедшая ездила куда-то на велосипеде. Виктор живенько спустился по лестнице, супруги обнялись, как будто не виделись вечность, я получил задание спустить велик в подвал, а Пахомовы отправились в их излюбленное кафе съесть по салату. У меня было менее часа свободы.

Первое, что надо было сделать после возврата велосипеда на место, – это изучить полки с книгами, куда третьего дня Виктор сунул томик, который они так усиленно рассматривали вчетвером с Рене и Домиником. Книги без картинок я отмел сразу, каталоги китайских гравюр тоже: они были большего формата, чем то, что я видел во вторник. Оставался план Парижа, купленный мной недавно. Я пролистал страницы, посмотрел на место, где была ленточная закладка, и ничего интересного не обнаружил. С большой долей вероятности закладка оказалась на этой странице случайно.

У меня было еще минут пятнадцать свободы. В сотый раз я достал папку с фотографиями картин Кики и начал тупо перелистывать содержимое, а потом инстинктивно для себя принял решение разложить все фотографии у себя на столе. Просто в один ряд. Просто для того, чтобы сравнить не знаю что и не знаю с чем. Может быть, от отчаяния. Стоя перед столом, положил последнюю фотографию в ряд с другими и… вот тут это случилось. Мне показалось, что меня разорвало, растерзало от собственной тупости, от того, что я множество раз рассматривал содержимое этой папки и ни разу не понял бросающееся в глаза решение загадки. Надо экстренно перечитать договор. Так и есть. Все точно. Слепой идиот, дебил, придурок.

Теперь надо поймать хозяев врасплох. Я был уверен в своей правоте. Не было никаких сомнений. Завтра последний день моей работы здесь. Попрошу дядю зайти за мной к вечеру, поговорим все вместе и попрощаемся. Нет, завтра пятница, и Пахомовы будут в форме. А вот в субботу они к пяти утра едут на блошиный рынок, где что-то можно купить оптом. Как эти две корзины с серебром. К вечеру субботы они уже будут без сил. Тут я и нанесу удар! Страшно, но это надо сделать. Но кое-чего я не понимаю все равно. К примеру, играют ли какую-нибудь роль в этой истории два корсиканца – Рене и Доминик? Слишком много они шептались в последнее время, слишком тревожные лица были у всех четверых. Все очень туманно.

Пришлось убрать фотографии в папку и вернуться к серебру.

В семь часов Виолетта спросила меня, долго ли мне еще работать. Я ответил, что через час я полностью закончу первую корзину. Хозяйка не успела ничего сказать, как задребезжал колокольчик на входной двери. Виолетта почему-то вздрогнула, будто ее что-то напугало. У меня у самого такое бывает сплошь и рядом от неожиданности. Зашел пожилой мужчина в поисках эротических рисунков художника Икара⁴⁹. По-моему, он других сюжетов и не рисовал. В магазине было штук десять его работ, и потенциальный покупатель увлекся рассматриванием красоты. К слову, очень изысканные вещи.

Я закончил чуть раньше срока, распрощался со всеми и отправился домой пешком. Был чудный, сносный по температуре вечер, которым хотелось насладиться.

Со всех газетных киосков Парижа пропали афиши с подарком восемнадцатилетней молодежи от президента Жискара д’Эстена. Вместо этого появились новые заголовки: Massacre d’impasse des Épinettes. Все-таки самые феноменальные названия улиц – в Париже. Обожаю. «Расправа в тупике Ёлок». Тупик Ёлок! Сказочно. Надо съесть где-нибудь салат нисуаз и отправиться спать. Завтра пятница, и мне нужно будет закончить вторую корзину.

Утром, раздав круассаны, кофе и газеты, я спустился в подвал, в смысле в библиотеку. В деревянном ящике, куда складывались старые (прочитанные) газеты для упаковки всякой антикварной всячины, прямо сверху лежал вчерашний поздний выпуск France Soir. По шкале желтизны от нуля до десяти газета «Вечерняя Франция» смело добиралась до цифры семь. Мои хозяева ее никогда не покупали и всячески брезгливо о ней высказывались. Конечно, ее мог кто-то забыть, но последний вчерашний клиент пришел с пустыми руками, и вряд ли после него еще кто-то был в магазине. Время шло к ужину, и улица опустела. Любопытно, как она сюда попала? Я достал чуть смятую газету и сел за свой письменный подвальный стол. Так как мне в этом доме по необъяснимым причинам уже давно морочили голову, я имел полное право не доверять хозяевам. Совсем не доверять. Как и они мне. Разница между нами была только в одном. Пахомовы были смертельно опасны. А я – нет. Или пока нет. До той поры, пока не начну говорить.

Первые три страницы подробно описывали убийство в тупике Ёлок.

«В семнадцатом округе Парижа еще много небольших особнячков с малюсенькими садиками, спрятанных от посторонних глаз. Таким был двухэтажный приют для бандитов во главе с Франсуа Симоном по прозвищу Сумасшедший. В доме находятся три тесные комнаты и кухня. Идеальное убежище для трех бандитов в розыске и недавно вышедшего на свободу Симона. Сын консьержки и неизвестного отца, он с детства промышлял по карманам на многолюдных рынках Парижа и даже в таких больших универмагах, как Printemps. Его мамаша навела его на квартиру пожилых жильцов состоятельного дома, когда другие постояльцы уехали на пасхальные выходные и в доме больше никого не было. Негодяи убили пожилую пару, а потом ограбили еще три квартиры. В четвертой сработала сигнализация, и бандиты срочно удрали из злополучного дома. Несмотря на то что мамаша Симон была связана крепкой веревкой и якобы ничего не видела, криминальной полиции удалось быстро напасть на след и арестовать сначала Симона, а затем и его мать. Остальные подельники при задержании, отстреливаясь, убили двух полицейских и ранили одного. Арестовать их не удалось. Через два года после суда Николь Симон скончалась в тюремной больнице от туберкулеза. Ее сын отсидел полный срок и освободился буквально несколько дней назад.

Поговорим о самой утренней бойне. Бандиты безмятежно завтракали в крохотном садике, спокойно впустив к себе убийцу. У полиции нет никаких сомнений, что они были знакомы с вновь пришедшим. Нет ни взлома входной двери, ни повреждений окон. Мало того, Карло Заватини, открывший дверь гостю, держал в руке чашку кофе, когда первым из присутствующих получил пулю в лоб. По словам инспектора Петижана, орудовал профессиональный киллер высокого класса. Все трое бандитов, сидящих за столом, были застрелены одним выстрелом в голову на каждого. Четыре трупа – четыре израсходованные пули. Специалисты в криминальной полиции утверждают следующее:

«Действовал профессионал.

Налицо скорострельность. Бандиты даже не успели выскочить из-за стола, или, по еще одной версии молодого инспектора Петижана, от чего-то увиденного все они, включая самого Симона, застыли и не смогли даже пошевелиться. Но опытные сотрудники криминальной полиции утверждают, что так как для инспектора Петижана это первое самостоятельное большое дело, то версия застывших в страхе кровавых бандитов, увидевших кого-то типа привидения или инопланетянина, всерьез принята быть не может.

Все сходятся только в одном: убийства четырех оголтелых бандитов в тупике Ёлок есть не что иное, как раздел сфер влияния между бандами.

Следствие обещает найти убийцу в кратчайшие сроки.

Скажем честно, такие обещания мы часто слышим с набережной Орфевр. А вот сбываются обещания крайне редко».

Подпись журналиста и множество фотографий. Все эти фотографии из уголовных дел, трупов и полицейских, обыскивающих дом, были мне неинтересны. Крупное же фото дома и адрес, где работала покойная Николь Симон консьержкой, ввели меня в состояние комы. Положив аккуратно газету на место, я поднялся наверх и занялся обычной работой.

Клиенты в этот день шли без остановки. Виктор и Виолетта пару раз разыгрывали свой маленький спектакль с глухими персонажами, но целостное впечатление от происходящего было вполне благообразным.

Около шести вечера я стал собираться домой, и в это время ко мне обратился с антресоли Виктор. Было видно, что он доволен сегодняшним днем и находится в хорошем настроении.

– Александр, если до конца следующей недели ты не найдешь ничего интересного, связанного с той папкой, которую я тебе дал, можешь больше этим не заниматься. Надобность отпала.

– Вы знаете, я кое-что нашел. На мой взгляд, не очень полезная и не очень значительная информация, но все же вполне возможно, что вы заинтересуетесь.

Мне показалось, что за моей спиной Виолетта презрительно ухмыльнулась. Впрочем, Франция – свободная страна, любой может презрительно ухмыляться, глядя на молодого дурачка-иностранца. Pourquoi pas? Действительно, почему нет?

– Если вы не будете возражать, за мной завтра зайдет дядя Саша. Он помогал мне в поиске некой информации. Я бы хотел ему тоже рассказать про мои скромные результаты. К тому же я не думаю, что еще что-то найду, так что, к сожалению, но папку завтра вам верну. Хорошо? Доброго вам вечера и успешной охоты на блошином рынке.

Выйдя из магазина, я позвонил с уличного автомата дяде, попросил его завтра приехать в антикварный магазин к пяти и ничего не планировать на вечер: я приглашаю его на ужин. Где-нибудь на бульваре Монпарнас. La Coupole подойдет?

…Они уютно расселись на широком диване около стеллажей, а я – в вольтеровском кресле напротив. У всех было хорошее настроение. То ли от анисовой водки, то ли просто от приятного субботнего дня. Я налил себе чаю и достал уже знаменитую папку. У меня не было хорошего настроения. Это было другое. Меня будоражила победа, кровь на зубах хищника, сцена, публика, удача… не знаю, как сказать, как выразить все эмоции того вечера. Короче, адреналин захлестывал.

– Ты хотел нам что-то рассказать, –  с улыбкой процедил сквозь недопитую рюмку Виктор.

– Да, спасибо. Если вы позволите, я начну. Я очень благодарен и вам, Виолетта, и вам, Виктор, за подаренную мне возможность работать у вас и заниматься интереснейшим делом папки с фотографиями работ Кики. В этой папке не все вещи являются портретами знаменитой натурщицы, но это несущественно для нашей истории. Назовем это собрание коллекцией – и все. Удивительно другое. Все, кто хотел в той или иной степени разгадать загадку этого собрания, шли по ложному следу. Вы оба, я, еще один человек, о котором я расскажу позже: все повторяли одну и ту же ошибку. Хочу заметить, что, идя абсолютно неправильным путем, своим для каждого, мы все приходили к предельно элементарной возможности решения загадки и… ее не видели. Вам мешал страх, мне – то, что вы меня обманывали, еще одному человеку – примитивная глупость, дурацкое чувство мести и характер дебила. Да, да. Только не обижайтесь, пожалуйста. Сегодня вечер откровений. Со своей стороны я гарантирую. Предполагаю, что и вам будет что мне рассказать, но вряд ли вы захотите. Итак, я напомню, как все начиналось. Вы дали мне папку и сказали: «Мужу предлагают купить эту коллекцию какие-то странные люди». Это раз. «Надо определить художников, происхождение работ, что известно об их судьбе в настоящий момент и загадки вокруг этих полотен». Это два. И посоветовали походить в поисках ответов на все вопросы по городу. Это три. Только у меня что-то не клеилось в сознании с самого начала.

Фотографии всех работ старые. Шифрованная надпись, нанесенная на каждую фотографию, старая. Она представляет кодификацию, видно, для какой-то картотеки. Ну а почерк, дорогой Виктор, явно ваш. Из этого следует, что данное собрание вам никто не предлагает, оно ваше, и по каким-то причинам вы им никогда не занимались. А тут неожиданно приспичило. Я задавал себе эти вопросы, но ответов на них не было. Пока. Ясно было одно. Двадцатилетний мальчик из Советского Союза проглотит любую версию. Правда ему не нужна. Или правда опасна? Это и предстояло мне выяснить.

Дядя закурил сигарету и кивнул мне в знак одобрения. Похоже, в эту минуту он гордился своим тезкой и родственником. Пахомовы сидели не шелохнувшись. Большой симпатии ко мне не чувствовалось. Если серьезно, то мне было уже все равно. Я сделал глоток чая и продолжил.

– Дядя Саша рассказал мне о Кики и так точно описал фотографию Мана Рея «Скрипка Энгра», что я сразу понял, о ком идет речь. Как вы знаете, в последнем конверте злополучной папки лежит фото фотографии, и это как раз та самая «Скрипка», которую ты мне описывал в тот вечер. Сомнений, что это она, у меня не было. Следовательно, кто-то собирал портреты Кики. С какой-то целью. Это предстояло выяснить. После дяди Катя Гранофф тоже дала мне очень нужную информацию. Это она продавала часть картин человеку, которого звали Иосиф. Он был откуда-то из России, кажется, с Одессы, и дружил с Диной Верни. Именно тогда я и решил, что вы эти картины украли или купили краденое. Тем более что ваши друзья Рене и Доминик – самые настоящие криминальные личности. В этом нет ничего страшного. Это же ваши друзья, а не мои. Только честные люди с такой охраной в гости не приезжают. А еще я видел у Виолетты пистолет. И это не был экземпляр для продажи. Это было что-то другое. Еще раз, знаете, почему я так думал? Потому что с начала всей этой истории вы меня обманывали. Но позвольте, я продолжу. Прежде всего мне надо было разобраться с коллекционером Иосифом. И тут без знаний Дины Верни ничего бы не получилось. Ее приятель, с которым музу Майоля свела эмиграция, бежал из России от погромов и страшной бедности. По его рассказам, еще его дед, а затем и отец были мелкими ювелирами где-то в местечках Украины. Сам Иосиф Гольденберг унаследовал и навык, и усидчивость талантливого мастера, должно быть, от предков. Вместе с супругой они через Румынию добрались до вожделенного Парижа, где жизнь молодых людей потихоньку налаживалась. Иосиф быстро стал хорошо зарабатывать, Софа рожала, нянчила детей и вела дом. Одним словом, традиционная еврейская семья. Однако было одно но. Внушительное и не очень приятное. Гольденберги так хотели войти во французское общество, что просто сходили от этого с ума. Этому мешали некоторые обстоятельства. Так как Иосиф работал сам в своем кабинете-мастерской, а супруга сидела с детьми, которых уже было трое, особого общения с местной публикой не намечалось. Кроме того, они оба говорили по-французски с ужасным акцентом (про ошибки я вообще молчу) и здорово по этому поводу комплексовали. Дети, родившиеся в Париже, разумеется, знали французский безупречно, а родителям язык Дидро и Флобера никак не удавался. Да и неинтересны были два иностранца местным жителям.

Гольденберги купили шикарную квартиру в дорогом районе, где жили с тремя очаровательными детьми (двумя девочками и младшим сыном) и обожающей детей француженкой, немой няней Жаклин. Вся надежда на то, чтобы хоть как-то забыть прошлое, попасть в светское общество, возлагалась на подругу – Дину Верни. Что та могла посоветовать? Только искусство, столь почитаемое ее окружением. Гольденбергам нравились старые мастера эпохи Возрождения, но это было слишком дорого. И тогда по совету Дины Иосиф начинает покупать современное искусство. Идея очень проста: создать коллекцию портретов Кики, о которой говорил уже пару десятилетий Париж, и выставить ее в какой-нибудь престижной галерее. Очень мудрая и неординарная мысль. Так и сложилась коллекция работ, фотографии которых вы мне дали. Все это мне рассказывала замечательная госпожа Верни, помогавшая Гольденбергу составить полноценное собрание, но, к сожалению, с годами отдельные детали этой истории забывались и ею. Они казались и ей, и мне неважными, и только спустя какое-то время, когда я начал складывать мозаичную картину, стало проясняться, что чего-то не хватает.

Между тем приближалась катастрофа. В Париж вошли немцы и объявили, что все евреи должны пришить к верхней одежде желтые шестиконечные звезды. Как клеймо. Раз Софа, выйдя из дома, была остановлена консьержем со словами: «Звездочку забыли пришить, мадам? Я буду вынужден сообщить о вас куда следует». В этой информации была серьезная неточность, которую далее пришлось исправлять.

Вернемся к Гольденбергам. Видя, как разворачиваются события в оккупированном городе, Иосиф и Софа решают бежать из Парижа. Что они делают? Они отправляют на юг Франции первую и главную часть своей семьи – верную няню Жаклин и троих детей. Старшей шестнадцать лет. Перед поездкой всем делаются фальшивые документы на французские имена. Фамилия Гольденберг – уже приговор на тот период времени. Почему без родителей? Очень просто – впереди переход границы. Французы, говорящие на языке с диким акцентом и с ошибками, сразу вызовут подозрение с последующим задержанием. Дети прекрасно говорят по-французски, их нельзя отличить от местных, Жаклин немая, есть все шансы спасти малышей. Это превыше всего. Еще пара дней в Париже – и родители поедут следом за детьми. А там – Пиренеи, Испания, корабль, Нью-Йорк, свобода. А когда все закончится (ведь должно же все закончиться!), можно будет вернуться в любимый Париж.

Пока что у Жаклин с детьми адрес Дины Верни (на юге Франции она поможет с переходом границы) и координаты знакомых в Барселоне, где дети будут дожидаться маму и папу. Но на юге все пошло не так, как планировалось. Дина Верни была арестована как раз за помощь в организации перехода беженцев через границу. Старшая девочка Гольденберг находит кого-то, кто помогает ей подыскать проводника. Бедные дети и Жаклин не знали, что их проводник через границу и горы – предатель. Где-то на подъеме в горы негодяй исчез, а вместо него появились полицейские. Разницы между полицейскими и бандитами в ту пору было не очень много. Сначала они отняли у всех сумки, но денег там было кот наплакал. Тогда эти нелюди начали срывать с детей одежду, будучи уверенными, что деньги, какое-нибудь золото и что-то в этом роде зашиты у несчастных в куртках или платьях. Жаклин, понимая, что дети умрут в горах от холода, бросается на полицейских. Ее первую и убили. Детей добивали прикладами. Один из полицейских сотрудничал с ячейкой Сопротивления Дины Верни и все ей рассказал, когда та вышла на свободу. Он же передал ей документы, которые полицейские из предосторожности не хотели оставлять на месте преступления. По фотографиям детей в документах Дина сразу все поняла. Она же хорошо знала семью.

Но вернемся в Париж. Иосиф, у которого есть два дня в запасе отставания от детей, естественно, ничего не знает ни об аресте Дины, ни о судьбе детей и Жаклин. Он берет самое ценное, что у него есть, а именно свою коллекцию картин и фотографию Мана Рея и отвозит этот пакет вам, Виктор, в антикварный магазин, который ему посоветовали. Только он коллекцию не продает, а, скорее, платит вам деньги за хранение. Вы составляете с ним договор, обходя вопрос получения денег. Фраза «Продавец имеет право получить деньги в размере… в любое время по своему усмотрению или забрать работы (согласно представленным фотографиям) себе обратно». Когда я попросил вас передать мне договор купли-продажи, вы нехотя мне его показали. Я был совершенно обескуражен. Дело в том, что коллекцию оставлял вам не Иосиф Гольденберг, а некто Клод Делоне! Все на какое-то время покрылось мглой. Я позвонил Дине и спросил ее про Клода Делоне, попутавшего мне все карты. Сначала она ничем не смогла мне помочь, и я подумал, что мое расследование зашло в тупик. Однако через короткое время Дина вспомнила, как звали детей в фальшивых документах. Они значились в паспортах как раз как Делоне. Кто-то из друзей Гольденбергов, работавших в префектуре, сделал всей семье бумаги на одну фамилию, что вполне естественно. Просто Верни не знала, что Иосиф стал Клодом. Это и сбило ее вначале.

После освобождения Парижа Дина попыталась разыскать Иосифа и его жену или хотя бы понять, что с ними стало.

Выяснилось, что сразу после исчезновения детей и няни из Парижа некто написал немецким властям донос на исчезающую семью, в которой еще евреи не хотят носить на груди пришитые желтые звезды. Их арестовали в день отъезда. В дальнейшем Дина узнала, что оба погибли менее чем через год в Освенциме. Всю эту историю она мне и рассказала, за исключением того, что ей было неизвестно до знакомства со мной. А именно – что стало с коллекцией Иосифа. И знаете почему? Расскажу.

Расследование, проведенное после войны, показало, что квартиру Гольденбергов обчистили до нитки прямо в день ареста. Подозрение и о доносе, и об ограблении падало на консьержа. Но доказательств не было.

Теперь к вам, Виктор, и к вам, Виолетта. Я был уверен, что все работы Иосифа-Клода находятся у вас. В противном случае для чего вы передали мне папку и попросили навести кое-какие справки? И тут возникли два вопроса. Первый. Где картины? В галерее я их не видел, а смотрел я везде и пристально. Значит, вы должны их где-то прятать. Когда вы попросили меня налить бензин в ваш «Ситроен» и заодно его помыть, я обнаружил много доказательств ваших поездок в Женеву. Картины должны были быть там. Тогда, присмотревшись, я увидел, что на антресоли недавно появился пакет в коричневой бумаге, перевязанный старой бечевкой. Интуитивно я понимал, что это те самые картины. Отсюда следует вопрос номер два. Если все так, то зачем вы привезли картины из вашего швейцарского хранилища в Париж? Только для того, чтобы кому-нибудь отдать или показать. Или что-то понять. Надо было быть совсем тупым, чтобы не обратить внимание на людей, время от времени появлявшихся в магазине. Именно им и был передан схожий пакет. На мысль о том, что вы брали деньги за хранение вещей, что абсолютно нормально, натолкнула меня пачка купюр, которую вам передали все те же господа в обмен за пакет. Для продажи этого было мало. А как плата за хранение? Вполне возможно. И еще, кто-то в похожей ситуации вам сказал: «Девочка теперь ваша». После этого на стене появилась прелестная картина художника Харламова. Это был аналогичный расчет за услуги, по каким-то причинам не приобретший финансовую форму.

Следовательно, понять, что во время оккупации вы брали антиквариат на хранение у евреев, да и у других людей, не желавших жить под немцами, было несложно. Непонятно было другое. И это был для меня основной вопрос. На какой след, на какое решение загадки я должен был вывести вас моим расследованием. Вы сами наверняка пытались разыскать Клода Делоне. Безрезультатно. По адресу, указанному в договоре, Клод Делоне никогда не проживал. Спустя очень короткое время я уже знал намного больше, чем вы. Мне было достаточно проверить в старой телефонной книге адрес Гольденбергов и сравнить его с адресом в договоре между вами и Клодом Делоне. Это были идентичные данные. Тупиковая ситуация с этим Делоне должна была вас озадачить, и вы стали нервничать. В магазине это здорово чувствовалось. Вы чего-то боялись и поэтому выпустили в город меня, привезли картины из Швейцарии и начали о чем-то ломать голову. Так и возникла мысль, что я, ничего не зная и не понимая, могу вывести вас на след владельцев или хотя бы их наследников.

Хорошая идея пустить меня втемную искать нужную вам информацию. Правда, у меня была еще одна версия, для чего я вам понадобился: вам хотелось на какое-то время затуманить кому-то мозги и отвести от себя самих удар. Если захотите, расскажете правду. Если нет, мне все равно. Все карты неожиданно мне опять спутала моя следующая находка. Дело в том, что в вашей машине я нашел ордена. Это были награды за серьезные боевые заслуги. И, простите, вы, Виктор, на эту роль никак не подходили. Поначалу я решил, что вы надеваете на пиджак фрачники, чтобы спокойно пересекать границу. На всякий случай я сделал запрос на ваше имя – это же официальная информация. Вдруг я ошибся и ордена все-таки ваши. Все вместе: ваша манера торговать, друзья бандиты, ордена, не имеющие к вам никакого отношения, и эта странная история с коллекцией картин – убеждало меня, что я имею дело с аферистами. В этот момент, сам того не ведая, в происходящее вмешался мой дядя.

– Ты шутишь? –  с ухмылкой произнес родственник, потом встал, налил всем по рюмке кальвадоса и сел обратно. Виолетта, сохраняя молчаливую, немного презрительную гримасу, откинулась на подушки; Виктор тоже был немногословен. Пахомов потер больную ногу, поблагодарил дядю за согревающий напиток и, ничего не комментируя, приготовился слушать. Создавалось такое впечатление, что речь шла вообще не о них, а о каких-то неизвестных людишках.

– Я продолжу? Болтая о том о сем, ты рассказал мне, что многие молодые и, надо сказать, отчаянные ребята провели свои лучшие годы в маки – в партизанах. Пять самых интересных и продуктивных лет жизни. После войны некоторые пошли в политику, как твои друзья: Алекс Москович, Шабан-Дельмас, Симона Вейль⁵⁰ и другие, а некоторые, умея только стрелять из-за угла и орудовать ножами, так и остались на улице. И знаете, на кого пало мое подозрение? На ваших лучших друзей – Рене Паранки́ и Доминика Фабиани́. Они подходили и по возрасту, и по «профессии». Только за прошедшие тридцать лет они выросли, так сказать, в табели о рангах и стали явно руководителями чего-то мафиозного. Я в этом плохо разбираюсь – вам виднее.