Читать книгу: «Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен», страница 3

Человек желанный от начала до конца

Человек: желанный с самого начала

Человек, как никакое другое существо, с самого своего появления зависит от благосклонности и доброты других людей. Ни одно существо не входит в этот мир таким беззащитным, как человек. Никто из нас не пережил бы раннее детство и юность, если бы нас не кормили, не согревали, не защищали и не одевали – либо наши родители, либо, если это было невозможно, кто-то другой, кто принял нас просто так, без «родительского инстинкта», определяющего человеческие действия. Вначале нам всем кто-то сказал «Да». Без этого «Да» мы не выжили бы ни дня, без этого «Да» нас бы не было сегодня.

Другими словами, человеческое существование с самого начала зависит от доброты и любви других людей, от их согласия нас принять. Так происходит в первые годы жизни, и этого факта должно быть на данный момент достаточно, чтобы доказать, что борьба за достойное представление о себе и мире является жизненно практичной и даже влияет на выживание. Этот факт также наглядно показывает, как плотно смысл, ценности, щедрость и доброта с самого начала вплетены в нашу жизнь, какой основополагающей частью нашего существования они являются. Он также объясняет, почему стоит и необходимо искать надежду, – потому что это поиск жизненной основы, которая без него окажется под угрозой.

Первая глава человеческого существования – это глава любви. Осознаем мы это или нет, но любовь дана нам в качестве первой и главной идеи человеческой жизни. Даже если мы не знаем, кто передал ее нам и почему, – кто-то должен был испытать достаточно воодушевления по поводу нашего появления на свет, вложить в нас надежду или увидеть ту надежду, которую несет с собой всякая новая жизнь. Без этого благословения нас бы не было; это благословение с самого начала является также противовесом тому безразличию и его частому спутнику эгоизму, который видит лишь собственные интересы и глух к более важному вопросу о том, для чего мы сами годимся в этом мире.

Наряду с негативными последствиями равнодушия для личности и общества и фактом, что надежда является типичным для человека феноменом, наше существование дает еще одно весомое эмпирическое свидетельство о природе человека. И оно ставит основополагающий вопрос перед равнодушием современности: если это благословение было дано нам с пеленок как единственное успешное, проверенное временем руководство к жизни, почему мы должны выкинуть и вычеркнуть его из нашего дальнейшего пути? Зачем вообще не доверять такому рецепту успеха существования – нашего собственного существования? Зачем обесценивать его и обменивать на эгоцентрические и гедонистические рецепты, которые (как показало рассмотрение душевных и духовных бед общества благосостояния), кажется, дают нам все, кроме того, к чему человек на самом деле стремится, – а стремится человек к знанию о том, что хорошо то, что мы и другие люди вообще здесь есть, и к связанному с этим знанием благодушию, которое произрастает из щедрости, позволяющей нам активно проявлять себя в жизни. Когда мы имеем благие намерения, то жизнь имеет к нам гораздо большее отношение, чем когда мы стремимся к счастью лишь для себя.

В конце концов, мы обязаны своим существованием тому самому благодушию – факту, что не мы сами, а другие использовали знание о ценности нашего существования и подарили нам то, что было необходимо для нашего выживания и развития, подарили, не зная, получат ли они когда-либо в ответ благодарность или нечто подобное.

К сожалению, очень просто упустить из виду такие простые вещи, забыть или обменять на другие, на первый взгляд более убедительно звучащие формулы, типа «сначала пища, потом уже мораль». Только проблема в том, что в этом случае мы не видим и забываем некоторые основополагающие истины о себе и о своей жизни – забываем не только о том, кем мы здесь стали благодаря любви и идеализму других, но и о том, что мы сами можем сделать благодаря любви и идеализму и кем можем стать. Другими словами, мы рискуем не осуществить обещания, которое присуще каждому априори. Это обещание говорит, в сущности, о том, что природа и некоторые любящие люди приложили невероятно много усилий для того, чтобы мы стали теми, кем являемся. Они многое подарили нам: любовь, внимание, заботу и тепло. Некоторым этот акт дарения удался больше, чем другим, но здесь нужно прежде всего принять в расчет то, что они старались и в итоге у них все получилось; они осуществили то, что, в сущности, определяет жизнь человека: он нуждается в другом и раскрывает в себе лучшее, если демонстрирует свою готовность разделять что-то с другими и делать что-то для других. Иначе человек не способен выжить.

Итак, слова о том, что человеческая жизнь зависит от сотрудничества с другими, звучат не так уж романтично и идеалистично, как может нам показаться. Эту зависимость можно вывести с биологической точки зрения гораздо прагматичнее, например, если мы вспомним, что, исходя из биологии, особенно нейробиологии, человек ориентирован на действие вовне, принимающее во внимание других. У нас «социальный мозг» – целые области и сложные регулирующие циклы центральной нервной системы отвечают за нашу способность погружаться в роли других людей и формировать нашу деятельность с осознанием того, как наше поведение и наши слова оказывают влияние на других. Иными словами, забота и открытость миру на многих описательных уровнях являются частью нашей природы. Уже поэтому становится ясным, что отрицание этого ключевого элемента нашей природы не принесет ничего хорошего ни нам самим, ни миру.

Достаточно было бы беглого взгляда на историю человечества, чтобы понять: каждый раз, когда человек не изменял своей расположенности и открытости миру, он в большом и малом свидетельствовал о задаче и возможности осуществления добра, которое ждет в мире, в нем самом и в других людях, чтобы реализоваться благодаря его решениям и действиям. Он не терял и не предавал идеал.

Но когда человек уклонялся от этого, он позволял произойти ужасным вещам.

Эти три факта говорят нам о том, что забота, благожелательность, ценности и смысл – это несущие колонны нашей личной биографии, развития и порядка жизни в целом, а также политической и социальной истории человечества. Они также показывают нам, что стоит на кону: наша индивидуальная и коллективная жизненная основа окажется в опасности в том случае, если там, где должна быть готовность идти на контакт, будет равнодушие.

На этом фоне также кажется, что жалобы на якобы утраченные ценности не учитывают нечто довольно очевидное: наше общество жалуется на потерю того, чего оно, по сути, не теряло, так как нельзя потерять жизненную основу. Оно просто потеряло это из виду или, возможно, лишь веру в это. Что же тут происходит?

Утрата ценностей или кризис ценностей?

Рассмотрим несколько подробнее мнимую утрату смысла и ценностей. Она проявляет себя тремя способами. Во-первых, в нашем представлении о себе, то есть в том, что мы о себе думаем и чего от себя ждем. Во-вторых, в нашем представлении о человеке, то есть в том, что мы предполагаем и думаем о других, об их отношении к нам, о мотивах их действий, – и нередко это означает, что мы им нечто приписываем. И в-третьих, она проявляется в нашем представлении о мире, то есть в том, как мы видим мир и себя в качестве части и игроков этого мира, и в том, что мы можем ожидать от мира, возможно, не всегда ясно представляя, что не только мы сами можем требовать что-то от мира, но и что многое в мире в свою очередь ждет нашего личного вклада и участия.

Когда отсутствует или уменьшается связь, вера или доверие к тому, что несет ценность, тогда индивидуально или коллективно мы испытываем то, что обычно называют кризисом ценностей. Очевиднее всего он выражается в описанном выше отчаянии, которое не дает нам ожидать от самих себя, других людей и мира что-то хорошее.

Этот мнимый кризис ценностей часто проявляется в общем и не всегда убедительно обоснованном недоверии к словам о смысле и ценностях, добре, красоте и истине, как будто нечто менее удачное, бессмысленное и не представляющее ценности, недоброе, уродливое и лживое каким-то образом оказывается более реальным, чем надежда и доверие добру и успеху. Такой скептицизм имеет явно постмодернистский характер и претендует на то, чтобы слыть просвещенным. Но в то же время он оказывается недостаточно просвещенным (или слишком уверенным в себе), чтобы признать, что надежда и воспринимаемые с ее помощью ценности и возможности смысла прописаны сразу на трех уровнях жизненного устройства.

Кроме того, психологическое исследование четко показывает: тогда (или именно тогда), когда надежда на лучшее некоторое время соприкасается с самым большим недоверием, она остается глубочайшим человеческим стремлением, так же как робкий вопрос о том, имеет ли вообще наша жизнь смысл¹¹: к счастью, человеку не так легко разучиться надеяться. Однако тот, кто не понимает этого, не только недооценивает человека, но еще больше погружает его в сомнение, так как в этом случае человек начинает сомневаться не только в надежде и смысле своего существования, но и в своей психической нормальности, ведь он по-прежнему несет в себе надежду. Виктор Франкл говорил в этой связи о патологизме современности или постмодерна, то есть о неверном понимании стремлений человека, поскольку они трактуются не как знаки человеческой зрелости, а как душевные расстройства:

Наиболее опасен патологизм там, где путают не человеческое с болезненным, а наиболее общечеловеческое, где заботу о наибольшей осмысленности человеческого бытия выдают за излишки человеческого, считают слабостью или комплексом. Поиски человеком смысла своего бытия, стремление к смыслу столь мало являются признаками болезни, что мы даже мобилизуем их […] как целительное средство.¹²

Для отдельного человека, которого особенно волнует вопрос о смысле, последствия такого патологического подозрения вдвойне фатально. Сначала разбивается его надежда на смысл – это уже достаточно весомо; а теперь его еще уверяют, что его поиск является не выражением экзистенциального намерения, а, в общем-то, не чем иным, как психологической деформацией. Так звучит мнение Зигмунда Фрейда:

Когда человек задает вопрос о смысле и ценности жизни, он нездоров, поскольку ни того, ни другого объективно не существует; ручаться можно лишь за то, что у человека есть запас неудовлетворенного либидо, все остальное связано с ним. Это своего рода брожение, которое ведет к печали и депрессии.¹³

Под таким знаком самый человечный из всех вопросов – вопрос о смысле – быстро становится признаком психического недостатка, и, как следствие, человеку сообщают: не только мир не в порядке, но и с ним тоже что-то не так. Вот описание того, как Курт Айслер пытался поддержать умирающую пациентку, основываясь на данной «модели смысла»:

Пациентка сравнивала осмысленность своей прежней жизни с бессмысленностью настоящей; но даже сейчас, когда она больше не могла работать по своей специальности и должна была лежать в постели много часов в день, ее жизнь, по ее мнению, все же была полна смысла в той мере, в какой ее существование было важно для ее детей, и постольку, поскольку перед ней самой еще стояли задачи. Но, если бы ее отвезли в госпиталь без перспективы возвратиться домой и встать с постели, она превратилась бы в бесполезный кусок разлагающейся плоти и жизнь ее потеряла бы всякий смысл, хотя она и была готова терпеть всякую боль так долго, пока это имело хоть какой-то смысл. Но зачем мне было приговаривать ее к тому, чтобы терпеть страдание в то время, когда жизнь уже давно потеряла смысл? Я возразил, что, по моему мнению, она допускает большую ошибку; ведь ее жизнь не имеет смысла и не имела его и до болезни. Я сказал, что философы тщетно пытались найти смысл жизни, и различие между ее прежней и настоящей жизнью состоит исключительно в том, что раньше она была еще в состоянии верить в смысл жизни, а теперь нет. В действительности, внушал я ей, оба отрезка ее жизни были абсолютно бессмысленны. На это открытие пациентка отреагировала растерянно, сказала, что не понимает меня, и разразилась слезами.¹⁴

Можно без труда увидеть, что такой радикальный отказ от экзистенциальной задачи человека погружает его еще глубже в отчаяние, и понять, почему так происходит. Также возникает сомнение, связан ли такой радикальный отказ от надежды с механизмами защиты. В любом случае очевидно, что подобный радикальный нигилизм – сравнительно молодой феномен с точки зрения времени и идей, и неслучайно то, что психологи наблюдают распространение экзистенциального вакуума с одновременным ростом популярности подобных идейных течений¹⁵. Но, как утверждает пословица, надежда умирает последней. Патологизация глубоко человечных экзистенциальных стремлений, надежд и вопросов заключается не в том, чтобы рассматривать вопрос о наполненном смыслом существовании и надежду на него как психологическое отклонение, а в признании того, что ни одна другая «стратегия решения» до этого реально не привела и не ведет к цели.

Здесь снова нужно указать на уже упомянутый простой факт: такая нигилистическая жизненная позиция существования совершенно не соответствует надежде на человеческое бытие. Она несостоятельна именно с точки зрения вопроса о том, что заслуживает, а что не заслуживает доверия, – не будем забывать, что человек является единственным существом, которое с самого своего появления выражает в этом мире надежду на то, что можно исправить плохое. Человек – единственное существо, которое создает утопии, картины и модели более лучшего, справедливого и идеального мира. Только человек рассматривает изъяны не только как нечто, что существует в данный момент и на что стоит жаловаться. Человек видит также и то, что должно быть вместо этих изъянов, признает призыв к самому себе предпринимать что-то в ответ, уменьшать страдания, лечить болезни. При этом он может не только уравновесить недостатки, но и обогатить жизнь: через развитие, открытия, культуру и создание условий справедливого общества или, по крайней мере, через попытки, которые, однако, могут остаться лишь таковыми.

Вся сущность культурной эволюции обязана, с одной стороны, этой творческой заботе и, с другой стороны, несовершенству мира.

Говоря кратко: самый сильный довод против догматического нигилизма и равнодушия наряду с тем, что мы существуем, и тем, с какой надеждой мы относимся к миру, – это также и сам мир, мир в своем несовершенстве. Потому что это несовершенство говорит нам: мир зависит от нашей надежды, и именно человек несет эту надежду в мир. Если он отбросит ее, тогда она тихо исчезнет с лица земли, и можно предвидеть, какие будут последствия не только для мира, но и для самого человека. Это также означает, что надежда и стремление человека к смыслу – это не психологический недостаток, они часть его природы и природы мира. Психологический изъян проявляется, скорее, в отказе от надежды и смысла, потому что это есть отказ от утешения, искусства, красоты, тепла, любви, радости научных открытий, вдохновения и увлекательного опыта осмысленной и активной жизни.

Богатство через отдачу: наша дружба с жизнью

Далее мы подробно рассмотрим, как изменяются человеческие переживания и действия, если они определяются движущей силой по ту сторону ценностей и ориентации по смыслу, то есть если человек думает только о себе, отказавшись от других ценностей и испытывая в них недостаток. Для начала заметим, что можно легко представить последствия такого сужения до границ самого себя, и их в любом случае не назовешь счастьем, реализацией и удовлетворением. Ведь концентрируясь только на самих себе («на собственном счастье»), мы поневоле лишаемся внутреннего положительного отклика, который вызывает наша активная заинтересованность и реализация возможностей смысла. Этот внутренний положительный отклик свидетельствует о чем-то основополагающем в нас – о том, что мы годимся для чего-то, если готовы идти на контакт с потребностями мира, внося наш собственный, личный вклад.

Это начинается с малого. Не нужно думать, что эти потребности мира и наш вклад слишком абстрактны и пространны, иначе возникнет опасность упустить из виду многие малые возможности смысла каждого дня. Мы не должны перекладывать эту тему в область далеких от повседневности «споров о ценностях», о которых, конечно, многое можно сказать, но которые не обязательно относятся к реальной жизни. То есть речь идет здесь не о «великом проекте» по изменению и улучшению всего мира. Это возможно для немногих и требуется лишь от немногих. Но каждый из нас может оставаться открытым для того, что ждет его участия, в своем мире, в своем непосредственном окружении и по отношению к тем людям, которые каким-то образом доверены ему. Каждый человек может вносить свой вклад в то, чтобы его мир стал лучше. Обычно для этого требуется совсем немного: доброе слово, благодарность, неожиданный подарок, даже просто доброжелательная улыбка, ведь, возможно, для того, к кому она обращена, она станет единственным или одним из очень немногих положительных и одобрительных сигналов, которые он получит в течение дня.

Или это может быть конкретная задача, которая встает перед нами, когда член нашей семьи, друг или коллега нуждается в нашей помощи и поддержке. Или это может быть готовность откликнуться на несправедливость или беды, которые омрачают жизнь многих людей всего в нескольких часах полета от нас, а иногда даже в нескольких остановках трамвая от нашего дома. Таким образом, мы легко могли бы помочь им сбросить тяжкую ношу, разделить при этом наше счастье с ними, словно мы являемся членами одной большой семьи. Это могут быть также способности или таланты, которые ждут осуществления еще не рожденного произведения; это может быть научный труд, дружба, поле, которое нужно возделать (в прямом или переносном смысле), в общем, это может быть все, что без нашего вклада было бы невозможным, то, что обогащает мир и жизнь.

В дальнейшем мы рассмотрим подробнее эти и многие другие возможности ценностей и смысла. Но уже сейчас мы можем сказать нечто интересное об этих возможностях: общее у них то, что все эти возможности не сами по себе появляются в мире, но так или иначе зависят от нашего идеализма, нашего внимания и нашего активного участия, а также от наших надежд.

Говоря конкретнее, при более внимательном рассмотрении здесь раскрываются две надежды: во-первых, надежда, что мир может обогащаться, во-вторых, надежда, что именно мы своим личным вкладом можем способствовать тому, чтобы мир стал лучше.

Это происходит либо благодаря нашей помощи и корректировкам там, где это необходимо, либо благодаря тому, что мы создаем что-то прекрасное и ценное там, где в противном случае этого недоставало бы и мир был бы беднее без нашего участия. Совершенно очевидно, что мир нуждается в человеке так же сильно, как человек в мире; один этот факт может служить лучшим основанием для того, чтобы заключить союз и дружбу, великодушно одаривать друг друга. Эта дружба раскроется на основании двух незавершенностей:

В той мере, в какой нам еще нужно дать ответ данностям жизни, мы постоянно находимся перед незавершенными данностями.¹⁶

Следовательно, всё незавершенное (то есть, по правде сказать, всё), что человек обнаруживает, оказывается тем, что может быть изменено, от человека требуется обратить внимание не на то, что уже есть, а на то, что из этого может стать (свобода). Мы можем распознать в этом призыв к тому, что должно быть, то есть распознать те возможности, которые ждут того, чтобы стать реальностью благодаря нашим действиям.

Другими словами, во всём, что уже есть, заложена не только возможность, но и необходимость изменения, и мы способны ее распознать. Это всегда личный процесс – в природе феномен отношения между тем, что есть, что может быть и должно быть, основывающийся на свободном выборе и ответственности, встречается только у человека. Более того, этот феномен является не только видовой, «общей» характеристикой, но и индивидуальной и конкретной задачей уникальной личности, находящейся в уникальной ситуации. Об этом Франкл говорит так:

Задача меняется не только от человека к человеку – в соответствии с уникальностью личности, но и от часа к часу, согласно неповторимости ситуации.¹⁷

Согласно такому представлению, нужно иметь в виду следующее: каждая личность уникальна с точки зрения условий, способностей, недостатков, жизненной истории, способности к восприятию и т. д. Таким образом, все, что мы можем привнести в этот мир, имеет наш личный почерк: это наш вклад, никто другой не может внести его за нас именно таким конкретным образом. Другими словами, союз с жизнью, как и в случае со всякой дружбой, не терпит замены. С другой стороны, жизнь также постоянно предстает перед нами в новом и уникальном свете: как и личности, ситуации не повторяются. Сегодня не похоже на вчера или завтра; это всегда новая встреча: жизнь – это настоящее.

Из этого логично следует, что определенные запросы смысла уникальны для ситуации и личности, что каждая незавершенная данность такова не только в отношении своего исполнения, но и в отношении индивидуального исполнителя. Покажем на примере: для врача больной человек – это призыв и задача для профессиональной диагностики и лечения, а для человека без медицинского образования это задача помочь, сделать жизнь больного легче и по возможности его утешить. Одна и та же незавершенная данность касается двух разных людей и ставит перед ними совершенно разные вопросы; так же индивидуальна и дружба с жизнью. Ведь незавершенность данности касается людей, которые воспринимают ее по-своему и распознают то, что должно произойти благодаря их участию в качестве своей задачи и призыва к себе. Это показывает нам, что ничто не является одинаковым, потому что нет одинаковых ситуаций; и никакую личность нельзя заменить. Важен каждый, важен вклад каждого.

Но нам следует оставаться реалистами. Можно стоять перед богатством осмысленных задач и не знать, что это богатство; или можно знать о таком богатстве, но не доверять себе и ему. Другими словами, можно считать себя беднее, чем ты есть. И в самом деле: то, что такие возможности смысла действительно существуют, не означает, что их видят; а то, что их видят, еще не обязательно означает, что их используют. Именно здесь раскрывается дилемма равнодушия; здесь мы можем или должны разобраться в ее истоках.

Вероятно, человек, погрузившийся в отчаяние, видит эти возможности так же хорошо, как тот, кто открыт для них. Он видит их, следовательно, он заметил ценности, но он проходит мимо, и это, в сущности, образует пустоту его существования и чувство, что он упускает жизнь. Он выходит из игры жизни, и мир человека и он сам вместе с ним обедняются. И опять же, мир обедняется не потому, что не было конкретных ценностей и конкретных возможностей смысла; он обедняется потому, что человек не дает им места в своем мире. Реализация этих возможностей зависит от него, но он проходит мимо. Одно это уже печально. Дальнейшие трагические изменения происходят, если такая позиция становится хронической: мир в качестве экзистенциального пристанища становится чужим для человека.