Читать книгу: «Иван III. Новгородское противление. Роман», страница 2

Вторая глава

По совокупности знаний историков и этнографов известно, что в древние времена славяне жили в лесах и пещерах. Когда они обрели оседлость, тогда стали строить хижины; но в местах диких, уединённых и среди непроходимых болот. Узнав выгоды от земледелия и скотоводства, они получали всё необходимое для поддержания жизни: поля и животные снабжали их пищей; непроходимые леса охраняли жилища и нередко служили при военных событиях защитой. Жители тех краёв не страшились уже ни голода, ни свирепых зим, поскольку делали достаточные запасы, которые их и поддерживали до весны.

Возможно, именно поиски пастбищ для скота с давних пор вынуждали славян постоянно переходить на другие земли. Таким образом у них укрепился дух к открыванию и захватам новых территорий.

И в этой связи стоило бы сказать о повольничестве или ушкуйничестве⁶ – чистом продукте новгородской жизни. Именно в нём находила выход для своей энергии буйная и неугомонная новгородская молодёжь, которая не ведала, куда деваться со своею силою и молодечеством, все те, у кого душа просилась на волю погулять по белу свету.

Подобные ватаги ходили далеко от Великого Новгорода в поисках мест сбыта товаров, производимых ремесленниками и мастеровыми вечевой республики. А поскольку подобные группы были многолюдными, к тому же, и снаряжение да вооружение имели отменное, то у них были возможности покорять своей воле небольшие городки и крепости. К примеру, значительный по количеству людей отряд ушкуйников взял бесерменский городок на Каме, называемый Жюкомень (Жукотин). Повольники вышли на Волгу, спустились к Нижнему Новгороду, а затем прошли в Каму. Действия этих гулящих людей были направлены против восточных купцов: татар, армян и булгар.

Андрей Аврамьев прошагал к голубой ленте прохлады, чтобы наполнить котелок для ухи. Молодой мужчина присел над рекой, но затем встал на колени и раздвинул ладонями в сторону зелёные наплывы ряски; только тогда зачерпнул воду.

Мягко ступая по шелковистой траве, вернулся к разгоревшемуся костру и повесил над ним котёл с будущим варевом. Сделанное дело побудило организм к успокоенности. Глаза внимательно созерцали пляшущие на поленьях языки пламени. Огонь благоприятствовал воспоминаниям, словно бы призывая к размышлению о прошлом…

…Оно казалось поначалу ничем не омрачённым. Были у Андрейки мать и отец, жившие на Купецкой (Торговой) стороне Новгорода⁷ И поскольку Дорофей Аврамьев относился к житьим людям⁸, то есть к зажиточным, ибо происходил из старинного боярского рода, начавшегося ещё при Иване Калите, то проживал со всею челядью в доме в два жилья с надстройкою наверху. Перед входом стояло крыльцо с кувшинообразными колоннами и покрывалось остроконечными кровлями.

Андрей помнил, как шалил с детьми прислуги, бегая в нижний этаж через особую от крыльца дверь. Ступени его вели обыкновенно на террасу, называемую рундуком и огороженную балясами (фигурными столбиками), потом прямо в сени второго яруса. Там, в пустующих комнатах и клетушках, можно было играть в прятки. Во дворе же родители разрешали устраивать игры в лошадку, шнур и верёвочку.

Однако детство закончилось с появлением на подворье Герасима Чёрного, который доводился матушке двоюродным братом. Поздним вечером в столовой гридне состоялся семейный совет, а после него судьба Андрея была решена отцом окончательно и бесповоротно. Надлежало десятилетнему недоростку ехать в ближайший монастырь для обучения всему, что необходимо в современной суровой жизни. Ближе к полудню это и произошло.

Словесность и науки нашли приют в монастырских стенах: там иноки занимались переписыванием священных книг, сочинением летописей и поучений. Науки были любимы в уединённых кельях. Святители и пастыри проповедовали христианское смирение и упование на Бога – защитника.

Монастырская братия настороженно приняла появление нового инока, нареченного среди них чернецом Исайей. А оный почти восемь лет постепенно сознавал, с какой глупостью приходится расставаться, и с не меньшим удивлением обнаруживал то одну, то другую рясу, становившуюся слишком короткой и тесной.

Весьма разумно и ненавязчиво приобщал старец отрока Андрея к духовной пище монахов. И сразу после овладения основами наследия «солунских братьев»⁹ Герасим раскрыл перед племянником вынутый из потаённого места в его келье некий фолиант, в потёртой кожаной обложке неопределённого цвета и с медным фермуаром.

– Созерцай, отроче, – подслеповато прищурился на родственника Чёрный, но пока не узрел на его лице ни малейшего всплеска интеллекта. – Сейчас перед тобой главная книга всех христиан – Библия, ибо на греческом она такое название и имеет. И представляет собой собрание религиозных документов, которые создавались на протяжении многих столетий. Считается, будто первые произведения этого огромного тома появились тринадцать веков до Рождества Христова, а последние – через двести лет после Него.

Поскольку формирование библейских книг продолжалось весьма длительное время, то в них нашли отражение различные события из жизни древних европейских племён: их хозяйственные занятия, войны и походы, их образ жизни, многие социальные явления, понятия об устройстве мира, и вместе с тем формирование религии и религиозных обычаев, ценностей и заповедей.

Колыхались язычки пламени на оплывших свечах, которые были поставлены в бронзовые канделябры. Герасим продолжал взволнованно и чуть подавленно вещать о том, что, возможно, когда-то ему довелось услышать из уст такого же седовласого наставника:

– На протяжении пятнадцати столетий создавался сей выдающийся памятник, который состоит из древних исторических, литературных и идеологических частей, написанных многочисленными авторами в разное время.

– И с этой поры прилежный ученик старательно изучал канонические книги Библии, а оными считаютя следующие: Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие, книги Экклезиаста, Исайи, Иеремии, четыре Евангелия (от Матфея, Марка, Луки и Иоанна), а также Откровения Иоанна Богослова. Наряду со всем этим подросток постоянно упражнялся с Герасимом в знании греческого языка, но втайне от него изучал и латынь. Подобная загруженность поначалу утомляла Андрея, но чуть позже он сам потянулся к знаниям, которые уже не казались ему занудными и надоедливыми, в то же время пытливого инока нельзя было назвать пресыщенным.

Укладываясь на отдых в своей келье, он всякий раз удовлетворённо улыбался, вспоминая прошедший день, в течение которого ему довелось перевернуть очередную страницу в книге познаний. И только перед сном вспоминал о необходимости посетить родителей, у которых так и остался единственным наследником. Рождавшиеся раньше, по какому-то роковому стечению обстоятельств не доживали даже до года, умирая от неведомых болезней. По этой причине не только близкая родня, но и соседи стали опасливо озираться при встрече с кем-либо из Аврамьевых. Самые экспрессивные и невыдержанные бормотали какие-то проклятия всему семейству и даже тайком плевали им вслед.

Знал Андрей, что особенно отец с превеликой радостью дожидался появления сына в родительском доме. И тогда там зажигались все свечи в столовой гридне, куда приходили какие-то ещё остававшиеся верными друзья Аврамьевых. Естественно, что это были тайные посещения, ибо эти люди боялись соседского осуждения. А пока что с упоением слушали умудрённого знаниями молодого монашка, который рассказывал много такого, о чём эти многодостаточные гости хозяина дома даже никогда и не слыхивали.

И когда Андрей завершил очередное повествование об узнанном, некто из пришедших тоже возжелал блеснуть своими знаниями и, хитро подмигнув собравшимся, вдруг произнёс с гримасой заговорщика:

– А знает ли кто из вас, зачем стоит в половине поприща¹⁰ от Георгиевского монастыря каменный крест или в честь какого события он там поставлен?

Молчание собравшихся утихомирило самую громкоголосую тишину. Никто не желал нарушать её и выказывать перед всеми своё абсолютное неведение: стыдились просто.

– А сам-то ты знаешь ответ на вопрошаемое? – осведомился самый старший из гостей и, очевидно, более уважаемый.

И теперь настала очередь задавшего каверзный, по его мнению, вопрос устыдиться слабости в знаниях.

Андрей сумел разрядить гнетущую обстановку.

– Я смогу поведать вам о человеке, в честь которого поставлен тот крест. В памяти моей ещё свежо рассказанное игуменом нашего монастыря. Возможно, вы станете обвинять меня в обмане и позёрстве, ничуть я этим не обижусь, но истину скажу такую, какую я действительно узнал из уст отца святого.

Молодой монашек замолк, когда увидел на лицах всех печати интереса и вниманья, они готовы были слушать.

– Я изложу предание, связанное с именем Иоанна Новгородского, который в лето 6675¹¹ от сотворенья мира стал первым новгородским архиепископом. В оном звании пребывал он двадцать лет и после преставления был похоронен в Софийском соборе.

Рассказчик вдруг снова затих, но теперь лишь просто для того, чтобы приготовиться самому и настроить слушающих на длительное повествование.

– Итак, подобие легенды говорит о том, что Иоанн усердно подражал древним аскетам, и однажды ночью во время моления обнаружил беса в медном сосуде умывальника. Когда Иоанн уразумел бесовские козни, то стал осенять умывальник крестным знаменьем, так что поместившемуся там бесу некуда было деваться. Поэтому в нетерпении своём таких мучений, начал слуга сатанинский вопить:

– О, горе мне лютое! Огонь палит меня, не могу вынести ни минуты, поскорее освободи меня, праведник Божий!

Сжалился святой над нечистой силой.

– Ладно уж, – промолвил Иоанн. – Помогу в твоём бедственном положении, ежели ты обратишься в коня и отвезёшь на себе в Иерусалим.

И той же ночью архиепископ очутился в святом городе и молился в церкви Воскресения, где находится гроб Господен¹². После возвращения обратно бес перед тем, как покинуть келью Иоанна, сказал ему:

– Заставил ты меня в одну ночь донести тебя из Великого Новгорода в Иерусалим-град и тогда же назад. Ведь заклятьем твоим, как цепями был я крепко связан и с трудом всё перетерпел. Ты же не рассказывай никому о случившемся со мной. Если проговоришься, то я тебя оклевещу. Будешь тогда как блудник осуждён, и сильно надругаются над тобой, посадят на плот да пустят по Волхову.

Долго скрывал происшедшее архиепископ. А в один день случилось непоправимое с ним. Вёл он душеспасительную беседу и известными игуменами, выдержка покинула его, не сумел укротить своей болтливости и поведал о случившемся, хотя представил его так, будто героем повествования был неизвестный человек.

Слуге Сатаны хватило этого для мести. С этого часа начал он клевету возводить на святого. А для сего превращался он в некую женщину, которая время от времени входила и покидала келью архиепископа. Естественно, что подобное не осталось без внимания многих людей. Да и в самой келье замечали то монисты девичьи, то одежду и обувь. Вознегодовали горожане, пришли к келье своего архиепископа, сзватили его насильно, надругались над ним, посадили на плот и пустили по реке. Так и сбылось предсказание беса.

Однако истинная и страстная вера в Господа, молитвы к Нему свершили необыкновенное. Поплыл плот, на котором сидел Иоанн, но только не вниз по течению Волхова, а вверх, к монастырю Святого Георгия. Люди же, узревшие это чудо, раскаялись, побежали в храм Софии Новгородской и просили священный собор идти с крестами и иконами по берегу реки вверх, умоляя архиепископа, чтобы он вернулся на свой престол.

Волхов тихо нёс на своём водном теле плот с Иоанном против сильного течения, а невдалеке по берегу шли люди с крестами и хоругвями, и просили у него прощения за грех свой, также молили вернуться на архиепископскую кафедру. За половину поприща от Георгиевского монастыря крестный ход и народ остановились. Архиепископ внял их мольбам и поплыл к берегу, будто невесомый по воздуху. Затем поднялся с плота, сойдя на землю. И пошёл архиерей Божий с крестным ходом в мостырь св. Георгия и совершал молитвенные пения со священным собором.

О произошедшем в Новгороде не ведомо было монастырскому архимандриту, которого никто не известил о том, что сам архиепископ Иоанн ступает в свою обитель. А вот живший тогда в монастыре признанный монашеской братией юродивый, который имел дар провидца, предупредил настоятеля:

– Ступай немедля навстречу святителю Божьему Иоанну, архиепископу Великого Новгорода.

– Наверняка ошибся ты, Божий человече, – отрезвляюще возразил архимандрит. – Святитель сейчас в своих покоях. Не должно такому человеку, подобно смерду, бывать абы где.

Однако для самоуспокоения приказал своим людям убедиться в правоте слов юродивого. Посланные вернулись довольно быстро и с радостью подтвердили предполагаемое.

– Пусть трезвоном встречают нашего владыку, приближающегося к храму.

Иноки этой великой лавры собрались вместе и взяли кресты, а после отправились из монастыря, приветствуя святителя Божьего Иоанна. А оный благословил монастырь и его чернецов, а также совершил молебен. Он с великой честью вернулся на свой престол. И на том месте, где плот архиепископа пристал к берегу, поставили каменный крест «во свидетельство преславного чуда сего святого и в назидание всем новгородцам, чтобы не дерзали сгоряча да необдуманно осуждать и изгонять святителя».

Закончившееся повествование не нарушило прежней тишины. Все сидели, словно заворожённые словами монашка; к чести сказать, за рассказываемое время никто из гостей не посмел даже притронуться к стоявшим на столе яствам, что и было замечено положительного Дорофеем и его супружницей. Самый старший и всеми уважаемый из собравшихся поднялся с приветственным словом:

– Благодарность желаю выразить хозяевам сего дома гостеприимного, но особенное уважение желаю проявить этому умудрённому знаниями отроку. Порадовал ты нас, чернец, богато, – густым баском заканчивал своё хвалебное слово дородный мужчина. – Зато и привечать тебя с тех пор станут. Сам первый, клянусь тебе в том, да и, думается, остальные поддержат меня в приветствии таком.

Гости дружными шептаниями подтвердили своё согласие, а вскоре расходиться стали по своим подворьям.

Третья глава

Время было к вечеру. В храмах горели одинокие лампады; сквозь слюду и пузыри окон светились в домах огни, зажжённые верою или нуждою. Лишь в великокняжеских хоромах было сумрачно. Только единое оконце светилось одинокой свечой, которая являлась скудным бликом в спальном покое. Огонёк то замирал, то вспыхивал, и в эти переливы света, казалось, ползли по стене ряды огромных пауков.

Супруга Иоанна III достала из потайной дверцы костяной ларец и отперла его ключом, висевшим на шее. Понемногу, одна за другою, выходили на свет Божий дорогие вещицы, заключённые в драгоценном хранилище. Княгиня подносила к огню то цепь золотую с медвежьими головками или чешуйчатый золотой пояс, то жуковины (перстни) яхонтовые да изумрудные, то крестики, монисты да запястья дорогостоящие. Любовалась ими, надевала ожерелья себе на шею, но жаль, что не у кого было спросить: идут ли они к ней. Брала зёрна бурмицкие и лалы в горсть, пускала их, будто дождь, сквозь тонкие персты, тешилась их игрою, как настоящее дитя, – как вдруг почувствовала страшное недомогание, бросив всё кое-как обратно в ларец, и заперла тайник. Едва сумела добраться до кровати под роскошным балдахином. Потом лежала, почти раздевшись. Порою она отрывала голову от подушек и садилась. Затем снова опускалась на мягкую перину. А вдруг металась на постели, как будто ей дали отраву. Внезапно издала протяжный вопль, после которого дверь в комнату резко отворилась, пропустив туда Наталью Полуектову, жену Алексея Полуектова, государева дьяка.

– Что желает приказать великая княгиня, наша повелительница? – спросила она и

нагнулась в рабском поклоне.

– Попроси сюда мою свекровь, Марью Ярославну, ради всего святого, – сложила умоляюще ладони Тверичанка.

Жена дьяка быстро покинула спальню княгини.

И туда через некое время вошла мать государя, сохранившая отблеск былой красоты. Она остановилась, внимательно вглядываясь в лежавшую дочь тверского князя. Нечто подозрительное пробудилось в сознании этой властной женщины, поэтому она решительно шагнула к кровати и склонилась над Марией Борисовной.

Та сразу открыла глаза, встретившись взглядом со свекровью.

– Мне холодно, – чуть ли не клацнув зубами, прошептала она. – Согрей меня.

Мария Ярославна присела рядом с Тверичанкой и обняла её за плечи, прижавшись к ней всем телом.

– Мне скучно, тошнёхонько, тоска меня гложет, будто змея подколодная лежит у сердца.

– Ты просто изгоревалась по отъехавшему супругу своему. Успокойся, голубушка моя! Вот прогонит Иванушка басурманов да прочих нехристей и воротится.

Мать-княгиня пыталась ласковостью да уговорами привести невестку в нормальное состояние.

– Нет, нет, – горячо всхлипнула Тверичанка. – Чувствую, я жар в голове, а в ногах – смертный холод. Пусть священник меня исповедует перед отшествием в мир иной.

– Свят, свят, с тобой, дитятко, – испуганно взмахнула ладонью Мария Ярославна. – Сейчас лекаря выкликну либо доку¹³. Кто-нито обязательно поможет в бедствии твоём.

Немедленно покинут спальный покой и послан человек за царским лекарем. Мария Ярославна не могла оставаться в бездействии. В такие мгновения скучная и, похожая на истёртую монету, жизнь становилась для неё полной душевных переживаний. Эта женщина весьма сочувствовала своей невестке, но в то же время знала, что брак княжича с Марией Борисовной был вынужденным и имел чисто политическую подоплёку, поэтому Иван тяготился таким супружеством. И не считал нужным скрывать своих настроений даже от придворных.

– Если кто-то из сторонних действительно приложил к смерти её свою преступную длань, клянусь образом Пресвятой Богородицы, узнаю это непременно, – с упрямой настойчивостью прошипела мать государя. – И сделаю всё возможное для должного наказания.

Её довольно скоро известили о приходе дворцового медика, которого сразу провели к постели великой княгини. Туда прошла и Мария Ярославна. И обнаружила тщедушного вида мужичка с явно иудейскими чертами лица. Оный внимательно осматривал невестку, заглядывал в рот и ноздри, трогал ладонью лоб, приглядывался к зрачкам. Время от времени что-то бормотал под крючковатый нос с совершенно белыми усами и клиновидной бородкой, чем-то напоминающей козлиную. Внезапно он обернулся назад и увидел наблюдавшую за ним государеву матушку.

– Ну что поведаешь об её недуге? – пытливо осведомилась она и бросила такой же взгляд на неподвижную невестку, весь вид которой говорил сам за себя.

– Не жилица она уже. Хотел ей кровь пустить, однако отрава адская её сгустила. Этот яд невозможно определить и средства спасения от него нет.

– Неужели и взаправду ей суждена смерть от зелья?

– Я немного сомневаюсь, что здесь применили только его. Мне довелось случаем узнать, будто Наталья Полуектова якобы тайно посылала к некой бабе – ворожее в Новую Слободку пояс великой княгини для злой ворожбы. А от такой напасти уже ничего не спасёт, слишком поздно. Лекарь словно предчувствовал назревающий вопрос.

– Она не доживёт и до полудня завтрашнего дня. Советую послать скорого гонца к государю с печальным известием в Коломну. А сюда допустить треба священника. Кому могла помешать добрая и смиренная женщина – неведомо.

С этими словами иудей вышел из спального покоя и зашагал в известном ему направлении. Мария Ярославна мысленно согласилась с пожеланием лекаря и повелела отправить верхового к Ивану Васильевичу. Она знала, что по тяжёлой весенней распутице самый настойчивый и быстрый всадник мог достигнуть Коломны только за день.

Предпринимать какие-либо шаги супротив отравительницы и дьяка Полуектова она тоже не решалась без дозволения на то сына или согласия кого-либо из Боярской Думы. И предавать земле Тверитянку в случае её кончины (а в последнем мать государя не сомневалась) было нельзя ввиду отсутствия Ивана. Так что оставалось только, уповая на милость Божью, дожидаться завершения Им всех начинаний.

Мария Борисовна Тверская скончалась накануне большого праздника – весеннего Юрьева дня, в пять часов утра преставилась благоверная и христолюбивая, добрая и смиренная дочь великого князя тверского. В граде Москве «митрополит же Филипп, пев над нею обычна песни и положи ю в монастыри». Обычно в ту эпоху умерших хоронили на другой день по кончине.

** ** ** ** **

Великий князь получил весть о смерти жены не ранее, чем в среду вечером. Однако не поспешил в Москву, чтобы скорее стать главным вдохновителем и организатором похорон.

– Неужто поспешать не станем? – осторожно поспрошал государев дьяк Гридя¹⁴.

Иван обернулся на топтавшегося подле двери слугу, на лице которого явно выражалось страстное ожидание, а в глазах плясали огоньки некоего желания. Ведал о нём молодой государь. Дьяк хотел торопливо оказаться в столице, чтобы скорее предстать пред очи своей возлюбленной. И тогда Ивану пришло на ум вполне естественное: умершая супружница сотворила Богу угодное. Теперь государь волен по своему желанию связать себя новыми священными узами брака. Вот только есть ли у царя своё желание? Сомнительно сие.

– Поздно уже ныне, – спокойно обрезал он Гридю. – Ночевать тут станем. Всё большое делается по утреннему разумению. Нельзя гневить Господа недомыслием.

Слуга с видимой неохотой повернулся к двери.

– Повели от моего имени седлать лошадей к рассвету. Поедем верхом с подможными: так скорее будет.

Государь довольно усмехнулся, посмотрев на удалившегося дьяка, а сам прошёл в спальный покой и присел подле трёх свечей, бросавших яркие отблески на роскошную постель, однако пока не собирался отдыхать. Думалось о многом.

В январе 1464 года вся Москва гуляла на свадьбе молодого рязанского князя Василия Ивановича. Жених – единственный наследник некогда могущественного Рязанского княжения – согласно завещанию отца, с восьми лет воспитывался при московском дворе. Здесь заботливые опекуны, которые уже давно присмотрели для своей власти Рязанскую землицу, подыскали ему невесту – княжну Анну, родную сестру великого князя Ивана Васильевича. Это вспомнилось как-то само собой в думах о потере супруги.

А теперь это внезапное появление в русских землях татарских воинов. Их нападение, к счастью, оказалось не столь опасным. Не успев дойти до Оки, они схватились между собой. Известие, полученное Иваном в Коломне, весьма его обрадовало. Оказалось, хан Волжской Орды, Махмуд пришёл на Русь со всей своей Ордой и остановился на Дону, но затем пошёл дальше. И ближе к Оке столкнулся в жаркой схватке с войском правителя Крымского ханства Хаджи-Гиреем. Начавшаяся битва между «погаными» успокоила великого князя. Русские княжества неожиданным образом избавились от очередного басурманского нашествия.

Обдуманное решение принял лишь к утру после бессонной ночи. Вскочив в седло подведённого коня, он взмахнул ладонью совсем в противоположную сторону, чем весьма обескуражил Гридю, который тоже сидел на лошади, но готовый помчаться в столицу.

– Пока наш путь лежит в ближайший монастырь.

Дорога пролегала по обжитым местам: почти везде виднелись убогие жилища землепашцев, которые ожидали от ранней весны большого благоденствия и достатка. А в ином месте уже примечался одинокий пахарь, шедший за своим худобой, а впряжён был оный в старенькую сошку, которая и досталась ему, верно, от какого-либо давно забытого предка, возможно, это была семейная реликвия.

И снова продолжение прежних дум дало о себе знать. Однако теперь оно всё ненужное отметалось, осталось только связанное с необходимой поездкой. А она была действительно нужна, чтобы выполнить освящённый предками обряд.

Переступая порог обители, князья расставались со своими мирскими богатствами. Братия монастыря вся в лаптях и залатанных ризах, «аще от вельмож кто, от князей или от бояр…»

Всяк мог сподобиться вечного блаженства через посмертную молитву. А для обеспечения таковой следовало не скупиться на щедрые пожертвования в пользу монастыря. Таким образом, грешник как бы покупал себе богомольцев на веки вечные. На помин души жертвовали книги, сосуды, хлеб, скот, платье. Состоятельные люди усвоили своеобразный взгляд на грех и покаяние. Любой грех они надеялись после кончины замолить чужой молитвой.

На старости лет князья щедро наделяли монастыри сёлами и выдавали им жалованные грамоты. Для устройства души усопшего наследники при разделе имущества выделяли обязательную долю в пользу монастыря. Монахи назначали всё более крупные суммы за внесение имени умершего в монастырские поминальные книги – синодики. Пожертвования сопровождались учреждением «корма» в пользу всей молящейся братии – в день ангела и в день кончины вкладчика. «Корм» включал изысканную по тем временам пищу: пшеничный хлеб вместо ржаных лепёшек, медвяный квас вместо простого братского.

Иван первым покинул седло и, взяв коня под уздцы, подвёл к монастырским воротам. Стучать в них не пришлось. Они открылись, словно по-волшебству, выпустив нескольких конных монахов. Увидев пешего государя все шестеро торопливо слезли с коней и поясно поклонились. Только после этого они продолжили свой путь.

– Как же они проведали, что мы приедем сюда? – недоумённо пожал плечами Иванов. – Не приемлю разумом.

Иван промолчал, просто он размышлял, как будет принят игуменом, о котором слышал много лестного и противоречивого.

Монастырь тратил крупные средства на благотворительность. По прямому указанию владыки кормились сотни голодающих крестьян, которые собирались со всей округи. По случаю неурожая и голода игумен просил князя устанавливать твёрдую цену на хлеб, чтобы спасти жизнь голодающих. Владыка управлял монастырём подобно рачительному хозяину, ибо понимал, что разорённый крестьянин – плохой плательщик оброка и не скупился на ссуды и «подмоги». Крестьянин, лишившийся лошади, знал наверняка: игумен выдаст ему «подмогу» из монастырской казны, даст «цену» лошади или коровы, косы либо другой пропавшей вещи.

Но в то же время человечность игумена была направлена лишь на своих. К людям, причисленным к разряду врагов Христовых, он относился без снисхождения и даже с крайней жестокостью.

Государь со слугою остановились возле с виду неприметной двери, за которой скрывалась келья игумена.

– Ты останешься здесь, – последовал от Ивана приказ Гриде.

А сам твёрдой поступью переступил порог настоятеля.

Внешность оного и характерные привычки описывали так: человек среднего роста, красив лицом, имел тёмно-русые волосы и носил небольшую округлую бородку. Он любил петь и читать в церкви, обладал чистым и сильным голосом, знал наизусть Священное Писание, был приветлив в общении и сострадателен к слабым.

– Приветствую тебя, святой отец, добрый пастырь своей паствы и всей округи, первым выказал дружелюбие Иван, улыбнувшись игумену Мефодию.

Последний вышел из-за стола и уж было хотел поклониться государю, который не позволил этого человеку, годившемуся ему в отцы. Мало того – сам слегка склонил уважительно голову.

– Не пристало тебе, святейший, кланяться мирским.

– Выказываю тем покорность власть держащему.

Мефодий увлёк Ивана на свою лежанку, присел и сам, а тогда уже осторожно осведомился о причине появления в монастыре.

– Какая срочная надобность привела тебя в святую обитель?

Игумен пронзил великого князя ожидающим взглядом и внезапно содрогнулся, будто нечто увидел, а более того – ощутил всей своей сущностью страшную потребу государя.

– Накануне Юрьева дня скоропостижно преставилась раба Божия Мария Борисовна, супружница моя пред Господом и людьми, – ответствовал Иван, подтвердив словами предположение Мефодия. – А по сему желаю я заказать и здесь панихиду по усопшей, ибо лишь к завтрашнему дню окажусь в столице.

– Пожелание или просьба царственной особы для нас, сирых богомольцев, – первейший закон, —смиренно промолвил игумен, не сводя ясного взора с Ивана. – Токмо должен предупредительно сказать, что надобно церковные вещи строить, святые иконы обновлять, такожде святые сосуды и книги, и ризы. Потребно и братство кормити да нищим, странным и мимоходящим давати и кормити.

– Ведаю о твоей неустанной заботе пополнять монастырскую казну, а потому и поднимаешь цену поминания души усопшего в зависимости от «чина» богомольца. Или я не прав? – воззрился Иван на Мефодия с иронической улыбкой.

– От твоего зоркого взгляда, государь, не скрыть ничего.

– А и не надо скрывать. Всё тайное рано или поздно становится явным. Просить у тебя снисхождения по оплате даже не думаю. Коль скоро божий человек требует того, надо давать. Со временем это возвратится сторицею к тебе.

После этих слов ещё многое было сказано о жизни и противостоянии зла и добра. Поведанное Мефодием принималось великим князем без оговорок и замечаний. Но высказанное государем зачастую приводило к противоречиям игумена, видевшего в речах Ивана ещё много незрелой заносчивости и необдуманной молодости.

– Просим извинения за внезапный приезд, но таковое требование было от неизбежности, – кивнул головой Иван.

Он вышел от игумена, столкнувшись в проходе с дьяком, который, видимо, только что поднялся с широкого подоконника. Мефодий последовал за государем, но тот сделал предупреждающий жест.

– Не стоит тебе, отче, провожать нас. Дорога отсель ведома мне. Оставайся в келье да помолись, чтоб Господь даровал нам удачный путь в столицу.

Молитва игумена, несомненно достигла Небес. Словно, сам Господь оберегал поездку великого князя из Коломны.

Мария Ярославна более чем кто-либо ожидала возвращения сына. И её нетерпение в этом не мог предолеть даже начавшийся весенний холодный дождь. Он настойчиво, вместе с порывами ветра старательно врывался в окна. Храбрая женщина приоткрывала их, желая поскорее встретить и первой увидеть Ивана. И всё же неистовство природы пугало её. Мария металась по горнице подобно закрытой в клетях голубице. Она каким-то непонятным чувтвом предугадала приближение сына, а потому приказала подождать его и препроводить в княжеские покои.

Через некоторое время это и произошло, когда Иван показался на пороге горницы своей матушки, которую он очень любил и уважал. А она подслеповато щурила глаза в слабоосвещённом помещении и вглядывалась в знакомые черты лица.

– Ты довольно странно повёл себя, когда получил известие о смерти Тверитянки, – чуть шевельнула губами мать-княгиня. – Верно, посчитал сделать более важное?

– Да, я заказал панихиду по своей супружнице. Это была важная необходимость, которой не стоило пренебрегать.