Читать книгу: «Ловкачи», страница 14
XXVIII. Очная ставка
Внезапное появление из-за драпировки Ольги Аркадьевны заставило в первую минуту совершенно растеряться почтеннейшего Ивана Александровича Хмурова. Она же смерила его с головы до ног уничтожающим взглядом и потом сказала:
– Повторите еще эту ложь!
Он сразу не сумел совладать с собою и молчал.
Тогда она переступила порог и, подойдя совсем близко к Зинаиде Николаевне, как бы присоединясь к ней, заговорила:
– Вы осмеливаетесь кидать грязью в честных людей, вы еще позволяете себе клеветать на порядочную женщину, когда вам остается только одно: во всем сознаться и отойти, отказаться от намеченной вами новой жертвы.
Он порывался остановить ее, но она настойчиво и смело продолжала:
– Как смеете вы говорить, будто бы я погубила всю вашу жизнь?
– Конечно!
– То есть тем, быть может, что не дала себя обобрать до конца.
– Я никогда не обирал вас.
– То есть вы, вероятно, хотите сказать, что вам оно не вполне удалось? – с удвоенною самоуверенностью продолжала она все тем же тоном. – У меня же, по счастью, на все есть свидетели. Пять минут тому назад вы говорили Зинаиде Николаевне Мирковой, будто я отняла у вас то, что вы имели. Как смели вы возвести на меня подобное обвинение? Все знают и могут подтвердить, что при вступлении с вами в брак я же дала вам тридцать тысяч на уплату ваших долгов…
– Вы только о деньгах и считаете возможным вести беседу, – огрызнулся он. – Я не о них говорил.
– Так не о том ли пресловутом имении вашем в Тамбовской губернии, которого у вас никогда и не было? – с иронией спросила она.
Он молчал.
– Говорите же, что это такое я отняла у вас? – настаивала она.
– Мою свободу! – воскликнул он, как бы сам обрадованный тому, что наконец нашелся. – Вы отняли у меня, бесполезно для самой себя, мою свободу, которая мне дороже всего, так как, не потеряй я ее, вступив в брак с вами, я мог бы сегодня быть мужем другой.
– Но, к счастию, – перебила она его, – этого не случится, ибо честные люди догадались, кто и что вы. Меня вызвали в Москву, и я сочла долгом своим предупредить намеченную вами новую жертву.
– Чего вам от меня нужно? – спросил он, в свою очередь не отводя взора от лица своей жены.
– Мне бы нужно было, – сказала она вдумчиво и с расстановкою, – вернуть вас на путь честных людей; но, к несчастью, это несбыточная мечта и вы – человек, погибший безвозвратно.
– Так оставьте меня в покое, дайте мне развод, дайте мне устроить мою жизнь иначе, и я буду честным человеком с женщиною, которую люблю. Вы сами будете свободны…
– Начать с того, что никогда вы никого, кроме себя самого, не любили, да и не полюбите, – сказала на это Ольга Аркадьевна. – Видит Бог, что во мне говорит не ревность! Женщина, которая вынесла то горе, что вы мне причинили, конечно, ревновать уже не будет…
– Так отпустите меня.
– Нет!
– Но почему же, наконец?
– Потому-с, Иван Александрович, что я должна выяснить сперва перед Зинаидою Николаевною вашу личность вполне и, по крайней мере, настолько ярко, чтобы она поняла, кто вы и на что вы способны.
– Выясняйте в таком случае без меня. Мне здесь делать нечего и всех ваших бабьих нелепостей мне не переслушать.
Он как-то насмешливо поклонился сперва Мирковой, а потом своей законной жене и хотел уже выйти, когда Ольга Аркадьевна остановила его словами:
– Нет, вы так отсюда не уйдете. Я не хочу, чтобы Зинаида Николаевна хотя в чем-либо заподозрила меня в преувеличении.
– Тем будет хуже для вас, – сказал он не без злорадства.
Но тут вмешалась Миркова.
– Останьтесь, Иван Александрович, – сказала она. – Вам самим нужно воспользоваться случаем, чтобы хоть в чем-либо себя оправдать предо мною.
Он подумал и, где стоял – в отдалении от обеих женщин, туда же и опустился на стул. Тогда Ольга Аркадьевна спросила его:
– Потрудитесь при мне объяснить точнее, что означает другое ваше обвинение?
– Какое?
– Вы сейчас говорили Зинаиде Николаевне, будто бы я с другим издевалась над вашим доверием ко мне. Что это значит?
– Я не желаю отвечать.
– Вы не желаете, это очень правдоподобно уже вследствие той простой причины, что вам отвечать нечего.
– Пускай будет так.
– Да, но обвинять женщину бездоказанно не есть признак особого геройства. Я требую, чтобы вы точно и совершенно определенно мне сказали, что это значит?
Он молчал.
– Иван Александрович, – прибавила она тогда строже, – помните, какие у меня против вас есть данные. Я вам советую ответить или сознаться, что вы опять клеветали.
– Нет, не клеветал, и напрасно вы так объясняете каждое слово, которое сами не дослышали хорошенько и превратно почему-то поняли.
– В таком случае тем лучше для нас всех, – продолжала его жена. – Потрудитесь сообщить нам тот смысл, который сами вы давали этим словам.
– Разве не правда, – сказал он с наглою находчивостью, – что, когда я покинул ваш дом, вы смеялись с Сергеем Аркадьевичем над моими последующими письмами?
– Смеялись – нет, но не придавали им решительно никакого значения, – ответила она. – Только кто же был этот Сергей Аркадьевич и в какой степени родства он ко мне стоял?
– Сергей Аркадьевич – ваш покойный брат, благодаря которому мы с вами и разошлись окончательно.
– Ну, разошлись-то мы по другим причинам, а мне было только важно разъяснить Зинаиде Николаевне смысл ваших обвинений. Итак, вы теперь сами совершенно добровольно повторяете, что никогда ничего я у вас не отнимала…
– Повторяю.
– И что никаких вообще неблаговидных поступков или же действий, могущих кинуть тень на мою женскую честь, вы за мною не знаете и даже не подозреваете.
– И даже не подозреваю.
Он хотел встать, но она снова остановила его и сказала:
– Нет, извините; дело наше далеко еще не кончено. – Потом, обращаясь к Мирковой, она спросила ее: – Должна ли я еще привести вам новые данные, Зинаида Николаевна, для того, чтобы вам окончательно было все ясно.
Молодая вдова сидела понурив голову, и, взглянув в ее сторону, Хмурову вдруг показалось, будто бы еще мыслимо для него спасение. И он сказал, прибегнув снова к своим задушевным нотам:
– Зинаида Николаевна, умоляю вас, послушайте теперь и меня.
Тогда она подняла на него взор своих очей, и как бы ни были они опечалены, в них, казалось, тоже светила еще надежда.
– Говорите, – едва внятно промолвили ее губы в ответ на эту пламенную просьбу.
– Выслушайте меня! – воскликнул он почти со слезами в голосе. – Да, я глубоко виновен и перед моею законною женою, и перед вами, добрая, дорогая, ни с кем несравненная женщина! Одну из вас, Ольгу Аркадьевну, я жестоко обманул, я разбил ее лучшие девические мечтания, я разрушил всю ее жизнь, соединяя ее с моею – необдуманно, но все это случилось только потому, что я был молод и сам себя тогда, а уж не то чтобы других, не знал и не понимал. Я принял за любовь увлечение; оно же вскоре было парализовано разницей наших характеров, вкусов и вообще воззрений на жизнь.
Следившая за его речью Ольга Аркадьевна не выдержала и громко вскрикнула:
– Зачем вы и тут прибегаете ко лжи, к обману? Разве причиною нашей размолвки можно только это назвать?
Однако Иван Александрович и тут, видимо, еще предполагал себя вправе настаивать:
– Конечно! Первоначальным поводом к размолвкам явилась ваша скупость. Я любил всегда известного рода комфорт в жизни, вы же были мелко скупы…
– Любовью комфорта, – ответила она, – вы хотите теперь назвать ваше ненасытное мотовство, а мое желание сохранить хотя что-нибудь из моего состояния и не остаться нищею вы называете скаредностью?..
– Но не в этом дело.
– Именно не в этом, Иван Александрович, вы совершенно правы! – настойчиво подтвердила она. – Я предлагаю, дабы Зинаиду Николаевну не мучить дольше вашими оправданиями, одно из двух: либо добровольно вы сейчас же, здесь, при мне, ей сознаетесь, что недостойны и помышления о какой-то новой жизни, либо я скажу ей и сумею это доказать, почему между вами и мною навсегда все порвано. Помните, что у меня есть свидетель и веское доказательство.
На этот раз было вне сомнения, что человек этот чувствовал себя сраженным. Он встал и, бледный, с трясущеюся нижнею губою, промолвил:
– Вы хотели разбить мое счастье, вам это удалось вполне, так радуйтесь же!..
И пошатываясь, он направился к выходу. Вдруг Миркова его окликнула:
– Вы уходите, сознавшись в том, что не договаривает ваша жена! – сказала она. – Я не знаю, в чем заключается это новое обвинение, и требую, чтобы вы представили все на мой суд…
Но он уже вышел, хотя и дослушав ее слова. Обе женщины остались вдвоем. Наступило тяжелое молчание.
– Убедились вы теперь? – спросила Ольга Аркадьевна Миркову немного погодя.
Та только опустила голову в знак утверждения, и Ольга Аркадьевна спросила:
– Могу ли я теперь быть вполне уверена, что вы навсегда спасены и излечены от этого ужасного увлечения?
– Ни спасена, ни излечена, – отвечала Зинаида Николаевна грустно. – Я только жестоко наказана, и за что – про то ведает Бог.
– Не ропщите и вспомните, что рядом с вами стоит другая женщина, которая за одно только желание этому человеку счастья обречена на вечное вдовство при живом муже. Я знаю то, что вы в данную минуту должны переживать. Я вполне понимаю ваше положение, но никогда оно не сравнится с ужасом моего. Вы заплатили всего пятью тысячами, которые он обманным образом у вас выманил, за знакомство с этим человеком, и случай открыл вам глаза. Я же ношу его имя еще после его попыток отравить меня с целью воспользоваться моими деньгами. Подумайте, как ужасно должно быть жить под постоянным страхом, что человек этот совершит новое преступление, которое публично опозорит мою же фамилию!
– Но почему вы молчите перед судебного властью? – спросила Миркова. – Почему, наконец, вы не хлопочете сами о разводе?
– Для развода требуются доказательства неверности, у меня их нет. А если я не преследую Ивана Александровича судом, то потому лишь, что предпочитаю предоставить это другим.
– Стало быть, и история о болезни какого-то дядюшки тоже вымысел? – в задумчивости проговорила Миркова.
– Конечно, коль скоро и самого дядюшки никогда не существовало. – И, промолчав немного, Ольга Аркадьевна спросила свою спутницу: – Вы сегодня же намерены вернуться обратно к себе домой?
– Нет, я домой ехать не в силах. Я пошлю телеграмму моему управляющему Кириллу Ивановичу, да мне нужно извиниться и перед Степаном Федоровичем Савеловым, которого я глубоко оскорбила за его намерение предупредить меня от несчастья.
– Если бы не его настойчивость, – сказала Ольга Аркадьевна, – вы были бы жертвою самого ужасного обмана!
– А затем я прямо из Варшавы проеду за границу, куда-нибудь на юг Италии, только бы дальше от тех мест, где бы я снова могла встретиться с этим ужасным человеком.
– Мне же здесь еще предстоит немало дела, – заметила Ольга Аркадьевна.
Обе женщины простились, и Миркова, уже при самом выходе, ласково крикнула Хмуровой:
– Помогай вам Бог!
– Благодарю вас.
Ольга Аркадьевна, однако, не остановилась в «Европейской гостинице» и только по соглашению с Зинаидой Николаевной пришла в ее номер на очную ставку со своим мужем. Она с вокзала свезла вещи в «Саксонскую гостиницу», в двух шагах от «Европейской», и поспешила к себе. И не думая об отдыхе, она сейчас же принялась за дело.
В качестве женщины начитанной она давно знала и слышала о существовании при польских отелях весьма ловких комиссионеров, именуемых факторами. Она приказала слуге прислать ей самого ловкого из них, и вскоре к ее услугам явился еврей, во многом схожий с Леберлехом, по фамилии Штерк.
– Я дам вам поручение, – заговорила с ним госпожа Хмурова, – и от степени важности того, что вы мне разузнаете, будет зависеть размер вашей награды. Можете ли вы мне собрать самые точные справки об образе жизни одного лица в Варшаве за последние два месяца?
Штерк поклялся, что может, если только это понадобится, доставить сведения о всех жителях Варшавы.
– Узнайте мне только с толком, и не на основании простых сплетен, а полагаясь на совершенно точные данные, что делал, с кем был знаком и с кем особенно сближался за это время, то есть со дня своего прибытия в Варшаву, некий Иван Александрович Хмуров, живущий в «Европейской гостинице»?
– Ничего больше?
– Ничего больше, но помните, что я требую сведений точных.
– Паментам, ясна пани!
К вечеру фактор Штерк вернулся и доложил приблизительно следующее: что приехавший тогда-то в Варшаву, действительно два месяца тому назад, Иван Александрович Хмуров, по-видимому, очень богатый человек, что вращается он в лучшем обществе, платит аккуратно и всеми уважаем.
– Больше ничего вы не узнали? – спросила Ольга Аркадьевна, преследовавшая в своем дознании совсем иные цели.
Фактор конфузливо замялся.
– Говорите мне без стеснения все. Я вижу, вы еще что-то знаете.
– Знаем, проше пани…
И опять ни с места. Тогда она решилась облегчить его задачу и сама подсказала ему то, что ее наиболее интересовало.
– Ну что же, у него есть знакомство с какой-нибудь женщиной? Он завел в Варшаве интрижку?
– Так, ясна пани, так.
Наконец, поощренный своей слушательницей, Штерк все рассказал про Брончу Сомжицку: и кто она, и чьими милостями пользовалась раньше, и как с нею познакомился Хмуров, и как они всегда вместе…
– У него в гостинице она тоже бывает? – спросила Ольга Аркадьевна.
– И у него завше бувае, – ответил фактор и рассказал про подарки.
– Ну, это уж не мое дело и мне безразлично, – остановила она его. – А мне нужны имена тех слуг, которые ближе всего находятся в гостинице к Ивану Александровичу Хмурову. Можете вы мне их переписать? Двух, трех человек вполне будет достаточно.
Он и за это взялся. Ей же это нужно было для подачи жалобы, обоснованной на свидетельских показаниях о разводе.
Но Штерк долго не возвращался и, явившись наконец, таинственно заявил:
– Я имею большую новость для ясной пани.
– Какую? Говорите скорее!
– Пан Хмуров уехал в Москву. Я сейчас сам видел, как он уехал.
XXIX. Хмуров
Иван Александрович вышел из помещения, занимаемого Мирковой, в таком состоянии, что готов был не только бежать из Варшавы, но даже и совсем провалиться сквозь землю.
До последней минуты надеялся он еще почему-то, что жена его не коснется главного пункта своего обвинения в присутствии Зинаиды Николаевны; но здесь она доказала свою твердую решимость прибегнуть к самому сильному оружию в борьбе с ним. Хмуров вышел оттуда вполне уничтоженный и сознающий, что спасение теперь для него только в полном отречении от своих видов на миллионы красавицы вдовы.
Придя в свой роскошный номер, он дал волю обуревавшему его бешенству. Он швырял со всей силой предмет за предметом об пол, порывисто метался по всем трем комнатам, как лев, ищущий спасения из своей клетки, и рвал от злости на себе волосы.
Нелепость положения ему была ясна во всех своих мельчайших подробностях.
Разумеется, Зинаида Николаевна приехала в Варшаву с горничной, которая не преминет все разболтать по гостинице, и если в этом еще можно было бы сомневаться, то уже одно появление Ольги Аркадьевны на сцене не могло предвещать ничего доброго.
Ольга Аркадьевна давно поклялась ему в двух вещах: во-первых, добиться серьезных данных для развода, с правом самой вновь выйти замуж; а во-вторых, всюду за ним следить и, едва ему удастся расположить к себе какую бы то ни было честную женщину, явиться прямо к ней и предупредить ее, с кем она имеет дело.
Как, через чье именно посредство до нее дошли сведения о Мирковой, – вопрос этот Хмурова уже менее интересовал.
Он дал сперва полный ход своему гневу – словно из машины пары выпустил, и тогда уже решил, что с этим вопросом все кончено и что планы насчет Мирковой сорвались.
Так сказать, примирившись с неотвратимостью этого печального события, – примирившись потому только, разумеется, что другого исхода не оставалось, – Иван Александрович стал было всматриваться в свое положение с другой стороны. Он спрашивал себя, пошатнется ли престиж его личности во мнении того общества города Варшавы, в которое он успел втереться? И, склонясь на утвердительный ответ, он мысленно уже ликвидировал свои дела, когда ему послышался сперва стук в двери номера со стороны коридора, а потом откашливанье.
– Кто там? – отозвался он. Оказался слуга с письмом на подносе.
– Швейцар получил и расписался еще с час тому назад, – доложил лакей, – но вы изволили быть заняты внизу, у приезжей из Москвы дамы.
– Хорошо, давай сюда и чтобы никто не смел меня тревожить. Понял? Никто решительно, даже и панна Бронислава Сомжицкая. Всем отвечать, что меня нет, что я выехал и до вечера не буду.
– Слушаю-с.
Он взял довольно объемистый пакет, кивком головы отпустил слугу и надорвал конверт.
Тогда только вспомнил он полученную дня за три перед тем депешу, которой особенного значения потому именно и не придавал, что после нее все замолкло.
Так вот она развязка!
В тот момент, когда почва под его ногами подрывалась и, казалось, уже ускальзывала, к нему как раз вовремя подоспел этот страховой полис на шестьдесят тысяч!
Правда, из них только одна половина должна была принадлежать ему. Но ведь и ее достаточно для того, чтобы затеять новое дело и в новом месте, положим, хоть за границею, пустить пыль в глаза да в курс войти. А в этом именно и заключался главным образом талант Хмурова. Пузырев эту черту давно в нем подметил и недаром решил ею воспользоваться. Трудно было бы найти другого человека более способного, даже сравнительно и с небольшими деньгами, сразу завоевать себе положение по приезде в любой город и так быстро завязать знакомства и даже приятельские отношения, как удавалось это Ивану Александровичу. Если Илья Максимович Пузырев был неисчерпаем на замыслы самых смелых и обширных планов действий, то Хмуров ему был нужен для знакомств в кругу имущих людей. Вот почему он так и уцепился за него, настаивая во что бы то ни стало сделать из него себе и в этом деле компаньона.
Но Хмуров ничего подобного не сознавал или по привычке, но ни во что не вдумывался.
В руках у него теперь были требуемые документы на получение из страхового общества «Урбэн» суммы страхования, – стало быть, спасение явилось как раз вовремя, и оставалось только сколь можно ловчее и приличнее уехать из Варшавы.
Излишним было бы допустить в нем еще какие-либо заботы относительно двух оскорбленных, униженных и обманутых им женщин. Думал он и заботился, конечно, только о самом себе, совершенно равнодушно отворачиваясь от их горя.
Его уж и Бронча Сомжицка в данный момент нисколько не интересовала, так как все для этого человека было создано только на его потеху, развлечение или радость.
Но, с другой стороны, он сознавал, что положение его опасно, а потому следует действовать с удвоенной осторожностью.
Первое, что надлежало сделать, – это распустить слух по гостинице о встретившейся внезапной необходимости к отъезду. Он позвонил и приказал явившемуся слуге:
– Послать мне Леберлеха.
Фактор не заставил себя ждать. Едва успел он войти в гостиную и по привычке остановиться с поклоном у двери, как Иван Александрович на него накинулся.
– Знаешь ли ты, Леберлех, что со мною хотят сделать?
– Не знам, ясний пан; як могу то знать? Пшепрашем.
– Я попал в ужасную историю!
– Ясний пан попался в ишторию? Ото вей мир, ясний вельможний пане, цо ми будем в тэй час робить?
– Вот про это-то я хотел тебя спросить. Скажи, мне прежде всего, Леберлех, что ты считаешь в жизни самою ужасною бедою?
– Цо Леберлех цитает самого ужасного бедою? – повторил он нараспев. – Вы желаете знать?
– Ну да, если спрашиваю.
– Так самого ужасного бедою для Леберлеха, если есть гешефт, а нету пороху, стобы его зробич.
– А для меня самое ужасное – слезы, сцены и скандалы влюбленной женщины, которая вдобавок давно надоела.
Леберлех этого не понимал, но делал вид, будто понимает, и учащенно захлопал глазами, точно подмигивая кому-то.
– Ты знаешь, как я увлечен панною Брониславою Сомжицкою? – спросил его вдруг Хмуров.
– О, знам, пан; знам, ясновельможний мой пане!
– Она прекрасная артистка и сама по себе мила, чудный характер…
– То така артистка, ясний вельможний пане, же не було и не буде таких венце…
– И вдруг ко мне на шею сваливается из Москвы нежданно-негаданно одна втюрившаяся в меня, как кошка, вдова, да мало того – привозит с собою еще свидетельницу, при которой я ей будто бы клялся в вечной любви!..
Леберлех продолжал усиленно моргать, ничего решительно не понимал и не мог себе даже объяснить, куда приблизительно все это должно повести? А Хмуров вдруг оборвал свою речь и в довершение всего спросил его:
– Понимаешь?
Фактор так испугался, что сразу веки его остановились, лицо его стало неузнаваемо серьезным, и, даже слегка побледнев, он проговорил:
– Вше понимаю, ясний пане…
– Но ужаснее всего то, – продолжал Хмуров, – что обе эти женщины поклялись доискаться, в кого я здесь влюбился и кто является для них столь опасной соперницей. Однако я придумал средство заставить их покинуть Варшаву, и вот каким образом. Слушай меня внимательно. – Он подошел к Леберлеху совсем близко, взял двумя пальцами за лацкан сюртука и привлек к амбразуре окна. – Я решил пустить слух, будто бы я внезапно выехал в Москву.
Еврей только головой кивнул.
– Но сделать это, – продолжал Иван Александрович, – надо мудро и обдуманно. До вечера, то есть до моего отъезда, напротив, никто не должен ничего знать, а то, пожалуй, еще за мною последуют, и дело опять будет испорчено. А мы вот как устроим: я сейчас уложу все свои пожитки, по счету у меня в гостинице все заплачено, и даже за номер я ведь стал вносить помесячно, а срок мне еще не скоро; ты же поедешь со мною на вокзал и возьмешь мне билет до Москвы, так и багаж сдашь. В Бресте же я потребую свои вещи и останусь, пока ты мне не пришлешь депешу, что обе эти дамы выехали из Варшавы. Тогда я немедленно сюда вернусь и снова заживу с моею дорогой Брончею Сомжицкою как в раю. Понял все?
– Вше понял, ясний пане. Тилька туте я бы не так сделал…
– А как?
– На цо брать билеты до Москвы, когда мозно до Бреста, а я приеду с вокзала и скажу, что взяли до Москвы…
– Да, но ты забываешь, что могут проследить и расспросить на вокзале. Нет уж, делай так, как я тебе велю. Целый день я никуда не выйду и запретил кого-либо допускать сюда. Мне только надо написать и послать два слова пани Сомжицкой…
– Пожвольте ж мне…
– Нет, ты мне здесь будешь нужен. Я хочу, чтобы ты мне помог уложиться, да и вообще я к тебе уже более привык. Позвони и прикажи позвать простого рассыльного, пока я напишу записку. Вечером же, по возвращении с вокзала, ты сходишь к ней и все ей подробно расскажешь.
Фактор успокоился.
Весь тон слов Хмурова ни на минуту его, впрочем, и не тревожил. Он доверял вполне этому щедрому и ясновельможному пану, хоть и забывал, что сам его и наделил столь почетным величанием.
Разве могло прийти в голову бедному, честному фактору, что этот важный господин, вращавшийся в кругу весьма порядочных людей, не что иное, как подлый аферист, авантюрист, ищущий, где бы чем воспользоваться!
Бедняга наивно предполагал, что купленное ожерелье еще накануне было подарено балетничке, как мысленно про себя он называл Брончу Сомжицку.
Не знал и не гадал он участи, предстоящей бриллиантам.
Пока они еще хранились в боковом кармане ясного пана, который, порешив раз уехать из Варшавы, сообразил, что их отлично можно будет и в Москве заложить, так как на путевые издержки у него еще хватало денег. Он во всем поступил довольно обдуманно и, боясь, как бы еврей чего где не сболтнул или не попал в самом деле к танцовщице и не завел беседы о ценном подарке, Хмуров ни на минуту не отпускал его от себя.
Бронче же он написал краткую записку следующего содержания:
«Неоцененная моя! Будь спокойна, если днем я не заеду, то вечером ты уже будешь ждать и совершенно успокоишься.
Твой Jean».
Он все-таки до того сам волновался, что даже слог ему изменил на этот раз.
Но время шло, и наступила наконец пора ехать. Тогда только он позвонил и сам приказал слуге позвать людей, чтобы вынести вниз багаж. Удивление выразилось на лице лакея.
– Изволите ехать? – невольно спросил он в самом искреннем огорчении.
– Как видишь. Но мне время дорого, ступай скорее. Леберлех поедет на вокзал с вещами и, когда вернется, – все расскажет. Иди.
Через четверть часа его уже не было. На вокзале Леберлех еще раз, в его же интересах, уговаривал его брать билет только до Бреста, но Хмуров настоял на своем.
Все было устроено, и багаж сдан, а времени еще оставалось достаточно, так как Иван Александрович, торопившийся выехать, забрался сюда спозаранку. Тогда он отошел в первый уголок и сказал фактору:
– Вот тебе за труды еще десять рублей, а эти два рубля на телеграмму. Едва уедут обе барыни, слышишь ли – обе, ты пришлешь мне в Брест подробную депешу, куда именно, с которым поездом, которая из них отбыла. Понял?
– Понял, ясний пане, благодарю вам…
И он припал к его плечику.
– Слушай дальше. Когда поезд отойдет, ты у нас в «Европейской гостинице» всем расскажешь, что сам меня проводил в Москву, а потом спросишь у горничной той госпожи, которая у нас внизу остановилась, у горничной госпожи Мирковой, адрес и фамилию той барыни, с которой они вместе прибыли из Москвы, да ей тоже пойдешь доложишь, что Иван Александрович Хмуров приказал очень кланяться и выбыл в Москву. Понял?
– Вше решительно понял, мой ясний пане.
– Ну и прекрасно. Что же касается пани Брониславы Сомжицкой, то ей ты можешь и даже должен сказать всю правду, то есть что я не в Москве, а в Бресте, ни сам ей оттуда писать не буду, ни от нее писем не жду из простой осторожности, как бы мои сумасшедшие барыни не проведали истинное место моего пребывания, но что я без нее жить не могу и вернусь скоро-скоро к ее очаровательным ножонкам.
Он хотел еще что-то прибавить, но вдруг остановился, невольно заинтригованный странными знаками, которые какой-то еврей издали посылал в их сторону и которые, несомненно, должны были относиться к Леберлеху. Убедившись в этом окончательно, Хмуров сказал:
– Послушай, этот человек хочет тебе что-то сказать.
– Нехай его хоче, – равнодушно отозвался Леберлех.
– Ты его знаешь?
– Знам, ясний пане.
– Кто же он?
– Не очень важную персону.
– Но кто же именно, говори, – настаивал Хмуров, которого это несколько тревожило.
– То Штерк, фактор из «Саксонского отеля», – объяснился наконец Леберлех.
– Так пойди же узнай, что ему нужно?
Леберлех не особенно охотно отошел, считая «Саксонскую гостиницу» рангом ниже «Европейской», а стало быть, и тамошнего фактора куда ниже самого себя. Но едва Штерк успел ему что-то сказать или о чем-то его спросить, как он кинул ему слово «чекай», то есть жди, и почти бегом устремился к Хмурову.
– Пан ясний не зна, чего он от меня хоче?
– Нет, не знаю.
– Он просит ему сказать, куда ясний пан еде?
– На кой черт это ему нужно? – спросил Иван Александрович, несколько встревоженный.
– Его послала пани из его «Саксонского отелю». Я мыслям же, то есть сама пани, ктора…
– Ты прав, Леберлех, зови его сюда, я сам с ним поговорю.
– Штерке, коме-хер! – прокартавил Леберлех в сторону своего коллеги.
Штерк боязливо придвинулся.
– Тебе надо знать, куда это я еду? – спросил его Хмуров. – Так ступай, скажи тем, кто тебя послал на разведки, что я уехал в Москву, вот и билет мой. Видел?
Еврей рассыпался в извинениях, в благодарностях и удалился. Но уже раздавался второй звонок. Хмуров, все сопровождаемый своим фактором, вышел на платформу и пошел к вагону первого класса. Еще несколько минут, еще звонок – последний; он кивнул Леберлеху, который поймал его руку и поцеловал рукав его пальто, поезд должен был сейчас тронуться; вдруг бедный еврей как-то привскочил и спросил:
– А Сарре ничего не надо будет от ясного пана сказать?
– Скажи Сарре, что я очень люблю! – вздумалось вдруг Хмурову подшутить, и он скрылся в вагоне.
